Юный месяц

      Юный месяц несмело выглянул из-за туч. Лунное дитя медленно просыпалось, вбирая белизну, и взрослело, наливаясь ровным молчаливым сиянием.       Лизнув створки приоткрытых сёдзи, бледный свет тихо проник в номер придорожной гостиницы и, спугнув тьму, вырвал из полумрака силуэты спящих шиноби Конохи. Он медленно крался по глянцевому настилу, чертил на нем тени перегородок, делая его похожим на призрачную сеть, и рассыпался у двух футонов, припорошив лунной пылью две мальчишеские макушки.       Саске, путаясь в вязком тумане на границе с полусном, ощущал обжигающую тяжесть в районе живота. Густая, обволакивающая тьма была невыносимо приятной, тягуче-сладкой, как сахарный сироп, и горячей, как растопленное масло.       Бёдра пробирало судорогой — тянуще-невозможным ощущением, таким, что сводило колени. Саске, то проваливаясь в сон, то снова выскальзывая на поверхность, никак не мог сообразить, что с ним происходит и как это прекратить: весь извёлся, чувствуя себя переполненным до краев — так сильно хотелось совладать с напряжением на грани томящего удовольствия. Он часто и тяжело дышал, поддаваясь новому, охватившему его невыразимому чувству — тело млело в блаженной истоме, сходило с ума. По коже живота скользнул влажный жар, и тёплая тяжесть медленно сместилась к паху.       Не в силах ни терпеть, ни прекратить эту сладкую муку, Саске приоткрыл глаза. Из-под дрожащих полуопущенных ресниц проступили смазанные границы номера, который он делил вместе с Какаши и Наруто. Липкая дымка сна расползлась бледным светом, вычертив из густой тьмы дверь из полупрозрачной бумаги, за которой спал Какаши, смятое, сбившееся в ногах одеяло и ладонь спящего рядом Наруто, лежащую прямо на его, Саске, животе. На влажном, покрытом испариной животе, прямо на чувствительной, измученной пыткой мягких прикосновений коже, у самой кромки его шорт, там, где его никто и никогда ещё не касался.       Саске мгновенно проснулся, внутренне содрогнувшись от раздражения и ужаса. Наруто?.. Какого хрена он делает?       Он резко повернулся к нему, яростно желая прочесть ответ на бестолковом лице напарника, немедленно двинуть по вечно восторженной роже, отшвырнуть его руку, отпихнуть подальше, припечатать к стене, но тот, неуклюже развалившись на футоне, спал и тихо сопел, явно не подозревая, где сейчас находится его ладонь. Лунный свет припорошил его светлые волосы и ресницы сахарной пудрой, лицо — ребяческое, по-мальчишески угловатое — расслабилось и смягчилось сном. Отсутствие хитай-атэ делало его черты нежнее и спокойнее, какими-то… трогательно беззащитными. Саске уже видел его таким, в лесу, где проходил недавний экзамен на чуунина: Наруто — бойкий, взбалмошный, израсходовавший много чакры и совершенно от этого уставший — уснул после особенно тяжелого сражения. Саске тогда простил ему лишний час отдыха и сам потом с удивлением отметил свою новую сдержанность. Наруто уже не распихаешь почем зря, не треснешь по светловолосой макушке, не пнешь по обыкновению. Тонкая черта, грань, за которую они заступили, бесчисленное количество раз спасая и защищая друг друга, открылась новым пониманием: Саске стал дорожить их дружбой, ценить его общество. Кулак, готовый к молниеносному удару, разжался сам собой.       Он отвернулся и сцепил от негодования зубы, задрожав от неясного чувства: не то злости, не то бессилия. От тепла чужой ладони под кожей растекался невыносимо сладкий жар, ни с чем не сравнимый и до стыдного приятный. Тело само среагировало на неуклюжее прикосновение друга, пока он спал, без его, Саске, ведома и желания, и потеря контроля над собой взбесила. Он понял, что с ним произошло: общие знания о физиологии, приобретённые ещё в Академии, давали некоторые представления о том, как изменится его тело с возрастом, однако предположить, что это будет… так, он не мог. Близость, влечение он отметал, как мешающее, неважное, а на своё тело у Саске были четкие планы: сделать его сильным, натренированным, превратить в отточенную машину для мести Итачи, не размениваясь на глупые человеческие слабости. У тела, очевидно, были другие планы на Саске — плевать оно хотело на месть. Оно, юное и восприимчивое, взрослело и требовало всё, что ему причиталось. И чужая ладонь, так некстати оказавшаяся на исходящей жаром коже, его вполне устраивала. Непозволительная, непроизносимо стыдная близость человеческого тепла, пойманная исподтишка, заставшая врасплох, загнавшая в ловушку, случайная и запретная, оказалась желаннее и сильнее, и Саске, мучаясь от удовольствия, хотел и стряхнуть ладонь Наруто, и одновременно запустить её под свои шорты.       И всё же, это было неправильным.       Только не с Наруто.       Саске глубоко вздохнул, потянулся спихнуть чужую руку и неожиданно для себя замер. Наруто, всхрапнув, сонно пошевелился и, словно в ответ на неуловимое движение Саске, неосторожно дёрнул кистью. Пальцы его руки непроизвольно скользнули ниже, прямо по тонкой ткани, дотронувшись до возбужденной плоти.       Её, разгорячённую и неискушённую прикосновениями, тут же прошибло обжигающе-невыносимым наслаждением. Саске захотелось взвыть от бессилия — его словно ударило током, колени свелись сами собой. Тело, будто наэлектризованное, окатило сладкой дрожью. Борясь с желанием немедленно сбросить его ладонь, врезать ему и одновременно оказавшись не в силах прекратить изматывающую пытку, Саске судорожно выдохнул и прикрыл глаза. Щеки, и без того горячие, опалило жаром. С каждым быстрым вдохом Саске, с каждым рваным его выдохом рука Наруто, сквозь измятую ткань шорт, легонько касалась чувствительной кожи.       Саске что есть сил зажмурился, не желая верить в происходящее, не желая признавать, что ему нравится это, что хочется продолжить, — быстро задышал и окаменел одновременно, не смея лишний раз пошевелиться, чтобы не выдать себя.       Наруто ничего не должен знать. Иначе его придётся потом убить. Или стереть память. Или стереть память, а потом убить и закопать где-нибудь в лесу, чтобы никто не нашёл. Или, для начала, хотя бы не разбудить этого придурка, а после стереть память самому себе.       Темнота обнажала мысли, делая их откровеннее и смелее. Саске вцепился в края футона, не в силах терпеть разгоравшееся в паху желание: хотелось подтянуться ближе к ладони, потереться о неё, сделать хоть что-нибудь… Его губы приоткрылись, ловя повлажневший воздух, в груди не хватало места для бешено бьющегося сердца: Саске уже готов был кричать оттого, что это мучительно-сладкое чувство никак не хотело заканчиваться.       Он на пробу качнул бёдрами, изо всех сил стараясь сделать это незаметно. Ладонь Наруто непроизвольно дрогнула, обдав Саске новой волной жгучего удовольствия, брызнувшего в глазах ослепительным снопом искр. С ним никогда не происходило ничего подобного, и Саске, теряясь в разгоравшейся внутри него смеси из досады, раздражения и немой злости, смеси из желания и возбуждения, прикусил губу, давя внутри себя рвущийся наружу стон.       Чертов Наруто, всё с ним постоянно не так… Всё вертелось вокруг него, рядом с ним, только с ним. Первый поцелуй, первая миссия, первая привязанность, первая и единственная дружба. Тело будто противилось подчиняться Саске, безотчётно стремясь к Наруто, и двигалось само по себе: как тогда, на мосту, в плену ледяных зеркал. Как сейчас, на полу, в плену его тепла.       Саске протянул руку к его лицу, проверяя кончиками пальцев дыхание. Наруто спал: чуть приоткрытые губы, светлая прядка торчит у виска смешно и беззаботно, пушистые ресницы подрагивают, словно крылышки мотылька. Будто почувствовав его, Наруто сонно потёрся щекой о подушку. Саске тут же отнял руку, боясь разбудить, и глядел, как серебристая полоска света медленно стекает по его щеке. Миг — и та мягко осела на губах полупризрачным бликом. Этот миг всё длился и длился, не прекращаясь, словно в замедленной съёмке — вот белая тень скользнула по загорелой коже, вот легла на тёплого оттенка губы, а Саске больше не смог вдохнуть. Невозможно отвести взгляд, невозможно продолжать смотреть. Мягкий, скроенный в полутьме образ засветился припыленным золотом, цветом его волос и кожи — щемящая, тёплая красота: та отразилась в полночи взгляда Саске и врезалась ему в грудь незнакомой болью.       Саске зажмурился и снова качнулся вперёд, а потом ещё и ещё раз. Головка его члена теперь упиралась прямо в ладонь Наруто. Захотелось спустить бельё и шорты, обнажённой кожей почувствовать живое тепло, и Саске, прикусив губу, тёрся об его руку неразличимыми короткими толчками, стремясь продлить тянуще-пряное, словно расплавленная карамель, ощущение. В уголках глаз скопилась горячая влага — защипало до солёной рези и смазало всё вокруг в нечёткую, поплывшую муть. Чёлка взмокла от пота, взмокла спина, лоб, ладони: всё тело пылало огнём, словно он заживо горел в катоне. Дыхание не слушалось — сбивалось, постель раскалилась добела — так же, как добела раскалился ломтик молодой луны, выхваченный Саске сквозь сеть квадратов приоткрытых сёдзи.       Он выгнулся в последний раз, и вспыхнуло — бёдра обдало пульсирующим жаром. Его сжало, растерло в горючем воздухе, оглушило до звона в ушах. Горячая волна прошлась по телу высоковольтным разрядом, ударила в сердце, вскипятила кровь и, угасая, опала. Саске быстро отбросил руку Наруто и перевернулся на живот, плотно прижавшись к измятому футону. Под одеждой стало липко и влажно, колени мелко подрагивали. Саске подтянул к себе одеяло и накрылся им с головой.       Весь взмокший, тяжело дышащий, Саске считал удары бешено рвавшегося из груди сердца и пытался успокоиться. Всё это было глупо, ненормально: Саске и сам не знал, отчего он горит больше — от стыда или от пережитой разрядки. Мысли неслись бесконтрольным потоком — неправильно, нелепо, стыдно… Наруто, парень же, друг, придурок, болван, котёнок пугливый… Какой же всё это идиотизм, зачем, повёл себя как подросток… Он — шиноби, он должен думать о миссиях, становиться сильнее, потому что…       Саске не успел остановить эту мысль, и сердце сдавила каменная, тупая боль: расцвела в сознании огромными кровавыми лунами, вспыхнула проклятыми, когда-то родными глазами того, кого давно любил. Кровь мгновенно налилась ядом ледяной бессильной ненависти, переполнила грудь, засочилась по артериям и венам горькой отравой… Никого нельзя любить. Никому нельзя верить. Рано или поздно тот, кого любишь, все равно сделает больно. И его придётся убить.       Сзади послышался шорох, и Саске тут же затих, с ужасом вслушиваясь в вялое барахтанье за пределами своего кокона.       — Саске? — послышался хриплый ото сна, полуудивленный, полуиспуганный шёпот Наруто. — Ты чего?       Непроницаемая темнота одеяла спала, сменившись взъерошенной головой и огромной безбрежной синевой, плещущейся на дне обеспокоенного взгляда. Саске сглотнул. Где-то внутри засосало болезненной, безысходной тоской напополам с досадой и раздражением. Когда Наруто успел проснуться? Он что, понял?..       — Отвали, — резко огрызнулся Саске и одёрнул одеяло на себя. — Я сплю.       — Зачем с головой? Жара же…       — Тебе какое дело? Отстань от меня.       — Придурок…       — Идиот.       Послышалось недовольное сопение и шорох одеяла. Обиделся. И улёгся где-то за спиной, укутавшись в одеяло.       В комнате снова стало тихо, и Саске выдохнул с облегчением. Наруто ничего не заметил, ничего не понял, ничего не почувствовал, иначе реакция была бы явно другая… Забыть бы, плюнуть, закопать в недрах памяти и никогда не вспоминать этот позорный эпизод, когда осмелился поддаться слабости…       — Сколько время вообще? — сдавленно буркнуло откуда-то из-за спины.       Саске поднял глаза на стену и вгляделся в лунную обрезь циферблата. Минутная стрелка судорожно дрожала перед неминуемым падением вниз.       — Почти половина двенадцатого, — ответил Саске.       Наруто пробормотал что-то и недовольно заворочался. Саске мельком бросил на него взгляд: светлые волосы друга взъерошенным, неловким чертополохом выглядывали из-под одеяла… Саске закрыл глаза.       Слабость — всегда ошибка. Тот, кто выбрал путь ненависти, должен стремиться быть сильным. На пути Саске больше никогда не будет слабости. И не будет Наруто.       Время оцепенело и воцарилось разом оглушительной тишиной, отсчитывая мёртвое пространство. Минутная стрелка, скованная, нерешительная, замерла на долгий, бесконечный миг у обрыва делений, страшась рухнуть вниз, и, преодолевая невыносимую неподъёмную тягу, дрогнула, задвигалась, тронулась в такт крутящимся шестерням.       Она шла, сходясь и расходясь, словно чугунные ножницы, лязгая и догоняя солнечное утро, вернувшее Саске и остальных в Коноху, и бежала вперёд, словно заговоренная кровь, минуя дни и недели, в такт биению сердца Саске, раскрытому настежь перед багрянцем проклятых глаз Итачи. Сорвалась с цепи, споткнувшись о краткий миг сражения на крыше госпиталя, и вновь рванула, подгоняемая незримой плетью, увязая в сосущей бездне взгляда Саске напротив бездны взгляда Наруто — распахнутой и оглушенной, стремительно теряющей небесный цвет. Время текло вспять вместе с дождем, пролившимся на тёплого оттенка губы и припыленное золото волос, и время исчезало прочь вровень с обречённым шагом Саске, ступившим на путь ненависти.       Оно, постоянное в своём непрерывном беге, в мелькающих цифрах и коротких секундах, в движении пространства, в стремлении вперёд, неслось четыре долгих года и — забарахлило. Сила, будто изломанный механизм, вскормленная болью и ненавистью, восходила на пик у края бездны, и самая её глубина, её подлинная суть — требовала упасть на дно тьмы, уничтожив свет: взвалить людскую боль на свои плечи и стать тем, кого возненавидят. И минутная стрелка, искалеченная, оглохшая от скрежета, обходила отмеренный ей круг — раз за разом, пока не врезалась в дно циферблата и бросилась в пропасть, когда Саске решился на убийство Наруто.       Время, в его необратимом падении, кануло в глубину тьмой. Казалось, со дна не было выхода, и в тот миг, когда весь мир вокруг заглох и онемел, когда земля превратилась в каменное крошево и плавилась от взрывов, — вопреки всем законам гравитации оно вновь восстало светом, указав иной путь, силой, способной опуститься на дно, не боясь тьмы.       И минутная стрелка дрогнула вверх, обманув старые часы еще на год.       Саске смотрел на тени листьев, плывущие в лунном жемчуге клеток сёдзи, и нашел себя двадцатиоднолетним в номере одной из придорожных гостиниц страны Огня.       Стрелки примерзших к стене часов совершали свой вечный круг, словно вращали колесо времени, и тихо брели в ночь. Прохладный ветер любопытно тронул полупрозрачный клочок пергамента на низком столике: брошенное письмо от Наруто — опустошённый конверт, словно вывернутая наизнанку душа, — и тонкая рисовая бумага, сложенная пополам — вытянутый в струнку ответ. Будто палку к спине прибили.       Саске склонился над раковиной, поймав в зеркале отражение своего взгляда — знакомого, измученного, за которым своё, давнее, — Наруто…       Словно сквозь время пробившееся наружу проклятие — ни избавиться, ни стереть. В письме Наруто просил встретиться заполночь, пришел — вечером, объявил — миссия. Как ожившее воспоминание, возвращавшее раз за разом в прошлое, о той, другой миссии, что тянулось сквозь пять лет иголкой молодого месяца в пряже из облаков. Когда перепутал силу со слабостью, чтобы потом, спустя годы, обнаружить: нужный путь был рядом — с самого начала.        Развернуть бы это чертово время вспять, намотать на кулак, как нити проволоки, отыграть ушедшие пять лет и вернуться бы в ту, другую гостиницу… Кто бы объяснил тогда, подсказал, что большинство теней существует лишь потому, что стоишь против солнца. Кто бы дал знать, что нести свет — сложнее, чем погружаться во тьму. Если бы только разглядел его тогда в Наруто… Всё случилось бы иначе. Понял и принял бы в себе иное, нашел бы другой путь: распознал бы в ложной слабости — силу, в дружбе — начало чего-то большего, в отклике тела — желание. Вернулся бы тогда на следующий день в деревню вместе с Наруто и так бы и сказал — нравишься. Или может, не на следующий день, но обязательно сказал бы. Или не сказал бы, а сделал: не стал бы рваться в бой с братом, ослеплённый ненавистью, а внял бы словам Какаши и встал бы стеной за Наруто, волей случая оказавшегося джинчуурики.       Он и в мыслях был тогда и не друг вовсе… Всё это время — не друг.       И эта мысль, как сломанный механизм, рухнувшая стрелка часов, свернувшая не на тот путь пять лет назад, продолжала кружить на месте и замирала на дне делений, несдвигаемая до горечи, окоченевшая — ни исправить, ни уничтожить. Хотел ведь от Наруто избавиться — доизбавлялся. Столько бы себя не обманывал, не пытался запихнуть мысли о нем поглубже — не вышло. Даже после ухода из Конохи: увидел же в логове Орочимару его — не сдержался. Рванул навстречу, не смог подавить свой порыв прочувствовать его тепло — тела, взгляда, голоса. Долго же пришлось убеждать себя в том, что просто хотел убить его и покончить с этой связью… Итачи когда-то говорил: реальность у каждого своя и каждая — истинна. Саске считал: ложь самому себе тоже может стать реальностью.       Саске беззвучно хмыкнул. Не вышло. А сейчас — бессвязный ком неслучившихся воспоминаний вместо сердца.       Саске посмотрел на конверт, на неровный росчерк чернил, подумал — что он теряет? Все, кого он был и не был готов терять — терял уже ни раз. Кроме Наруто никого не осталось, но разве ж его потеряешь… Было время, когда тот умолял его вернуться в Коноху, — прилип, пристыл, словно растаявший леденец в кармане — не отдерёшь. Саске перевёл дыхание, открыл кран. Тонкая струйка воды несмело зажурчала, ускользая в сток юркими блестящими змейками. Наруто не потеряешь, но сделай Саске неверный шаг — отдалится, закроется и ясную, безоблачную синь его взгляда накроет тень отстраненности и неприятия. Саске подставил ладонь под прохладную воду и смочил лицо, словно вместе с дорожной пылью пытался стереть с себя остатки сомнений.       Дверь шумно открылась, впустив в полумрак номера оранжевый и тёплый свет из коридора.       — Нет у них других свободных комнат, — с порога объявил Наруто. — А здесь свет смогут починить только завтра.       Он засунул руки в карманы и огляделся в темноте. Саске вытер руку полотенцем и одним движением стянул с себя плащ, повесив его на крючок в ванной.       — Дверь тогда не закрывай мне. В ванную.       — Не так уж и темно…       Саске с интересом повернулся к Наруто. Встретив его взгляд, тот отчего-то стушевался и неуверенно опустил глаза.       — Мне — темно, — припечатал Саске.       Наруто пробормотал что-то неразборчивое и исчез из поля зрения, скрывшись в полумраке комнаты.       …Саске вышел из душа, когда над покатыми крышами сгустилась ночь. Еще влажную кожу торса царапнула прохлада, сочившаяся из открытого окна, и он, поёжившись от легкого ветерка, подошел к двум футонам. Наруто уже лежал на одном из них макушкой к Саске, закинув руку за голову и рассматривая потолок рассеянным, бездумным взглядом. Молочная лента лунного шёлка легла на его грудь и соскользнула у пояса брюк, повторяя рельеф его тела. Кожа в приглушённом матовом свете казалась мягкой и бархатной, и Саске сглотнул, ощутив всю глубину болезненной невозможности своего желания когда-нибудь её коснуться.       — Я так и не понял заказчика, — раздалось с футона топорное. Наруто потянулся к свитку с описанием миссии и развернул его так резко, что бумага жалобно затрещала. Пытаясь разглядеть в темноте кандзи, он приподнял его повыше, скрыв лицо под его тенью. Сливочная полоска света сползла по коже, мягко обняла округлые мышцы его рук, и Саске отвёл глаза. — Куда там, что, зачем…       Я тоже не понимаю, что мне делать, подумалось Саске.       — …ты ведь с ним виделся, что он говорил?       Единственный человек, с кем мне действительно нужно поговорить, это ты.       — Скажешь мне? — попросил Наруто и откинул голову назад, обратив лицо к Саске из-под короткой светлой челки. На дне его глаз вспыхнуло синее-синее пламя — в один миг разгоревшись и набрав силу, оно пробилось из бездонной глубины навстречу сердцу, распахнув его настежь.       Я тебя люблю, скажет Саске.       И тысяча его оттенков — от безбрежной лазури неба до талого голубого льда, от высиненной полночи до штормящего океана — разобьется вмиг, в секунду, с которой стрелка часов отобьет ритм сердца, и сойдется воедино в шаге от края делений циферблата. Туман настоящего, одетый в тончайшую дрожь, перемахнет с одной секунды на другую, когда Саске, протянув вперед свою ладонь, коснется чужой теплой кожи и остановит ход времени, заставив часы вести обратный отсчет. Ветер обнимет плечи, и пять минут пролетят как пять лет. Прикосновения — тихие, осторожные, накопленная за годы нежность, бережно хранимая, отдастся тому, кому была обещана, пока Саске будет дышать бесконечно и медленно, от одного удара пульса до другого, — в поисках его губ, опрокинутого неба глаз и шеи, скованной поцелуями, словно цепью.       Саске на миг прикрыл глаза. Тёплый туман рассеялся, оставив его посреди комнаты обездвиженным, замороженным в равнодушном холоде. Казалось, весь воздух превратился в крохотные, тронутые робкой надеждой кристаллики льда, на вдохе царапающие горло.       — Саске? — полуизумленно, полуиспуганно выдохнул Наруто.       Саске показалось, будто он слышит эхо прошлого — выступившим в памяти осколком. От взволнованного голоса Наруто — с его тихой хрипотцой, ослабели ноги, суставы превратились в вату. Его голос — сосредоточение всего сущего, сплав судьбы, нашедший удел в единственном человеке отыскавшем путь к его сердцу, — и, словно повинуясь ему, медленное касание руки Саске превратилось в длинную ласку тёплой ладони, когда он решительно шагнул навстречу Наруто и опустился на колени у его головы. Наруто напрягся, замер на полувыдохе — мышцы живота окаменели и проступили жёстким рельефом, пока Саске вёл рукой от его груди до горла, на мгновение задержав её у основания шеи, и продвинулся дальше, прижав ладонью его кадык.       Саске склонился над ним — так, как склонялся когда-то давно, рухнув коленями на вылизанные водопадом камни и мазнув мокрой челкой по разбитым губам; так, как склонялся раз за разом во снах, бесконечно опускаясь на дно и захлебываясь в темной воде. Думалось тогда: коснуться бы его губ и снова вдохнуть… Думалось сейчас: коснуться его губ и перестать дышать. Спину окатило крупной дрожью, словно свинцовые дождевые капли немыслимым образом хлынули из прошлого в настоящее и вновь застучали по позвоночнику. Саске ощутил, словно перешагнул из одной реальности в другую, и так и не смог понять, в какой из них ему хватило смелости дотронуться до губ Наруто.       Язык осторожно скользнул по нижней губе, и Саске поймал кожей чужое, оробевшее дыхание. Его ладонь медленно переместилась с горла на лицо, пригладив большим пальцем лисьи полосы на щеках, и он снова влажно мазнул по губам Наруто несмелым поцелуем, а затем, разомкнув их, толкнулся вглубь его рта. Не ласка — вопрос, просьба.       Наруто не двигался и, казалось, совсем не дышал — лежал, будто его пригвоздили к полу и, в тот момент, когда Саске слегка отстранился, неожиданно обмяк и раскрылся бессловным согласием, привлек Саске ближе, положив на его затылок ладонь и разлив по венам щемящую сердце слабость.       И Саске покажется, будто сквозь время он заново слышит его слова, расписанные линиями новых смыслов: когда не хотел отпускать из Конохи, когда хотел вернуть, когда вернул, — и Саске прочувствует их все, когда Наруто притянет его к себе, обрисует по груди, плечам грубоватыми пальцами узоры несдержанной ласки; пронзят чужим-своим воспоминанием о желании, загаданном на падающую звезду. Вспомнит, когда эти же руки, не раз причинявшие боль, скользнут ниже, ослепив память падением на колени в снег, мольбой, просьбой сохранить жизнь. Поверит, когда их взгляды встретятся, и потеплевший на солнце металл хитай-атэ, вложенный в ладонь, откроется новым смыслом, согреет хранимой в нем влюблённой надеждой. С Наруто — только так. Без слов.       Дыхание стало жёстким. Саске прижался к Наруто, чувствуя всем телом — его тело, сталкиваясь коленями о его колени, терся о его живот, обнимал плечи, ощущая, как чужие пальцы — немягкие, облаченные в осторожную нежность, всё нетерпеливее и настойчивее стискивают предплечья, как оглаживают лопатки и спускаются ниже по спине, находя чувствительные точки, превращая прикосновения в мучительную ласку, и сам продолжал целовать его губы, лицо, шею. Эти же пальцы скользнули под резинку штанов, и Саске шумно и удивленно выдохнул Наруто в висок, ощутив сначала осторожное прикосновение к повлажневшей головке — по кругу, а затем уверенно-нежное — ладонью до самого низа. Неожиданно умелая ласка кольнула по собственной неопытности, обнажила уязвимость, словно они разом поменялись ролями.       — Где научился? — шикнул Саске, выловив ревнивую мысль-догадку, неуверенный, что действительно хочет знать ответ.       Сам он едва мог себя касаться — не до желаний собственного тела было во времена бытности нукенином, а после, разрешив себе мысли о Наруто, сам себя измотал: очень хотел его, сильно хотел, а как его трогать, даже в собственном воображении, как доставить удовольствие, не похожее на обычное самоудовлетворение, а так, чтобы срывалось дыхание — не знал.       Наруто усмехнулся, коротко поцеловал в губы, и Саске вновь расслабился — он ведь в двенадцать технику соблазнения придумал, зачем только спросил…       — Да ни с кем, — обезоруживающе честно ответил Наруто. — Знал просто, что это однажды случится. И только с тобой.       — Откуда?       — Знал просто, и всё.       Саске уже едва его слышал: рвано выдохнул Наруто в шею, чувствуя, как ритмично задвигалась ладонь, скользя вверх-вниз по его члену, и сам не заметил, как оказался на спине, прямо под уверенной силой крепких ладоней. Саске обнял его спину, словно удерживал в руках теплую тяжесть чужой жизни, и едва мог вдохнуть — так плотно его сжало в горячем воздухе, свело судорогой удовольствия, окутало желанием — все мысли унеслись из головы прочь, оставив только касания губ Наруто, рук Наруто, тела Наруто. Много, бесконечно много Наруто, так, что воздух выбивало из легких только от осознания — он рядом, с ним и именно так, как Саске того желал.       Лишенный остатков одежды, отброшенных куда-то в сторону, Саске постепенно терял контроль над своим телом: губы Наруто, оставив короткий поцелуй-улыбку на его шее, спустились выматывающе сладкой дорожкой вниз, к животу, обожгли дыханием кожу, и мир мгновенно растерял цвета. Ощущение чуткого языка на головке члена, а затем горячая теснота его рта заставили Саске шумно выдохнуть, чувствуя как его всего обволакивает в сладкую негу. Наруто ласкал его осторожно — сперва еле ощутимо, будто примериваясь, касался губами тугой головки его члена, тепло поводил по ней кончиком языка, задевая кожу тонкой уздечки, а затем полностью обхватывал губами и опускался до самого основания. Новое, ни с чем не сравнимое ощущение — обволакивающая влажность его рта — бросало в нетерпеливую упоительную дрожь с каждым движением Наруто, скользящим по стволу.       — Всё хорошо? — отвлёкся Наруто, выпустив изо рта его член и испытующе глядя на Саске. — Ты весь дрожишь.       — Нормально, — ответил Саске спустя долгий миг ожидания, пытаясь выровнять сбившиеся дыхание. — Продолжай уже.       Наруто улыбнулся.       — Нормально ему…       Он коротко поцеловал его в живот и приподнялся на коленях, разместившись между разведённых ног Саске. Не успев удивиться неловкой, откровенной позе, Саске вновь шумно выдохнул, когда ощутил его пальцы внизу, осторожно коснувшиеся сжатого колечка мышц.       После, когда Наруто проталкивался в него, сначала пальцами, а потом сам — Саске растерло, растянуло в боли, и в какой-то момент, когда давление достигло своего пика, ощутил и первое накатившее теплой волной наслаждение, и услышал голос, шепчущий что-то бессвязное и успокаивающее в висок. Наруто часто дышал, двигался в нем, постепенно набирая темп, ритмично скользил внутри, крепко удерживая его бедра, и Саске сам не заметил, как стал подаваться вперед, прикусывая зубами его плечо — так хотелось совладать с рвущимися из груди стонами на грани удовольствия.       И не совладал — скольжение внутри становилось все более рваным, учащённым, и знакомое чувство подступающей разрядки разлилось внутри горячим воском, жидкой патокой. Саске выдохнул удивленный стон, чувствуя, как тело охватила сладкая пробирающая дрожь, и сжался вокруг Наруто. Оргазм, совершенно иной, не такой, каким бывает от руки — долгий, как раз за разом набегающие волны, окунал его с головой в жаркую истому с каждым толчком Наруто.       Наруто сделал еще пару быстрых движений и сам повалился сверху на Саске измотанным и взмокшим, уткнувшись в ямку у его шеи.       — Наруто.       — Да, Саске?       Саске внутреннее сжался, ощутив, как по-новому отзывается собственное имя, и лениво повернулся, задев губами висок Наруто.       — Ты не ответил на вопрос.       — Какой? — выдохнул тот и, заметив взгляд Саске, догадался. — А-а-а, ты про то, как я понял, почему именно ты… — он заулыбался. — Ты сам говорил — шиноби не нужно слов, чтобы понять некоторые вещи.       — Перед боем, бестолочь. Есть же разница.       — Ладно, — сдался Наруто и беззвучно засмеялся, уткнувшись лбом в изгиб шеи Саске, и будто весь обратился в неловкое смущение. — Я не знал. Я был влюблен в тебя, кажется, все время, но раньше я не понимал, что это за чувство. Задирал тебя, звал соперником, а потом… вроде друг, но… Просто… чем-то это должно было закончиться.       Саске промолчал. Наруто продолжал лежать на нем, поглаживая его бедро и изредка задевая чувствительную кожу вновь твердеющей плоти.       Ветер осторожно тронул приоткрытые окна, занавешенные тенью листьев. Вата облаков разошлась, обнажив тоненький серп, и стихшая комната залоснилась в бледном свете месяца. Саске хмыкнул. Луна светит лишь тогда, когда отражает солнечный свет, и без солнца её ожидает полное затмение.       Ответы, зашифрованные в самой их сути, были такими очевидными — с самого начала…       — А говорил — ты мой лучший друг, лучший друг…       — А сам-то, — ответил Наруто. — Как решился?       — Твоя рука на моем члене, может, позже спросишь?       — Как будто она там в последний раз…