Постороннее присутствие

Эйден встал посреди ночи с эфирный чувством постороннего присутствия. Ему казалось, кто-то третий наблюдал из тёмного угла комнаты за их с Хаконом сном. Едва слышно было утробное рычание чего-то большого и голодного. Колдуэлл молил все известные ему божества, дабы это оказался его очередной ночной кошмар, и сейчас он проснётся в полной безопасности с бывшим найтраннером в одной постели. Рука сама потянулась к спящему мужчине. Хотел ли пилигрим убеждаться в том, что это сон? Или лучше уж бросить всё на самотёк с фразой «Будь, что будет»? В воздухе присутствовал резкий запах металла, и это настораживало не меньше, чем подозрительные звуки во тьме. Пальцы нащупали что-то жидкое и влажное вместо привычного дремающего тела рядом. Эйден с опаской поднёс ладонь к лицу. Подушечки пальцев случайно мазнули жидкостью по верхней губе, а носом парень почувствовал тот же самый металлический смрад, каким была наполнена комната. Тогда-то уже Колдуэлл запаниковал. Лунный свет скользнул в практически полностью заколоченное окно, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть в деталях обглоданное летуном лицо Хакона. Пилигрим вскрикнул и с ужасом откинулся назад, едва не рухнув с кровати. Из тёмного угла донеслось уже совсем не тихое рычание. На пол шумно стекала слюна, прожигала обветшалую древесину. Голые пятки медленно зашагали по ней же, упрямо приближаясь к койке. Эйден задержал дыхание, стараясь не делать больше никаких резких движений и громких звуков. Всё ближе и ближе настигал парня заражённый. Совсем скоро морда с раздвоенными челюстями нависла над лицом юного пилигрима. Сердце бешено заколотилось. Тело сковал сильнейший страх. Капельки слюны сбежали по гниющей плоти, приземляясь на человеческое лицо. Второй крик, уже от боли, окончательно раскрыл местонахождение парня, и он вынужден был, как ужаленный, давать дёру отсюда к ближайшей уфешке. Он слышал бег совсем близко, прямо за спиной, хищное рычание, щёлканье клыков и звяканье когтей. Адреналин бил по венам и заставлял бежать, не останавливаясь. А ведь это он виноват в случившемся. Хакон предлагал ночной караул, а Эйден упрямо настоял на своём, доверяясь старенькой уф-лампе на штативе, которая, очевидно, оказалась неисправной. Пилигрим подвёл друга, даже больше, чем друга. «Моя вина» вторилось в шальной голове. «Какой же я идиот!» Летун настигал, хватался за одежду. В какой-то момент ему удалось сцапать парня в мёртвую хватку. Тот отчаянно брыкался, царапал шелушистую мутировавшую кожу, кричал до срыва связок, но его бы всё равно никто не услышал. Даже на того самого Хакона нет надежды, ведь его бездыханное изуродованное тело теперь отчуждённо валяется в холодной кровати под окровавленным одеялом. Из глаз выбились крупные солёные капли. Колдуэлл уж позабыл, когда в последний раз он плакал, но сейчас ему хотелось рыдать совсем не мужской скупой слезой от боли, утраты, отчаянния, бессилия. В области сердца до ужаса скрутило. Эйден схватился за одежду и сжал кулак на груди настолько сильно, насколько это позволяли раздробленные кости рук, над которыми уже постарался летун, обнажив свои смертоносные наросты на рёбрах. Последними частичками рассудка пилигрим проклинал весь род грёбаных кусак, названий и разновидностей которых ему так и не удалось запомнить, вспоминал слова Спайка о привязанности, пытался отложить в памяти черты лица Хакона, чтобы перед смертью ему показали слайдшоу из самых тёплых, светлых и приятных воспоминаний, связанных с ним.  — Я так виноват перед тобой. Прости. Прости меня! — монотонно цедил Колдуэлл в предвкушении скорой кончины. Живот пробило резкой болью. Судя по лёгкому ветерку, гуляющему по внутренним органам и горячей вязкой жидкости, текущей по коже, ранение являлось сквозным. Стоило парню открыть глаза и узреть конечность заражённого, что глубоко уходила вглубь разорванной плоти, к горлу мгновенно подступил рвотный рефлекс. Глаза закрывались под тяжестью свинцовых век, сознание покидало измученное тело. Жертва полностью отдалась хищнику на съедение. Последними крупинками чувств ощущались нежные прикосновения. Парня определённо теребили за плечо. Взгляд полураскрытых глаз устремляется вверх. Над кроватью навис мужчина, чью тушку ещё недавно обсасывал летун.  — О, чёрт тебя дери, Эйден! Проснулся наконец. — Хакон облегчённо выдохнул, причём, как казалось, выдул из себя добрую часть кислорода. Дрожащие ладони жаждали коснуться щёк, огладить каждую неровность на лице напротив, прощупать отросшие смольные волосы на голове и подбородке.  — Эт…то был сон. Тебя у… Я думал… Я… Мы… — слова никак не собирались в кучу. Эйден давился собственными слезами, дрожа, как осиновый лист.  — Тише! Тише. Я здесь, малыш. Всё закончилось. — калеченные руки проходились по макушке и спине, ласкали, вселяли спокойствие. Вот он Хакон. Никуда не делся. Юный пилигрим вряд ли проспит до утра, но не менее приятно будет оказаться в тёплых объятиях родного человека, вслушиваясь в сладкое сопение, сторожить его крепкий сон, чтобы быть уверенным — эта ночь больше не принесёт сюрпризов.