Инспектор Джепп и декаденты

      Интересно, был бы Пуаро уязвлен, если бы узнал, что инспектор Джепп при знакомстве не только задал себе вопрос, не педик ли он, но и ответил на него утвердительно?       Знать, что представляет собой тот, с кем имеешь дело – основа полицейской работы. Лицом к враждебному миру вдвойне необходима уверенность в напарнике.       Пуаро представлял собой воплощение респектабельности – с сильнейшим континентальным душком, разумеется, но от клейма иностранца он бы не избавился даже в окружении жены и дюжины сопляков. Да хоть двух жен! Эта его чужеродность так бросалась в глаза, что разглядеть – или, точнее, унюхать – еще что-то неправильное было трудно. Но Джепп сразу почуял в маленьком бельгийце то, чего не видели другие.       Джепп был человек простой, необразованный – и путь в высшие эшелоны ему был закрыт, забетонирован и засыпан солью. К тому же он не отличался ни выдающимся умом, ни особым везением, так что обречен был выйти на пенсию с той же должности инспектора – как и десятки его коллег. Если им удавалось до нее дожить.       Джепп в глубине души был честолюбив. Эта характеристика не была свойственна ему с рождения, а появилась лишь после женитьбы – когда стало очевидно, что детей у них с Эмили не будет. Джепп не особенно огорчился, но у него, по сравнению с другими служаками, стало много времени на размышления, что ли. Жену Джепп любил, но воспринимал, как крест – с ее кислым видом, пилением и вечно подгорелой яичницей. Она не терпела ни кошек, ни собак, ни копаться в саду – так что Джепп, не желая быть объектом ее воспитательных усилий, днями и ночами пропадал на службе. Он был на хорошем счету, но карьера все так же оставалась недосягаемой звездой на его сумрачном небосклоне.       Пока не появился Пуаро.       Сначала ему просто понравился нарядный, весь какой-то складный и совершенно безобидный с виду бельгиец, которого привел этот болван Гастингс. Джеппу он напомнил учителя французского языка – мусье Карне в их приходской школе. Джиму Джеппу нравились французские звуки: грассирование и мелодичные переливы гласных – Лотреамон, Бастилия, летуаль. Галстук-бабочка мусье и патефончик, на котором он ставил для них французские песенки – от них хотелось щуриться на солнце и улыбаться. Француз был гневлив, скор на руку и язык – причем бранился с уморительным акцентом, густым, как патока. Мальчишки любили его, но изводили нещадно. Оглядываясь назад, Джепп с удивлением понял, что мусье Карне оказался единственным учителем, которого он помнил через двадцать лет после окончания школы. Хуже было с языком – он забыл все, кроме мерси и силь ву пле – ну так академические успехи никогда не были его коньком.       В маленьком бельгийце он почуял потенциал.       Поэтому без колебаний согласился сотрудничать – уже успел понять, что шанс в жизни упускать нельзя.       И Пуаро стал его шансом, движителем его карьеры, его путеводной этуалью.       А кого он там предпочитал в постели – Джеппа не касалось.       Так что если Пуаро и выглядел, как педик, то как пристойный педик, который никогда не нарушает приличия.       Джепп не мог сказать такого, увы, про многих аристократов, с которыми ему привелось сталкиваться. Бог знает, чем они занимаются там в своих школах и университетах, но элитное образование, кроме манер, накладывает на них неизгладимую печать декаданса.       Стыдно когда видно – так считал Джепп. У Пуаро видно было только то, что он сам пожелал бы показать – никакие незапланированные движения души и тела не имели шанса покинуть плотную глянцевитую скорлупу. Тут Джепп мог быть спокоен.       Хотя Пуаро был, что называется, мужчина в самом соку, – но никогда не заводил романов, ни тайных, ни явных. Джепп допускал мысль, что он действительно их не заводил. А вот капитан Гастингс вызывал у Джеппа сильнейшие подозрения, особенно когда переехал в Уайтхевен.       Иной раз Пуаро ворчал на Гастингса – ни дать ни взять Эмили. Что ж, Джепп считал, что каждому человеку нужна семья. Наверное, паршиво, если то, что вы раздобрели в талии, замечает только портной, а уж чтобы выдавить какой-нибудь некстати взявшийся на спине прыщ – приходится идти к доктору. Не то чтобы Джепп думал, что Гастингс когда-нибудь выдавливал Пуаро прыщи… Но мог бы – если б тот ему сказал. Безропотно, как сносил все команды и выходки в свой адрес. Как собака. Джепп точно так же безропотно терпел, когда Эмили начинала пропиливать ему голову за курение в гостиной.       Каждому нужна семья. Или суррогат семьи – как Гастингс и мисс Лемон. Впрочем, чем плох суррогат? Джепп всегда предпочитал суррогат из жестяной банки тому вареву, что Эмили умудрялась устроить из бараньей лопатки и кучки овощей – в тех случаях, когда ей приходила в голову блажь готовить. К счастью, это бывало редко и Джеппы вновь возвращались к супам из банки и разведенным соусам из пакетов.       Словом, пока все выглядело пристойно, Джепп особо не задавался вопросом, что там у Пуаро с капитаном. Правда, всегда входил к ним в квартиру с подозрением и готовностью увидеть что-то не то. Ни разу ничего не увидел, да и Гастингс постоянно крутил то с одной, то с другой девицей – и Джеппа немного отпустило.              Но после возвращения Гастингса из Бразилии подозрения инспектора проснулись вновь. Убийство Брукса, пропажа чертежей… Миссис Монтрезор… Гастингс постоянно ходил с ошалелыми глазами, а из-под воротничка предательски проступали синяки – не успев пожелтеть и сойти, на шее вновь расцветали пунцовые следы страсти. Казалось бы, такая дамская пылкость должна вызывать зависть у всех представителей мужского пола – но что-то капитан слишком похудел и стал нервным. Право же, хотелось ему посочувствовать и посоветовать найти менее темпераментную любовницу.       От вмешательства Джеппа останавливала только реакция Пуаро – точнее, ее отсутствие. Бельгиец, казалось, нимало не был обеспокоен состоянием капитана Гастингса – напротив, Джепп никогда еще не видел Пуаро таким довольным. Казалось, он все время тихонько мурлычет себе под нос – ни дать ни взять, огромный лоснящийся кот. Уповая на то, что Пуаро лучше знать, инспектор заставлял себя молчать – хотя при виде капитана, вздрагивающего при скрипе двери или подскакивающего на стуле, не успев сесть, в голове Джеппа возникали вопросы. Главным из которых был «действительно ли в повреждениях Гастингса виновна миссис Монтрезор?»              …Этот день начался хорошо – как все самые паршивые дни в жизни Джеппа. Комиссар объявил их отделу благодарность – Джепп благосклонней воспринял бы весть о премировании, но мордой по столу не возили, и ладно. Джепп не требовал от жизни многого. Заместитель коменданта призвал к бдительности: поступили агентурные сведения, что Лондон собирается посетить Джакомо Мональдески, знаменитый авантюрист и похититель драгоценностей. Обитатели Белгравии трепетали – особенно обитательницы – про Мональдески ходила молва, что, подобно своему тезке Джакомо Казанове, он предпочитает делать свое черное дело после амурных утех. Все драгоценности были похищены буквально с рук, шей и персей их законных владелиц – причем мужьям обокраденных прелестниц приходилось вместе с канувшим в небытие имуществом оплакивать еще и отправившуюся туда же супружескую добродетель.       Эту информацию Джепп прослушал как всегда – с невозмутимым, чуть сонным выражением. «Дай Бог – не на моем участке!» – произнес он про себя всегдашнюю ритуальную фразу и отбыл в кабинет, где планировал наконец съесть ланч – бутерброд с тресковым паштетом. Развернув вощеную бумагу, инспектор подозрительно втянул носом воздух – по его представлениям, треске надлежало пахнуть все же чуть приятней. Впрочем, ланч ему готовила Эмили перед тем, как уехать к тетке в Шотландию, – а ей виднее, что было написано на банке, откуда, собственно, и происходила субстанция, именуемая паштетом.       На всякий случай осмотрев бутерброд со всех сторон, инспектор совсем уже собрался вонзить в него зубы, как телефон на столе разразился отчаянной трелью. Представив себе проклятого Мональдески, Джепп схватил трубку.       – Это ты, дорогой? – донесся до его слуха голос супруги. – Понравился паштет?       – Да, – инспектор не покривил душой, ведь теперь, временно недоступный, бутерброд сразу стал ужасно притягательным. В животе заурчало. – Эмили, давай быстро.       – Да, – затараторила супруга. – Я забыла тебе сказать перед отъездом: в «Теско» сегодня распродажа, купи четыре банки. И если будет скидка на сухое молоко, купи тоже баночку. И еще полфунта саго и маргарин…       – Эмили, мой кабинет – не склад для бакалеи! – рявкнул Джепп, но договорить не успел – дверь отворилась, впуская комиссара. Очень взволнованного комиссара.       – Хорошо, сэр, – буркнул Джепп, кладя трубку на рычаг, и поднял глаза на начальство.       – У вас, похоже, опять сдохла мышь под плинтусом, – заметил комиссар Браунлоу, поводя носом. Бутерброд, к счастью, оказался прикрыт делом о похищенных акциях, удачно свесившимся с железнодорожного справочника.       – Да, сэр, – кивнул Джепп. – Я проверю.       – Вызовите крысомора, пусть раскидает отраву, – соизволил добавить комиссар к растущей тревоге Джеппа. Обычно сэр Браунлоу проявлял сочувствие к нуждам подчиненных в случае, если проблема, с которой он пришел, смердела еще хуже дохлой крысы.       – Дело в том, Джепп, – подходя вплотную, продолжил комиссар, – что Мональдески уже натворил дел.       – Что пропало?       – Сапфировый гарнитур Кливлендов!       Джепп присвистнул. Сапфиры герцога Кливлендского были на слуху уже не одно столетие – после подавления восстания сипаев дед нынешнего герцога привез ожерелье, в котором бриллианты с кулак чередовались со столь же крупными сапфирами. По слухам, он собственноручно сорвал ожерелье с шеи зарубленного раджи. С тех пор это украшение стало реликвией и переходило к жене старшего сына вместе с титулом.       И нынешняя герцогиня – почтенная дама, помнящая еще англо-бурскую войну – спуталась с грязным итальяшкой?!       Видимо, мысли Джеппа отразились на его лице, потому что Браунлоу покачал головой и нахмурился.       – Это не герцогиня.       – А кто? – Джеппу сильно полегчало – чего он не любил в своей работе, так это допрашивать лордов и пэров. – Слуги?       – Нет… – Браунлоу нахмурился еще сильнее. – Мональдески верен себе – драгоценности пропали непосредственно с хозяйского тела.       – Но сын герцога Кливлендского не женат, – удивился Джепп. – Кажется. Только помолвлен с леди Джен Грейхаунд, дочерью лорда Бакстона. Хотя ходят слухи о расторжении помолвки…       Неужели все-таки старая герцогиня?       – Все хуже, Джепп, – комиссар понизил голос и приблизился вплотную. – Это не герцогиня. Это их сын – молодой лорд Уэльбек.       Видимо, на лице Джеппа отразилось что-то совсем страшное, потому что Браунлоу отпрянул.       – В общем, займитесь этим делом, старший инспектор, – проговорил он. – Со всей возможной деликатностью, но сапфиры надо найти!       Он положил на стол картонную папку и выскочил за дверь, пока Джепп набирал в грудь воздуха для возражений.       – !!! – выразился инспектор и хватил по столу кулаком. Удар пришелся на злополучный бутерброд, который срикошетил прямиком в мусорную корзину, оставив на руке Джеппа тающий рыбный аромат.       Негодующе зашипев, Джепп открыл досье на Мональдески. С фотографии на первой странице на него таращился лохматый итальянец крайне развязного вида. Вздыбленные черные лохмы, широкие брови… Что ж, такая внешность имеет неоспоримый плюс – такого точно не потеряешь в толпе. Как все известные преступники, Мональдески в любой стране находился под негласном надзором полиции. Агенты вели его от пристани до отеля «Альгамбра», где итальянский авантюрист соизволил остановиться.       Итак, не далее как вчера утром Мональдески ступил на английскую землю, заселился в отель, потом пообедал в «Ритце» – ого, какой же бюджет выделили отделу наружного наблюдения, что хватило на двухчасовое пребывание в самом дорогом лондонском ресторане! – затем прогулялся вдоль Серпентайна, откуда направился в кинотеатр на «Слезу одалиски», а затем – прямиком в Белгравию, во дворец герцогов Кливлендских, где и провел ночь. На следующее утро герцогиня, накануне вернувшаяся из Шотландии, обнаружила пропажу. Герцогская чета ежегодно проводит канун Рождества в фамильном замке, где охотится на куропаток. Не в самом замке, конечно, а в лесу. Или в болоте. Или в поле – черт знает, где эти чертовы аристократы стреляют в этих чертовых куропаток! Джепп никогда не участвовал в охоте, не был в Шотландии и говоря по чести, терпеть ее не мог – как и Ирландию с Уэльсом. Как и всех инородцев и тем более иностранцев.       За единственным исключением, чей образ замаячил перед глазами Джеппа неотвратимо, как пятичасовой чай – похоже, без Пуаро тут сам черт ногу сломит. А другую вывернет – утром Мональдески покинул особняк, и каждый его последующий шаг был замечен, прослежен и запротоколирован! Только вот куда делись сапфиры – никак из всех этих действий не явствовало.       Потому что Мональдески взял такси и поехал прямиком в отель, где поднялся в номер и не выходил до следующего утра – когда престарелая герцогиня, собираясь на благотворительный бал Королевского общества защиты животных, открыла сейф и подняла тревогу.       Джепп торопливо листал показания агентов наружки: таксист… горничная на этаже… Прохожий у входа в отель… Даже на крыше соседнего дома сидел соглядатай, который на двух листах уверял, что не видел ничего стоящего внимания. Мональдески не открывал окно, не высовывался в каминную трубу, не светил азбукой Морзе – не делал ровным счетом ничего предосудительного. Словно издевался.       Стоит ли говорить, что обыск Мональдески ничего не дал – ни на нем, ни в его номере драгоценностей не обнаружили. Не выбросил же он их в Серпентайн, открыв окно в такси – но агент под прикрытием, исполнивший роль таксиста, уверял, что ничего такого не произошло.       Джепп взял лист бумаги, крупно написал вверху «Версия» и задумался. Прошел час. Джепп выкурил три сигареты, желудок скрутило голодной судорогой, глаза слезились – но ни одной идеи, даже самой завалящей, его голову не посетило. Куда можно спрятать тяжелое золотое ожерелье шириной с брючный ремень? С четырьмя бриллиантами и пятью сапфирами величиной с персиковую косточку? Джепп так и эдак поворачивал фотографию пропавшей реликвии – все равно что пытаться унести в кармане Вестминстерское аббатство!       Так ничего и не выдумав, инспектор сунул лист в портфель и отправился в камеру предварительного заключения, где сидел Мональдески. Завтра ему надо либо предъявить обвинение, либо отпустить на все четыре стороны.       Мональдески оправдал самые худшие опасения – огромный, с мощными ручищами и художественным беспорядком на голове, он, честно говоря, был чертовски красивым парнем – большие глаза, брови вразлет, слишком белые зубы и слишком черные кудри – смотреть на него Джеппу было противно, но отчетам агентов следовало верить – с такой фактурой его невозможно ни потерять, ни с кем-то спутать.       По-английски он говорил почти без акцента, но от самодовольного рокотания его голоса Джеппу нестерпимо захотелось съездить ему в челюсть – но помимо того, что это было бы незаконно, Джепп понимал, что исход поединка с этаким громилой будет скорее всего не в его пользу.       Разумеется, Мональдески все отрицал.       – По роду занятий я артист, – итальянец развалился на узкой тюремной койке словно на диване в богемном салоне, – у меня две полные октавы да еще две ноты сверху! В Милане я пел арию Фигаро – там вверху ля, как вам известно, а я взял си держал четыре такта.       – Сколько?       – Пять! – не моргнув глазом, ответствовал наглец, тряхнув кудрями. – Графиня Амальфи влюбилась в меня за это си и отдала мне самое дорогое.       – А в спальне лорда Уэльбека вы что делали? – хмуро поинтересовался Джепп. В голове билась мысль, что все бес-по-лез-но. Выйдет он отсюда ни с чем и итальяшку придется отпустить. Как, впрочем, пришлось поступить полиции Парижа, Мадрида, Рима, Берлина и Вены.       – Как что? – удивился Мональдески. – Пел!       – Всю ночь? – хмыкнул Джепп. – Голоса не хватит.       – У меня хватит, – осклабился итальянец. – Я могу петь всю ночь и, знаете, буквально без передышки. Хотите послушать?       И, к ужасу инспектора, он вскочил с койки и, мало-мало не упершись лохматой макушкой в потолок, заревел:       – Фигаро, Фигаро, браво-брависсимо!       – Это вам не поможет! – Джепп, загораживаясь портфелем, как щитом, выпятился из камеры, провожаемый мощным Fortunatissimo per verita.       – Эка наяривает, – подперши рукой щеку, мечтательно произнес надзиратель. – Весь день надрывается. Дон Жуана пел, Дона Базилио пел, Риголетто пел…       – А ты откуда знаешь, что он там пел? – удивился Джепп, отрываясь от описи найденных у задержанного вещей.       – Так я же двадцать лет в оперном театре служил, – ответил тот, мечтательно прищурившись. – Здесь платят больше, но душа тоскует по искусству.       Мональдески допел. Из камер раздалось «Браво, бис» и поощрительный стук по шконкам.       Не найдя ни малейшей зацепки, инспектор вышел из тюрьмы в еще более скверном настроении.       Вслед ему теперь неслось «В нашей армии порядок» и Джепп вспомнил, что надо зайти в «Теско».       В магазине уже стояла огромная, блистающая тысячью огней елка, возле которой орали и возились дети. Самые хулиганистые пытались схватить с нижних ветвей пряники и конфеты в золотых обертках – их лениво отгонял охранник. Сутолока начиналась в отделе бакалеи, усиливалась в мясном, а в кондитерском творился сущий Содом с Гоморрой. Изрядно запыхавшийся Джепп вынырнул из людского водоворота с раздутым портфелем – удалось урвать маргарин с пальмой на обертке – обычно Джеппы себе такого не позволяли, но в честь наступающего года цену снизили на тридцать семь процентов, и он сграбастал сразу четыре пачки. Вместе с рыбным паштетом, саго и сухим молоком его добыча еле влезла в портфель.        Глядя на сограждан, штурмующих отделы игрушек, сладостей и парфюмерии, Джепп подумал, – а что если удивить Эмили и подарить ей французские духи? Или шелковые чулки? Ведь люди находят в этом вкус и удовольствие – может, не зря? Однажды, еще до свадьбы, она призналась, что с детства мечтала побывать в Париже…       Джепп нахмурился: лезет же в голову всякая чушь. Ну откуда у скромной английской женщины взяться таким разнузданным мечтам?.. Уже три года она твердит, что хочет электрический холодильник. И вообще, он уже купил Эмили подарок – большую плитку молочного шоколада. Даже перевязал ленточкой. Спрятал в столе, между пачками сигарет, чтобы Эмили не увидела раньше времени. Впрочем, она наверняка уже увидела – за столько лет узнаешь все заначки второй половины. Джепп знал, где она прячет подарок для него – вязаные перчатки. Лежат в комоде, в ящике с ее бельем, под чулками. Простыми нитяными чулками коричневого цвета. Она всегда покупает чулки у Стаббса, по два шиллинга за дюжину. Так что нечего и начинать.       За громадными витринами бушевала метель, клочья снега казались черными в свете ярких электрических ламп, освещавших заманчиво разложенные на витрине товары. В магазине было жарко, как в Сахаре. Краснолицый толстяк, вынырнувший из винного в обнимку с бутылкой шампанского, с разгону наступил ему на ногу, прервав глупые мысли. Благодарный Джепп саданул его локтем в печень и устремился навстречу метели.       Ловить такси было бессмысленно и Джепп решил дойти до Уайтхевена на своих двоих – заодно поразмыслить на свежем воздухе. По всему выходило, что без Пуаро в этом деле не обойтись. Только увидев на пороге комиссара, Джепп сразу понял, что тому нужен не собственно Джепп, а тот, с кем тот дружит, – чтобы можно было обстряпать это дельце келейно, без официального обращения Скотланд-Ярда к частному детективу. Ну что ж, Джепп не в обиде. К тому же одному идти допрашивать лорда Уэльбека было… не то чтобы боязно – а бесполезно. Джепп знал свои возможности – что может он, простой бобби, противопоставить собеседнику, родившемуся с серебряной ложкой во рту? Только профанировать следственные действия. А Джепп ненавидел, когда следствие пытались превратить в балаган. Пуаро как-то умел прищучить всех этих снобов и денди. Они у него становились шелковые. Джепп не отказался бы уметь так же разговаривать с аристократами – так же, как свиньям хочется летать, – но его вполне устраивало стоять за плечом бельгийца и делать то многозначительный, то угрожающий вид. Эта многозначительность не обманула бы и котенка – но собеседники Пуаро были так раскатаны в тонкий блинчик, так выведены из равновесия, так изваляны, фигурально выражаясь, мордой по ковру – что далеко уступали в объективности восприятия даже котятам.       Метель и не думала утихать. Щурясь от налипшего на ресницы снега, Джепп кивнул швейцару и прошел к лифту, оставляя цепочку мокрых следов.              …У Гастингса такие голубые глаза… Когда он пытается о чем-то думать, они становятся серыми, словно набегает облако. Поэтому, хоть я и говорю: «Думать – это прекрасное занятие, не гнушайтесь им и впредь» – на самом деле мне милее, когда он делает недоумевающее лицо.       «Я кузен второго кузена» – вот тут просто незабудки: голубые-голубые и столь же невинные.       Но с некоторых пор я больше всего люблю, когда его устремленные на меня глаза темнеют от страсти. Становятся густо-голубыми, с отчетливо видимой структурой радужки – радиальные линии проступают, словно спицы в колесе. Три спицы в правом глазу и четыре – в левом. Я приверженец симметрии, но этот частный случай ее нарушения меня отчего-то не раздражает. К тому же зрачки Гастингса расширяются, почти затапливая радужку, и скрывают от меня это маленькое несовершенство.       Впрочем, в Гастингсе масса несовершенств – он постоянно хочет есть, при том не разбирая, ест ли фиш-энд-чипс или coq au vin. Предпочитает эль вину. Помешан на автомобилях. Последняя прочитанная им после окончания Итона книга, не считая руководства по эксплуатации «Лагонды», – «Как завоевывать женщин одной фразой». Играет на бирже и всегда проигрывает. А вот на скачках ему часто и необъяснимо везет – я не могу понять, как, но Гастингсу действительно достаточно заглянуть в список лошадей, чтобы через двадцать секунд воскликнуть «О, Сиреневый туман – ставлю шесть к одному!», а через двадцать минут – забрать выигрыш. Это невероятно меня раздражает – как все, что невозможно утрамбовать в прокрустово ложе формальной логики.       А еще он ест в постели.       Оставляя миллиарды крошек. Потом вертится, раскладывая руки и ноги на всю ширину кровати. Сбивает простыню. Пижамная куртка у него тоже вечно задирается, обнажая изящный, перламутровый изгиб спины. На нежной коже капитана Гастингса совершенно неуместно смотрится моя волосатая лапища – но этот контраст нельзя не признать крайне возбуждающим.       – Пуаро, вы опять?..       К сожалению, эта реплика, ставшая привычной, полностью разбивает очарование момента. Гастингс подскакивает и – я не хочу в это верить, но приходится – испуганно отшатывается. Глаза у него при этом виноватые – мой дорогой Гастингс очень боится меня обидеть. Что поделать, он при всех своих невероятных достоинствах – истинный сын туманного Альбиона. И страсть посещает его не так чтобы часто.       Поэтому я принял решение – не инициировать больше наше интимное общение. А подождать, пока мой дорогой Гастингс сам захочет перевести взаимодействие в эротическую плоскость.       Я решил это восемнадцать дней назад – и выполнять собственное решение чертовски сложно! Но ничто не может сбить Пуаро с намеченного курса – хотя немного помочь, исподволь направив Гастингса на правильную дорогу, я себе не запрещаю.       Поэтому, когда Гастингс смог снова носить отложные воротнички без риска шокировать общество багровыми свидетельствами страсти – я уже совершенно извелся.       Пост, пожалуй, легче непрерывно выдерживать в течение десяти лет, чем вернуться к аскезе после полугода изобилия.       Кстати, об изобилии – что касается стола, то Гастингс весьма охотно встречает французскую кухню, и теперь я прикладываю все усилия, чтобы побаловать моего дорогого мальчика хотя бы гастрономически.       В тот вечер я задумал приготовить пулярку под бешамелем. Мясник, пожалуй, проклял все на свете, пока я выбирал подходящую тушку. К выбору масла, сливок и сыра я отнесся не менее тщательно.       Во время моих стараний Гастингс заснул на диване, как обычно, укрывшись передовицей «Таймс». Газетный лист еле заметно поднимался и опускался в такт его дыханию – спит Гастингс совершенно беззвучно. Иногда по ночам мне нестерпимо хочется проверить, жив ли он или это лицо античной статуи действительно из мрамора. Но если наклониться, то можно уловить еле слышный звук, с каким дыхание выходит из его прекрасно очерченных ноздрей. Возникает желание ощутить дыхание губами, почувствовать вкус – пусть разомкнутся прекрасные голубые глаза, зрачки воткнутся в меня с непередаваемым выражением опасения, а совершенной формы губы прошепчут: «Пуаро, вы опять?»       Нет уж, к черту! Пусть дыхание Гастингса достается премьер-министру, чей портрет украшает передовицу, а я вернусь к соусу.       Мука, сливочное масло, сливки… Приготовить настоящий соус бешамель очень легко – всего лишь взять самые лучшие ингредиенты и полчаса на самом маленьком огне помешивать пятьдесят раз по часовой стрелке и шестьдесят раз – против.       Я так увлекся соусом, что пропустил момент пробуждения Гастингса. Так что я заметил его, когда он уже стоял у меня за спиной – теплый, сонный и улыбающийся.       – О, Пуаро, чем это так пахнет?       – Это бешамель, mon cher ami. Старинный французский соус.       – Божественно! – он топчется за спиной, вытягивает шею, раздувает ноздри, втягивая аромат, что поднимается над сотейником.       А затем происходит что-то непонятное. Вместо того чтобы сунуть палец в соус, обжечься и с обиженным видом покинуть кухню – или схватить сыр или веточку укропа – не может перестать кусочничать , сколько бы я не внушал ему, что это крайне губительно для аппетита – я слышу как повисает тишина. Только тихий хруст его крахмальной рубашки, когда он наклоняется ко мне… Перестает дышать…       Я тоже замираю, перестав помешивать на сорок восьмом круге – и чувствую, как меня обхватывают руки Гастингса – нежно и аккуратно. Капитан, конечно, вымахал на добрые шесть футов и ему приходится изогнуться, чтобы обхватить Пуаро – но он делает это. Неудобно прогибается в спине, чтобы ни в коем случае не оскорбить меня прикосновением ниже пояса – это не по-джентльменски. Я ликую. Не нужно смотреть, чтобы ощутить исходящую от него страсть. Он что, все еще не дышит?       Я поворачиваю голову – щека встречается с его губами. Теплыми, робко приоткрытыми – не могу не залюбоваться их совершенными очертаниями…       Его руки сомкнуты поверх торса Пуаро, в их кольце тепло, надежно и как-то… уютно. Хочется думать о долгих вечерах у камина, чтении вслух – я согласен даже на Диккенса! – о выращивании гигантских кабачков-чемпионов… О седине, наконец-то избавляющей от беспокойства по поводу того, что скажут люди, о долгих прогулках и неспешных беседах… О толстом двуспальном одеяле, о голове на подушке рядом… О плотно задернутых шторах, я выпишу их из Франции – что ни говори, но общество там уважает право на тайны и секреты, о поцелуях и объятиях, об…       – Пуаро… – еле слышно шепчет Гастингс куда-то мне за ухо, – Пуаро, я… я… Черт побери, я…       – Кузен второго кузена? – не могу удержаться от поддразнивания, но не узнаю свой голос – такой он хриплый.       – Черт подери, Эркюль… – руки сжимают с нешуточной силой. – Я не хочу есть! Пойдем… пожалуйста…       Он сжимает руки сильнее, и я кажется уже ощущаю, как к моему филею прикасается горячее и твердое – о Гастингс!       Как раздается звонок в дверь.       Я ожидал, что Гастингс отпрыгнет от меня, как заяц – но он, кажется, даже не вполне понимает, что происходит. А происходит вот что – чад от пригоревшего соуса, Гастингс с натянутыми в паху брюками – и долгая трель звонка, каким-то образом указывающая на породившую ее персону, – похоже, к нам пожаловал старший инспектор Джепп.       – Я открою, – говорю я Гастингсу. Кольцо его рук размыкается, в глазах появляется тревога. Нежность мне нравилась больше. Большая удача, что я в фартуке – он надежно скрывает то, чему незачем быть замеченным старшим инспектором.       – Пуаро, – кивает мне Джепп, врываясь в прихожую. – Что у вас горит?       – Соус! – я бегом возвращаюсь в кухню и успеваю спасти хотя бы остатки бешамеля.       – Что с вами, старший инспектор? – вид у Джеппа действительно плачевный – красная обветренная рука сжимает разбухший портфель, из носа течет, в волосах снег. Вокруг ботинок расплывается лужа.       – Со мной ниче… – и оглушительно чихает.       Я спешу поставить на огонь чайник, пока Гастингс помогает инспектору избавиться от пальто.              …Гастингс никогда еще не казался Джеппу большим болваном, чем в тот злополучный вечер. С совершенно стеклянными глазами капитан торчал в кресле, иногда невпопад изрекая свое всегдашнее «Боже!» или «Вот как?».       «Совсем с катушек съехал, – решил Джепп. – Или погода так действует». Впрочем, волновал его не Гастингс. Пуаро, к счастью, был таким же сосредоточенным, как обычно, и после подробного изложения фактов принялся думать, сложив руки домиком.       Попытка затеять разговор с Гастингсом не увенчалась успехом, и Джепп сам не заметил, как задремал. В полусне вокруг него вертелась громадная рождественская ель, от которой пахло духами Пуаро, мигали электрические гирлянды из разноцветных лампочек, шептались и вскрикивали бутылки шампанского и шоколадные конфеты в золоченых коробках.       – Старший инспектор, проснитесь, – его легонько трясли за плечо. Пуаро критически его осмотрел и вынес вердикт: – Да вы простыли! И не ужинали.       – Я еще и не обедал, – сообщил Джепп. – Эмили уехала к тетке в Шотландию. Ненавижу Шотландию.       Джепп почувствовал, как переглянулись Пуаро с Гастингсом, и бельгиец сказал:       – Знаете, старший инспектор, оставайтесь ночевать. Утром придет мисс Лемон и сделает вам лекарственный отвар.       Снаружи завыло, швырнуло в стекла порцию мелкого колючего снега, и Джепп кивнул.       Пулярку его измученный желудок встретил, как манну небесную, и никакие сетования Пуаро, что соус подгорел, а рагу перестояло, не могли испортить ему удовольствие от трапезы. Гастингс при этих сетованиях почему-то краснел, а Пуаро выглядел довольным, как кот. Под конец Джепп плюнул на приличия и подобрал корочкой всю подливку.       – Так что же делать с этим прохвостом? – откинувшись на спинку стула, спросил Джепп, обводя друзей осоловелым от сытости взглядом.       – Я полагаю, нам необходимо нанести визит потерпевшей стороне, – сказал Пуаро.       – То бишь герцогине Кливлендской?       – Я бы начал с ее сына, – прищурился Пуаро, – с лорда Уэльбека.       – Что ж, так тому и быть, – потянулся Джепп и нечаянно зевнул.       Всю ночь Джеппа, спящего в гостевой спальне – Гастингс уступил ее ему, улегшись на диван в гостиной – преследовали видения. Шепот, чьи-то тихие, нервные голоса, шелест босых ног по паркету… Ночью он проснулся, стуча зубами от холода. Батарея еле грела. Джепп не выдержал и вышел из комнаты. Ему показалось, или в гостиной заметалась какая-то тень в бледной фланели? Помотав головой, Джепп прошествовал в уборную, а когда вернулся – в квартире стояла мертвая тишина. Он снял с вешалки свое пальто, к счастью, совершенно просохшее, кинул поверх одеяла и заснул снова.       Поднялся он ни свет ни заря. Будильник Гастингса остановился. Наручные часы Джеппа – тоже: вечером он забыл их завести. Батарея нагрелась. Раздвинув шторы, он долго всматривался в темноту, но зимний день начинается поздно.       Джепп снова лег, но заснуть не смог. Нашарив на прикроватной тумбочке какую-то книгу, он включил лампу: оказались мифы Древней Греции. С интересом рассмотрев Лернейскую гидру, с которой сражался мускулистый бородач в одной набедренной повязке и какой-то декадентского вида парень на подхвате, Джепп попытался почитать, но понял, что в голове у него появились и требуют внимания мысли об исчезновении герцогских сапфиров.       В этот момент он с облегчением услышал, как где-то в квартире раздались голоса, и отправился в спальню хозяина.       – Можно, Пуаро? – постучав, он, не дожидаясь ответа, вломился внутрь.       – Да, старший инспектор, – Пуаро – уже на ногах, в синей домашней куртке, стоял перед зеркалом и подравнивал усы. Заглядевшись на маленькие серебряные ножнички у него в руке, Джепп не сразу заметил в кровати Гастингса – капитан высунул голову из-под громадного пухового одеяла и уставился на инспектора с ужасом.       – Я вот думаю, Пуаро, – Джепп так спешил поделиться версией, что даже не отреагировал на этот факт, – а что если Мональдески и не крал это чертово ожерелье? Мы все перерыли, все!       – И куда же оно в таком случае делось? – бельгиец придирчивым взглядом осмотрел свое отражение и в последний раз щелкнул ножницами.       – А если этот лорд Уэльбек сам его прикарманил, а? По слухам, отец здорово рассердился на него из-за разорванной помолвки. Может, лишил содержания и все такое… Как вы думаете?       – Версия заслуживает внимания, – Пуаро удовлетворенно кивнул и провел по усам гребешком. – В любом случае нам надо поговорить с лордом.       – Да, и как можно скорее, – успокоено вздохнул Джепп. Тут он вернулся в реальность и спросил: – Гастингс, а что вы тут делаете?       Тот втянул голову в плечи и сдавленно пробормотал:       – Я… э-ээ… в общем… – его взгляд метнулся к Пуаро с самым жалобным выражением.       – Между нами, старший инспектор, капитан Гастингс страдает лунатизмом… – с ноткой печали произнес Пуаро. – Ходит во сне.       – Вот как? – поразился Джепп.       – Да, увы. В гостиной не работает батарея, и во сне он пришел в тепло.       – Я и сам замерз, как цуцик. Сожалею, капитан, что лишил вас спальни, – виновато пробормотал Джепп.       – Это еще не худший вариант, – кивнул Пуаро. – Главное, чтобы он в бессознательном состоянии не выбежал на улицу.       – В самом деле, – согласился Джепп. – Вы показывали его врачу?       – Увы, это не излечимо. Приступы то пропадают, то усиливаются – особенно в ненастную погоду. Магнитные бури!       – Что? Магнитные… да-а…       – Завтракать, старший инспектор? – Пуаро приглашающим жестом показал в направлении кухни и Джепп охотно в оном направлении проследовал. Закрывая за собой дверь спальни Пуаро, он подумал: «Но какого черта на нем нет штанов?» – пижамные штаны из голубой фланели раскинулись на ковре перед кроватью – но потом решил не забивать голову ерундой. Джепп решил подумать об этом позже. И подумал. К сожалению.              Допрос лорда Уэльбека запомнился Джеппу как один из самых тягостных в его жизни. Еще на подступах к резиденции герцогов Кливлендских – цитадели в самом сердце Белгравии – его охватило неприятное чувство собственной ничтожности. Справедливости ради, это чувство было редким гостем в самоощущении инспектора, но вот нахлынуло и только успевай уворачиваться. Глядя на проплывающие мимо особняки, он осознавал себя ничтожным бобби, с набитым распродажной бакалеей портфелем, которого вовек не пустили бы на порог, не будь он при исполнении. Огромного роста напыщенный лакей, портреты на стенах, слишком скользкий паркет, на котором его разбухшие ботинки, казалось, при каждом шаге оставляют по паунду грязи, – заставили инспектора ссутулиться и поглубже надвинуть шляпу.       Герцогиня Кливлендская выглядела так, как по мнению Джеппа, и надлежит выглядеть герцогиням: похожая на дредноут в броне из драгоценностей. Когда величественным жестом она предложила им садиться, Джепп невольно подумал, не испачкают ли его штаны вышитый индийский шелк, которым был обтянут гарнитур. В комнате – да и во всем доме – было немало занятных вещиц из Индии, на связь этой семьи с колонией намекал и громадный портрет седого старика в мундире времен владычества Ост-Индской компании. «Должно быть, гребли камушки лопатой», – промелькнуло в голове у инспектора.       – Господа, прежде всего я – мать! – возвестила герцогиня, изложив обстоятельства похищения ожерелья: в четверг ее светлость лично открывала сейф, чтобы убедиться, подходит ли оно к новому туалету. В пятницу вечером, перед благотворительным балом, ожерелье исчезло. Следов взлома полиция не обнаружила, а ключ был только у нее, единственный, который дал ей герцог.       Пуаро тут же скроил сочувственную гримасу, как будто сам лично родил дюжину сопляков:       – Да, ваша светлость…       Герцогиня отвернулась к окну, продемонстрировав так же достойный дредноута профиль и прижала к губам платок.       – Мой сын, лорд Уэльбек… Не лишен недостатков – как и все молодые люди. Ему просто надо перебеситься.       Гастингс тут же закивал, словно его ткнули в затылок. Что-что, а по части перебеситься все эти аристократы собаку съели. Известно чем они там занимаются в своих Итонах и Кембриджах – Джеппу регулярно приходилось сталкиваться с, так сказать, последствиями этого «перебешивания» – передозировка кокаина, самоубийство обманутой девушки или сепсис от криминального аборта. Самоубийства блестящих молодых людей – смерти, от которых отчетливо смердело шантажом. Капитана Гастингса подобные ужасы явно обошли стороной – судя по довольному блеску глаз, как у фарфоровой собачки на камине – подарка тетушки Эмили. Той самой, шотландской.       От мимолетной мысли о Шотландии Джепп почувствовал словно у него разом заныли все зубы.       – Когда герцог вернется с охоты, боюсь, начнется что-то страшное, – сказала герцогиня. – Он не пощадит никого, даже собственную плоть и кровь – я имею в виду все обстоятельства пропажи ожерелья, к которой причастен наш сын. Прошу вас, мсье, найдите эти проклятые сапфиры! Моя благодарность не будет иметь предела!       – Мадам, я клянусь сделать все возможное! – Пуаро поклонился и герцогиня выплыла из гостиной.       – Значит, ожерелье пропало в ночь с четверга на пятницу, – сказал капитан Гастингс. – В ту ночь, когда здесь ночевал Мональдески.       Пуаро покосился на него одобрительно, но промолчал.       – Надо пощупать наследника, – буркнул Джепп.       Для осуществления этого намерения им пришлось преодолеть не меньше мили наборного паркета, двух дюжин канделябров и целой галереи портретов – пока они не остановились перед огромной резной дверью из мореного дуба.       – Капитан Гастингс, мистер Эркюль Пуаро и старший инспектор Джепп, – возвестил лакей, отворяя дверь в кабинет лорда Уэльбека.       То, как их расставили по ранжиру – сначала окончивший Итон капитан, потом знаменитость, а уж потом на последнем месте инспектор, издевательски выделенный голосом «старший» – взбесило Джеппа.       Кабинет лорда Уэльбека простирался, казалось, еще на милю. Пока они шли к столу, за которым восседал молодой лорд, Джепп успел прийти в себя. К несчастью для лорда.       Лорд Уэльбек выглядел, как картинка из модного журнала – иллюстрация Лейендекера. Ну, того, что вечно рисует молодых людей с блестящими, как зеркало, волосами и приоткрытым ртом – одним словом, декадентов. Как они поправляют перед зеркалом галстук-бабочку, подносят ко рту сигару или вовсе рекламируют подтяжки для носков, щедро демонстрируя тонкие аристократические лодыжки и узкие ступни в лаковых туфлях с бантиками.       Вот такой экземпляр с гладким, словно целлулоидным лицом и белокурыми волосами смотрел на них из-за стола, как из-за бруствера.       – Мистер Уэльбек, что вы можете сказать об обстоятельствах пропажи ожерелья? – спросил Джепп, прервав затянувшееся молчание.       Лорд, казалось, не слышал вопроса – лицо его оставалось гладким и неподвижным. Лишь потянулся, по-кошачьи откидываясь на спинку кресла. Поправил галстук. Потом розовые губы все же разомкнулись и послышалось капризное:       – Ничего. Представления не имею, куда оно пропало.       – У вас есть ключ от сейфа? – задал Джепп следующий вопрос.       Молодой человек дернул плечом:       – Ключ есть только у главы семейства – герцога Кливлендского, моего отца. Иногда он дает ключ матери, как в этот раз. Больше ни у кого ключа не было, нет и не будет.       – Как вы провели вчерашний вечер?       От вопроса инспектора лорд Уэльбек поморщился. Не торопясь отвечать, он отвернулся в поисках портсигара. Обнаружив искомый предмет – полфунта золота, не меньше – он вынул сигарету и прикурил от услужливо поднесенной Пуаро зажигалки. Способность бельгийца передвигаться бесшумно всегда нравилась Джеппу – и теперь, глядя на сладко улыбающегося Пуаро, инспектор привычно насторожился: начались кошки-мышки.       – Мерси, – Уэльбек снизошел до благодарности. Картинно выпустив дым из точеных ноздрей, он нехотя сообщил: – У меня в гостях был мистер Мональдески, артист.       – Je vous en prie, – улыбнулся Пуаро еще более приторно и спросил: – О, слава мсье Мональдески гремит на всю Европу. Особенно ария Дона Базилио из «Севильского цирюльника»…       – О да, – молодой лорд, кажется, чуть порозовел. – Мы… музицировали, до утра. Потом он ушел. Я не запомнил время.       Повисло молчание. Лорд курил, стряхивая пепел в китайскую бронзовую пепельницу, Пуаро улыбался, Гастингс вновь вернул на лицо выражение полного болвана. Инспектор потихоньку закипал.       – Больше вы ничего сообщить не можете? – угрюмо спросил Джепп, в голове которого уже появились безрадостные картины доклада комиссару, выговора и, возможно, даже понижения в должности – Браунлоу настолько привык, что Джепп – курица, несущая золотые яйца, что наверняка уже пообещал своему начальству, что ожерелье будет найдено. Хороший подарочек на Рождество – и все из-за хлыща, мнящего себя неприкосновенным!       Хлыщ тем временем выпустил дым, картинно закинув голову и выставив на обозрение гладкую белую шею. От этого движения, как увидел мгновенно подобравшийся Джепп, над краем воротничка выглянул след от укуса – свежайший! А параллельно крахмальной полоске на коже виднелась другая – красная, словно натертая веревкой или ошейником!       Миг – и Джепп уже навис над хозяином кабинета:       – Любите слишком тесные галстуки, сэр?       – Что вы имеете в виду? – уходя из-под корпуса Джеппа, лорд выронил сигарету. А увидев направление взгляда инспектора – побелел как бумага. От этого укус на шее выступил резче.       – Я имею в виду то, ваша светлость, – Джепп осклабился, щедро показав зубы, – что арестую вас и потребую медицинского освидетельствования на предмет акта содомии! Противоестественного акта, совершение которого по закону от 1861 года карается пожизненным заключением!       Он схватил трубку с телефона, стоящего под носом у хозяина кабинета, поднес к уху и занес палец над диском набора номера.       Сигарета покатилась по столу, оставляя черные ожоги.       Внимание Джеппа было приковано к этому паршивцу Уэльбеку, но – по привычке полицейского замечать всё – он увидел, как побледнел Гастингс. Пуаро не дрогнул ни единым мускулом, лишь глаза словно ввалились. Казалось, капитан дернулся что-то сказать другу, но был остановлен – безмолвным, но ясным для них обоих знаком.       Думать еще и об этом было настолько нестерпимо, что, казалось, голова сейчас лопнет, – но тут, к счастью, Уэльбек воскликнул:       – Не надо звонить, я расскажу!       Покачав в кулаке телефонную трубку, словно весы, на которых взвешивалась судьба, – Джепп опустил ее обратно на рычаг, вызвав у лорда сиплый возглас облегчения.       – Итак, – Джепп без приглашения развалился на диване, пристроив рядом свой разбухший портфель, – это вы открыли сейф?       – Да, я, – быстро заговорил лорд, – я давно сделал дубликат ключа. В четверг вечером я открыл сейф и достал это чертово ожерелье!       – Зачем? – от вопроса Джеппа юноша поморщился:       – Зачем вообще нужны украшения? Чтобы украшать. Вот я и украсил им себя.       – Себя? – не сдержался инспектор.       – Да, себя. Свою собственную шею.       Пока инспектор боролся с желанием присвистнуть и почесать затылок, бесшумно возникший возле стола Пуаро поднял тлеющую сигарету, затушил ее в пепельнице и тихо произнес:       – Ожерелье рассчитано на дамскую шею, как же вам удалось его застегнуть?       Лорд Уэльбек посмотрел ему в глаза – Бог знает что он там увидел, – но руки у него уже не так тряслись, когда он достал следующую сигарету и закурил от поднесенной Пуаро зажигалки.       – Вообще-то изначально это было мужское украшение, – затянувшись, заговорил лорд. – Неужели вы не сподобились услышать эту легенду, как мой великий предок собственноручно отрубил голову пенджабскому радже и снял с его шеи окровавленное ожерелье?       Гастингс вновь закачал головой, Джепп угрюмо сказал «нет», а что там выразил на своем лице Пуаро – инспектору было не видно.       – Дамы в нашем роду не отличались субтильным сложением, – продолжил Уэльбек. – Так что и мне оно вполне подошло в качестве ошейника.       Гастингс издал какой-то неопределенный звук. Поймав его взгляд, лорд Уэльбек вдруг улыбнулся: – Бьюсь об заклад, оно мне идет больше, чем всем герцогиням Кливлендским!       Глядя в синие глаза лорда, в этом трудно было усомниться – представив его в сапфирах, Джепп мысленно содрогнулся.       – И что же потом стало с ожерельем? – вкрадчиво спросил Пуаро.       – Затрудняюсь ответить, – пожал плечами Уэльбек. – Мы… общались всю ночь, потом я заснул. Не помню, как он уходил – я столько выпил, что не заметил бы и второго пришествия. Должно быть, его проводил Чепмен, дворецкий.        – Ясно, – пробурчал Джепп, поднимаясь. – Не будем больше терять времени.       Лорд Уэльбек торопливо выбрался из-за стола и проводил гостей до двери.       На прощание Джепп одарил хозяина советом:       – Если надумаете примерить еще что-нибудь из драгоценностей вашей матушки – браслет там или диадему – выбирайте более подходящую компанию!       – Благодарю вас, инспектор, – поклонился одаряемый. – Непременно.              – Итак, Пуаро, что вы думаете? – спросил Джепп на крыльце. – Где ожерелье?       – Вариантов не так уж много… – пожал плечами бельгиец. – Если это не лорд Уэльбек, то остается Мональдески.       – Мональдески сидит в камере, – хмыкнул инспектор. – Выпускать?       – Конечно, – кивнул Пуаро. – Командуйте, а мы поспешим к отелю «Альгамбра» и поздравим его с обретенной свободой.              Надо отдать должное ресторану «Альгамбры» – цыплят тут подавали просто великолепных! После целого дня шатаний и переживаний так приятно было расположиться за столиком и не торопясь выбирать из меню цыплят по-алжирски, пюре из артишоков, множество острых закусок и мороженое на десерт. На выборе вина как обычно настоял Пуаро, и теперь Джепп с наслаждением цедил мерло урожая 1885 года, поглядывая на предпраздничную суету в холле отеля – щебечущих девушек в лучших нарядах, снующих туда-сюда коридорных с блестящими ведерками, откуда торчали горлышки шампанского, переливающуюся огнями елку… Двоих агентов на диване перед стойкой регистрации – бюджет Скотланд-Ярда, выделенный на операцию, полностью истощился на вчерашнем обеде в «Ритце» и агенты изображали ожидающих назначенной встречи, не имея возможности промочить горло. Впрочем, они действительно ждали встречи с Мональдески – и он явился.       Все-таки у этой группы агентов несложная задача – черную патлатую голову итальянца видать за милю – всем бы объектам слежки иметь столь примечательную внешность!       – Ну и что, Пуаро? – кисло осведомился Джепп, переглянувшийся с «хвостом», который вел Мональдески от тюрьмы: ничего.       – Терпение, мой друг… – промурлыкал тот, приступая к мороженому. – Скоро. Уже скоро.       Мональдески меж тем, рассыпая улыбки и собирая их стократный урожай, успел пересечь холл, подняться в номер, спуститься обратно и теперь сдавал ключ портье, сопровождаемый аж четырьмя пареньками-коридорными, чуть не дерущимися за честь доставить его багаж – всего-то два небольших и довольно потрепанных чемодана.       – Сейчас, инспектор… – уткнувшийся в вазочку Пуаро приподнял над столом ладонь. – Еще чуть-чуть…       Подобравшийся Джепп подумал, что Мональдески, несмотря на небогатый вид, видимо, оставляет хорошие чаевые – выстроившиеся вокруг елки коридорные напоминали малышей, развешивающих над камином чулки для подарков. Мональдески каждого одаривал деньгами и улыбкой, а последнему, самому смазливому, еще что-то, нагнувшись, прошептал на ухо, отчего тот покраснел и бурно закивал, чуть не уронив форменную шапочку и заставив закачаться еловые ветви. Стеклянный шар завертелся от касания, рассылая по всему залу синие и белые блики. Мональдески протянул руку, поправил шар, остановив вращение, и потрепал юношу по зардевшейся щеке.       «Что надо сказать гостиничному слуге, чтобы тот смутился?» – подумал было Джепп, но тут Пуаро резко опустил ладонь на стол.       – Взять его! – заорал Джепп и засвистел в свисток.              В роте Джеппа, когда он служил в армии, был сержант Бобкинс – длинный как жердь и столь же тощий. Что не мешало ему быть чемпионом полка по боксу. Кажется, в чем душа держится – а вот укладывает своей длинной тощей рукой и богатыря Кумбса, и даже коротышку-ирландца О’Греди – вице-чемпиона полка.       Джепп этого не понимал до такой степени, что однажды даже пристал с расспросами к тренеру – старому Гифноку.       – Как так? У Бобкинса и мускулов-то нет! Не то что у Кумбса!       Гифнок прищурил на Джеппа изуродованный в штыковой атаке глаз и сказал:       – А ты представь, что у Кумбса рука, как у Бобкинса. И как мускулы растягиваются на такую же длину.       – А, – только и сказал Джепп. Представившаяся картина ясно показывала, что у Бобкинса мускулов на единицу длины ничуть не меньше, чем у Кумбса, не говоря уж об О’Греди, а даже, пожалуй, и больше.       Всё это пронеслось в голове у Джеппа, когда Мональдески вырвался из рук агентов, расшвырял их как кегли и понесся к выходу. Снаружи ждал еще один «наружник», но было ясно – сметет и его. Джепп кинулся на выручку, под ноги попался портфель, ручка сама легла в ладонь – и в следующий миг портфель взмыл в воздух, описал дугу и закончил свой полет точно на затылке Мональдески, рухнувшего меж стеклянных раздвижных дверей, как срубленная секвойя.       Непостижимым образом первым у поверженного тела оказался Пуаро. Бельгиец сиял, как начищенный медный таз. Дождавшись, пока соберутся Джепп, Гастингс, агенты наружки и изрядное число постояльцев и служащих «Альгамбры», Пуаро наклонился над начинающим шевелиться Мональдески и потянул за что-то, высунувшееся в падении из кармана его пальто.       – Вуаля! – почти нежно произнес бельгиец, поднимая ожерелье, рассыпавшее на весь зал и даже на кусок улицы через распахнутые двери синие и белые блики.       – Ожерелье! – воскликнул Джепп и протянул алчущие руки к драгоценности. – Но как, черт возьми, Пуаро, как? Откуда?       – Откуда? – торжествующе произнес Пуаро, с видимым наслаждением оглядывая собравшихся, – это же очень просто.       – Да, Пуаро… – подал свою обязательную реплику капитан Гастингс, смотрящий на своего шефа с почти неприличным обожанием. К счастью, на Гастингса смотрел сейчас только Джепп, внимание всех остальных было приковано к бельгийцу. – Где он его взял?       – Мой дорогой друг, – нежно улыбнулся Пуаро, – это все маленькие серые клеточки. Где лучше всего спрятать лист? В лесу. А где лучше всего спрятать что-то яркое, блестящее, праздничное?..       – На елке, – осенило Джеппа. – Все видят, но никому не придет в голову, что цацки – настоящие. И забрать легко.       – Совершенно верно, инспектор, – Пуаро просеменил к Джеппу – куда делась его стремительная манера перемещаться? – и вручил ему драгоценность. Фунта три тянет, не меньше – крепкие шеи у герцогинь Кливлендских, Уэльбек не врал. Весит почти столько же, сколько его сегодняшние покупки. Джепп еще раз полюбовался ожерельем – ширина два дюйма, пять сапфиров и четыре бриллианта – и бережно отправил в конверт для вещдоков.       Пока полицейские поднимали очумело мотающего головой Мональдески, Джепп увидел свой портфель – при ударе замок отщелкнулся и на ковровую дорожку вывалились три банки рыбного паштета, маргарин с пальмой на обертке и треснувший бумажный фунтик с саго. В стороне белел листок с единственным словом «Версия».       Изрыгая проклятия, Джепп кинулся сгребать все обратно.       – Дорогой старший инспектор, – послышалось сзади, и большие квадратные ладони ловко свернули лист аккуратным кульком, в который поместилось саго. – Если бы не содержимое вашего портфеля, мсье Мональдески, боюсь, удалось бы скрыться…       Джепп уложил кулек в портфельные недра и выдавил:       – Это всё Эмили…       – Тогда немалая часть заслуг в возвращении фамильной реликвии принадлежит вашей супруге, старший инспектор, – кротко заметил Пуаро, принимая у Гастингса остальные припасы и передавая их Джеппу.              На следующий день счастливый Джепп прибыл в Уайтхевен в разгар рабочего дня: мисс Лемон и Пуаро ожесточенно рылись в картотеке, а Гастингс дремал на диване в гостиной под разворотом «Таймс». Возле него стояла маленькая, изысканно украшенная ёлочка, с выключенной пока гирляндой. Присмотревшись, инспектор увидел, что объявление о скачках обведено карандашом, и вздохнул с изрядной долей зависти – капитану необъяснимо везло на лошадей. Не иначе как снова выиграл десяток фунтов – в качестве подарка на Рождество. Впрочем, сегодня Джеппу как никогда просто было воспринять везение капитана Гастингса, каким бы незаслуженным оно ни казалось – комиссар Браунлоу был столь впечатлен находкой герцогских сапфиров, что объявил Джеппу поощрение в приказе и вознаградил солидной премией. Поэтому Джеппу было до зарезу надо поговорить с Пуаро – к счастью, тот закончил пререкаться с мисс Лемон и вышел в прихожую, отдуваясь и вытирая платком лысину.       – Добрый день, мисс Лемон, – вежливо поздоровался Джепп.       – Добрый день, старший инспектор, – чинно кивнула та и встрепенулась: – Мистер Пуаро, вы игнорируете мои старания?       Проследив за ее взглядом, Джепп прямо над собой увидел большой серебристый шар омелы, подвешенный к потолку. По лицу Пуаро, уже стоящего в дверях гостиной, будто пробежала тень.       – Ну что ж, придется мне самой отдать должное обычаю, – мисс Лемон приблизилась к инспектору и наградила его поцелуем в щеку. Джепп прикоснулся к нежной коже, вернув поцелуй, вдохнул невыразимо приятный аромат ее духов и в который раз задался вопросом: почему Фелисити, с ее умом, красотой и шармом, не выходит замуж? Впрочем, сейчас ему было не до праздных вопросов – его тревожил один насущный.       Через час Джепп узнал всё, что хотел. Мисс Лемон уже упорхнула, и провожать инспектора вышел сам хозяин. Джепп заматывал шарф, когда на пороге гостиной показался заспанный Гастингс.       – А, старший инспектор, – пробормотал он. – Как дела? Что с этим Мональдески?       – Ничего, – хмыкнул Джепп. – Жив-здоров, выслан на историческую родину. Наверное, уже в Милане.       – Вот как? – Гастингс выглядел слегка удивленным.       – А что ему предъявить? Отпечатков нет, Кливленды рады все замять. Комиссар счастлив раскрыть дело. Пусть гуляет.       – А как же… – поймав взгляд Пуаро, Гастингс поперхнулся.       Джепп, тем не менее, его понял.       – Я не служу в полиции нравов, – отрезал он. – И вообще не любитель лезть в чужую постель.       Заметив, как при этих словах Гастингс пошел всеми цветами побежалости, Джепп снисходительно заметил:       – За исключением тех ночей, когда отключают центральное отопление – Гастингс, тогда вы чудом меня опередили. Хотя мне всегда казалось, что ваши подушки, Пуаро, слишком мягкие! Или в Бельгии так принято?       Смотрел он при этом не на капитана, а на Пуаро. Тот прикрыл глаза и кивнул.              Закрыв за инспектором дверь, Пуаро не спешил поворачиваться. Быть готовым ко всему и получить помилование – даже ему требовалось время, чтобы справиться с чувствами.       – Пуаро… – послышался тихий возглас. – Сколько можно вас ждать…       Повернувшись, Пуаро увидел Гастингса и серебристый шар, висящий строго над его головой.       – Не будем обижать мисс Лемон, – согласился Пуаро и шагнул под омелу.              …Пуаро как всегда помог. Снабженный точнейшими инструкциями, Джепп сделал, что хотел, для чего ему пришлось заехать еще в несколько мест, и теперь торопился домой к ужину.       Несмотря на все старания, он опоздал. Неудивительно – снова пошел снег, на Мерилебон-роуд образовалась пробка, даже на тротуарах люди шли сплошным потоком, ведомые закупочной лихорадкой.       Эмили – удивительное дело – никак не прокомментировала его опоздание. Неужели общение с тетушкой повлияло на нее благотворно? Она даже наградила его вялым клевком в щеку, чего не случалось уже пару лет.       – Супа нет. Могу приготовить тебе яичницу, – сообщила Эмили, получила согласие и удалилась на кухню.       Инспектор дисциплинированно вымыл руки и переоделся в домашнее. В спальне он совершил ряд действий, которые его супруга сочла бы странными – зачем-то полез в ящик с сигаретами, откуда вынул пакет с рождественским подарком – плиткой молочного шоколада, перевязанной красной лентой. Затем, воровато оглянувшись, он вынул из портфеля конверт дорогой вощеной бумаги с оттиском Эйфелевой башни и начал прилаживать его к шоколадке. Конверт был пухлый, и узел пришлось распустить и завязать заново. Как Джепп ни пыхтел, получилось кривовато, но из кухни уже поплыл чад – следовало поспешить. В последний раз придирчиво оглядев сооружение, Джепп положил подарок в пакет, пакет в стол и прошел в столовую.       Чего-то не хватало. Все было на своих местах – занавески из ирландского кружева, горшок с геранью, каминная полка с Библией, Книгой Пэров и «Приключениями Николаса Никльби» в компании фарфоровой собачки с голубыми, как у Гастингса, глазами… Серая будничная скатерть. Из кухни уютно тянуло подгоревшей яичницей и плыл сизый дымок. Нарушало порядок только забытое на столе блюдечко, в котором одиноко мокла сливовая косточка. В лужице отражался оранжевый абажур.       Джепп оглянулся на дверь, достал сигарету и закурил. Из кухни тут же выглянула Эмили. Окинув его взглядом, она молча вернулась к яичнице.       Джепп разочарованно вздохнул. Поискав взглядом пепельницу, он увидел ее на привычном месте, под геранью. Тут его взгляд упал на блюдце со сливовой косточкой. Джепп придвинул его поближе и решительно осыпал косточку пеплом.       Вошедшая с яичницей Эмили тут же разразилась гневной тирадой. Она отобрала блюдце, со стуком составила на скатерть хлеб и солонку. Зазвенели приборы. Первая гневная вспышка уступила место привычному брюзжанию, обещавшему занять как минимум четверть часа.       Вот теперь все стало как надо. Джепп выбрал особенно подгоревший кусок яичницы, отправил в рот и блаженно зажмурился.