Розовая шпинель

В королевских покоях было тихо. Ничего, кроме влажного звука прикосновений. Лунный свет проникал сквозь окно и окрашивал теряющуюся во мраке комнату белым цветом. На широких половицах рисовался темный, кривой силуэт витража, повсюду беспорядочно валялись одежды. Такой вид комната приобретала нечасто — только в те редкие вечера, когда меня навещал Леви. Обычно наши встречи начинались просто: разговоры, чай с печеньем, ромашковое масло и массаж. Леви был знатным рыцарем Шиганшины, и после длительных тренировок его мышцы нуждались в отдыхе. И по удачному стечению обстоятельств я был умудренным опытом отца — знал, что нужно сильно разминать их ладонями, дабы расслабить. Затем в какой-то момент он обхватывал меня бедрами, и с этого начинались наши ночные похождения. Но не сегодня. Этим вечером я встретил его в тонкой ночной рубашке, он был облачен в доспехи. Леви не объяснил причин ни этому, ни тому, почему по приходу без лишних слов бросился целоваться. Но я в тот миг не сопротивлялся — растворялся в приятном удивлении, в его губах, и мы продолжали. Догорающие в канделябре свечи освещали кровать. Наши тела тянулись друг к другу, — соприкосновения губ, пальцев, взглядов — медленно сплетаясь в танце нежности и любви. Мне нравилось смотреть на стену, где пульсировали наши тени. Я стянул с его головы койф, и он упал на пол. Язычок пламени дрогнул, мы слились в поцелуе — долгом, влажном и наполненном видимым только для нас чудом. Иногда я открывал глаза, чтобы посмотреть на Леви. В этот миг я тоже смотрел на него, наблюдая за теплым, красиво танцующим светом на его красных щеках. Обычно его лицо источало покой и изящество, а в глазах просматривался целый спектр эмоций, которые в редких — переломных — моментах лились из него через край. Может быть, ввиду его деревянной мимики лицо у него оставалось до того молодым, что казалось, будто он еще мальчишка? Его пальцы запутались в моих волосах. Я прикрыл глаза, отдаваясь приятным ощущениям. Он гладил мою кожу так нежно и сосредоточенно, будто собирал капельки росы с хрупкого бархата лепестка, опасаясь, что он опадет и вся роса посыплется на землю, мгновенно впитываясь и словно изчезая из этого мира, оставляя за собой лишь влажное пятно. Но оно и то высохнет, в следующий раз оказавшись, возможно, на другом конце мира. Точно также Леви боялся потерять и меня. Вновь. Он не говорил мне — молчал, но я это чувствовал — по его дыханию, по тому, как он льнет ко мне и не отпускает. Он смотрел сквозь меня на серый камень, что лежал на прикроватной тумбе, я глядел ему прямо в глаза. — Что-то случилось? — спросил я тихо, будто боясь его спугнуть. — Кажется, мы больше не будем собирать ромашки и готовить из них масло, — произнес он еще тише, почти шепотом. Его лицо оставалось спокойным, но внезапно чувство вины почти ощущалось физически. Я не ответил. Каждое утро, когда небо только расцвечивалось нежными акварельными разводами, воздух был насыщен ночной прохладой, а капли росы сверкали на траве россыпью алмазов, весело играя в первых лучах солнца, мы шли на поляну собирать ромашки. Смешивая цветы с оливковым маслом, мы готовили из них ромашковое. По его глазам я понял, что дело было не в цветах. Хотелось думать, что и не во мне. — Отец узнал, что я сбегаю из дома по утрам, — поспешил объяснить он, и мы встретились взглядами. — Ничего особенного, он просто завалил меня работой, чтобы такого больше не повторялось. Поэтому… — У тебя не будет хватать времени на готовку, — сказал я. — Ничего. Я же не какой-то старый хрыч, смогу собрать цветочки и сварить из них котелок масляной вытяжки самостоятельно. Нет проблем. Но если тебе нужна моя помощь с работой, я приду. Думаю, если твой отец заметит в своем доме принца, моющего туалет, после моего ухода он только окропит его святой водой. Леви молчал и смотрел мне в глаза. Я чувствовал, что в комнате вот-вот сгуститься тишина, когда он покачал головой, и его губы обаятельно заулыбались. Я знал, что и как говорить в такие моменты, мой статус принца не единожды помогал с его насущными проблемами. Что было странно, эти самые проблемы чаще всего возникали как раз по моей вине. Я потянулся к его руке, мои движения преисполнились необычайной уверенностью. — Иди ко мне, — сказал я ласково, и он послушал. — Извини, — напоследок добавил он, но я уже не видел в этом смысла. Только обнял его за пояс, навалился вперед, и мы повалились на ложе, — мне хотелось верить, что когда-нибудь оно сможет назваться брачным, что каждый вечер будет согрето теплом наших тел. Я почувствовал, как холодная ткань обвила мою голень и потянулся вперед. Спустя миг вокруг кровати с высокого балдахина заструился темно-красный шелк. Вокруг стало темнее, его смольные волосы рассыпались по покрывалу — золотистому, светлому, но под покровом ночи оно казалось темным. Мы смотрели друг на друга, он гладил меня по щеке. Его округленные глаза, красивые, светящиеся серебром, как две луны. В его взгляде больше не читалось отчаяние, только неизвестный, еле уловимый глазу страх. Леви был напряжен, но я знал, что смогу его расслабить, стоит только продолжить. Я встретил губами его дыхание, и мне стало до того хорошо, что я едва не позабыл собственное имя, горячо выдыхая его. — Нетерпеливый, — сказал Леви, убрав с моего лба волосы. Он часто признавался в том, что мои волосы напоминают ему шерсть не подстриженного, черного барашка. — Хотя бы кольчугу сними, или ты хочешь сломать его о железо? Кажется, от его слов на мне отразилась глухая боль, и уже спустя миг доспех грузно рухнул на пол. Облачение рыцаря состояло из, наверное, миллиона элементов. На Леви больше не оставалось ни лат, ни вспомогательных элементов, ни кольчуги. Однако он все еще носил на себе — на своем небольшом стане — несколько килограммов одежды, и меня это восхищало. Он был силен и терпелив, от кончиков пальцев и до последнего волоска на его макушке. Леви легким движением прикоснулся к моему подбородку, приподняв мне голову. Он ласково гладил мою кожу, и его тонкие пальцы следовали его взгляду: сначала он дотронулся к моему подбородку, затем к губам, щеке, а потом еще выше. Мы встретились взглядами, и наши зрачки расширились, как у хищников, почуявших мясо. В один случайный миг вместо кислорода я будто вдохнул порцию обожания: — Ты такой красивый! — мой голос сочился медом. Я будто почувствовал, что умру, если не скажу это. — Звание зеркала мне еще никто не давал, — сказал Леви, вскинув бровь. Я улыбнулся во все зубы, нежно поцеловав его в нос и прочитав мимолетную неопределенность в его взгляде. — Скорее лучшего человека в мире, — сказал я. Я расправился с поясом на его гамбезоне, расстегнул застежки, и в тот же миг поддоспешник упал на пол, заставив Леви трепетать подо мной, отзываться на движения. Следом шли жилет и лосины — легкие, тканные, — они скоро измялись на краю постели. Их полы свисали книзу. Раздвинув ноги, Леви терся о мое колено — с пунцовым, покрытым поцелуями лицом. Глядя, как на мне отражается удовольствие, он прикусил губу, тут же припухшую и слегка покрасневшую. На этой губе остались следы его зубов. Я потянулся навстречу его касаниям и вскоре ощутил уверенность в его движениях. Я чувствовал биение крови внизу живота, это чувство росло и росло вместе со скоростью нашего дыхания, сердцебиений, пока мы облегченно не содрогнулись, и я вжался между его бедер. Я испугался, что он сбежит, на его лице по прежнему отражались страх и желание. Я боялся спросить о первом. Тонкая льняная рубаха задралась у него до талии, на его коже блестела влага от пота. Он пах елью и мокрой землей. Точно такой же запах пропитывал хвойный лес после дождя. Я понял о нетерпении Леви по его вздымающейся и опускающейся с тихим хрипом груди. Он слегка приспустил свои нижние одежды, и я засмотрелся на пушок на его животе: мы не уединялись лишь несколько лун, как его волосы стали гуще. Он заметил, куда я смотрю, и поспешил натянуть белье обратно, когда я взял его за руку и остановил. — Нет, — сказал я, заметив в его взгляде осторожность, почти робость. Он зарылся лицом в свои руки, когда я до конца спустил с него нижние одежды и, сразу после раздевшись, потянулся к банке с ромашковым маслом на тумбе. Ее крышка щелкнула, и я намаслил свои пальцы. Глаза Леви были закрыты, я попросил их открыть. — Убери руки, — сказал я шепотом. — Я… предпочел бы видеть твое лицо, — говоря эти слова я вводил в него первый палец, медленно и осторожно смазывая его внутри — из его горла вырвался тихий стон, и он с силой выгнулся, прижавшись ко мне. — А я предпочел бы, чтобы ты молчал, — глубоко вздохнув, произнес он. В следующий миг его кожа пропустила мой второй, а затем и третий пальцы. Медленными, не глубокими проникновениями я заставлял его ерзать по простыне, впиваться пальцами в мои распатланные волосы, припавшие к его груди, стянутой литыми мускулами. Я целовал его твердую плоть — чувствительную, слегка соленую — едва прикусывая, оттягивал и в ответ слышал сдавленные вздохи. — Ты же это нарочно..? — выдохнул он напряженно. Он замер, когда я на миг отстранился, возвышаясь над ним. Боги, я хотел бы до конца своих дней растворяться в его глазах, в его улыбке! А затем опускать взгляд и смотреть на его кожу — светлую, как золотисто-медовые блики солнца на морских волнах. Я ему не ответил. Вместо этого едва согнул пальцы — один за другим, ищя точку его удовольствия. На лице Леви не дрогнул ни один мускул, но я знал, что он почувствовал наслаждение — его выдали дрогнувшие зрачки. — Черт, — выругался он. И я согласился с ним. Мне хотелось сказать то же самое: черт. А следом добавить: как же я тебя люблю. Когда я невольно скользнул взглядом ниже, он неожиданно возмутился: — Хватит рассматривать меня! Я не твой пациент, а ты — не мой доктор! — Разумеется, я — твой будущий муж. Неужто будущему мужу нельзя услаждать свой взор его любовником? — я сразу нашелся с ответом. Но вспомнив все наши предыдущие разы и сейчас смотря на его усердные старания сдержать свои чувства, я помрачнел. — Леви, я… — я редко звучал неуверенно, и это был один из тех немногих случаев. — я просто хочу попросить. Пообещай мне, что не будешь сдерживаться, хорошо? Я… хочу слышать твое наслаждение. Я отлично знал чувствительные зоны Леви. И когда потянулся к его уху, слегка прикусив мочку, он вытянулся на матрасе, голова откинулась назад, и в это время его рот раскрылся, а из горла полились громкие, чистые и бесстыдные звуки. В издаваемых им стонах я не расслышал ни намека на искренность, за что несильно шлепнул его по бедру. — Прекрати это! — едва не крикнул я, сорвавшись на повышенные тона. — Имитируешь ты умело, но я не этого добивался, — сказал я успокоившись и остановив его. — Ты же хотел это услышать. — Нет, я хотел добиться эмоций, а не неприличных звуков, — ответил я напряженно. Его поступок оказался совершенно неожиданным и сбил меня с толку. По какой-то причине я чувствовал себя оскорбленным. Его ответ, однако, меня удивил. — А есть разница? — начал говорить он. У меня было плохое предчувствие. Мое сердце стучало в висках — взволнованно, часто. Я боялся каждого последующего слова, мне не хотелось услышать то, о чем я беспокоился еще с нашего первого раза. — Серьезно, назови хотя бы одного знакомого тебе человека, который так не делает. Мне постоянно жалуются на то, что их партнеры по-настоящему не удовлетворяют их. И без стыда признаются, что имитируют оргазм, — объяснил он. — Так что не вижу в этом ничего постыдного. — Если это намек, я не хочу продолжать. Или хочу… Хотя бы для того, чтобы доказать себе, что я не бесполезен. В его глазах отражалось пламя огня, изящно взъерошенные волосы словно после дождя блестели влагой наших тел, рассыпаясь по кровати снопами искорок. От его невесомых прикосновений мое нутро жгло огнем, а в глазах плясали черти — решимость пришла сама собой. — Значит, ты не веришь в меня? — произнесенная мной очевидность звучала до странного уверенно. — Что ж, так даже интереснее. Наши губы едва соприкоснулись, мы словно на время застыли в поцелуе, соревнуясь, кто первый сорвется. Но после тяжелого выдоха в мое горло я жадно проник языком в его рот, ощутив, как его нутро сдавило мне пальцы. И кто из нас теперь сдерживается, а когда не нужно подделывает эмоции? Мои пальцы выскользнули из него, и он сглотнул глубокий стон. На его лице играл румянец, он желал потереться о мое колено — я чувствовал под собой волнистые движения его бедер, и моя плоть твердела быстрее. Я не заставил долго ждать: проскользнул внутрь него так резко и глубоко, что под его пальцами сбилась простынь. Его ресницы опустились, бросив тень на щеки, тонкие губы раскрылись в хриплом вздохе. Я сбился с темпа, двигаясь слишком медленно и неглубоко, скользя глазами вниз по его животу — он вяло реагировал в том месте. И тогда я взял его — быстро, по-животному жестко, вжимая собой в твердый, будто каменный, матрас. Но я не хотел этого, мои губы и пальцы дрожали, и если бы из Леви не вырвался громкий вопль, я остановился в разочаровании. Комнату наполняли звуки влажных ритмичных шлепков, гортанных стонов, тихих разговоров. Наши тела намокли и слиплись, будто пропитавшиеся запахом костра, влажных дров после ливня. — Неужели и сейчас имитируешь? — прошептал я удовлетворенно. — Замолчи, — ответил он. Леви смотрел мне в наверняка напуганные глаза, я закрыл их, ощутив внезапную неуверенность и растерянность, и он погладил меня по ключицам, шее, губам. Кажется, я не смогу дольше продержаться. Мои губы растянулись в странной улыбке, и я выскользнул из него, когда густое, белесое, как жемчужина, тепло выплеснулось ему на живот. — Вот же черт, — вырвалось у меня. — Эрен, я… — начал говорить он. — Молчи, — сказал я. — Прости. Прости меня… Пожалуйста, ничего не говори. Я не знал, прошла ли хотя бы минута, не хотел считать толчки, как и не хотел знать, насколько быстро на сей раз все кончилось. Я просто… видел его едва напряженную плоть и не мог поверить в то, что не смог сделать все правильно. Единственное, в чем я преуспел — предвещать конец, чтобы густая частица меня не осталась внутри Леви — я опасался, что нанесу ему вред. Он разглядывал свою липкую рубашку, и я сказал ему: — Прости. Я отмою. Он отстранился и сел напротив, снимая запачканную одежду. — Похоже, у тебя новый рекорд, — произнес он, вытирая рубашкой живот. — Я даже не успел раздеться, как ты уже кончил. — Прости, — повторил я снова. — Это все потому, что мы долго не виделись. Как это было обычно, после всего я опустил свой взгляд и потянулся к нему — он никогда не оставался обделенным моим вниманием, всегда принимал его и двигался в такт моей руке. Но сегодня все было иначе. Во мне зародился росток волнения, когда он отстранился, и его лицо сделалось разочарованным. В этот миг, наверное, мои глаза ничем не отличались от совиных. — Не в этот раз. — Он поднялся на ноги и подобрал горжет с пола. — Я должен идти, сегодня мой черед нести ночной дозор, — сказал он. И замолк. Недолго в комнате царила тишина. — Ты, вроде, в это время должен присутствовать на празднестве, или я ошибаюсь? — Да, — сказал я вполголоса. — Да, это так. Я должен. Этой ночью проводился праздник Волчьего духа, и мое присутствие было обязательным. — Что ж, тогда ступай. Не стоит опаздывать на призывы короля. Даже, если монарх — твой отец. Я знал, что он прав. Однако о каких празднествах может идти речь после очередного отказа человека, которого надеешься заполучить в супруги? Леви собрал одежду и медленно подошел к двери. — Эрен, — сказал он, и его голова слегка наклонилась. Он тяжело выдохнул: — Мой отец знает о наших отношениях. Произнося эти слова он был спокойным. Но, к несчастью, я знал, что происходило в его голове на самом деле. А я сидел на кровати и не знал, что сказать. Еще слишком рано, это не должно было произойти сейчас… Он ушел, захлопнув тяжелую дверь, и внезапно порыв ветра всколыхнул гардины. Пламя свечей погасло, комната погрузилась в тишину и мрак. Я смотрел на двери, потом взглянул на тумбу — туда, где лежал на первый взгляд ничем не примечательный серый камень. Я долго смотрел на него, словно был зачарован его волшебством… и думал о всяком: о нас, о нем, и снова о нас. Пока не раздался стук в дверь.