В тридцать жизнь только начинается

      О да, да, да и ещё раз да!       Что может быть отвязнее чем вечеринка в честь окончания долгих, приятно мучительных съёмок? Верно, ничего!       Ан-нет, ложь и провокация. То, что происходит после этой вечеринки — намного интереснее и забавнее. Когда все уже напиваются шампанским, ликёром; когда все уже станцевали у шеста, дразняще опуская рукава одежды с плеч; когда каждый поспал на плече друг друга. Все эмоции просто выбросились в один поток в одном помещении, чтобы наконец-то ощутить некоторую свободу. Тела настолько привыкли к теплу и энергии внутри, что выйдя на улицу — в глазах рябит, а тело непослушно тянется обратно. Требует танцевать и веселиться дальше! Забыть все неудачные дубли, — хотя, именно их и стоит запомнить, ведь удачные всё равно попадут на экран. Вспомнить все прошедшие дни перед камерой, на зелёном фоне, с микрофонами над головами и линзами в глазах. А свежий воздух слегка отрезвляет и совсем капельку снижает повышающийся каждую секунду адреналин. Контраст, который хочется и избежать, и ощутить.       Так или иначе время идёт, стрелки часов делают новый оборот и застывают на двух часах ночи. Стоило бы идти спать прямо сейчас. По крайней мере так подумал Герман, когда увидел развалившегося на столе друга. Тот подпирал голову согнутой в локте рукой и рассказывал как всегда весёлые и интересные анекдоты, заставляя публику вокруг смеяться звонко и искренне. Время от времени голова Йонаса клювала в сторону поверхности стола, но он героически удерживал её почти у самой конечной точки и вздёргивал обратно, выпивая уже не стакан алкоголя, а обычной минералки, которая не особо смягчала положение организма.       — Ну-ка, дорогуша, пора возвращаться в отель, — Герман был не менее пьян, не менее уставший, и не менее не хотел уходить с этого места, но обстоятельства вынуждали. Конечно он мог уйти один! Однако разве это настоящая дружба, если бросаешь товарища одного наедине с алкоголем?       — Не будь занудой! — Йонас рассмеялся, но поднялся, упираясь сразу же на чужое плечо. — Я, между прочим, старый человек, дай оторваться!       — В тридцать лет жизнь только начинается! — смех Томмерааса потонул в новой волне музыки, и после этого он подхватил друга под локоть и двинулся в сторону выхода.       Отель был недалеко, к счастью, иначе бы они вряд ли дошли до номеров. Да, вызывать такси не проблема, но какова вероятность, что они не уснули бы в машине? И не факт, что их бы могли потом разбудить! Знаете ли, когда соединяется сон «маленького» и «старика», получается что-то вроде крепкого, как тройное эспрессо, сна. Это они уже знают, проходили на вечеринках после первого и второго сезона. Повторять ошибок не хотелось, поэтому они дружно двинулись по тротуару в сторону светящейся вывески гостиницы, наслаждаясь ночным образом жизни Копенгагена.       — Ты можешь только себе представить… Последний сезон… — голос Йонаса звучал чуть лучше, трезвее и адекватнее. Видимо, свежий воздух посодействовал в улучшении состояния.       — Да уж, три года прошли как-то незаметно. Вроде только вчера ты верещал как четырнадцатилетняя фанатка, когда увидел меня на съёмочной площадке, — Герман хитро улыбнулся, сощурился и слегка подтолкнул в бок.       — Скажи, кто не будет так верещать при виде тебя? — скопировав улыбку, Гравли оглянулся по сторонам и в следующую секунду навалился на рядом идущее тело, несильно прижимая к стене.       Никого вокруг. Только свет фонарных столбов. Только звуки самолёта на небе. Только какая-то отдалённая музыка. И только один поцелуй.       — Только посмей после премьеры перестать мне писать, — Гравли снизил свой голос. Теперь он казался более серьёзным и взрослым, что бывало весьма редко. Его пальцы стиснули плечи, а глаза посмотрели прямо. У них нет ощутимой разницы в росте — и это всегда было удобно для них обоих.       — Такого ты обо мне мнения? — в ответ Герман вновь улыбнулся. Улыбнулся так, как умеет: очаровательно, мило, сводя с ума. — В конце концов, ты знаешь где я живу.       — Вот именно, — он кивнул, подтверждая сказанные слова. — Поэтому будь добр, не разочаруй меня.       Только они могли говорить серьёзные вещи, улыбаясь и шутя. Только они могли придавать нотки сарказма, иронии к фразам, которые относились к их отношениям. И только они понимали, что всё, что может быть так сказано, — не шутки и далеко не то, что можно пропустить мимо ушей. Им не нужно было знание других, не нужно было одобрение. Они делились друг с другом всем, что имели, и были счастливы. Разве этого не достаточно для жизни? Да, они скрывались. Да, никто не знал о них. Но они существовали в своём маленьком мирке и всё было замечательно. Они были пьяны не только в этот вечер. Они были пьяны друг другом уже на протяжении долгого-долгого времени.       Оставшийся путь до входа они прошли касаясь ладоней большими пальцами и останавливаясь, чтобы прикоснуться друг к другу как можно больше. Внутри они держут дистанцию, чтобы консьержи и администратор не заметили ничего подозрительного. И стоит дверям лифта закрыться…       — Ты не помнишь, когда у нас был первый раз? — внезапный вопрос от Йонаса заставляет Германа встрепенуться и задуматься. Он как всегда хмурит свои брови. — Согласен, сложный вопрос, — Гравли проводит пальцами по волосам, слегка зачёсывая их назад, а после снова озорно щурится. — А где?       — В моей гримёрке во время первого сезона, — незамедлительный ответ.       — Вот и время определилось! Итак, гримёрка, туалет, спальня, кухня, машина…       — Зачем ты перечисляешь все места? Я теперь ощущаю себя извращенцем, — Томмераас жмурится, смеётся.       — Лифт.       Второй поцелуй за час получается уже более резким и настырным. Скорее, он отвлекает внимание, пока Йонас придавливает к металлической стене Германа и жмёт на кнопку «стоп», прямо за два этажа до их номеров. У Германа и ступора не случается — он привык к таким выходкам, — потому и отвечает сразу же, прихватывая свои чужие губы. Пространство вокруг сначала качается, затем замирает, остановилось, будто время тоже застыло. Они смотрят друг в друга глаза, облизывая свои губы, и целуются вновь. Непонятно, кто ведёт в этой игре, но никто из них и не борется за лидерство… Пока рука Томмерааса вдруг не ложится на плечо чужое. Молчание, которое длится несколько секунд, а после короткий и наглый смешок.       — Лифт, значит… Знаешь, обычно в лифте сосут, — Герман улыбается широко.       — Заставляешь мои колени сгибаться прямо сейчас? Я же старый и немощный! — ах, артист!       — Я же говорю, в тридцать жизнь только начинается!       Йонас не сопротивляется и через секунду на уровне его лица мелькает ширинка, которая расстёгивается после ремня. Смотреть на него сверху вниз — особое удовольствие, которым Герман наслаждался всегда, как только выпадал шанс. Пальцы зарываются в чужие волосы, стоит губам коснуться напряжённого члена, сжимают, когда они обхватывает его плотно и скользят медленно и плавно. Взгляд голубых глаз то опускается то поднимается, чтобы отложить в голове довольный вид, закусанный уголок нижней губы и жмурящиеся глаза. Смотрит, чтобы запечатлеть как судорожно вздрагивает тело в новом глубоком вдохе, когда головка члена скользит по нёбу и мягко заглатывается в начало горла. «Как же он чертовски хорош, » — думают одновременно без возможности сказать это вслух от нахлынувшего возбуждения.       Ну, в случае Йонаса, и из-за члена во рту. Но это детали.       Мягкое погружение горячей плоти во влажный рот — мягкое погружение пальцев в уже спутанные волосы.       Тянущийся глухой стон — тянущаяся нить слюны от кончика члена до нижней тонкой губы. И юркий язык, который ловко поддевает её, чтобы забрать обратно.       Тела сводит непреодолимым желанием, непреодолимой страстью, из-за которых они оба дрожат.       — Интересно… Почему ты так уверен, что я готов к внезапному сексу в лифте? — Герман проводит ребром ладони по щеке Йонаса, пытается дышать ровно.       — Потому что я тебя знаю, мелкий.       — Я же просил не называть меня так, — в тоне лёгкая обида.       — А иначе?       Никто и никогда (наверное) не узнает о том, каким может быть Йонас. Никто и никогда не узнает о том, что Лауритц — воплощение его тайных желаний и тем, кем бы он хотел быть в случае чего. Никто, кроме Германа, который сейчас прижимает его щекой к поверхности лифта и трахает пальцами именно так, как хочет сам Гравли. Не важно, кто из них сверху. Важно, что старший — есть старший. Как бы банально это не звучало. Знал ли Томмераас о том, что каждое его действие — не совсем ТОЛЬКО его решение? Вряд-ли, конечно, но так даже интереснее. Так даже горячее, когда он, уверенный в себе, кусает за кончик уха любовника, раз за разом, чаще и чаще проникая внутрь своими длинными пальцами, чтобы доставить максимально удовольствия. Так даже безумнее от осознания, что человек, который младше его, может так смело и спокойно нагнуть в любой только момент и в любом только помещении — дай лишь повод. Власть, которую Йонас хотел на себе ощущать, от которой он прогибается и жарко целует в губы. Влажно, мокро, ненасытно.       Пока пальцы не сменяются членом.       Готов ли Герман к внезапному сексу в лифте? Блять, он всегда готов, потому что знает Йонаса не первый день. В кармане презервативы и лубрикант — боже, это звучит так глупо, так смешно, но разве можно иначе, когда почти каждый их совместный вечер может кончаться или же продолжаться совращением друг друга в любой (не)подходящий момент? Нельзя! Определённо нельзя!       Как и нельзя останавливать лифт без видимой на то причины, чтобы только придаться плотским утехам, перехватывать стоны друг друга в поцелуях диких и смазанных, чтобы ощутить каждый шлепок бёдер друг об друга и насладиться каждым движением внутри, снаружи. Жар, который не контролирует их, а они его: распаляют, расширяют, делают горячее каждым своим единственным взглядом. И дело даже не в наличии одежды, которая совершенно тут не к месту, но раздеваться — это уже потом, это уже в номере, потому что сейчас — не последний раз за ночь. Они оба это знают, они оба это чувствуют, даже когда члены пульсируют в такт вискам от наступающей волны нового, невероятного, ошеломительного оргазма.       Ноги косят, руки скользят. Йонас едва держится на месте, упирается лбом в стену и мутным взглядом смотрит на циферблат этажей. Пытается понять, почему пиксели такие красные, почему они мигают и как же работает сам механизм лифта? Но мысли не собираются в кучу из-за непрекрающихся поцелуев за ухом, по шее, под отодвинутым воротником рубашки. Из-за рук, которые продолжают сжимать бёдра, ягодицы, между которыми притирается ствол.       — Жизнь только начинается, — довольно хрипит Гравли, улыбается.       — И продолжается, мой дорогой, — в тон ему отвечает Герман и толкается снова, накрывая своими ладонями чужие.       «Внутри они держут дистанцию, чтобы консьержи и администратор не заметили ничего подозрительного». Только про охранника, сидящего в помещении с записями камер наблюдений, они позабыли…