Исключение первое:
Всем детям до дыр затирают факт о трех формах Шинсу, которыми пользуется глава семьи.
Но кому нахрен сдалась подробнейшая информация о каждом? Двух вполне себе достаточно. Туман, воссоздающий на краткий период личность и внешность мертвецов? Обойдутся.
Исключение второе:
Цена была вразумительной. На то, как часто он прибегал к этому Шинсу, никому не было никакого дела. И Эдван входил в число этих людей. Об этих людях см. п. 1, т.е. их нет.
Исключение третье:
Человек, которого он воскрешал, был настоящим. Каждый волен верить, во что хочет. Это уже не чисто его оправдание — это общепринятое исключение => теперь это и его исключение тоже.
И прочая бюрократическая лабуда. Эдван, несомненно, держал это в голове, но чтобы просто был законный устный документ как контраргумент против самого себя, когда он сомне… А впрочем, неважно. Важно совсем другое. Выходит, сплетается из голубого тумана единственный, чью смерть Эдван себе никогда не простит. Ви — иллюзия его Шинсу, галлюцинация, становящаяся реальной на жалкие пятнадцать минут, к которым он тянется день ото дня. Ви встал перед ним именно таким, каким Эдван его себе запомнил — с мягкой полуулыбкой, хвостом, перекинутым через плечо и блестящими добрыми глазами. Эдван опустил рукав, скрывая порезы, и быстро спрятал нож.Исключение четвёртое:
Можно расстраивать, разочаровывать и не заботиться вообще ни о ком, кроме Ви.
— Рад тебя видеть, — Ви поманил его рукой в сторону скамейки. — Будем, как всегда, сидеть? — Да. Когда Ви только-только появляется, весь лексикон Эдвана сходит на нет. Шинсу, которым он дышит, становится инородным — как можно включать дыхательную систему рядом с тем, кто ее уже не имеет? Это неправильно. И Эдвану остаётся только с трудом вытаскивать из себя звук за звуком, чтобы Ви не чувствовал себя говорящим со стенкой. Это проходит быстро, он уже привык. И все равно каждый раз как первый. Сегодняшний, как ни странно, не был исключением. Эдван, словно в трансе, прошёл, сел, дотронулся до Ви — будто настоящий. Нет, сейчас он настоящий. А всё остальное можно автоматически закинуть в исключения. Эдван аккуратно, точно перед ним фарфоровая кукла, прикасается к рукаву Ви. Неторопливо обхватывает пальцами, один за другим, его запястье. Ви не сопротивляется, он не имеет права сопротивляться, и продолжает отдавать себя Эдвану на растерзание. Запястье, предплечье, плечо, шея. Ви простым взглядом смотрел, как Эдван движется всё выше, щупает и не верит; как с каждой новой частью тела он становится всё наглее и навязчивее, пока не касается щеки. Эдван дрогнул и убрал руку. — Я… забыл, как выглядят твои глаза, — виновато пробормотал Эдван. — Какого они цвета… — Ничего страшного, — Ви обнял кисть его руки и прислонил обратно к своей щеке. — Главное, чтобы ты был счастлив. — Ви… как думаешь, это правильно? — Ты задаёшь мне тот же вопрос, что и в прошлые шесть тысяч сто восемьдесят девять встреч, — он по-доброму посмеялся в кулак. — Да, я знаю, но… у тебя есть семья. Жена, которая до последнего любила тебя, ребёнок, теперь живой. Разве тебя… тогдашнего тебя устроило бы то, что происходит?Исключение пятое:
Ви — его собственность. Его собственность должна его любить, и не так важно, что бы подумал настоящий Ви.
— Разве это имеет теперь значение? — Хах, ну да… Эдван поджал губы. Да, имеет. Первое время всегда так: преследует ощущение фальши. Тот, кто говорит с ним так же, как Ви, но им не является. Тот, кто выглядит, улыбается, моргает, двигается, жестикулирует, держит осанку, сидит…Исключение шестое:
На какие-то там мелочи можно забить.
— О чем ты хочешь поговорить? — Обо всем, — шепчет Эдван. Он сам не понимает, как его голова оказывается на коленях Ви. Опять. Из раза в раз Эдван не может сдержать порыва взять и упасть на его колени. Это нужно было искоренять. Это нужно пресекать. Эдван сильнее этого. Эдван должен быть сильнее этого. Но едва к его волосам дотрагивалась эта нежная рука, именно такая, какой он ее запомнил, едва его затылок ощущал острые коленки Ви и тепло, волнами пульсирующее от них, всё обращалось прахом.Исключение седьмое:
Это тепло настоящее. Ви настоящий. Это не эффект Шинсу.
Он не занимается самообманом.
— Я вижу иную грусть в твоих глазах, — сказал Ви. Его голос внезапно превратился в сладчайший мед, баритонистым мурлыканьем ласкающим уши Эдвану. — Ты кого-то вспоминал? — Было дело. Мне тут припомнилось, как мы с Юрин в молодости сбегали от вас, чтобы покурить. Эдван мысленно усмехнулся. Как же давно и глупо это было. Их юные, пылкие умы теперь стали усреднённым значением между «тупость какая-то», «ладно, это было забавно» и «да не, полная ерунда». — Ты никогда об этом мне не говорил. — Не было причины. Эдван тут же поморщился. Не слишком ли грубо это прозвучало? Рука Ви, мерно поглаживающая его, на секунду замерла, затем вновь продолжила, пальцами проходясь между самых корней волос. — Откуда вы их доставали? — На каком-то этаже встретили народ один. Они дали попробовать нам своё маленькое изобретение. Вам сигареты тогда не понравились, а Юрин втихую выкрала себе несколько дюжин. Ви откинул голову и рассмеялся во весь дух. Эдван озадаченно нахмурился, но приподниматься не стал: чувство сотрясающейся груди Ви успокаивало и дарило ощущение должного отдыха. Он в этом нуждался больше всех на свете. Ему нужен был Ви, неважно, в каком виде. — Вот уже не знал, чем вы на самом деле занимались, когда внезапно пропадали. А в обычное время всегда ссорились, как кошка с собакой, да так, что даже Шинхео Троймирая позавидовали бы, — отдышавшись, произнёс Ви и любовным взглядом посмотрел на Эдвана.Исключение восьмое:
…
Исключение зачеркнуто. Поверх написано другое:Ви его любит. (Зачеркнуть)
— А что вы считали? Ви отвёл глаза. — Ну… ты не обидишься? — Ох всемогущие экзисы! — Эдван хлопнул рукой по лицу, желая пробить назад возникшее осознание. — Так вы считали нас влюблённой парочкой? — Всё это в прошлом, — попытался сгладить углы Ви и смущенно опустил ресницы. — Знаю, тебе не хочется подобное слышать, и зря я поднял эту тему… — Но по Юрин всё было видно, да? — Эдван вздохнул. — Нет, всё в порядке. Это проблемы уже минувших лет. Мы с ней договорились замять тот случай. Правда, от раздора и ее вечного гнева это все равно не спасло. — «Тот случай»? Эдван болезненно сжал губы. Не то чтобы ему было так же неприятно это вспоминать, как и Юрин, — нет, дело в другом: Ви убрал руку, словно боясь тем самым ему навредить.Исключение девятое:
Ви не должен сомневаться в его безграничной любви ни на секунду.
Эдван быстро схватил ладонь Ви и прижал обратно к своим губам. Вдохнул. Прочувствовал. Разгоряченные подушечки пальцев прошлись по его щекам, потонули в них. Вот бы так по-настоящему случилось. — Я не хотел тебя обидеть, — Ви наклонился ближе к Эдвану и приложил свой лоб к его. Отдых. Спокойствие. Это оно. Это когда любимый человек (живой) готов отдать тебе всего себя (живого), отдать свои чувства (настоящие, никак не фальшивые), извиниться от всего сердца (бьющегося), хотя вины его в том нет (есть). Вот она — истинная любовь.(Нет)
— Ты знаешь, почему Юрин меня так невзлюбила? — одними губами прошептал Эдван. Ви ничего не сказал и никак не отреагировал. Но Эдвану в том не было нужды. Он прочел ответ в глазах, наклонившихся над ним, ставших центром его вселенной — смазанных, напрочь забытых и заменённых на нечто иное, чужое, но с незабываемым, горящим в них пламенем. А, нет, он забыл и это. — Юрин призналась мне, — Эдван вздрогнул. — Мы повздорили, и она в пылу ссоры выкрикнула, что любит меня. — Она ненавидит тебя из-за своей оплошности? — Нет, — он болезненно улыбнулся. — Она ненавидит меня из-за того, что узнала, кто мне нравится. Когда я понял, что ты мне не светишь, и осознал свою невзаимную любовь, мне захотелось бежать. Я делал всё, чтобы не думать о тебе, забываясь в сексе и алкоголе. Юрин не могла потерпеть, каким черствым я становлюсь, и решила поговорить. Разговор не клеился и быстро перешёл в скандал. В тот момент, как она мне призналась, мне вдруг так сильно захотелось как-нибудь обидеть ее, полностью оттолкнуть от себя, что я выложил ей всё про свои чувства к тебе, стараясь задеть Юрин как можно сильнее. Вышел перебор… Тонкие пальцы Ви чуть ощутимо проходились по волосам. Но чуть ощутимо с каждой минутой становилось всё более и более чувственным, сжимающим и словно бы молящим о чем-то. Якобы он хочет помочь. Эдван жаждал этого. Он тянулся к тому, что было забыто, что стало конечной точкой в подпитке эмоций. Прикосновений жён он не ощущал, всё казалось немыслимой и непрекращающейся фальшью. Их ногти с дорогим маникюром проходили сквозь Эдвана, теша его эго; проходили сквозь жажду заполучить все богатства Башни, которое со временем у него притупилось и заржавело, как отслуживший свой век нож. Ви… это было нечто совершенно другое. Любая ласка или даже случайное дуновение от него в сторону Эдвана вызывало сладостную дрожь во всем теле и приятную негу, волнуя самые глубокие струны души. Скольжение пальцев Ви по коже способно было поднять дух, поднимало с ног желание жить и наслаждаться жизнью. Ноготь случайно покорябал резинку и растрепал и без того распущенные волосы. Тихое извинение сорвалось с губ над головой. Эдван закрыл глаза. Даже мельчайшее неудобство было приятно, когда он знал, кто именно создал это неудобство. Ви не раз задевал комки в волосах и дергал их неосторожным движением, но это несовершенство доставляло Эдвану истинное блаженство. Но снова и снова чего-то не хватало. Исключений становилось так много, что они переставали иметь хоть какой-то вес для Эдвана. Что это, как оно называется? Привыкание? Адаптация? Банальное ошибочное восприятие их как за очередные правила?Куда пропало счастье?
— У меня есть всё, — голос Эдвана дрогнул и опустился на ноту ниже, слеза боязливо прокатилась по виску, оставляя мокрую дорожку. — У меня действительно есть всё, так чего же мне не хватает? Ответ: тебя. Эдван знал это. Но в голове так и царила сумятица. Ответ и суть не сходились, они как будто были двумя полярно противоположными понятиями. Двумя полюсами. Магнитные плюс и плюс, математические минус и минус, по законам не способные сложиться в плюс. И так можно продолжать до бесконечности. Для него это было просто непостижимо. То, что будет висеть грузом в мыслях до тех пор, пока проклятое бессмертие не сойдет. Или пока он полностью не потеряет рассудок, изжив самого себя. Так было всегда. И так было всегда с тем, когда лицо Ви становилось всё туманнее и всё более стремящимся быть похожим на расплывчатое и клочковатое облако. — Пора прощаться, — донеслось так, чтобы Эдван не успел сказать хоть слова против. — Нет! Эдван вскочил и бросился на шею Ви. Ощущения пропали. Прикосновения тоже. Всё превратилось в сплошную обманку. Нельзя. Шея исчезла. Глаза превратились в несвязную мазню. Нельзя. Ви пропадал в тумане. НЕЛЬЗЯ. Скоро исчезнут в омуте воспоминаний Эдвана последние доказательства искусственного существования Ви. Он умрет, и об этом никто не узнаёт, кроме самого Эдвана. — Постой, ещё не всё! — Прости, — Ви прошёлся испаряющейся ладонью по щеке Эдвана. Покрытые легкой, закручивающейся дымкой губы потянулись к его щеке, пытаясь коснуться. — Мне бы хотелось побыть с тобой побольше. Пускай он и фальшивка. Губы не коснулись, они прошли сквозь Эдвана. Рука беспомощно скользнула по груди Ви, теперь ставшей спинкой скамейки, которая просвечивала в каждой его точке. Образ Ви терял очертания, разваливаясь по частям, как маленькое облачко, оказавшееся слишком близко к земле. Вихрями покрылись его тёмные волосы, завитушками обзавелись уголки глазниц без глаз. Кукольная улыбка безмолвно застыла на губах. И это недавно касалось его? Вся подноготная марионетки Шинсу раскрылась. То, что поддерживало его, исчезло. Этого нельзя допускать. Опора из-под ног словно бы пропала. Туман рассеялся. Эдван достал нож. Ви был для него наркотиком. Короткими дозами вливавшуюся на его голову, пытающимся поцеловать его и раз за разом выдыхающимся быстрее, чем Ви успевал это сделать. Одно и то же. Он не мог этого принять. Он не мог принять лимитов. Не мог принять правила. Не мог принять исключения. Не мог принять жизнь. Не мог принять смерть. Да даже бессмертие. Всё выходило не таким. Эдван попал в ловушку своих нереализованных желаний. Хотелось больше. Хотелось сильнее. Адекватность? Взрослость? Пустой звук, когда перед ним был Ви. Да, Шинсу, в силу своих особенностей и ограничений, ничего не покажет. Эдван просто зря будет калечить себя. Все равно. Кто он для себя, чтобы осуждать самого себя? Вот именно — никто. Кровь брызнула. Шинсу молчало. Ночь опустилась на город, в парке было пусто. Кровь запачкала одежду. Никто не увидит его боли. Это не исключение. Это аксиома — он никому не нужен. По-настоящему никогда не был и не будет. Все чувства были ложью. Кровь стучала в висках. Кровь выливалась из вен. Резал вдоль. Он в полном и беспросветном одиночестве. Люди, которые следовали за ним, которые поклонялись ему как образцу силы, — ложь. Ложь везде. Это — мираж, дым, фикция. — Спасите… спасите… спасите… Он шептал это как на автомате роботизированным голосом. Все равно никто не спасёт. Кого он молит? Его должны услышать. Шинсу должно о нем знать. Хоть кто-нибудь спасет от бессмертия. Спасет от жизни. Эдван продолжал резать. Лезвие проходило по коже тонкими царапинами. Лишь через некоторое время они заполнялись красными кругами, затем, переполненные, разливались алыми ручейками, проходясь по решетке еще не разрезанных синих вен. Чем сильнее надавить, тем больше их начнёт появляться и тем быстрее будут они разливаться. Глупое и очевидное занятие, но так боль становилась явной, не фантомной, как бывает, когда его ранит кто-либо другой. Боль от причинения вреда самому себе не проходит и не заживает. Она ложится тяжёлым осадком на сердце и разрывает душу на куски при воспоминании. Почему, чтобы вызвать приятное воспоминание, нужно пройти через тяжёлое? Эдвану это было непонятно. Эти законы, правила, исключения — пропади оно всё пропадом. Ему нужен был Ви. Насрать на фальшивку. Насрать на то, в какой жар и холод бросает при виде распадающегося в прах любимого человека. Ви давал подпитку его существованию, напоминал, что он живой, а не кусок мяса среди богатств и мнимого обществом счастья. Счастье было одно, и оно было мёртво уже давно. — Отдай мне его! Отдай мне его обратно! Эдван кричал в никуда. Это было бессмысленно. Кому он кричал? Себе? Туману? Всему миру? Законам? Дрожащая правая рука до боли в костях сжала в новой отчаянной попытке ручку ножа. Ногти врезались в кожу ладоней. Кончик коснулся предплечья, холодно поблескивая в свете ненастоящей Луны. Копившаяся в глазах влага прыснула, подорвала уже расшатанные нервы. И почему именно сейчас? Утробный крик вырвался из глубин. Из тех, где копились слёзы, где годами выжидали затоптанные, но не сломленные обида и страхи. Негатив, который он привык откладывать внутри себя, выплеснулся наружу бурлящим потоком. И обрушиться всей своей страшной силой решил именно на самого Эдвана. Нож врезался глубоко в вены, разрывая их тонкие стенки и давая свободу торопившейся крови. Рана, глубже всех, что были прежде, вышла на свет. На сердце лёг новый шрам. Кровь.Страдания.
Попытки.
Смерть.
Истерика.Исключение.
Смех.
Вернись.
Кровь.
Эдван опустил глаза. Нет, не хотелось видеть всего этого. Он режет себя в неконтролируемом приступе. Он понимает это как-то отдаленно и в красочно-кислотных тонах, смотря на себя как через калейдоскоп. Брызги крови, лицо Ви, его улыбка, огромный порез, зияющий темно-красной, почти чёрной дырой в руке. Скоро она перейдёт на другие части тела. Ах, уже перешла. Этого не избежать. Тумана вокруг давно уж не было. Туман был только в его голове. Пьянящий, наркотический голубой, весь в обрывках воспоминаний о забытых глазах, туман застилал разум, отпечатался на внутренней стороне век парадоксально четким клеймом. Эдван смотрит на клеймо, смотрит на себя как сквозь призму пирамидальной формы. А на гранях плещется кровь — он в настоящем все еще режет, перешёл на руки, ноги, туловище. Так всегда. Всё залечится, он же бессмертен. Никто не сможет даже слова вставить поперёк или упрекнуть, что он не раз и не два пытается убить себя и каждый день покрывается вовсе не боевыми ранениями.Исключение десятое:
Шрамы на теле никогда не остаются. К сожалению, он не смог создать исключения для сердца.
Не смог придумать потому, что сам считал себя одним сплошным, ходячим шрамом.