Глупая хипстерша

Если её спросят, то скорее всего Макс не сможет внятно ответить, с чего всё началось. Точнее, она помнит, помнит всё, каждую деталь, каждую мелочь, но, если бы кто-то спросил её, она бы не смогла произнести ни звука. Чёрт, да она не может рассказать об этом даже Хлое. Она сжимает пальцы, сминая дорогую ткань, нервно и торопливо надавливает на мягкое тепло, притягивает его к себе. Горячее дыхание вперемешку с поцелуями посылает опасную дрожь по её позвоночнику. Да и как вы вообще себе это представляете? "Привет, Хлоя, извини, что не рассказывала, но я уже пару недель безумно трахаю Виктория грёбанную Чейз, и она сводит меня с ума, потому что продолжает называть меня хипстерским мусором каждую нашу встречу, но стоит нам остаться наедине, как воздух между нами кипит и всё заканчивается тем, что она ездит на мне, моих пальцах, моём лице, и я не знаю, что делать, потому что, хэй, мне бы хотелось нормальных отношений, наверное...?" Её затылок глухо ударяется о дверь, когда она откидывается назад, подставляя шею под укусы. Едва слышное причмокивание, тяжёлое дыхание и нетерпеливое ёрзание – это все звуки, которые их окружают, но Макс знает, что чем дальше, тем громче всё будет. Они никогда не были тихими: сколько раз им приходилось кусать себя и подруга подругу, чтобы хотя бы немного уменьшить шум. И, конечно, она знает, что их будет слышно, поэтому отталкивается от двери, настойчиво подталкивая их к дорогому белому дивану. Но, блин. Неужели это так плохо – то, что она хочет, чтобы каждый слышал, как хорошо Виктории, и знал, кто делает ей хорошо? Почему им нужно это скрывать? Почему Виктория не хочет сделать это официальным, ведь Макс ей очевидно нравится (или, по крайней мере, Макс на это надеется)? Она уверена, что помимо секса, – и совместных тусовок в её комнате или комнате Виктории, которые всё равно почти всегда оканчиваются сексом –, они могли бы замечательно проводить время вместе в академии или на свиданиях вне общежития (домашние свидания крутые, но она хочет сводить Викторию в свои любимые места типа "Двух Китов" или... "Двух Китов"... Да, она любит это кафе, ну и что? Оно действительно классное). Хотя она не уверена, что будет совсем честно скидывать всё это на Викторию, когда Макс сама не может смотреть на её совершенное лицо с этим совершенным стервозным макияжем и совершенном в своём высокомерии выражении, не вспоминая, как отчаянно она выглядела, когда до боли сжималась на ней. Все эти образы просто возникают в её голове: Виктория дразняще смотрит на нее из-под опущенных ресниц, Виктория игриво шлёпает её по плечу в ответ на укус, Виктория тихо хнычет, когда Макс целует её в чувствительную, нежную шею, Виктория прижимает её своим весом к кровати, Виктория оставляет горящие, кровавые и так заводящие её следы от ногтей на спине, Виктория нуждается, Виктория просит, Виктория приказывает, Виктория умоляет, Виктория, Виктория, Виктория, Виктория... О боже, она действительно сходит с ума. – Макс... Она отрывает свои губы от бархатной кожи, краем сознания отмечая, что оставила след, – восторженное удовольствие вопит в ней, она хочет оставить как можно больше отметин, чтобы показать, что блондинка её, чтобы гордо носить доказательства её удовольствия на своей спине –, и медленно, скользящими движениями опускается ниже, расстёгивает чужую блузу, прижимается во влажном поцелуе к проступающему сквозь кружево бюстгальтера маленькому, напряжённому соску, обводя его языком по ореолу. На неё будут дуться за испорченное бельё, но сейчас её это мало волнует. Давящая потребность ощутить солёность кожи на губах, прикоснуться, почувствовать отклик на её действия причиняет ей почти физический дискомфорт. Вожделенное желание рассыпается покалыванием на кончиках пальцев. Когда чужая кожа покрывается мурашками под её прикосновениями, Макс понимает, что за столько времени она настолько запомнила каждое чувственное место и выжгла в памяти каждый изгиб, что может довести её до края с закрытыми глазами. Но она хочет видеть. Она хочет проживать это заново каждый раз. Каждый раз она наслаждается её телом, каждый раз испытывает благоговение от прикосновений и каждый раз её сердце заходится в восторженном галопе, когда тихий стон достигает её ушей, когда мелкая дрожь сотрясает кожу под подушками пальцев, когда тонкие пальцы впутываются в её волосы, когда её имя льётся из искусанных уст словно мантра. И эта её сучья усмешка, Иисус Христос (да простит её Кейт за это). Виктория прошла мимо с её фирменным "Максин "Хипстер" Колфилд"? Сучья усмешка. Виктория ответила на уроке идеально, пока Макс невнятно мямлила? Сучья усмешка. Полностью морально опустила на глазах Макс кого-то, кто посмел бросить вызов пчелиной королеве Блэквелла? Совершенная сучья усмешка. Каждый раз, каждый грёбаный раз, когда она видит эту сучью усмешку на её лице она хочет целовать Викторию, пока голова не пойдёт кругом от нехватки кислорода. Она почти уверена, что это своеобразный флирт Виктории. Иначе почему она каждый раз смотрит прямо в глаза Колфилд с этой усмешкой? Почему она не прерывает контакт, пока не удостоверится, что всё лицо Макс затопил румянец, и лишь тогда и только тогда с радостным плеском в глазах отводит взгляд? И она хочет, чтобы каждый в этой чёртовой школе знал, кому предназначен этот особый взгляд и эта особая усмешка. Потому что Виктория Чейз главная стерва этого города. Все в этой школе знают, что главная львица опасна. Все в этой школе знают, что пчелиная королева может уничтожить любого. Все это знают, но Макс, блять, Колфилд не слепая, чёрт возьми. И все эти взгляды, которые скользят по изящной высокой фигуре, когда Виктория не видит, эти сальные, похотливые, не имеющие ничего общего с желанием узнать Викторию по-настоящему, взгляды заставляют яд зарождаться внутри. Они ни черта не знают. Они не знают, какая Виктория наедине с ней. Они не знают, что Виктория неуверенна в себе, в своём таланте, в своём теле. Они не знают, что Виктория злится на своих родителей за то, что те не уделяют ей внимания. Они не знают, что Виктория любит ласку. Они не знают, что Виктория сладкоежка и что она постоянно ворует печеньки из комнаты Макс. Они не знают Викторию, но думают, что у них есть право так смотреть на неё? Чёртовы ублюдки. Макс никогда не была из тех, кто затевает драки, но в такие момент она хочет стереть руки в кровь, но выжечь из этих лиц способность смотреть вообще куда-либо. – Макс… Она вновь облизывает сосок через ткань, оставляя мокрый след на белье, после чего приподнимает и отводит в сторону, освобождая нежную, аккуратную грудь с торчащими бледно-розовыми вершинками; аккуратно берёт её в руку, сжимает, слышит тихий всхлип, на который она отвечает удовлетворённым стоном, голова идёт кругом, а сердце разбухает от чувств. Нежная плоть перекатывается в её руках, когда она прислоняется к ней и вдыхает чарующий и такой родной аромат кожи с нотками лаванды. Шатенка зарывается между мягкими холмами, вычерчивает кончиком носа неясные фигуры и нежно прикусывает плоть: недостаточно, чтобы поставить засос, но достаточно, чтобы след от её зубов красовался на бледной коже гордой меткой. Хриплый стон и давление рук на затылок подталкивает её к большему, и вот она уже легонько кусает один сосок, – сразу же ласково зализывая, но её волосы всё равно успевают дёрнуть от неожиданности –, и пощипывает кончикам пальцев другой, мучительно оттягивая его и отпуская. Тёплое давление на её бедре отвлекает Макс от игр с грудью, она разводит руками горячие и дрожащие колени, спускается ниже, попутно оставляя такие же красноватые следы от зубов, как тот, что уже сияет выше на теле. Макс опускается на колени и задирает короткую юбку, оглаживая приятные изгибы вновь и вновь, пока ткань не открывает достаточно места. Тонкая полоса дорогого, но бессовестно испорченного кружева дразнит её, она готовится оттянуть вещь в сторону, чтобы наконец прижаться всей длиной языка к влажной и горячей... – Максин! Её хватают за щёки, сжимают их, несомненно придавая её лицу глупое выражение, и приподнимают вверх. Виктория. Виктория, прекрасная в своей вожделенной красе, с её торчащими, покрасневшими сосками, смазанным макияжем, тяжёлым и хриплым дыханием из приоткрытых губ и метками Макс на покрытой потом коже. Виктория смотрит на неё. Её зрачки почти полностью поглотили зелень радужки, но вместо всепоглощающей похоти там плещется беспокойство. – Что с тобой? Зачем Виктория остановила её? Макс смотрит на неё в недоумении. И молчит. Блондинка вздыхает и тянет её на себя, заставляя оседлать её колени. – Иногда ты такая глупая, – она так хрипит, что становится очевидно, как сильно она хотела Макс там, между её бёдер, но всё равно нежно улыбается. Шатенка хмурится ещё сильнее: – Я не понимаю… Зелёные глаза встречаются с голубыми. Виктория нервно сводит ноги, пытаясь унять зуд и сосредоточиться на разговоре. – Максин, ты молчишь, но слишком громко думаешь. Что с тобой не так? – Под конец её голос надрывается и звучит почти как стон. Румянец расползается по её щекам и ушам, медленно переползая на шею, когда она откашливается. – Я имею в виду, что тебя тревожит? В этот раз её голос звучит твёрдо, уверенно и даже слегка требовательно. Максин ничего не понимает. Она просто ждёт. Секунды кажутся вечностью, проходит одна, две, три, и спустя, кажется, бесконечность, голубые глаза расширяются от осознания: за всё время, проведённое вместе, не только Макс узнала многое о Виктории Чейз. Она тоже узнала многое о Максин Колфилд. И одна из этих вещей банальна и стара, как мир. Максин Колфилд никогда не затыкается, даже во время секса. Макс вспоминает каждую секунду наедине, вспоминает каждый её вопрос о самочувствии Виктории, каждую неожиданно уверенную дразнящую реплику, каждый комплимент, которые она чередует с поцелуями, лишь бы только Виктория перестала осуждать своё тело. И Макс понимает, что за всё это время не произнесла ни слова. Она тревожно опускает глаза, натыкаясь на искусанную грудь, краснеет и вновь отводит взгляд в попытке избежать вопроса, ответа на который Макс сама не знает. Она молчала? Она молчала. Но шатенка ничем не тревожится. Она всего лишь думала о том, почему им так необходимо скрывать свою связь. Вернее, её это немного волнует, может быть, но не настолько, чтобы поднимать этот вопрос сейчас. Колфилд хочет, чтобы Виктория была её девушкой, очень хочет, но вероятность потери и этих отношений, если она решится задать этот беспокоящий её вопрос, существует. Да, она мала, и Макс правда не верит, что Чейз порвёт с ней из-за этого, но само наличие этой вероятности… Почему Виктория не хочет, чтобы все знали, что они вместе? Нет, правда, почему? – Колфилд, – блондинка нетерпеливо зовёт её, вновь вырывая из пучины собственных мыслей. Макс поднимает глаза, облизывает губы и тянется к тонкой шее, игнорируя заинтересованный взгляд своей… Девушки? Подруги? Кто они вообще? Первое прикосновение вырывает из губ Виктории тихий вздох, но она снова зовёт шатенку: – Макс, перестань… Им же так хорошо вместе… Неужели, только Колфилд это чувствует? Она прикусывает мочку уха, наслаждаясь дрожью, ползущей по шее. Шатенка просто хочет, чтобы они могли быть вместе, чтобы она могла поговорить о них с Хлоей, это же обычное дело. Так почему? Её отталкивают за плечи. – Блять, Максин, если ты не прекратишь… – Ты будешь моей девушкой? – Я… Что? – Ты будешь моей девушкой? – Макс краснеет, но упрямо смотрит прямо в глаза напротив. Виктория ошарашенно осматривает её с приоткрытым ртом, прежде чем издать совершенно девичье хихиканье. Блондинка краснеет от собственного смеха, но не может остановиться. – Колфилд, глупый ты тормоз, я уже твоя девушка, – она всё ещё дрожит от сдерживаемого смеха, но говорит серьёзно. Шатенка тупо смотрит на неё пару мгновений, прежде чем выдать: – Я имею в виду… Официально? Со свиданиями и всем остальным? – О… Ты наконец-то хочешь раскрыть наши отношения? – Я хочу? Но я думала… В смысле, это же ты стесняешься меня… – Удивление скользит в её взгляде. – Разве не так…? – Что?! Я не стесняюсь тебя, – она хмурит свои аккуратные брови и раздражённо обхватывает себя за плечи. – Ты же Максин, блять, Колфилд, потрясающая фотографиня-хипстерша со своим дурацким полароидом, и тебя все почему-то обожают. И, естественно, ты не хочешь, чтобы тебя видели с главной сукой всего Блэквелла! Макс моргает: – Я не хочу? – Да, ты не хочешь! – Она раздражённо рычит, но до неё тут же доходит вся абсурдность ситуации, в которую они попали. Раздражение уходит из её тела, теперь Виктория неуверенно смотрит на Макс в ожидании чего-то. Чего? Колфилд не до конца понимает, что именно, но что-то внутри заставляет её дернуться в сторону блондинки, крепко обхватить её за плечи и тесно прижать к себе. Виктория напрягается на секунду, но потом вновь расслабляется и обмякает в руках, зарываясь в шею шатенки. – Мы такие глупые. – Ты глупая, – она бубнит, но уязвимость ушла из её голоса. – Хорошо, хорошо, – Макс смеётся, прижимая Викторию ещё теснее, хотя кажется, что ближе некуда. Они молчат и наслаждаются объятиями, прежде чем Колфилд разрывает тишину: – Виктория? – Та мычит в ответ. Ещё никогда она не приглашала свою девушку на свидание, как бы это тупо не звучало. Макс запинается, но собравшись с силами, решается. – Ты пойдёшь со мной на свидание? Она молчит, но Макс чувствует её улыбку на своей шее, что заставляет её продолжить. – В моё любимое место, – безмолвный вопрос Чейз повис в воздухе. – В «Два Кита». Она фыркает и отделяется от Макс, делает вид, что раздумывает над предложением, прежде чем хитро посмотреть на неё: – Всё зависит от того, как ты будешь себя вести, – Виктория дразняще проводит ногтями по покрытым веснушками плечам и слегка раздвигает свои сжатые бёдра. Шатенка мгновенно понимает намёк, вспоминая на каком моменте они решили провести разбор полётов, глупо улыбается, чем вызывает румянец на бледных щеках, и сползает с Чейз, вновь опускаясь на колени. Блондинка откидывается на диване и колко глядит на Колфилд, пытаясь скрыть красное лицо и уши, но когда понимает, что это бесполезно, то бубнит «глупая хипстерша» и широко и бесстыдно раздвигает бёдра. – Твоя глупая хипстерша, – довольно отвечает Макс, прежде чем отодвинуть бельё и провести языком, наслаждаясь вкусом и тихим постаныванием. Да, Хлоя определённо будет смеяться. Впрочем, сейчас это последнее, что её волнует.