Глупый фильм с хэппи-эндом

— Чего это ты удумал, придурочный Дазай? — злобно шепчет Чуя, пытаясь отвести взгляд от полуобнажённого сокурсника. Сокурсник этот находится в комичной позе: пользуясь незыблемыми постулатами существования кота Шрёдингера, он стоит с поднятыми руками и смотрит через футболку на Чую. Наконец он полностью её снимает и, закатив глаза и приняв самый серьёзный облик, говорит: — А через ткань ты мне нравился больше… — Я не об этом. Ты нахрена раздеваешься? — Ой, тебя что, это смущает? Мда, несладко тебе приходится… Как же ты моешься, позволь спросить, — с закрытыми глазами? — Так нахрена ты ПРИ МНЕ раздеваешься, озабоченный? Зачем ты потащил меня в примерочную? Чтобы я твои соски разглядывал? — И кто из нас ещё озабоченный, — картинно поджимая губы, произносит Дазай и отворачивается. — Не забывай, глупый пёсик, что ты мне весьма благополучно проиграл. — Это ещё не значит, что я должен удовлетворять твои грязные фантазии, суицидальное похотливое животное. — А зачем ты тогда их удовлетворяешь и смотришь на меня? — Потому что… — Потому что тебе нравится, — прикрывая глаза и очень двусмысленно улыбаясь, говорит Дазай и хватается за пряжку винтажного ремня. — Сдурел? — чуть ли не кричит на него Чуя, во все глаза пялясь на юношу, представшего в одних трусах. — Имеешь в виду, это тоже снять? — с глупым видом спрашивает Осаму, указывая на нижнее бельё. Недавно принятое вино плохо влияет на Дазая. Хорошо ещё, что до абсента не добрался — иначе бы Чуя мог лицезреть совсем неожиданные последствия. — Святой Арахабаки, как с таким идиотом, как ты, можно вообще иметь дело? Ты ещё стриптиз станцуй. — А это уже платная услуга. Но если будешь хорошо себя вести… — Напяливай уже на себя это тряпьё. В примерочной душно. — Может быть, тебя просто смущает мой облик? — медленно, с неподдельным удовольствиям растягивая слова, превращая их в тонких и беспощадных змей, произносит Дазай и на полшага подходит к Чуе, заглядывая тому прямо в кратеры глаз. — Что с тобой не так. — На самом деле, — слегка сбивчиво говорит Осаму и придирчиво осматривает себя, находясь уже в более приличном виде, — ты очень сильно всё опошлил. Я всего лишь хотел услышать экспертную оценку этого костюма. — Ну костюм как костюм, я бы в такую мерзость никогда в жизни не полез. И что тебе мешало оставить меня снаружи, переодеться, а потом выйти из примерочной и выслушать мою «экспертную оценку», а? — Отлично, значит, берём. — Ты не ответил на вопрос.       Дазай лишь пожимает плечами.       С утра в магазине одежды покупателей немного, поэтому и мучиться в очереди на кассу необходимости нет. У паренька в белой рубашке и со смешными подтяжками не получается пробить один из товаров, и Чуя, который не без помощи Дазая и так уже раздражён по самое не могу, хмурится и глухо произносит:  — Они не могли найти нормальных кассиров?       Синеволосая девушка, до этого спокойно сидевшая рядом с незадачливым работником и изучавшая что-то в телефоне, медленно поднимает голову и пустым взглядом смотрит прямо в глаза Накахаре. — Ещё одно слово про Ацуши — убью.       Чуя глупо улыбается и невольно делает шаг назад. — Как романтично, — тихо, но вполне отчётливо говорит он, и оба кассира синхронно заливаются краской.       Автобус грозно рокочет дизельным сердцем, выпускает из душной утробы довольно помятых ранним пробуждением пассажиров и таких же пассажиров бесцеремонно проглатывает. Студенты останавливаются в нескольких метрах от чудовища и переглядываются. Первым, как обычно, заговаривает Дазай. — Пешком? — весьма лаконично спрашивает он и, рассеянно щурясь, смотрит на огромный экран на стене административной высотки. — То есть тебя даже не смущает, что я живу вообще в другой стороне? — отвечает вопросом на вопрос Чуя. Он поправляет взъерошенные ветром волосы и снизу вверх смотрит на сокурсника. — Ты такой забавный, когда злишься! — говорит Дазай и широко улыбается. — Не смущает нисколечко, потому что, ну, я знаю это лучше, чем кто-либо, а ещё мы идём ко мне домой, если ты не понял. — Интересно, кто тебе такое сказал. Я планировал пойти к себе и хотя бы до понедельника не видеть твою ухмыляющуюся рожу, если ты не понял. — А мне казалось, я достаточно чётко обозначил твоё текущее положение. Что ж, я ведь договорился с Ширасэ, чтобы он простил тебе ту стычку и больше не натравливал на тебя этих, как их там… Овец, вроде так кучка маргиналов себя зовёт. — Хочешь сказать, это даёт тебе право сделать из меня персонального раба? Мечтай. — А, это вместо благодарности, понятно… Да, ты прав, не даёт, но не забывай про спор о свидании с той девчонкой. — Да откуда мне было знать, что у неё столько подкаблучников! Чёрт возьми, ты же специально всё так подстроил. — Ну разумеется, — говорит Дазай, а его лицо на миг озаряет улыбка, от которой бы даже сам Мори поёжился. — Так ты идёшь со мной? У меня есть, например, одно неплохое вино… — Предложение, от которого невозможно отказаться, — ворчит Чуя и, еле передвигая ногами, следует за Дазаем. А тот торжественно шествует по уже неслабо нагревшемуся асфальту и мило улыбается каждой встречной симпатичной девушке. Хорошо, что ни одна из этих девушек не знает истинной причины его улыбки.       Одногруппники идут по оживлённым улицам и тихим переулкам, исследуют пешеходные переходы, вдыхают странную курительную смесь из запахов сгоревшего бензина, сирени и дешёвых забегаловок у метро. Всюду в этом лабиринте Минотавра, как шахматные фигуры, расставлены люди, и все они разные. С другой стороны, их без труда можно классифицировать. Дети и старики, молодые и зрелые, мужчины и женщины, печальные и радующиеся каждому воробушку, приятно пахнущие и не очень, просто живущие и дышащие рассветным пламенем жизни. Но Чуя чуть ли не ежеминутно думает, насколько же Дазай другой, непохожий ни на кого, не подвергающийся дурацкой классификации, и эти мысли, по правде сказать, выводят его из себя и бьют путешествующей по локонам облаков головой об фонарный столб (замечтавшись, он еле увернулся). Дазай затмевает собой красоту разыгрывающегося маэстро Июня, затмевает нелепый шум дорог и великолепие старинной архитектуры этой части города. Всё неважно, пока рядом, спрятав руки в карманы, вышагивает чудаковатый парень с замершей в наваждении и игривом кокетстве полуулыбке и мыслями, получить код доступа к которым так же возможно, как найти точку опоры для переворота Земли. Чёрт возьми. Осаму парень. В нём нет ни одной привлекательной внешней черты, не говоря уж о внутренних. Осаму постоянно бесит. Постоянно. Сто процентов времени. Даже когда его нет рядом. Даже ночью. Иногда он издевается во сне, потому что любой сон с его участием заканчивается непотребствами и внеплановым пробуждением. Правда в том, что «иногда» со временем перешло в «почти каждую ночь», и в оплату исполняющимся во сне желаниям Чуи идут его режим сна, учёба, усталость и раздражительность. Как бы Накахара ни стремился доказать себе, что он очень сильно ненавидит Дазая (да и самому Дазаю доказывать это он не брезговал), действительность шутливо отнекивалась и по-садистски сообщало обратное. Чуя без остатка влюбился в Дазая, и влюбился так, как никогда в жизни не влюблялся, и всё, что было связано с этим необычным человеком, окрыляло его и молниеносно низвергало в котёл душевных терзаний. Осаму — запретный плод. — Вот мы и пришли, — говорит Дазай и ищет ключи. Почему-то и руки, и голос у него дрожат, но бедный Чуя так увлечён разглядыванием волос своего возлюбленного, что не обращает внимание на эту деталь. А зря.       В кабине лифта, изрисованной разными гадостями, тесно. Такую поразительно простую истину Чуя осознаёт, когда двери со скрипом закрываются, и начинается степенное и величавое восхождение незаменимого помощника человека на необходимый этаж. Иллюзия величия, правда, разбивается уже у третьего этажа (кабину неслабо тряхануло). Самое плохое в этой ситуации, как и в случае с примерочной, — чрезмерная близость Дазая. Чуе слишком тяжело сдерживать шабаш страстей, с улюлюканием танцующих под руку с гормонами, поэтому единственная реакция, на которую сейчас способен его бушующий организм — раздражение. — Я тебе так сильно надоел? — спрашивает Осаму, который краем глаза уже заметил выражение лица страдальца. — Буду считать, что вопрос риторический. — Ого, не ожидал от тебя такого ответа. Развиваешься. — Заткнись уже. — Хорошо-хорошо, слушаю и повинуюсь, мой дорогой пёсик.       Лёгкая дверь тихонько скрипит, и перед Чуей открывается удивительный мир однокомнатной съёмной квартиры. Разумеется, в самой квартире нет ничего особенного — по крайней мере, на первый взгляд: она чистая, с минимумом простой, но функциональной мебели, в чём-то даже симпатичной, с уютными шторами и светлыми обоями. Но юноша с остервенением вгрызается глазами в каждый миллиметр небогатого пристанища его любви; каждой пылинкой, заметной в проходящих через окна и впечатлительную душу солнечных лучах, он готов любоваться вечно; он знает, что может запомнить этот момент на всю оставшуюся жизнь и стремится этого не показывать. Не получается. Дазай всё видит и понимает. Понимает с первой недели знакомства, а Чуя никак не может заметить. — Снимай обувь, сейчас принесу тебе тапочки, — аккуратно начинает уже переобувшийся Осаму, пытаясь не спугнуть свою поглощённую молодостью и любовью пташку. — Ага, — неохотно отзывается «пташка», в этот момент очень хорошо осознающая, что замечталась и это могло не остаться незамеченным. — Вот, надевай. С краном аккуратнее, иногда он преподносит интересные сюрпризы… Если повернуть вправо чуть сильнее, чем нужно, температура может повыситься весьма непропорционально. — Ага. Понял. — А я уже умылся и свеж, как зимнее утро. Как будешь готов, милости прошу в комнату! — Эх, а я думал, домой отпустишь, — быстро и невнятно произносит Накахара и идёт в ванную. Оба студента знают, что он так не думал.       Из зеркала на юношу пялится какой-то одуревший мартовский кот с восхищёнными блюдечками глаз и покрасневшим лицом. Он спешно моет руки и умывается холодной водой, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, но помогает слабо. Не помогает вообще.       На стеклянном столике красуется бутылка недорогого, но, по словам Дазая, вкусного и насыщенного вина и два идеально чистых бокала. Рядом лежит книга, небрежно накрытая какой-то тетрадкой, и видны только первые несколько букв названия: «Престу…». Кровать почему-то не убрана, и слегка помятая простынь, скомканное одеяло и неровно лежащая подушка добавляют и без того интимному моменту ещё больше пикантности. Но жизнь — дама с садистскими наклонностями, поэтому постели ей мало. Бедный Чуя наконец замечает своего возлюбленного, стоящего в раздумьях у окна в домашней одежде, и чувство близости, которое дарит эта обычная футболка и такие же обычные шорты (прекрати уже смотреть на его ноги), пьянит слаще любого вина. Естественно, ему ничего не остаётся, кроме как сказать: — Знал, что у меня не будет выбора и даже не смог убрать постель. Браво, Дазай, ты никогда не разочаруешь моё в тебе разочарование. — Всегда приятно это слышать. — Эй, может, уже расскажешь, зачем мне пришлось тащиться за тобой и превращаться в яичницу? — Ну, мы могли бы вместе посмотреть какой-нибудь фильм и попить вино, если ты выполнишь одну мою малюсенькую просьбу. Согласись, для пса не так уж плохо? — Могло быть хуже, но мой острый собачий нюх уже чует подвох. Что за просьба, дурной Дазай?       Одногруппник ничего не отвечает, лишь хитрющие глаза подтверждают худшие опасения Чуи. Но чтобы всё было настолько плохо…       Осаму, распахнув двери шкафа, гордо демонстрирует гостю женское нижнее бельё. Белое. Кружевное. — Тебе нужно всего лишь надеть эти милые вещички, — очень глупо улыбается Дазай и ещё глупее смотрит Накахаре прямо в глаза. Немая сцена продолжается, наверное, полминуты, но ощущается, как несколько вечностей. Молчание прерывает Чуя, чья операционная система успешно прекратила работу. — Ты… — только и может произнести он, и маркграф Тишина снова пускается в обход своих владений. — Как по мне, цена не так уж и высока. — Хорошо, — достаточно благосклонно отзывается Чуя, чьё волнение начало трансформироваться в азарт, — у тебя есть карты? Если выиграешь, я удовлетворю твои извращённые потребности. Если проиграешь, твоя власть надо мной закончится, и я спокойно уйду домой. — Принято, — хищно скалясь, отвечает Дазай и складывает пальцы в замок. — В покер играть умеешь? — В отличие от тебя, да.       На время партии время замирает, боится пошевелится и нарушить ход судьбоносной игры. Но даже это не спасает Чую от поражения. Оппонент слишком хорошо играет в карты и слишком хорошо знает студента, чтобы уступить. — Как ты мог заметить, я выиграл. Напомнить тебе, что в этом случае от тебя требуется? — Достаточно будет просто заткнуться, извращённый придурок. — Я нем как рыба, пёсик Чуя. Помочь тебе раздеться? — Какого хрена? Я пойду в ванную и там переоденусь в это тряпьё. — Нет, ты останешься здесь и сделаешь это при мне. Теперь ты проиграл мне ещё один раз, и я бы на твоём месте, ну… Не вёл себя так неблагоразумно.       Чуя отворачивается. Его уши и щёки полыхают цветущей сакурой — кто бы мог подумать, что всё зайдёт так далеко. Что возлюбленный окажется ещё большим извращенцем, чем он, Чуя, думал. Что Осаму заранее спланирует события так, что они пройдут именно по его сценарию. Что Чуя через минуту будет стоять перед Дазаем полностью голым. — Нет уж, лучше повернись ко мне лицом.       Чуя без лишних слов выполняет приказ. Его сознание замутнил дым из смущения, злости, беспомощности и… возбуждения.       Сначала медленно и неуверенно расстёгиваются дрожащими липкими пальцами пуговицы рубашки. Вот уже рубашка лежит на кровати, и на обозрение Дазаю открывается равнина с двумя напряжёнными розовыми холмиками и заметным прессом. Одногруппники неотрывно смотрят друг другу в глаза, и одному из них даже начинает казаться, что его чувства могут оказаться взаимными.       Дальше, уже увереннее, расстёгиваются ремень и пуговица, быстрым движением уходит вниз молния, и ещё одной вещью, отделяющей всю предыдущую жизнь от момента страстного безумия, становится меньше. — Носки оставь на полу, — без пауз между словами хрипит Осаму. С каждой секундой, с каждым вздыманием груди сокурсника ему всё тяжелее сдерживать порочные инстинкты.       Остаётся лишь одна деталь. Руки юноши трясутся, но уже не от страха — от неземного возбуждения. Он берётся за резинку, стоит так несколько секунд, словно пытаясь услышать голос ангела за правым плечом, умоляющего остановиться, но пульсирующие в висках вены абсолютно лишают слуха и остатков рассудка. Медленно он стягивает ткань, и теперь глазам возлюбленного не нужно его раздевать. Чуя обнажён, и, если кто-то подойдёт к парням в этот момент, он будет убит напряжением в несколько тысяч вольт, возникшем между ними. — Ничего себе, — как-то чересчур ошарашенно произносит Осаму, и несложно догадаться, на что именно он смотрит. Накахара даже не пытается прикрыться. В его голове настолько пусто, что он даже не до конца осознаёт: у него встал в присутствии Дазая. А даже если и осознаёт, то ему всё равно. Стыдно будет потом. Сейчас не до этого фальшивого и бесполезного чувства. — Да, ты можешь уже надеть это… Если хочешь, — пересиливая себя, говорит Дазай и указывает на женское бельё. Прекратить разглядывать каждый миллиметр сильного, но такого нежного тела Чуи просто невозможно.       Чуя отстранённо кивает и берёт в слегка дрожащие руки бюстгалтер. Пальцы не хотят слушаться. — Давай помогу с застёжкой, — шепчет одногруппник и, прижавшись своим телом к пылающему стыдом, страстью и невинностью телу Чуи, осуществляет этот нехитрый замысел. Обоих как будто бьёт током, как при первой встрече в картинной галерее, но Дазай не спешит отходить. Инстинктивно он желает лишь одного — слиться с Чуей в бесконечно длящемся поцелуе, и всеми фибрами души чувствует, что это взаимно.       Однако знает, что время ещё не пришло.       Неуклюже переступая ногами, Чуя влезает в узкие девичьи трусики, и они натягиваются, причём по понятной причине.       Снова повисает неловкое молчание, но в этот раз оно быстро спрыгивает с перекладины. — Ну, получается, приглашаю на просмотр фильма, — говорит покусывающий губу Дазай и переносит на стол ноутбук. В браузере уже открыта нужная страница. Юноши, стараясь перебороть новую волну смущения, садятся на кровать и, нечаянно встретившись бёдрами, голым и спрятанном в хлопке шорт, так и остаются в этом интимном положении. Дазай неслучайно до сих пор одет. Он слишком хорошо понимает, что в противном случае не сдержится либо он, либо Чуя, а к этому он пока не готов, и третьего варианта просто не существует ни в одной из возможных вселенных.       Из плохеньких динамиков ноутбука льётся меланхоличная музыка, очень простая и очень знакомая — наверное, потому, что использованные в ней гармонические ходы встречаются чуть ли не в каждом третьем меланхоличном саундтреке. Из бутылки в бокалы льётся вино — наверное, потому, что Осаму, волнуясь, его наливает. Он присаживается обратно на кровать, всё так же прижимается к Чуе и передаёт ему один бокал. Парни синхронно подносят холодное стекло к воспалённым в подсознательном предвкушении порочной близости губам, синхронно отпивают и синхронно заливаются краской.       Фильм приближается к середине, а вино — к концу. Дазай тянется к бутылке и находит в ней только пару капель. А ещё он внезапно обнаруживает, что чьи-то руки, превратившись в тонких и беспощадных змей, обхватили его тело и не собираются отпускать. — Мне холодно, — сонно жалуется Накахара, обнимая теперь уже не просто одногруппника, а любовника ещё сильнее. — А мне вот что-то жарко, — отвечает Дазай, мягко распутывает клубок пальцев, опускает руки Чуе себе на ноги и застывает в той же позе, что в примерочной. — А без ткани ты мне нравишься больше, — произносит он забавно звучащим глухим голосом и избавляется от футболки. Вскоре та же участь постигает и шорты, и теперь опьянённое сознание Чуи не может определиться, куда смотреть: то ли на экран ноутбука, хотя нить повествования порвалась уже минут десять назад, то ли на изгибы, впадинки и возвышенности такого близкого и тёплого тела. Особенно не даёт покоя та возвышенность, что расположилась между ног и заметно натянула чёрную ткань трусов. Дазай, перехвативший взгляд, издаёт какой-то нетипичный для него нервный смешок и тоже смотрит на натянувшуюся белую ткань нижнего белья партнёра.       Главный герой фильма наконец выключает постоянное тугодумство и, танцуя под дождём со своей возлюбленной, растворяется вместе с ней в безумном поцелуе. И после этого уже и Чуя, и Дазай понимают, что сдерживаться больше не имеет смысла… Первый бросается на второго и, повалив на постель, соединяет их пылающие губы в неразрывный, нереальный механизм любви. — И где ты, интересно, научился… по-французски? — отстраняется Дазай, чтобы перевести дух. — Довелось как-то, — неопределённо отвечает Чуя и, как изголодавшийся пёс, тут же идёт на второй заход. — Какой же ты неугомонный, — шутливо ворчит Дазай после того, как язык партнёра с сожалением покидает полюбившееся место, и приподнимается на предплечье. — Потому что я тебя люблю, — вырывается у Чуи, но вино блокирует дурацкому стыду путь до капитанской рубки. Дазай, которому тоже всё труднее оставаться разумным, и тоже не только из-за алкоголя, восхищённо улыбается и произносит:  — Как обычно, я оказался прав. И я люблю тебя, пёсик.