Белка в клетке

***

      Его тюремщики — трое краснолюдов с которыми он играл в Гвинт и кости, неизменно выигрывая. В перерывах между партейками они сидят, бдят, за ним следят. Йорвет прокручивает эту цепочку глаголов последнюю неделю и ему кажется, что он рехнётся, если не выяснит хоть что-нибудь о том, что происходит. У краснолюдов спрашивал — те молчат и виновато отводят глаза, стараются не прикасаться к нему и не подходить лишний раз, словно он чумной. Йорвет гадко им усмехается, а самому выть хочется. Он-то, дурак старый, думал, что всё наладится, в Вергене, спустя сотню лет бесконечной борьбы, колесо сломается и он сможет вдохнуть полной грудью без страха, но, похоже, колесо переломает ему позвоночник и покатится дальше. Йорвет живёт дольше, чем любой эльф, и так паршиво, как эту неделю, за все годы ему никогда не было.       Холодно. Как в склепе       Он сидит на сыром матрасе и кидает камешки с пола в стену. От звука удара камня об камень, усиленного эхом, голова гудит, но ничего другого не остаётся. В темнице на удивление мало способов развлечься. Йорвета предупредили, что его побег плохо закончится для скоя’таэлей, пришедших в Верген вместе с ним, а краснолюд, сообщивший ему эту информацию, добавил для внушительности что-то про коллективную ответственность, но Йорвет перестал слушать ещё на упоминании его отряда. Примитивная манипуляция, но рабочая.       Холодно       Звуки шагов, знакомое бряцанье доспехов, ворчание одного из краснолюдов, что ему-де это совсем не нравится, неправильно как-то и вообще, его дома ждёт семья, а он торчит в темнице со Старым Лисом (прозвище, которое к нему прилипло, когда он ещё не был старым). Краснолюду ничего не ответили и тот сетовать перестал, дойдя до камеры Йорвета раньше внезапного посетителя, мрачный донельзя.       «Дьявольщина» — думает Йорвет, роняя оставшиеся в ладони камешки на пол, когда краснолюд открывает решётку. «Дьявольщина» перед ним в полном обмундировании, с блестящими золотом волосами и пронизывающе-ясными глазами. Всё тело сводит судорогой. — Ceádmil, Dana aep Aedirn.       Йорвет улыбается ей не изуродованной частью рта. Возможно, даже искренне. Краснолюд-тюремщик спешно ретируется, почти убегает, вместе с приятелями. Саския хмурится. — Оставь, Йорвет. Я не так хороша в Старшей Речи, как тебе бы хотелось.       Дева заходит к нему, прикрывая дверцу в клетку птичью, останавливаясь у зарешеченного окошка в дальнем углу. У Йорвета цепями скованы только ноги и он вполне может её сейчас задушить, но Деву не это беспокоит. Она пришла «поговорить», так это Dh'oine называют. — Мне жаль, что я не смогла прийти раньше, — помолчав, произносит Саския напряжённо, глядя в окошко. Врёт и не краснеет. Йорвет из своего угла наблюдает, как зверьё дикое, прищурив единственный глаз. — Люди хотят твоей крови, Йорвет. — Только Dh'oine? — И некоторые краснолюды. Пришли ко мне толпой и требовали казни, кричали так, что уши закладывало. Когда я спросила, чьей казни, они хором: «скотаеля Йорвета!».       Саския делает паузу, ясно же, что реакции какой-нибудь от него добиться хочет. Долго ждать ей не приходится: — Que'ss te anseo, Aenyeweddien? — Йорвет продолжает улыбаться, но теперь это скорее издевательская усмешка. Саския бросает в его сторону короткий взгляд, в котором он ясно видит истинно-человеческое безразличие и свой приговор. Дева молчит. Он продолжает вместо неё, слова поганые выходят, злые, как при разговоре с живым идолом не положено, но Йорвету сейчас что? — За неделю даже такой foilé как я догадается, что его собираются казнить. Но, раз пришла, скажи, что это будет? Имею я право в твоём свободном государстве узнать, как меня убьют? — Тебе отрубят голову, — Саския слова чеканит, как монетами стучит по столу, а лицо точёное краснеет, глаза горят возмущением от того, в каком тоне и что он говорит, и ещё чем-то, его единственный глаз рассмотреть не может. Картину с неё хоть сейчас пиши, да он, к сожалению, не умеет. — Это милосерднее всего, что тебе пророчили вначале.       Йорвет, несмотря на солидный возраст, склад ума и характер, которые делали из него закоренелого атеиста, к Саскии относился также, как и все остальные, кто её видел. То есть, для него она была живым идолом, воплощением давней мечты, которую он берёг долгие годы, с которой пылинки сдувать надо и восхищаться, а с ней рядом руку протяни и вот она… Ключевое слово «была». Даже фанатики рано или поздно разочаровываются в своём боге. Йорвет копил желчь и злость как флорены в банке, уже набежал процент. И он видит по лицу Девы, что она с приговором более чем согласна. Его жертва во имя неё и её дела оказалась такой же бессмысленной, как и всё, что он делал эти годы. Йорвет не удивлён, разочарован немного, что в очередной раз подтвердилась правота Седрика, такого же старика, как и он. — Скольких ты убил, Йорвет? — Саския смотрит на него тяжёлым таким взглядом, но с опаской. Боится услышать ответ? Он смотрит также, но со злобой. Чтоб не заметила Дева, как руки дрожат, каких трудов ему стоит держать лицо. Вой глохнет где-то на полпути к горлу, он едва не сглатывает нервно. — Не считал, — дёргает плечом и наклоняет голову по-животному. Не врёт. Правда не считал, даже лиц не запоминал, для него все Dh'oine, что потом превратились в скелеты с пробитым стрелой черепом, на одно лицо. Она выделяется, её он не убивал. Но она и не человек. — Cead, может, mile, но какое это имеет значение? — цепь на ноге предупреждающе звенит, но Йорвет не слышит, полностью сосредоточившись на Деве из Аэдирна. Он пытается сделать шаг к ней, то ли правда задушить свободными руками, то ли обнять, он ещё не определился. Но цепь натягивается до упора, не даёт сократить расстояние. Приходится отступать. — Ты убийца, Йорвет, — Саския говорит так, будто приговор уже приведён в исполнение. А Йорвет, не сдержавшись, хмыкает. Для него это слово давно пустой звук, клеймо, что на него поставили, не болит… Лет пятьдесят. Человек ко всему привыкает, эльф — тоже. Он, например, привык убивать. — Убийца, который нисколько не раскаивается в том, что творил. Я не могу винить народ в том, что он хочет твоей смерти.       «А отказ покарать такого злостного преступника приведёт к беспорядкам, что тебе совсем невыгодно», — мысленно заканчивает Йорвет. — Тебе не на пользу общество Dh'oine, Aenyeweddien, — медленно, слова глотку ранят, выходя наружу. Это всё вой задушенный мешает, но Йорвет упрямо продолжает под непонимающий взгляд Саскии говорить: — Только Dh'oine будет называть кого-то убийцей, стоя по колено в bloed.       Саския не дракон по натуре, драконы не умеют лгать. Саския, в сущности, человек. И от этого гадко. Старый Лис не смог учуять характерную человечью вонь, которой пропиталась и она, та, за которую он был готов умереть. У Йорвета сердце кровоточит, старые раны открывая, которые он лечить пытался ненавистью и огнём, Йорвету физически больно от того, что он видит. Йорвету плохо и единственное, что ему нужно, чтобы прокля́тая Дева ушла из его клетки, оставила одного, чтобы он, стиснув зубы, завыл, оплакивая братьев и сестёр, жизни которых он положил на жертвенный алтарь, а его жертва оказалась незамечена, да и не нужна никому. Йорвет признаётся, что любит Саскию, но любовь эта — ветвь мёртвого дерева, на котором никогда не появится почек. — Йорвет… — зовёт Саския, отходя от окошка. А голосок-то дрожит, словно плохо натянутая тетива. У Йорвета мурашки по всему телу, как она его имя произносит. Никогда ещё оно не звучало так странно из уст человека. Или того, кто им притворяется. — Что я могу для тебя сделать?       У Йорвета язык чешется сказать что-нибудь едкое, злое, ядовитое, выплюнуть своё презрение прямо ей в лицо, задеть беззащитное в драконьей броне. Он видит все прорехи, до которых мечом не достать, а вот луком — вполне. Но, неожиданно даже для себя, просит: — A'baeth me, Aenyeweddien. Поцелуй меня. На прощание.       Саския не возмущается его наглости, не удивляется, а, поколебавшись мгновение-другое, подходит ближе. От неё волнами идёт жар, который кожу обжигает до волдырей, но Йорвету всё равно, он смотрит на Деву из Аэдирна и мира, ограниченного холодными стенами, больше не существует. Она никогда не была так прекрасна, как сейчас, перед ним. Дева в доспехах, его лучик света в непроглядном мраке. Он жмурится, когда её мягкие губы касаются его лба и переходят к шраму рядом с пустой глазницей. Этот поцелуй — squae, её извинение. Теперь Саскии действительно жаль. Не его, для неё он безжалостный головорез, а тех, кто за ним пошёл, кто в неё никогда не верил и бросился на помощь утопающим исключительно из-за «белки», которую одинаково ненавидит весь разрозненный Север.       Йорвет держит её ладонь, когда Дева отстраняется, собираясь уходить. Он хочет сжать до боли, пальцы ей сломать, но сил не хватает. Они покинули его, когда она прикоснулась к нему, преодолела невидимую черту на каменном полу. Йорвету больше не холодно, ему горячо, как горячо бывает безумцам. — Va faill, Dana aep Aedirn. — Прощай.       Завтра ему должны отрубить голову. У Йорвета на этот счёт другие планы.