***
— Что сегодня делать будем? — Думаешь, доедем дотуда на велике? — Докуда? — Пойдём, это далековато. Хёнджин пригнал старенький велосипед, обклеенный уже почти полностью стёршимися наклейками, с до жути скрипящим багажником, похлопал по нему, и Феликс одним прыжком оказался рядом. Он уселся сзади и ухватился за тонкую ткань его чёрной футболки. — Тяжеловато тебе будет. Хёнджин посильнее надавил на педаль, ощутив в себе резкую усталость, но затем стал крутить быстрее. Феликс жмурился каждый раз, когда они на что-то наезжали, и сильнее жался к Хёнджину, который в такие моменты почему-то начинал ехать быстрее. А резкая остановка и вовсе заставила обоих свалиться с велосипеда. Тот с грохотом и коротким звоном рухнул на землю и непременно бы, казалось, рассыпался, превратившись в сахар, если бы только мог. — Умеешь плавать? — Хёнджин потянул Феликса к воде, и тот согласно кивнул и врос ногами в землю. — Сходи-ка, а я велик проверю. Потом сразу к тебе! Жара-то какая... — он стянул с себя футболку и поёжился под пристальным взором солнца. Феликс, весь раскрасневшийся с макушки до плеч, растёр пот со лба рукавом свитера и снял его. — Ну, действительно жарко. — Штаны сними. — Может, и так сойдёт? Ты же знаешь... — Тут никого нет. Феликс помешкался ещё немного, но послушался, сложив вещи у берега. О, Хёнджину очень нравилось смотреть на такого Феликса. Под солнцем его волосы пылали так же ярко, как и щёки с ушами, а веснушки выделялись ещё сильнее. И когда он смахивал повлажневшие кончики волос с лица, сам становился таким невообразимо сказочным, что хотелось... наверное, съесть. Ах, а в воде он был похож на какую-нибудь фею. Весь искрится и пылает! Как хрусталик. — Хёнджин! А! Он плачет! Чёрт, Феликс плачет! Ему очень нравятся его раскрасневшиеся глаза и жалобные всхлипы. А когда он успокаивается, начинает так очаровательно шмыгать и тереть глаза с носом, что, порой... — Хёнджин, пожалуйста! Почему он смотрит? Почему не помогает? Боже, Феликс чувствует, что вот-вот утонет. И ему кажется, что он умрёт быстрее от остановки сердца. Или, может, выплюнет его, потому что оно уже билось где-то в горле... Ему так страшно! Хёнджин, почему? Почему же ты... — Боже, прости, прости, — Хёнджин сорвался с места, и Феликс успел услышать только всплеск. — Я так растерялся... ... такой хороший? Феликс рухнул на землю и, чувствуя, что весит теперь больше раз в десять, перевалился на живот. — Наверное... вода была слишком холодной... Извини. — Эй, ну-ну, давай-ка подыши, — Хёнджин прошёлся указательным пальцем вдоль его спины и, остановившись, добавил: — Сзади не так уж и плохо выглядит. — Зато спереди я весь синий. — Ну, розовый тоже. Феликс ударил Хёнджина по руке и перевернулся, осторожно усаживаясь рядом. — Давай вместе. — Я больше не полезу. Хёнджин ещё какое-то время глядел на него, то и дело опуская взгляд на посиневшие участки тела, и, морщась, отворачивался. Феликс, бубня себе что-то под нос, потащил его за руку к воде. — Ты же не дашь мне умереть? Хёнджин, промолчав, прыгнул в озеро. Феликс вытер с лица капли воды, кое-где размазав по себе грязь, и опустился вслед за ним. — Совсем как в детстве, — Хёнджин принялся умывать его, проходясь по покрасневшими глазам и веснушкам. — Ты, м-м... целовался уже с какой-нибудь девчонкой? — Нет, конечно... — Хочешь, научу? — Не думаю... Мне и так родители из-за волос столько наговорили, — Феликс покрутил на пальце прядь недавно осветлённых Хёнджином волос. — Это ведь неправильно? — Кто тебе такую чушь сказал? Всё окей, это ведь я, — Хёнджин подплыл чуть ближе, осторожно рассматривая его молниеносную смену выражений лица. Феликс нехотя помотал головой. — Точно "окей"? Хёнджин закивал и потянул его дальше от берега. Феликс набрал побольше воздуха, шагнув чуть глубже, и весь сжался. Он даже боялся поднимать взгляд выше, боялся смотреть ему в глаза. А ещё боялся, что Хёнджину не понравится, ведь он такой нелепый и неумелый... Но определённо самый очаровательный. — Закрой глаза, ладно? Хёнджин уткнулся носом в его щёку и оставил едва ощутимый поцелуй на уголке губ. Феликс вздрогнул, снова замер, совсем не дыша, и расслабился, отругав самого себя за такие странные ощущения в груди и где-то в животе. Он посильнее зажмурился, сморщив веснушчатый нос и, когда Хёнджин посмеялся, удивлённо распахнул глаза. С ресниц слетели последние капли воды, и Феликс стал сиять чуть меньше. — Боже, ну и смешной же ты. Чего так напрягся? Я пошутил. Феликс раскраснелся, но понадеялся, что сможет сослаться на жару. Ох, и как же ему теперь быть? Кажется, Хёнджин ему нравится.***
Его тонкие пальцы перемещались от одного ребра к другому, а затем поглаживали живот, оставляя после себя холодные дорожки на раскалённой бледной коже. — Родители всё ещё бьют тебя? Феликс не решился ответить. — Так ты выглядишь даже очаровательнее. Он прошёлся языком по следу на шее, сильнее прижимаясь к его телу. О, он хотел бы прижаться ещё сильнее. Так, чтобы занять его место. Хёнджин мог бы съесть его изнутри и стать им, но... Впрочем, ему бы не хотелось. — Феликс? — он приблизился к его лицу, томно разглядывая мягкие черты и эфемерную кожу, всё больше и больше исчезающую под ледяным светом из окна. Возможно, однажды Хёнджин даже не сможет к нему прикоснуться — его рука пройдёт насквозь. — Да?.. Хёнджин прикусил внутреннюю сторону щеки и зажмурился. Ему нравилось слушать его полушёпот, он был совершенно противоположным и даже менее раздражающим. А сейчас даже немного хриплый. Ох, ему жаль... только сегодня его душили эти мерзкие костлявые руки, а теперь он наслаждается этими последствиями... — Я такой плохой, Феликс. Но Феликс знал, что не должен отвечать ему сейчас. Он не должен говорить, что это не так, и не должен соглашаться. И не потому, что это могло бы разозлить Хёнджина, но потому, что у него просто нет сил говорить. Хёнджин коснулся кончиками пальцев его живота, прошёлся по нему сверху вниз и расплылся в улыбке: он набрал в весе. Но, конечно, Феликс всё ещё оставался собой из далёкого прошлого. Он мягко коснулся его губ, не решаясь углубить поцелуй. Феликсу казалось, что из него вот-вот прорастут цветы или он сгорит прямо там, оставив после себя кучку солнечного пепла. Хёнджин старался дышать Феликсом ещё сильнее, впитывая в себя запах шоколада. Он уверен, это всё его глупые выдумки. Хёнджин всегда чувствовал, что делает это впервые. Ему всегда казалось, что он впервые видит его бледную, даже синеватую кожу, впервые снимает с него одежду и, конечно, впервые вставляет в него. До этого он обязательно бы обхватил рукой его член и позволил ему насладиться. Ведь Феликс так редко чувствует себя удовлетворённым. А потом Хёнджин и сам мог бы раствориться в полумраке от такой близости к нему, от тихих, хриплых стонов и, в конце концов, от собственного ужасно пошлого выражения лица в зеркале перед ним. Возможно, он бы продолжал это, пока не почувствовал бы, что Феликс ни на кого другого не посмотрит, и — о боже — никто не посмотрит на него. Поэтому он целовал его везде, кусал и оттягивал кожу на шее, хотя знал, что сегодня ему особенно больно. Феликс никогда не был идеально чистым. Ни до встречи с Хёнджином, ни после. И Хёнджин был этому безмерно рад. Возможно, в том было его особенное очарование. И сам Феликс, словно впервые, беззвучно плакал то от боли, то от наслаждения, то от нахлынувших чувств и бури, бушевавшей у него по всему телу. Он прижимал к себе Хёнджина, пахнущего карандашным портретом, который тот нарисовал недавно, капризно требовал его руки в свои, безмерно радуя этим Хёнджина, и двигался под его напором так, как тому хотелось. Феликс уверен, что Хёнджин — его спасение ото всех бед, а Хёнджин уверен, что Феликс никогда от него не сбежит, что бы он ни делал.