статический шум

— Больно. — произнес Джисон, и сердце старшего сжалось. Больно потому, что он ничего не мог сделать, чтобы облегчить ханову боль, потому что он ничего не мог сказать или сделать, чтобы Джисон почувствовал себя лучше. Все объятия, все поцелуи, все нежные ласки были лишь сахаром, разведенным в воде. Но ему было все равно. — Я знаю, — сказал Минхо и крепче обнял парня, поцеловал его в висок и погладил по пояснице, — Все будет хорошо. — Минхо ненавидел лгать, но еще больше он ненавидел смотреть в лицо тому, что казалось неизбежным концом. В конце концов, Джисон заснул в объятиях Минхо, но старший не спал; за годы жизни он научился бодрствовать на случай, если Хан проснется бездыханным, задыхающимся и вспотевшим от кошмара. На улице было лето, поэтому они спали в шортах и без рубашки, что позволяло Минхо видеть… всё. Каждый порез, каждый кусочек обожженной кожи, каждый след от гневных царапин. Он мог видеть всё. Он мог чувствовать всё. Он слышал, как Джисон до этого пронзал свою кожу с другой стороны запертой двери ванной, громко стучал в дверь, кричал Хану, чтобы тот открыл дверь, пытался ее снести. Со временем он понял, что это невозможно, что единственное, что он может сделать, это ждать — ждать, пока Джисон сам откроет дверь. Он смотрел на младшего в темноте их комнаты и очерчивал глазами его крошечный, хрупкий каркас. Джисон ненавидел свое тело. Минхо считал его самым красивым из когда-либо созданных. Это был не единственный вопрос, в котором они полностью расходились во мнениях. Джисон считал, что никому нет до него дела, но Минхо знал, что есть несколько человек, которые любят его и готовы сделать все, чтобы он снова был счастлив. Хан считал себя довольно глупым, в то время как Минхо считал его одним из самых умных людей, которых он когда-либо встречал. Джисон считал себя самым ужасным человеком, когда-либо ходившим по земле, а Минхо считал его самой доброй душой на свете. Джисон думал, что Минхо его презирает. А Минхо любил Хана больше, чем кого бы то ни было. Старший медленно провел пальцами по джисоновым волосам и подумал о том, что парень сказал ему в тот же день. – — Я хотел бы любить тебя так, как ты того заслуживаешь, — сказал Джисон, развалившись на полу в кухне, — Но я могу думать только о том, как сильно я хочу умереть. В этот момент в горле Минхо завязался тугой узел, и он, потеряв дар речи, бросился к Джисону и попытался обнять его, но тот отшвырнул его руки. — Не трогай меня! — закричал Джисон, переполненный гневом, — Я чертовски отвратителен. – И снова сердце Минхо разбилось. Они встречались несколько лет. Минхо влюбился в Хана, не зная, какой он на самом деле, но когда он узнал об этом, то понял, что по-прежнему глубоко любит его; в конце концов, Джисон был все тем же добрым, веселым, умным, любящим человеком, которого Минхо встретил впервые. «Я должен был сказать «нет», когда ты пригласил меня на свидание, — чаще всего так говорил Джисон, — Твоя жизнь была бы в тысячу раз лучше.» И каждый раз, когда Джисон говорил это, Минхо уверял его, что день, когда они начали встречаться, был самым счастливым в его жизни. Теперь он застрял здесь. Ему было неприятно думать об этом, но это так. Джисон уже давно перестал идти вперёд, он просто стоял на месте, наблюдая, как проходит жизнь, и медленно убивал себя, а Минхо был обречен сидеть и смотреть, как любовь всей его жизни уничтожает себя, потому что он просто не мог перестать любить его. Минхо любил его, по-настоящему любил, даже вот так, с самого начала. Все знали, и все спрашивали его, почему он до сих пор любит Джисона, когда для других было более чем очевидно, что Хан отдалился. Почему он оставался в отношениях, в которых было очевидно, что он больше отдавал, чем получал. Почему он помог Джисону вынырнуть на поверхность, когда тот тонул, в то время как сам Джисон привязал камень к своей лодыжке и бросился в море. И никто не понимал, что Минхо просто любил его. Он любил его, и он знал, что младший умрет гораздо раньше него, и он не хотел, чтобы Хан был один. Он заслуживал любви, и у Минхо было много любви к нему, поэтому он будет любить Джисона за всех тех людей, которые его не любили. Потому что Джисон был один. Он всегда был один, в конце концов. Все всегда уходили. И хотя поначалу Минхо думал, что он преувеличивает и драматизирует, в итоге он сам стал свидетелем этого. Он видел это тысячу раз. «Тебя слишком много.», — сказал однажды один друг. «Я боюсь, что однажды ты покончишь с собой», — признался один из членов семьи. «Ты всегда грустный», — сказал одноклассник. И однажды Джисон просто перестал стараться. «Ты тоже должен уйти, — сказал однажды Джисон Минхо, — Так будет справедливо». А потом он попытался оттолкнуть Ли, но тот остался; остался через крики и вопли, через слезы и удары в воздух. И когда ханова энергия иссякла, младший сломался между руками Минхо. «Я не хочу, чтобы ты грустил, когда я убью себя», — сказал Джисон ровным тоном, как будто давно смирился с этим, и Минхо испугался. И теперь, когда Хан мирно спал в его объятиях, он спрашивал у Вселенной, почему так не может быть всегда — только они, дышащие друг другом, мирно спящие. — Я люблю тебя, — признался Минхо шепотом в ночь, — Боже, ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю, и как мне больно видеть, что ты так поступаешь с собой. — он позволил шальной слезинке вырваться и пробежать по щеке, но удержал остальные, — Я не хочу видеть, как ты умираешь. Я хочу состариться с тобой, выйти за тебя. Я хочу будущего с тобой, это единственное, чего я когда-либо хотел. Почему ты хочешь отнять это у нас? Внезапно Минхо захотелось блевать, он поспешно встал и побежал в ванную. Он встал на колени у унитаза и его вырвало, через мгновение он прислонил голову к холодной поверхности. После нескольких минут попыток успокоить себя, он наконец встал и подошел к раковине. Он отказался смотреть на свое отражение в зеркале, пока умывал лицо и чистил зубы. Он глубоко вздохнул и покачал головой, прежде чем выйти из ванной. А когда он вошел в комнату, то подавил громкий крик от представшей перед ним сцены. Он застыл у двери, прикрыв рот рукой, со слезами на глазах. — Мне жаль. — сказал Джисон, руки в крови и полностью израненные. Он отпустил лезвие на своих руках и с трудом выпрямился на кровати. Минхо подбежал к нему и положил свои руки на раны младшего, пытаясь не дать ему истечь кровью, но он никогда не видел, чтобы Джисон был порезан так сильно и так глубоко. Минхо плакал и кричал, пытаясь обвязать простыни вокруг джисоновых рук, чтобы остановить кровотечение, хотя бы одно, чтобы он мог вызвать скорую помощь. Кровь не замедлила окрасить и намочить простыни. — Черт, Сони… Почему? Он спрашивал себя снова и снова, сколько времени он пробыл в ванной, его разум не мог дать ему ответ. Чтобы Джисон устроил себе такую резню, он должен был провести в ванной очень много времени. — Я проснулся, а тебя не было. Подумал, что ты наконец-то ушел навсегда. — тихо признался младший, и когда Минхо поднял голову, Джисон был бледнее, чем когда-либо. Он помог Хану лечь в кровать, а затем потянулся за телефоном. — Я всегда возвращаюсь, малыш. Всегда. Никогда не сомневайся в этом. Никогда не оставлю тебя одного. — старшему показалось, что он увидел слабую улыбку на джисоновом лице, но слезы слишком сильно затуманили его зрение. Наконец кто-то ответил на другом конце телефона, и Минхо закричал на них; он кричал о чрезвычайной ситуации и их адресе, и просил, умолял их поторопиться. А Джисон прижался к нему поближе, как будто искал тепла, потому что теперь Минхо понял, что Джисон был чертовски холодным. — Эй, малыш, давай, — произносил Минхо дрожащим голосом, — Не засыпай. Расскажи мне о той книге, которую ты вчера дочитал. Расскажи. — Не хочу, — сказал Хан, закрывая глаза, — Я устал. — Я знаю, малыш. Знаю. Но сделай это для меня, а? — Минхо попытался, и он потерпел неудачу, потому что Джисон теперь мог только качать головой. Ругаясь под нос, Ли сильнее сжал руку парня и поцеловал его в лоб. — Люблю тебя. Я люблю тебя. Правда, — он поцеловал его щеку, висок и снова щеку, — Пожалуйста, поверь мне. Я люблю тебя. Ты чертовски любим. Хан слабо кивнул и еще сильнее прижался к старшему, который не переставал спрашивать, почему они так долго не могут приехать и спасти Джисона. Он знал, что будет несчастен, когда снова окажется в запертой комнате, но он будет в безопасности. Он будет жив. Джисон ненавидел это место, но он был в безопасности. — Малыш, давай, — взмолился Минхо, чувствуя, как пульс младшего слабеет с каждой секундой, — Не делай этого. Мне просто нужно было отдышаться, ты не должен был проснуться. — и почему он сейчас извинялся и оправдывался? Почему ему нужно было оправдываться? Минхо отказывался верить в то, что каждая клеточка его тела говорит ему, что он больше не чувствует ни пульса Хана, ни его дыхания, ни его сердца. — Ты и я, да? Завтра в том месте, которое ты любишь. Я попрошу тебя выйти за меня замуж, хорошо? Ты не сможешь мне отказать. Ты должен выйти за меня. Обещаешь? Пожалуйста, обещай, — но ответа не последовало, хотя Минхо продолжал настаивать, — Обещай мне. Обещай, и я сделаю тебя самым счастливым человеком на земле. Я заберу всю боль. Я обещаю, если ты обещаешь. Это было чертовски несправедливо. Это было несправедливо. Минхо должен был выйти за Джисона и сделать его счастливым. Они должны были быть вместе. Минхо планировал все их будущее — он начал это делать с того момента, как Хан согласился пойти с ним на свидание. А теперь, глядя на маленькое, израненное и истекающее кровью тело между своими руками, Минхо подумал, что, в конце концов, поджечь мир — не такая уж плохая идея. Все остальное с того момента было как в тумане. Весь остаток ночи в ушах Минхо звенел статический шум. Каждое слово парамедиков, Чан, спешащий из дома, как только его позвали (хотя он не помнил, как его позвали и что он ему сказал), соболезнования, которые все, казалось, выражали ему… все расплывалось. Все расплывалось долгое время. С той ночи в ванной было только одно полотенце и только одна зубная щётка. На столе стояла только одна тарелка и только один стакан воды. Кровать всегда была полупустой, а в квартире не было музыки. Одежда уже почти не пахнет им, а на фотографиях изображен человек, которого больше нет, но Минхо готов поклясться, что еще мгновение назад он держал его в руках. Кольцо, спрятанное в коробке из-под обуви в шкафу, останется спрятанным навсегда, а будущее, которое Минхо планировал для них, разбилось вдребезги. Минхо снова проснулся, статический шум все еще звенел в его ушах, но он встал с кровати и открыл шторы, позволяя бледному свету утра мягко омыть его лицо. Он снова сел на кровати и лениво потер лицо, пытаясь согнать с него сонливость, но тут его схватили за талию и снова потянули в постель. — Сегодня воскресенье, поспи еще немного. — произнес хрипловатый голос с его стороны, и Ли кивнул, снова ложась в постель рядом со своим женихом. Он оставил занавеску открытой, и окно тоже, но чуть-чуть приоткрытым. Минхо не был уверен, что заслуживает того, чтобы его снова так любили, но он обязательно попытается. Это не была любовь всей его жизни, но он любил человека рядом с собой больше, чем думал, что когда-нибудь полюбит снова.