***
— Белль! Ты снимаешь? Тара улыбается, хватается за свою большую шляпу и придерживает её, чтобы та не улетела от порывов морского ветра. Подол её нежного бледно-розового платья вздымается и волнуется в такт волнам. Она смеётся, ей весело и хорошо. Главная красавица школы и самая завидная невестка их городка — такие статусы носила Тара Мисфортун. Каждый второй человек мог часами всматриваться в ее нежные черты и пухлые губы, желать заплести длинные фиолетовые волосы в косу, вплетая туда большие цветы ромашек или лилий. А каждая вторая женщина горько вздыхала, мечтая увидеть её в белом платье рядом со своим сыном. Но сердце этого нежного цветка уже было отдано лишь одной единственной — Белль Голдхэнд, что была известна своим холодным характером и мужской непоколебимостью. Они познакомились когда-то давно, совсем случайно, в ресторане, когда на одном из неудачных свиданий Тары ей на голову вылили стакан со льдом. Та лишь осталась сидеть за столом, пока бывший ухажёр в гневе покидал ресторан, дрожащими плечами она постоянно дергала и пыталась перестать всхлипывать и рыдать, совсем не заметив, как на плечи вдруг лёг красный пиджак, что согревал и дарил чувство защиты. А потом Белль решила проводить её домой, на полпути она даже подхватила её на руки, ведь у девушки сломался каблук её розовой туфельки. И так у них всё закрутилось, завертелось и обеих девушек занесло в этот водоворот первой любви. И многие этот союз считали довольно удачным, грозная Белль Голдхэнд, что наследовала в свои руки огромный бизнес отца, и нежная Тара Мисфортун, что в наследство от матери получала казино. Их свадьба была запланирована на ночь двенадцатого августа, когда по всем телеканалам и газетам вещали о масштабном звездопаде, что будет насчитывать до ста шестидесяти звёзд. Им тогда только исполнилось по двадцать, они были молоды и счастливы, уже владели бизнесами своих родителей, развивая их не по дням, а по часам и мечтали о будущем. Пели песни по радио сидя в своей красной машине, пока сами ехали вдоль холма, вниз по которому открывался вид на море с закатом. Белль улыбалась, а Тара вновь пела, поправляя в зеркальце чёлку с окрашенной красной прядью, прямо как у её невестки. А потом она очнулась в больнице. Вся замотанная в бинты, с трубками и противными пищащими аппаратами. Не могла двигать всей своей правой половиной и лишь могла моргать единственным уцелевшим глазом. И ей приходилось долго-долго осознавать, что всё это был лишь сон, что нет и не будет никакой свадьбы, что теперь она прикована к кровати, вся измотанная в бинтах и с медленно гаснущим желанием жить. Ей приходилось днями лежать в полной тишине, под звук приборов и думать, думать, думать. А потом в палату пришла Белль и из глаз потекли слёзы, накатила истерика, большая, крупная и с желанием вырвать из себя все капельницы и детекторы, размотать тело и убежать, схватившись за чужую руку. Вот только у Белль была лишь одна рука, вторая свисала немного качающимся длинным рукавом больничной одежды. И тогда в глазах окончательно потух огонёк.***
Палец осторожно проводит по снимкам и вновь начинает подрагивать. У женщины вновь слёзы и они все капают на прямоугольники, на которых она ещё молода и не изуродованная. На фотографии, где она ещё невестка и не подозревает, что останется ей навсегда. За Белль она так и не вышла, отменила свадьбу и спустя пару месяцев поняла, что чувства пропали, что больше ей не хочется связывать жизнь со всем этим, не хочется больше чувствовать чужие губы на своих, ощущать руки на талии, и видеть чужой мягкий, но такой тяжёлый взгляд. Лишь для вида они носили кольца, в то время как в доме спали в разных комнатах. Альбом вдруг захлопывается и женщина вновь подрывается, подскакивая к зеркалу. Там она смотрит на свою искажённую половину, что почти не могла шевелится, на давно зажившие шрамы и после операции, и после аварии, осторожно трогает их, словно в неверии, и ведёт пальцами дальше, уже перетекая на шею, а там, под рубашкой, она знает, что они ветвями растекаются по груди, цепляют плечо, одну лопатку и заканчиваются на сгибе локтя. В голове остаётся шум и слова матери, что она навсегда невестка, но никогда жена, ведь такую уродку — больше не захочет ни один мужчина. Рука вдруг замахивается, челюсть стискивается, пока в горле застрял крик и оскорбление. — Тара, — она вздрагивает, резко отступает от зеркала, в неверии прижав руки к груди, разворачивается, загнано дыша и пытаясь понять, кто перед ней. Но руки лишь хватаются за лицо, прячут его, а из горла выливается истошный вопль «Не смотри!». — Тара, посмотри на меня. — Не смотри! Не смотри! Убирайся! — Она вопит, начинает вдруг дрожать и пытаться отойти на ватных ногах. У неё паника, у неё страх, у неё перед лицом предстал разбитый взгляд бывшей невестки и свои уродские шрамы. Она вскрикивает, когда упирается в комод. По всей комнате проносится всхлип и звук разбившегося стекла. — Эдгар… Она наконец концентрируется, забывает про своё лицо и смотрит на стекло, под которым виднеется фотография. Она её помнит: это фотография, что они сделали на день рождения Эда. Ему тогда исполнилось четырнадцать. Там они счастливы, там он задувает свечки, Белль смеётся стоя рядом, а Тара, такая счастливая и яркая, хлопает, стоя рядом со своей семьёй. И сразу же вспоминается, когда Эдгару было три года, когда он тянулся к ее лицу, посмеиваясь гладя по щеке. — Тара… Она вновь начинает дрожать, поднимая испуганный взгляд на женщину перед ней. Новые слёзы начинают течь водопадом по ее лицу. Руками она закрывает рот. — Всё хорошо, — Белль подходит медленно. Пытается не наступить на осколки, а потом берет чужие руки за кисти. Она боится даже вздохнуть, боится сейчас спугнуть. Тара смотрит на неё, сожалеюще, так печально. — Я с тобой. Всё в порядке. — Прости меня… И она падает в чужое объятия, хватаясь за Белль, как за спасательный круг. Она рыдает ещё долго, в чужое плечо, в чужие ладони, а потом засыпает от усталости. Голдхэнд не хочет уходить, она лишь печально улыбается, поглаживая свою бывшую любовь по плечу. Красный бархатный альбом убирается в нижний ящик комода, а фотография остаётся закреплена магнитиком на холодильнике.