Фамильяр

      Перо скрипело по бумаге, строгие и чёткие цифры аккуратно вписывались в предназначенные им ячейки. Заполнив столбец, Гитлодей перевернул страницу журнала, со стуком положил перо, откинулся на стуле.       Однообразная работа нисколько не помогала прогнать давящие мысли, которые не давали ему покоя вот уже несколько дней.       Азем и её фамильяр.       Астрея и Виринея.       Две совершенно разные женщины, которые вызывали у него практически одинаковые чувства.       Раздирая его пополам. Разрывая его душу своими улыбками, фразами, взглядами... Изысканное очарование одной, и, словно в противопоставление — яркая чувственность другой. Мягкий чистый голос Астреи и низкий, богатый, с еле заметной хрипотцой — Виринеи. Во взгляде одной была нежная ласковость, у другой же — вызов и плохо скрываемая чувственность.       И он не мог определиться, чего хотел больше.       Гитлодей уговаривал себя тем, что Виринея, всё же, фамильяр. Голем с притянутой душой. Но тут же, возражая себе, вспоминал тот день, когда, сама шокированная тем, что натворила, Азем привела её в Бюро, чтобы представить как концепцию. Тогда Виринея стояла перед ними по регламенту нагая, но ни капли не смущённая оценивающими взглядами мужчин из Совета Архитекторов, и строго смотрела поверх голов, не скрывая своего презрительного отношения к процедуре. И уже тогда она была личностью. Была ли виновата в том часть души Астреи, которой она поделилась с Виринеей и подкрепила тем самым её слабую душу? Слишком уж естественно слились в единое целое их ауры...       А Архитекторы, в том числе и он сам, оценивали её всего лишь как фамильяра. Теперь, общаясь с Виринеей настолько близко, Гитлодей думал об этом с отвращением к самому себе.       Она нисколько не ощущалась как голем, её тело было живым. Он вспоминал, как заметно Виринея подалась навстречу, когда он — именно он — коснулся пальцами страшных шрамов от ожога на её боку, мягко выгнула спину, когда он провёл по основанию её хвоста. Почему?       Она прятала ответ под опущенными ресницами, скрывала правду в гордом повороте головы, в нежелании смотреть ему в глаза, в вызове, которым сквозила вся её поза... И потом, при каждой новой встрече, этот ответ становился всё более явственным. Он сквозил в искоса брошенных взглядах, в чётко продуманной двусмысленности фраз, в движениях и походке...       Виринея желала того же, что и он. А хотел он...       Остаться с ней наедине, сорвать с гибкого тела одежду, прижать к себе и ощутить жар её тела...       Боги...       Пытаясь переключиться, он начал думать об Астрее.       В противоположность Виринее, Астрея ощущалась им совсем иначе, но вызывала похожее желание. Несмотря на свою живость и хулиганский характер, которым она отличалась от других женщин, рядом с Виринеей она казалось послушной девочкой. Нежной и изысканной, ласковой и скромной. Она ощущалась как закрытая книга и этим — интриговала. Вызывала желание узнать, что же скрывается за обложкой, и изучить эту книгу от корки до корки.       Вот только, в отличие от своего фамильяра, Азем никогда не выставляла напоказ свои чувства, не проявляла своей заинтересованности в нём, вызывая этим в его душе тяжёлое чувство разочарования и досады. И разжигая огонь.       Гитлодей взглянул на часы, тяжело вздохнул. Ночь уже давно вступила в свои права. Видящий захлопнул журнал, убрал перо на подставку. Заблокировав двери кабинета, покинул Бюро Архитекторов и зашагал по пустынным ночным улицам Амарота.       Ноги сами вели его к дому Азема. Она вместе с фамильяром жила в пригороде, в уголке, где тесно притулились друг к другу небольшие двухэтажные домишки, щедро окружённые зеленью. Использовав эфирнет, чтобы сэкономить время, Гитлодей перенёсся в нужный квартал, прошёл по широкой пустынной улице, свернул в проулок, остановился у калитки. Тёмные окна дома явно указывали на то, что девушки спят, и Гитлодей внезапно очнулся. Что он хотел здесь найти? Чего желал, придя сюда ночью? Он крепко отругал себя за глупость, сделал пару шагов обратно к улице и был остановлен фразой:       — И почему ты теперь уходишь?       С гамака, подвешенного меж деревьев в саду, соскользнула Виринея. Почти бесшумно преодолела расстояние до калитки, вышла наружу. Она была босая, в коротком летучем платье, и в ночи, под тенью ресниц, чернота её глаз казалась бездной.       — Тебя что-то гнетёт уже несколько недель, Гитло, и я это вижу. Позволь мне помочь. Я не буду просить тебя рассказать, не буду давать советы. Я помогу тебе иначе.       — Как?..       — Идём со мной.       Она взяла его за запястье, потянула за собой по проулку. Гитлодей послушно зашагал следом. Молча, не отрывая взгляда от её силуэта, который словно слабо светился в свете звёзд и узкого, только что родившегося месяца. Скользил взглядом по мягкой ложбинке спины, по гибкой талии, по размытому пушку длинного хвоста и почти не следил за дорогой.       Меж тем, поселение закончилось. Впереди зелёным ковром расстелились широкие холмы, сквозь которые вела тонкая извилистая тропинка. Виринея, не останавливаясь и не оглядываясь, шагала по ней, свободной рукой ловя, но не срывая высокие свечки, мягкие стрелки и широкие зонтики полевых растений.       Внезапно она свернула с тропы. Сквозь высокую траву идти было чуть сложнее, равно как и взбираться на холм, но зрелище, которое открылось им на вершине, полностью перекрыло лёгкую усталость от подъёма.       Холм возвышался над пологим, поросшим той же травой, оврагом, внизу которого текла, серебрясь в свете звёзд, широкая река, наполняя воздух влажностью и свежестью.       — Мы пришли, — тихо сказала Виринея. — А теперь снимай это.       Её пальцы взялись за ворот балахона, потянули на себя. Гитлодей вздрогнул, вцепился в её руку.       — Да успокойся ты! Я привела тебя сюда не ради того, о чём ты так вероломно подумал, — с лёгким раздражением произнесла она. — Хочешь, наконец, разобраться в себе? Тогда делай, что я велю. Снимай балахон и ложись.       Гитлодей растерянно стянул через голову плотную ткань, оставшись лишь в мягких штанах. Повинуясь её кивку, сбросил обувь. Опустился в траву, лёг на спину.       — А теперь... ощути, осознай и осмысли своё единение с этой ночью. Почувствуй упругий, тёплый, щекочущий травяной ковёр под спиной. Глубину и ширину реки перед собой. Бесконечность звёздного неба. Моё присутствие рядом. И, ощутив это всё сполна, вернись к себе самому. Подумай, насколько глубоки и серьёзны твои переживания. Оцени, стоят ли они того, чтобы мучиться ими? Только запомни — мы пришли сюда не болтать. Иногда разговоры не нужны. Достаточно лишь молчания.       — Кажется, я понимаю...       — Вот и хорошо. Иногда, чтобы осознать никчёмность своей проблемы или прийти к её решению, достаточно просто подумать о ней с точки зрения того, кто находится рядом. Не спрашивая его совета.       — А ты?.. — тихо спросил Гитлодей. — Что будешь делать ты?       — Ты думаешь, мне просто так не спится? Я буду думать о своём. У меня тоже есть свои страхи, сомнения и проблемы, в которых надо разобраться.       О Небеса, а у тебя-то что?       Внезапная тревога за неё коснулась его сердца. Он хотел спросить, но предупреждающий взгляд через плечо заставил его сомкнуть губы.       Молчи.       Виринея откинулась в траву, та зашуршала, приминаясь. Потом всё затихло.       Сквозь прикрытые веки небо казалось размытым, звёзды расплывались в рассеянные огоньки. Запах воды переплетался с запахом полевых трав, глубина неба над головой словно затягивала в себя, и лишь ощущение живого человека рядом удерживало его от погружения в эту бездну.       Гитлодей снова и снова прокручивал в голове события в Бюро, в доме Астреи... Вспоминал черты лица одной, другой... голоса... взгляды... И не мог сосредоточиться.       Присутствие Виринеи рядом сбивало с толку. Неудержимо тянуло дотронуться. Взглянуть.       Рука словно сама скользнула по траве ближе к ней. И наткнулась на тёплую ладонь. И её пальцы... вдруг раскрылись и сплелись с его, подушечка большого пальца ласково скользнула по костяшке. Гитлодей оттолкнулся от земли, опёрся о локоть, привстал. Поймал чёрный взгляд.       — Виринея...       Она вдруг подалась ему навстречу. Пальцы уверенно легли на плечо, губы оказались так близко... Гитлодей ощутил, что его ведёт, и произнёс то, что так и просилось на язык.       — «...я привела тебя сюда не ради того, о чём ты так вероломно подумал»?       Она усмехнулась.       — Такая ненужная ложь...       С силой толкнув Гитлодея в плечо, Виринея опрокинула его в траву. Ошалевший от того, насколько она сильная, он не сразу понял, что произошло, и только когда она села на него, потянулся, схватил за локти. Притянул к себе, впился поцелуем в горячие губы. Скользнул ладонями по гибкой талии мико’те, обхватил бёдра. От ощущения давления и тепла её тела тяжесть в паху стала почти невыносимой. Гитлодей притянул её к себе ещё ближе и едва не застонал, когда она вдруг отстранилась, упёрлась ладонями в его плечи, удерживая его на расстоянии.       — Не пойми неправильно, — сказала она прерывистым шёпотом. — Я хочу тебя. Хочу так сильно, что теряю голову. Но боюсь посметь. Боюсь, что не имею права. Я ведь вижу, как ты смотришь на Астрею. Ты любишь её. Я знаю...       Подтверждая её слова, Гитлодей опустил голову. На душе стало одновременно горько и легко.       — Я не понимаю одного: почему тогда ты так тянешься ко мне? Почему сейчас ты со мной, а не с ней? Ответь мне, наконец, развей мои сомнения. Кто я для тебя? Фамильяр, голем для удовлетворения физических потребностей — или всё же личность, которая что-то для тебя значит?       Так вот что тебя гложет...       Не такие уж мы и разные.       — Ты — моё искушение, — шепнул Гитлодей. — Мой соблазн, моя бессонница, моё сомнение... Но понимаешь, то же самое я испытываю и к Астрее. Я просто не могу выбрать между вами. Вы обе значите для меня столько... Вы одновременно разные и похожие... Её тихая нежность и твоя яркая чувственность... Я не могу понять, чего хочу больше. А любить обеих сразу... Это кощунство.       — Кто сказал тебе это?       — Что?..       Он взглянул на неё, и в горле мгновенно пересохло от того, как изменилось выражение лица Виринеи. Это было лицо воина: жестокое, жёсткое и суровое.       — Я люблю и хочу тебя так сильно, что, будь на её месте кто-то другой — без сомнений убила бы за тебя. Но Астрея, пожалуй, единственная, с кем я готова делиться. К кому я не буду ревновать тебя до безумия. Кому смогу позволять касаться тебя. Вот только...       Жёсткость в её чертах растаяла, оставив лишь печаль. Виринея спустилась на траву, подтянула к себе колени, накрыла их платьем и обняла руками. Тихо, глядя на реку, сказала:       — Её сердце принадлежит Аиду, и никому другому. Она сама сказала мне это.       Гитлодей едва не задохнулся. Ему стали вдруг понятны и холодность Астреи, и её закрытость по отношению к нему. Пустота внутри разрасталась вширь, заполняла душу, и только присутствие Виринеи удерживало его от того, чтобы не застонать в голос.       — Чёртов Эмет разбивает ей сердце своим безразличием, — зло сказала она. — Если бы я могла что-то с этим сделать, Боги! Астрея стала мне больше, чем сестра, никто в жизни не был мне дороже, чем она. А он смеет...       Виринея сжала кулаки.       — Прости. Я не должна была выплёскивать на тебя всё это. Проклятье...       Гитлодей вдруг успокоился. Улыбнулся сам себе. Что ж... Он не нужен Астрее, но перед ним сейчас сидит женщина, которая любит его до такой степени, что готова убивать за него. И раз уж их чувства взаимны...       — Ты всё сделала правильно.       Она вскинула на него глаза.       — Я глупец, Виринея. Я пытался догнать сразу двух виспов, тогда как нужно было бежать за одним. За тем, кто сияет ярче.       Гитлодей протянул к ней руку, и она, ни секунды не сомневаясь, вложила в неё свою. Поспешно придвинулась ближе, прижалась плечом, скользнула ладонью по его груди. Кончик пушистого уха защекотал его шею.       — Ты ведь не фамильяр, верно? Не голем с притянутой душой? — шепнул он.       Она покачала головой.       — Представить меня фамильяром — это был план Венат и Астреи. Не спрашивай меня о деталях. Я вынуждена была их забыть, но твёрдо знаю, что это было нужно для моей же безопасности. А по правде я живой человек.       — Я так и понял. Ещё тогда, в Бюро.       — Почему же тогда пропустил концепцию?       — А что я мог? Подставить тебя? Взгляды двух Аземов, знаешь, иногда могут быть очень убедительны.       Виринея хмыкнула.       — Знаю...       И вдруг хихикнула:       — А все будут думать, что ты встречаешься с фамильяром. И решат, что ты чокнулся. Эмет — в первую очередь.       — А что, мы кому-то скажем?       — Астрее надо сказать. И Венат. Я не смогу скрывать от них это. А ты не сможешь скрыть от Эмет-Селка, ты ведь говорил, что он тоже видит ауры. Заметит наши, удивится.       — Откуда ты знаешь, что у влюблённых меняются ауры?       — Разве это не общеизвестно?..       Она прижалась к нему теснее. Гитлодей откинулся в траву, и Виринея последовала за ним, легла головой на плечо. Тепло её тела, щекочущие прикосновения острых ноготков, которыми она ласкала его кожу, размеренное дыхание, стук сердца...       В кои-то веки надежда затеплилась в нём, согрела душу. Гитлодей прижал Виринею крепче, подтянул к себе, поймал взгляд. Её глаза-омуты затягивали его в себя, мутили мысли, и Гитлодей даже не удивился, когда к его губам прижались её горячие губы.       Вжимая её в зелёный травяной ковёр своим телом, сцеловывая с её кожи пресные капельки росы, слушая её прерывистое дыхание, он ловил себя на странном чувстве. Гитлодей не понимал, почему, но им овладела уверенность в том, что он всё делает правильно. То, что именно Виринея, а не Астрея сейчас рядом с ним, казалось истинно верным.       Да, ему будет трудно забыть Астрею, учитывая, что видятся они почти каждый день. Раны так быстро не затягиваются. Но Гитлодей верил, что Виринея вылечит его. Заплетёт зияющую в сердце дыру стрелками полевых трав, следами падающих звёзд, лунными дорожками на воде и разгладит плетение мягкими прикосновениями ласковых рук...