далеко-далеко, за обсидиановым морем

Далеко-далеко, на юге, за Обсидиановым морем, в пустыне, что зовется Мертвой, живут оторванные от цивилизации племена искусных, безжалостных воинов... Солнце безжалостно нагрело золотой песок. На раскаленном камне осталась навечно сидеть иссушенная ящерица, наполовину съеденная падальщиками. Два черных грифа сидели на ветке невысокого дерева, на котором больше не росли листья. Дуплище было пустым, осталась лишь оболочка, впившаяся корнями в песок. На возведенной специально для казни постаменте стояли люди в черном одеянии: они вытолкнули вперед провинившегося. Он был облачен в белое, но не символ мученичества. На белом была прекрасно видна кровь — знак, предупреждение другим, что за неповиновение следует наказание. Вокруг постамента столпились зеваки — обычные жители племени. Пустыня хранила оглушительное молчание. Сухой, раскаленный ветер катал по песку колючку, словно желал едва слышимым шорохом заполнить удушающую пустоту. Но вот вдали появился он. На фоне лазурного неба он был похож на грозовую тучу, мороком надвигающуюся на племя. Глаза были скрыты тенью от черной вуали, из-под кончика которой на щеке выглядывал уродливый, кривой шрам. Крепкие бицепсы лоснились под смуглой кожей с выпирающими венами. На кончиках его пальцев красовались специальные напальчники с колюще-разрывным устройством. Они заигрывали солнечными бликами с прихожанами, стражей и виновником, словно говорили: «Посмотрите на меня! Посмотрите, на что я способен!». Когда Ксандр, — вождь, — приблизился к постаменту, он дал безмолвный знак воину. Тот коротко кивнул, взял с подставки зажим для рта и, встретив сопротивление, через несколько минут все-таки вставил устройство в рот таким образом, что нижняя челюсть осталась зафиксирована. Жестоко ударив заключенного по коленям, воины уложили его на пол так, что голова осталась лежать боком на плоском камне. Ксандр сел на корточки. — Чудесный день, — расслабленно сказал мужчина. — Я тебе даже немного завидую. Умереть в такое прекрасное время… Ты этого не заслужил, — заключенный принялся мычать и дергаться, словно желая что-то сказать в свое оправдание. — Тебе еще хочется открывать свой рот? Опрометчиво. Что ж, — Ксандр встал в полный рост, нависнув над ним исполином. — Давай я тебе помогу. Ксандр занес ногу и с ювелирной точностью со всей силы опустил ее на нижнюю челюсть виновника. Раздался омерзительный хруст сломанной надвое кости. Ксандр услышал, как кого-то в толпе вырвало, но его это только раззадорило. Люди должны бояться, иначе, подобно этому человеку, будут говорить все, что взбредет в голову. Ксандр прощает многое. Но когда трогают дорогих сердцу людей — пощады не жди. Он бил его челюсть ногой до тех пор, пока заключенный не потерял сознание от невыносимой боли. Тогда его снова подняли на ноги, облили ледяной водой и сунули под нос пучок горьких на запах трав. Ксандр сжал его волосы и оттянул назад, с удовольствием вглядываясь в кровавое месиво из переломанной челюсти, разбитого носа, мяса вместо губ и изрезанного языка, вывалившегося из открытого рта. Сухожилия порвались, и челюсть теперь уродливо свисала вниз. Густая кровь текла по нижней части лица и подбородку. Ксандр поднял его голову за волосы выше и продемонстрировал своему народу. — На такую шваль даже холодную воду тратить жаль. Но я столь великодушен, что позволил ему перед смертью насладиться и чудесной погодой, и водой! — люди заулюлюкали, восхваляя своего вождя. Ксандр вновь повернулся к нему и очень тихо прошептал: — Ты думал, я закончил? Лучше бы ты усерднее молил бога о смерти минутами ранее. Сейчас уже поздно. И с этими словами впился острыми напальчниками в место, где соединяется верхняя и нижняя челюсть. Острие вошло так глубоко в плоть, что не сразу поддалось рывку руки Ксандра. Виновник уже едва дышал от боли, он мог лишь стонать и дергаться в предсмертной агонии. Ксандр вновь вонзил напальчники в плоть, и делал это до той поры, пока не оторвал левую часть челюсти. Заключенный начал булькать кровью. Язык уже не помещался во рту, вылезая в открытые раны. Ксандр по неосторожности содрал часть кожи и с шеи, оголив мышцы. Каждое движение причиняло заключенному невообразимую боль. Сухой ветер грыз оголенные нервы, усиливая эффект от напальчников Ксандра. Когда и вторая сторона челюсти оказалась оторвана, боги смилостивились над ним, и виновник умер от болевого шока. Но для Ксандра это представление еще не было окончено. Пока сердце предателя отсчитывало последние удары, он сунул руку поглубже в его глотку, обхватил скользкий язык, зацепив его острыми краями, и вырвал его с тошнотворным хлюпаньем. Кровь залила почти всю белую ткань его груди. Ксандр встал и поднял руку так высоко над головой, что она заслонила солнце. Солнечные лучи ореолом рассыпались вокруг нее, благословляя, торжествуя, канонизируя. Густые кровавые капли медленно стекали по руке Ксандра, превращая ее на фоне солнечного света в тягучую смолу. — Кто еще может осмелиться сказать что-то о моем папе? — крикнул Ксандр так громко, что его крик разнесся по округе. Все молчали. Вождь ухмыльнулся и снова показал язык: — Такую падаль я даже своим собакам не скормлю. Он кинул язык оскорбившего его папу человека в песок, вытер руку о предложенную мокрую тряпку и сошел с постамента, даже не оглянувшись на труп убитого. Грифы, сражаясь друг с другом, кинулись за языком, разрывая его в ожесточенной схватке за еду.