Indispensable

***

      Солнце светило в тот день нестерпимо ярко и все вокруг словно ожило, весь мир заиграл разноцветными, готовыми вот-вот ослепить своей яркостью красками и все говорило лишь о том, как прекрасна жизнь и все вокруг происходящее. Однако Адриан так не считал. Напротив лишь закутавшись поплотнее в свой беспросветно черный, такой же как и все его существо капюшон, пошел, устремив глаза в землю, ни о чем не думая.       Нет, все-таки он думал. Думал много и обо всем на свете, так что его мысли спутались в бесконечный клубок в таком же бесконечном лабиринте разума, бродившего в шумном потоке движения внешнего мира, окружавшего его, такого стремительного, что ему казалось невообразимо утомительно быть частью этого движения, этого неистового шума, который бесцеремонно врывался в его жизнь словно гроза в середине мая, переменяя все фундаментальное, все то привычное, складывавшееся годами в его повседневности, так называемой неги, не менявшейся и которую он не хотел менять.       Да, вот такой вот он Адриан Агрест. Весь беспросветно черный, безнадежно потерянный где-то в водовороте жизни, неотступно проносившейся мимо него и безразличный, безразличный настолько, что иногда он думал как же он докатился до жизни такой. И он тут же вспомнил. Снова его разум посетили призраки прошлого, от которых он не то чтобы бежал, а наоборот лишь дразнил себя воспоминаниями, так что удары его сердца набатом били по грудной клетке, так что в ушах стоял практически невыносимый шум. Он не любил вспоминать, и уж тем более предваться глупой ностальгии. Он считал это настолько немыслимым, настолько бесполезным занятием, упорно твердя себе и окружающим, что безнадёжно утерянное время не вернуть, а упрямо говорить это бессмысленное «а помнишь…» лишь терзало старые раны и глубоко забытые сожаления. Нельзя ни о чем сожалеть, думал он. Для него прошлое было лишь тем далеким фрагментом жизненного пазла, а вспоминать его — педантичная и упрямая форма бегства от настоящего.       Иронично, но Адриан всегда стремился жить только сегодняшним моментом, наслаждаться жизнью «здесь и сейчас», хоть и сыпучим песком неотсупно уходил каждый его час, каждая минута, каждая секунда. Он не хотел тратить те жалкие крохи времени, которые были ему даны или, как выражались те многочисленные врачи, остались у него в запасе. Он умирал, медленно, но верно, и чувствовал это именно в этот день как никогда прежде. Он сгорал, сгорал изнутри, полыхал тем лихорадочным и обжигающем пламенем, пожиравшем его бешено колотящееся сердце. Адриан не желал ничего вспоминать, честно, но, казалось, все его твердо устоявшиеся мысли сыпались подобно карточному домику, и вопреки всем своим принципам, он понимал, что был не в силах следовать им. Он понимал, что глупо противоречил сам себе, ставя под сомнения его собственные утверждения. Он не переносил, когда люди начинали старой пленкой повторять одни и те же эпизоды их прошлого, но когда он упорно избегал своего прошлого, тенью следовавшего за ним, он не мог с собой ничего поделать. Он снова перебирал в памяти давно ушедшие моменты и воспомниания о своей семье, своих родителях, и все те мгновения, наполненные умиротворяющим и ни в коем случае не таким обжигающим теплом. Адриан вспоминал свою маму, но эти грезы прошлого не терзали его, не мучали и не оставляли никаких сожалений. Как и воспомниания ее похорон, которые прошли настолько быстро, что он, будто душевно больной, как в лихорадке, не понимал, о чем так печально шептались люди и что именно происходило с ним и вокруг него. С таким же усердием он пытался собрать свои мысли хоть в какое-нибудь осознание, но все было тщетно. Как это, ведь все было хорошо. Как это могло случиться. Господи, помоги. Не понимаю, не понимаю, не понимаю. Тук. Из глубокого раздумья его вытащил внезапно начавшийся ливень, который все же смог остудить его помутневший рассудок. Я слишком сильно ее любил, Адриан. За это и поплатился. Если слишком кого-то любишь, то это отнимают у тебя, запомни, сын.       Тук-тук. Он тоже слишком сильно любил ее, поэтому эти моменты так больно отпечатались в его мозгу. Адриан искренне хотел забыть и отпустить, ведь это же все бесмысленно, повторял он себе. Дождь огромными каплями ударял по мимо проносившимся зонтам. А он, тем временем, пришёл в себя. По крайней мере, так Адриан думал, проходя в здание с большой и такой серой-серой вывеской, на которой угловатыми буквами отражалась надпись — «Клиника Доктора Рамье.» А дождь все так же мерно ударял огромными каплями, смывая все на своем пути, в том числе одну единственную слезу, которую Адриан впервые пролил за последний год. Нет, вы не подумайте. Это у него глаза вспотели.