Пока смерть не соединит нас.

ВИЛЬГЕЛЬМ. Новое утро, новое начало. Обычные ритуалы: встаю, одеваюсь, прихожу на завтрак в семейную гостиную. Доброе утро мама, доброе утро папа. Занимаю свое место. Пару минут обмениваемся стандартными фразами, после которых мать как обычно меняет тему. — Вильгельм, вчерашняя встреча с благотворительными организациями… Выключаю звук и просто смотрю на ее говорящий рот, пока она изливает на меня потоки информации о том, как нам благодарны, рады и кто особенно был в восторге. Киваю головой, вешаю заинтересованную улыбку. Прекрасно, мама, замечательно! А уж, как я рад! Замечаю, что разговор опять уходит в другую сторону и мозг выхватывает фразы: … и она замечательная девушка из очень благородной семьи…и если бы вы могли… — Мама, я могу спокойно поесть? Я просил тебя много раз не поднимать эту тему, потому, что ответ нет. — Вильгельм, но ты же знаешь условия, которые нам поставили, время идет, а мы так и ни на шаг не приблизились к твоей коронации. Тебе так безразлична судьба шведской короны? Да, я знаю условия. Чтобы занять престол мне нужна королева. И моя мама преуспевает в этом вопросе лучше меня, каждый раз подыскивая мне достойную пару. Но здесь я много лет держу оборону. Сопротивляюсь всеми руками и ногами. Пока я в здравой памяти ни о какой женитьбе не может идти речи, разве что матери придется ввести меня в гипноз. И мне не безразлична судьба короны. Я просто не могу. — Дорогой, твое сопротивление совершенно не уместно, так тебя могут никогда не короновать. — Вот и отлично. Пусть королем станет кто-то другой, более достойный, чем я. — Кто другой, Вилле? — Ну не знаю, позовите Августа, например, и он сразу прибежит, виляя хвостом. Он спит и видит себя в короне. — Вильгельм, что за тон ты позволяешь себе с матерью, — это уже подает голос отец. — Эрик бы никогда не позволил бы себе такого. Я не выдерживаю. — Боже, Эрика нет уже семь лет, но эту фразу я слышу ежедневно. — Потому, что тебе судьбой выпало занять его место. — Всего лишь занять место, но не стать им, мама. — Веди себя достойно, как подобает принцу. И позволь нам пригласить на ужин ту, про которую я сейчас говорила. Вильгельм, ты слишком замкнут. Мне больно, от того, что у тебя совсем нет личной жизни. Да что ты знаешь о боли, мама! Внутри меня все девять кругов ада. Я уже давно умер, с тех пор, как послушал тебя, соврал, сел в машину, уехал из школы и больше никогда не вернулся. И теперь каждый день здесь я отбываю наказание за это. Только я. — Мама, послушай, я люблю вас. И при любых других обстоятельствах я бы с радостью принял ваши условия. Но не могу и не хочу втянуть в эту ложь еще одного невинного человека. У меня ничего нет, оставь за мной хотя бы право быть собой. Пусть мне придется провести остаток жизни в одиночестве. Но это будет честно. Это мой выбор. — Вильгельм, к сожалению, у тебя нет выбора. Ты обязан вступить в законный брак. Мы и так ждали слишком долго, идя у тебя на поводу, пока ты переживаешь свою блажь. — Ладно, пускай это блаж. Называй как хочешь. Но я не хочу сделать несчастным человеком по твоей прихоти. Тебе недостаточно меня? Я всю жизнь делал так, как ты велела и в итоге лишился всего. — Сын, у тебя особое положение. У шведского короля есть и будет все. — Да мне не нужно все! Мне бы хватило простых мелочей, которые есть у каждого нормального человека. Просыпаться каждое утро в постели с любимым, держать его за руку, пить кофе на кухне. Радоваться новому дню вместе. Это не купить за деньги и на это не наденешь корону. Вместо этого каждое утро начинается с переговоров о моей обязательной женитьбе. И исход их очевиден. Нет. — Ты сам не даешь себе шансов попробовать. — Никаких шансов. Абсолютно. Ни себе, никому. В мою жизнь вход запрещен. Когда же мы прекратим подобные разговоры. За это время уже давно было бы пора понять, что все мои двери закрыты и запечатаны паролями, кодами и тайными шифрами и ключ от них есть только у одного человека, которого я так ни разу за семь лет и не видел, которого предал и которого все еще люблю. И каждый прожитый мой день я еще больше отдаляюсь от него. Иду в противоположном направлении, без смысла и цели. И мои родители уверены, что я столько лет храню эту любовь и никого не подпускаю к себе, потому что это блажь и каприз. Пусть, им все равно не заглянуть внутрь меня, где, как огнем на сердце выжжено, Симон Эриксон. Вот кому я принадлежу. Навсегда. — Вильгельм, ты нас очень огорчаешь и расстраиваешь, но мы будем искать выход из сложившейся ситуации, — деловым, но слегка разочарованным тоном королева поставила точку в разговоре. — Конечно, мама, я уверен ты его найдешь. Встаю из-за стола, наклоняюсь и целую ее в щеку. Киваю отцу. — Спасибо за завтрак, было очень вкусно. Хорошего вам дня. Выдыхаю уже у себя в комнате. Еще одно сражение выиграно, но как только они передохнут, то снова ринуться в бой. Пусть, им не пробить мою броню. Итак, что у меня на сегодня? Какой сейчас день, месяц, год? Не важно. Я уже давно живу на автопилоте, плыву по течению изо дня в день, заполняю их работой, чтобы не сойти с ума, скучая по тем людям, которых нет в моей жизни. Выворачиваю себя наизнанку. Как супермен надеваю костюм спасителя мира и улыбающуюся маску. Этот сценарий жизни я изучил досконально. Я востребован, меня ждут, жмут руки, заглядывают в глаза. Я иду, я еду, я сижу, я вызываю восторг у всех. Потому, что я прекрасен в своей роли. Аплодируйте мне, восхищайтесь, кричите «браво». Завтра я сыграю для вас снова. День сменяется вечером, вечер ночью. Я остаюсь один в пространстве четырех стен. Снимаю костюм и маску, выворачиваюсь на свою лицевую сторону, покрытую ранами и лежу, медленно истекая черной холодной кровью, которая никогда больше не станет алой и горячей. Мне уже даже не больно, просто уже нечему болеть. Подтягиваю к себе, как спасательный круг, ноутбук. Включаю. Много лет по ночам я пишу тебе письма, рассказываю не высказанное, признаюсь и открываю свое сердце. Каждой черной буквой кричу тебе, как отчаянно продолжаю любить тебя, погрязая все глубже во лжи и бессмысленности. Где ты, Симон? Я ЗДЕСЬ БЕЗ ТЕБЯ НЕ МОГУ! «Все, что у меня от тебя осталось лишь крохи воспоминаний, которые со временем потеряют объем, истончатся и станут совсем призрачными. Как пустой экран в кинотеатре, на котором нет изображения. Вот какой станет моя жизнь. Но пока я еще живо помню и храню в памяти твой образ, как самую большую драгоценность. Бережно касаюсь его, оберегая от пыли и грязи проходящих лет. Вдыхает ли Творец жизнь во столь же совершенное, особое? Я думаю не часто. Твой исток в мифах, в начале начал возникновения форм и рождения богов. Ты — спав всех стихий. Нежное божество, вышедшее из морской пены, в тот миг, когда солнце опаляет золотом твою кожу. Мы встречались с тобой всегда. В прошлой жизни, в параллельной вселенной, во сне. Твое имя из пяти букв, всегда во мне и когда я слышу их сочетание, мгновенно переношусь воспоминаниями к тому, кто его носит, пробивая скоростью мысли пространство и время. Это имя ласкает мне язык и ухо, как перышко кожу. Когда-нибудь я сплету его в причудливую вязь и решусь сделать татуировку слева на груди, под сердцем. Может годы, прожитые в разлуке, заставляют меня идеализировать, но от этого каждая твоя черта не становится для меня менее ценной. Бархатные глаза — сосредоточие всего мира, губы, не получившие и сотой доли поцелуев, которые я мог бы им отдать, длинные тонкие пальцы, несмело касающиеся черно-белых клавиш и нежно скользящие по моему запястью. Ты прекрасен во всех своих проявлениях: когда просто двигаешься, поешь, занимаешься со мной любовью. Как я мог отказаться от тебя? Как невидимые нейроны могли послать команды моему мозгу повернуться языку в слово «нет», когда все во мне кричало «да»? Я хотел сделать все правильно, но разбил вдребезги. Я обещал, но не сдержал слова, был полон решимости, но отступился. Кого я сделал счастливым путем катастрофы? Я просто убил тебя, а сам еще живу, истекая кровью и не вижу мучениям конца. Ты готов был быть со мной и в горе, и в радости, но первое же испытание сломило меня и унесло в грязном потоке по течению. Я прошел его с отрицательным результатом. Не достойным. Не поправимым. И сейчас я не прошу снова доверять мне, это было бы слишком много, а только простить, чтоб я мог получить хоть немного покоя. Прости, меня, Симон. » СИМОН. Просыпаюсь каждое утро за несколько минут до будильника. Всегда с упорством выставляю на нем время и никогда не отключаю, хотя много лет так ни разу и не проснулся по его сигналу. Не знаю сплю ли я вообще толком, скорее это блуждание сознания на тонкой границе сна и яви, такое пустое, что не приносит облегчения, ощущения отдыха. Встаю, плетусь в ванну, бреюсь, рассматривая себя в зеркало. Да уж! Осунувшееся лицо, синяки под глазами, потухший взгляд. Маска абсолютно уставшего человека. Да, собственно, плевать, кому какое дело, я просто есть и все, большего от меня и не требуется. Холодный душ, сигарета, чашка кофе и пол апельсина — вот мое реактивное топливо на каждый день. Пока варю кофе на кухне, наблюдаю, как на пороге потягиваясь появляется Принц. Мы с ним живем вдвоем. Принц — мой кот. Когда-то Сара силой навязала мне котенка, чтобы я не загнулся от одиночества, и сейчас я очень люблю это рыжее чудовище. — Привет, — глажу его гладкую шерстку на голове и кот выгибает спинку и урчит у меня под ладонью. — Пришел завтракать? Ну давай посмотрим, что тут у нас есть. Заглядываю в холодильник. Не густо. Я покупаю минимум продуктов, в основном только то, что можно приготовить просто и быстро. Чтобы утолить физическую потребность в еде мне много не надо. Достаю последний пакетик кошачьего корма, кладу половину в мисочку Принца. Смотрю, как он с аппетитом ест, пока я курю у окна. Отмечаю про себя, что вечером все же надо будет зайти в магазин за продуктами. Вызываю такси. Сегодня не хочу спускаться в подземку. Я уже много лет живу в Стокгольме, но так и не обзавелся своей машиной, у меня даже нет прав. Зачем? Не вижу смысла, я никуда не езжу, а добраться до работы можно и на общественном транспорте. Моя прямолинейная сестра называет меня психом, за то, что позволил себе добровольно уйти в затвор, отгородился от всех. С тех пор. Как черная машина увезла Вильгельма навсегда. Время лечит. Возможно. Но не меня. Закрываю дверь. Спускаюсь вниз. Такси уже ждет. Называю адрес. Движение медленное. Утренние пробки никто не отменял. Наверно я немного опоздаю, но это вряд ли кто-то заметит. На работе я слыву слегка сумасшедшим и меня по умолчанию не трогают. Пока расплачиваюсь с водителем, замечаю на парковке выходящего из своей машины Свена. С ним мы познакомились еще в консерватории, а потом вместе попали в национальный хор, где собственно и числимся по сей день солистами. Ну это я, наверно, просто числюсь потому, что веду себя тихо и никак не проявляю себя, в отличии от Свена, который из кожи вон лезет, особенно, когда речь заходит о гастролях, ходит, уговаривает, льстит, кому надо, пашет на репетициях, за что включается в основной состав и едет. А я остаюсь на берегу. — Привет, Симон. Тоже сегодня опаздываешь? — приветствует меня Свен, на ходу заглатывая кофе из бумажного стаканчика. — Привет. Наверно, опаздываю. Заходим в здание, где располагается репетиционная база нашего хора, поднимаемся на лифте в зал. Тут уже давно царит суматоха. Какофония звуков настраивающегося оркестра. Гобой тянет звук «ля» первой октавы. Туда-сюда снуют певцы, занимая свои места. Достаю свою папку с нотами. Все постепенно успокаивается и наш руководитель, имени которого я так и не запомнил, потому, что меняются они часто, объясняет нам наши сегодняшние задачи. Слушаю, пою, обедаю, пою. Спасибо, все свободны. Меня одобрительно хлопают по плечу, хвалят. За что? Уже много лет я не пою от самого сердца. Мертвое не может петь. То, что я делаю это чистой воды пустой профессионализм, просто хорошие технические навыки. И все. У выхода меня перехватывает Свен. — Симон, подожди. Давай сегодня вечером сходим куда-нибудь. В Кинг Конге будет пенная вечеринка, пойдем, потанцуем, отдохнем. Свен тоже гей. И он знает мою историю. Еще со времен консерватории он не оставляет попыток уложить меня в постель. Но тактично, не позволяя себе ничего лишнего. Каждый раз, получив отказ на что-то надеется. — Ты знаешь, Свен, я никуда не хожу, тем более по гей клубам, но за приглашение спасибо. — Симон, я ни на что не намекаю, просто тебе нужно отвлечься, сколько можно загонять себя в угол? Как объяснить Свену, что я давно впал в кому и смотрю на окружающее сквозь толстую пелену? Мой мир черно-белое кино, без звуков и красок. Я безумно благодарен всем, кто пытается выдернуть меня оттуда. Маме, сестре, Свену. Но я не могу. — Свен, нет. — Ладно. Тогда может в следующий раз. Возвращаюсь домой с продуктами. Ем сам, кормлю Принца. Мы устраиваемся с ним на кровати. Глажу его, он уютно урчит и щурит глаза. Вот так лучше. Без танцев, музыки и пены. У меня нет телевизора и интернетом я пользуюсь в редких случаях. Чтобы не сойти с ума, узнав что-нибудь о нынешней жизни Вильгельма. Намеренно отрезаю себя от мира. Мне не нужны новые впечатления. Я в них не нуждаюсь. У меня есть воспоминания, с которыми живу каждую секунду, забыть из них хоть малую часть, значит потерять что-то ценное. То, что только для меня. Мое. Понимаю, что я с усердием мазохиста мучаю себя ими, но не хочу по-другому. Ты моя фантомная боль и каждая точка на моем теле, который ты когда-либо касался, ноет, призывая своего хозяина обратно. Внешне я абсолютно спокоен, но внутри, разъедающая душу животная тоска. Бурлит, закипает, поглощает все больше и больше. Особенно, когда день сменяется темнотой ночи. Открывая ноутбук. Начинаю или продолжаю письмо к тебе. Говорю с тобой через них, устанавливаю невидимую связь. Никогда не отправлю. Не знаю твоей почты. Но упорно складываю буквы в слова, тянусь к тебе черными строками предложений. Знаю, что тебе так же плохо. Ни откуда. Просто знаю. Моя душа уже умерла, и если я потеряю последние тонкие нити, соединяющие меня с тобой через письма, то и мое сердце перестанет биться. Ночь. Темнота. Яркий прямоугольник экрана. Между нами. Опускаю пальцы на квадратные клавиши. СЛУШАЙ МЕНЯ, ПРИНЦ. «Когда я увидел тебя первый раз со своего места в школьном хоре, я сразу понял, что это ты. Тот, кого я потерял много жизней назад, и уже отчаялся, когда-либо найти. Я узнал тебя по глазам, из которых буквально сочилась грусть, даже когда ты улыбался, пытаясь заполнить себя фальшивым весельем. Потому, что ты тоже давно искал меня. Здесь наши отношения неизбежно ожидал крах, слишком тяжела и сложна была твоя жизнь. Но я обязан был попробовать. Во мне теплилась искра надежды на благополучный исход, и я неосторожно раздул ее в огромное пламя. Я протянул тебе руку, и ты сразу последовал за мной. Мне нет оправданий, я хотел этого. Я сам сплел для нас связывающие не видимые узы, которые до сих пор натянуты до предела, больно врезаясь вплоть и вызывая неимоверные муки. Прости меня, принц, что тебе пришлось так больно падать, ломая крылья, когда надежда оказалась лишь миражом. Но ты для меня по — прежнему единственный во всем свете. Почему, именно ты из тысячи других людей сделался для меня воздухом, чтобы жить, землей, которая притягивает, домом в которых хочется возвращаться? Сколько бы лет мне не было и какую я не прожил жизнь, ты будешь всегда со мной. Ты такой хрупкий, мой принц, этого никто не знает, кроме меня, потому что я сам разбил твое сердце. Как я мог требовать от тебя выбора? Где был мой разум и чего я хотел добиться? Возможности прилюдно взять тебя за руку? Объявить всему миру «Смотрите, мы вместе»? Как молод и глуп я тогда был! Но ты все сделал правильно. Ты нес ответственность, на тебе лежал долг, но еще за всем этим стояла семья. И если бы я сам попал в ситуацию выбора между семьей и любовью, я не знаю, чтобы я выбрал, но скорее всего семью — маму, Сару. Я поступил с тобой очень жестоко, не иначе, мое сердце сделалось ледяным. Потому, что только человек с куском льда в груди мог позволить тебе уехать таким пустым, разбитым, израненным. Я оставил тебя одного, не сказал важного, того, что ты ждал. Зато теперь я могу говорить тебе много красивых слов, только тебя больше нет, ты их не слышишь. Сейчас я готов стать твоей тайной на вечность, я бы придумал много ухищрений, чтобы скрываться, лишь бы ты приходил ко мне, прикасался, просыпался иногда рядом. И я мог сколько угодно шептать в твои губы, как я люблю тебя. Я люблю тебя, Вильгельм! Во веки. ВИЛЬГЕЛЬМ. За окном уже глубокая ночь. Черное страшное одиночество вылезает из каждой щели. Шепчет мне на ухо свои клятвы в верности. Замираю от его холодного дыхания. Забираюсь под одеяло и накрываюсь с головой. Глупое детское представление, что, если ничего не видишь, значит тебя нет, ты спрятался. Если бы это было так просто. Я все еще здесь пустой и совершенно один. Кто-нибудь отключите уже электрический стул моей жизни! Закрываю глаза. За много прошедших лет — это единственный яркий сон. И такой реалистичный. Я стою один, посреди широкой долины, заросшей невысокой растительностью. Похоже на вересковые пустоши, которые я когда-то видел в Шотландии, но это не вереск. Все оттенки фиолетового, синего, голубого, красного, розового, до самого горизонта, куда только хватает глаз. Странный прозрачный воздух, которым я не могу надышаться, так он свеж. Ветер бежит по верхушкам цветов, и они колышутся волнами. Неопределенное время суток, как будто нет совсем времени и здесь всегда так. Красное солнце в ареоле золотых лучей наполовину за горизонтом. Оно такое большое, что занимает собой пол неба. Вдали видны холмы, покрытые дымом или туманом. Все здесь живое. Дышит. Странно, что во сне я могу чувствовать ветер, различать запахи. Оглядываюсь по сторонам, что мне делать? Идти? Вдруг мне показалось я заметил не большое движение. Человеческая фигура, еще далеко, но приближается ко мне. Не идет, в обычном понимании, просто плавно движется на встречу. Вглядываюсь. Меня прошибает столб искр. Это же Эрик! Уже совсем близко, машет рукой, зовет по имени. — Привет, младший! Не ожидал увидеть тебя так скоро. Но, не скрою, я очень скучал. Он сгребает меня в охапку и крепко прижимает к себе. Чувствую его большие сильные руки. — Эрик, — все, что я могу выдавить из себя, захлебнувшись всеми словами. — Я тоже так скучал по тебе. Отстраняюсь, беру за руки и рассматриваю. Молодой красивый, такой, каким я его запомнил. Такой, каким был, когда ушел навсегда. Но здесь по-прежнему живой! Эрик заливисто смеется, пока я с удивлением сжимаю его плечи, желая удостоверится, что это… Не сон? — Эрик, а я ведь так и не стал королем, — и смеюсь сам. — Я хочу тебе рассказать все, что случилось у нас, после того, как ты… Делаю паузу, не зная, как сказать дальше. — Что, младший, ну говори. — Как ты умер, Эрик. — В этом нет надобности. Я все знаю. И мое сердце здесь болело вместе с твоим. — Где здесь, Эрик? — Здесь, где живут все, кого мы любим и помним. Все пропускаю мимо ушей. Самое главное — Эрик. Я могу говорить с ним, видеть, осязать его. — Эрик, мне так плохо без тебя. Я там не живу, я только делаю вид. Я устал от лжи, Эрик. Я должен был стать таким как ты, но я не справился. Всегда слушал нашу мать, а в итоге изуродовал всем жизнь, — слезы начинают душить меня. — Братик, теперь уже все позади. И прости маму. Она не думала тебе навредить. Когда-нибудь она поймет, чего это тебе стоило и раскается. Слышу шелест цветов и смотрю за спину Эрика. Высоко подпрыгивая, цепляясь ушами за траву и оглушительно лая к нашим ногам бросился черный пес и вертится вокруг нас, виляя хвостом от радости. Нагибаюсь, запускаю руки в его густую шерсть и не верю глазам. — Эрик, это же Джери! — Да, Джери, и смотри — он узнает тебя. Бурей нахлынули воспоминания. Джери был нашей с Эриком собакой. Родители подарили нам этого спаниеля, когда мне было лет семь. Джери не прожил долго, но до сих пор помню сотрясающееся в смертельной агонии тело пса, глаза с которыми он покидал этот мир и струйку пены у него изо рта. Я оплакивал его целый месяц. Это была первая смерть в моей жизни, моя первая потеря близкого существа. — Джери, мой Джери, Эрик! — не скрываю восторга от еще одной встречи. Пес лижет мне лицо, руки, скулит. Он тоже рад мне! — Ну все, все, младший, тебе пора, — Эрик, смеясь оттягивает меня, наконец от собаки. — Но мы еще встретимся, теперь мы будем видеться часто. А теперь иди, тебя уже ждут. — Ждут? Кто? Эрик, куда идти? Одному? И ты не пойдешь со мной? Он только покачал головой, давая понять, что оставляет меня. — Просто иди, Вильгельм. И увидишь. Так же, как и появилась, его фигура стала плавно отдаляться. Рядом с Эриком бежал Джери. Постепенно они стали нечеткими расплывчатыми силуэтами, а потом совсем пропали. С грустью понимаю, что мой сон, наверное, подходит к концу и мне нужно возвращаться в реальность. Поворачиваюсь, делаю шаг. Темнота. Яркая вспышка. И я нахожусь уже абсолютно в другом месте. Как в театре, когда в зале гасят свет, и через минуту на сцене уже другая декорация. СИМОН. Середина ночи. Закрываю ноутбук. Завтра меня ждет еще один безликий день. Сумасшедший стремительно несущийся куда-то на огромных скоростях мир, из потока которого я всегда выпадаю. Чужой. Не вписываюсь. Просто бреду по инерции вперед и не вижу конца пути. Устал. На миг прикрываю глаза… Во сне я в старой клетчатой рубашке и потертых джинсах стою перед зданием Хилерска. Только пейзаж сильно изменен. Все вокруг выглядит, как в сказке о спящей красавице, будто на это место наложили заклятие сто лет назад и все здесь уснуло. Густой травой заросли все газоны и дорожки. Деревья махнули вверх и так сплелись скрюченными ветвями, что кажется поддерживают ими друг друга. Их кроны такие густые, что служат домом тысячам маленьких птичек с самым не вероятным оперением, которые носятся и щебечут в воздухе. Они с любопытством вьются стайкой вокруг меня, а одна на миг замерла прямо перед моим лицом, часто взмахивая крылышками, и я почувствую на коже прохладный ветерок. Толстые лианы плюща или что-то очень на него похожего стелются по земле и с такой силой врастают в стены Хилерска, что когда-нибудь сожмут их как пластиковый стаканчик. Моему зрению как будто прибавилось яркости на два тона. Такие яркие и абсолютно потусторонние здесь цвета, такие не увидишь в обычно жизни, только в фантастическом сне. Сне, который я не просто созерцаю, я — часть него. Чувствую, слышу, вдыхаю запахи. Каждая травинка тут живая, все имеет определенный замысел и смысл. Осматриваюсь, обхожу территорию школы, переступая через высокие корни. Постройки спортзала, конюшни, манежа совсем утонули в джунглях, к ним не пробраться. Подхожу к главному корпусу ближе. Окна наших классов, спальни мальчиков и то самое злополучное окно комнаты Вилле. За которым в один день решилась моя счастливая судьба, и перед которым камера телефона, поймав нас в объектив, уже подписала нам смертный приговор. Изощренные пытки. Длиной в жизнь. Останавливаюсь на школьном крыльце. Осматриваюсь. Бывший парк потонул в диких зарослях, от прямоугольного бассейна фонтана остались одни очертания, так плотно заплели его гибкие щупальца лиан. Когда-то за ними начиналась дорожка, ведущая к воротам. Как ни странно, растительность ее пощадила, она заросла только мягким пушистым ковриком кудрявых травинок. Яркий луч света, пробившийся сквозь листву, высвечивает одинокую фигуру человека, идущего ко мне. Замираю. Сердце разгоняется. Не может быть! Это же… Вильгельм? Желая удостоверится, что не ошибся, перепрыгивая и спотыкаясь о ступеньки бегу вниз, мимо фонтана. На миг теряю его из вида за плотными зелеными листьями. Выбираюсь на дорожку, останавливаюсь. Теперь знаю четко это ОН. Вилле тоже не двигается. Узнает. Одновременно срываемся с места. Бежим. Только бы сейчас не проснуться, потому, что если этот сон прервется именно сейчас, то утром я перережу себе вены в ванне. Нас разделяет три метра. Два. Один. Не проснулся. Столкновение. Не дышим. Глаза в глаза. Не верим. Верим. Хватаем друг друга за руки и сжимаем до синяков. Внутри все переворачивается с ног на голову. Вилле! Ощущаю его под ладонями. Не знаю, как выгляжу я, но Вилле по-прежнему юный, такой, каким я его встретил в школе. А ведь мы не виделись семь лет и нам сейчас по 25 лет. Но видимо здесь время работает по-другому. Даже одежда на нем такая же как тогда. Джинсы, синий свитер. Обвиваемся руками. Вдыхаем. Пьем друг друга, как жаждущие из источника. Объятия такие крепкие, что если разожмем, то оба рухнем на землю. Теряю все слова. Я вообще здесь говорить умею? Вилле отстраняется первый. Но все еще держится за мои руки. — Ты совсем не изменился, Симон. Улетаю куда-то от простых интонаций ЕГО голоса. — Ты тоже, Вилле, — слышу звуки своего голоса. Вдруг осознание, что сейчас я рядом с человеком, которого потерял навсегда, но продолжал любить каждую секунду ни на что не надеясь, умирая от тоски, накрывает меня с головой. Я хватаюсь за Вильгельма, как утопающий за соломинку. Не смогу отпустить. Уже никогда. Меня начинает бить заметная дрожь. От стального каркаса напряжения, в котором я жил все эти годы отваливаются куски и наружу выливается нервный срыв. Не контролирую своих рыданий, вместе со слезами потоками выходят переполнявшие меня боль, горе, страдания, отчаяние. Повторяю: — Вильгельм, Вильгельм… Не могу остановиться. Меня заклинило. Ощущаю твое имя на языке, как сладкий тягучий мед. Вилле кладет мою голову себе на плечо и позволяет мне выплакаться до последней капли. Гладит по волосам. Успокаивает. Понимает. Чувствует. Постепенно затихаю и Вилле отпускает меня. Идем рядом по дорожке к Хилерска. — Как это могло произойти, Вилле? Где мы? Последнее, что я помню, я уснул у себя дома. Мы во сне? — Не знаю Симон. Но я только что здесь встретил Эрика. Представляешь, я даже говорил с ним. Кажется, он сказал, что это место где живут те, кого мы помним и любим. — С Эриком? И как он выглядел? Я имею в виду, ну, он не был каким-нибудь призраком? — Нет! Он был обычным Эриком, каким был всегда. И живым. Здесь вообще все такое настоящее. Ты заметил, Симон? — Даже чересчур настоящее. И если это сон, то я не хочу просыпаться. Никогда. Впереди показалась наша Лесная школа. — Симон, что это? Хилерска? — Вилле идет вперед, заметив в просвете листвы очертания знакомого здания. — Да, Вилле, это наша школа, но только похоже здесь немного юрский период. Не приближаемся. Стоим. Оживляем воспоминания. Здесь мы пережили так много, что определило наши судьбы. — Я никогда больше не возвращался сюда, Симон. — Я тоже. Перевелся в другую школу. — Ты никогда не искал меня? — Я не мог, ты же был почти король, тебе была предназначена другая жизнь. А ты меня? Искал? — Нет, Симон. Всю жизнь думал, что разочаровал тебя и уже нельзя ничего исправить. Поворачиваюсь к Вилле. Беру его ладони в свои, смотрю в лицо, каждую черточку которого уже не надеялся увидеть. Собираюсь рассказать ему все, что со мной произошло за эти семь лет. И понимаю — это уже ненужно. Когда наши глаза встречаются, мое сознание наполняется знанием о том, как жил Вилле. Все его мысли и чувства вливаются в меня до мельчайших подробностей, как будто я на перемотке посмотрел фильм о принце Вильгельме за несколько лет. Понимаю, что он сейчас, так же получат от меня файлы обо мне. Удивляюсь. Он также писал мне письма! И хотя я не получил ничего от Вилле, как и он от меня, мы знаем каждую букву наших посланий. Сжимается сердце. Боль. Радость. Любовь. Как мы пережили все это? Не развалились на части? Преодолевали каждый день? — Симон, я не хочу гадать, сон это или нет. Давай просто проживем здесь столько, сколько будет позволено, сколько отведено. Не думая, что было и что будет. Здесь. Сейчас. Ты и я. Вместе. Киваю. Соглашаюсь. Давай. Только мы. Спускаемся по бывшим школьным дорожкам парка, прокладывая себе маршрут между причудливыми деревьями и кустами, полные пением все тех же ярких птичек. То и дело узнаем прежние объекты школьной территории и с восторгом отмечаем изменения. Лесная школа стала воистину лесом! Наталкиваемся на узкий болотистый ручеек. Он и раньше протекал здесь, спускаясь в большое холодное озеро. Удивительно, что он не пропал, не зарос, а по-прежнему бурлит, натыкаясь на мелкие камушки. Так же, как и тогда, мостиком через него перекинута дощечка. Здесь всегда можно было срезать путь от остановки автобуса до школы. Я ходил по ней не раз. Мысленно радуюсь ей, как не большому сюрпризу из прошлого. Вилле переходит по дощечке ручей и протягивает мне руку. — Давай, Симон. Медлю. Осознаю. Вот чего мне не хватало все эти годы! Этого жеста. Твоей с нежностью и заботой, протянутой мне руки. Какой все же обделенной было моя жизнь, лишенная таких простых, но важных мелочей. Уверенно вкладываю свою ладонь в твою. Могу поклясться, что я, как и семь лет назад, чувствую твердые подушечки мозолей, в тех местах, где она сжимала весло. Держи. Не отпускай. Веди меня, Вилле. Будь ориентиром. Тянешь на себя, и я легко перебираюсь на другую сторону. Идем вдоль ручья вниз по течению. По его обеим сторонам такие густые джунгли, что пройти через них можно только с мачете. Двигаемся, как в зеленом туннеле, пока не упираемся в сплошную стену из склонившихся до самой земли сплетенных ветвей. Слух улавливает рокот невидимых волн. Наше школьное озеро стало морем? Раздвигая лианы, с трудом пробираемся сквозь заросли, пока не выходим огромную полосу теплого желтого песка. И перед нами не озеро и даже не море. Это же… Океан! На миг перехватывает дыхание от несказанного простора, распахнутого на много миль. Вода, солнце, песчаный пляж и ни души вокруг. Необитаемый остров. И мы заброшены на него чьей-то невидимой рукой! Океан монотонно пульсирует, выбрасывая на берег длинные языки волн. Вильгельм смотрит на меня, улыбается и срывается с места. Кричит от ощущения свободы. Бежит к воде, на ходу снимая обувь. Тоже разуваюсь и несусь за ним в до гонку. Внутри легко, душа на распашку и восторг, как в детстве, когда получаешь на Рождество подарок, о котором мечтал. Догоняю и запрыгиваю к нему на спину. Подхватывает меня за ноги, и я отрываюсь от земли. Прижимаюсь к его телу, пока Вилле убегает, пытаясь обогнать накатывающую волну. Кружимся, резвимся, кричим, как дети, брызгая друг на друга водой, пока не становимся мокрые с головы до ног, в горле не начинает саднить, а губы щипать от горько-соленой воды. . Переводя дыхание, стоим рядом взявшись за руки, погрузив босые ступни в мокрый песок. Огромное красное солнце садится за горизонт. Ощущаю божественное торжество этого момента. В голове сама собой рождается молитва. «Бог, создавший это величие океана, всего видимого и не видимого, взгляни на нас двоих. Мы лишь маленькие песчинки в Твоих руках. У нас нет ничего, кроме любви. Прошу, не дай нам никогда разлучиться.» Четкая, ясная, искренняя мысль от САМОГО СЕРДЦА. Перевожу взгляд на Вилле, и он тоже с удивление рассматривает меня. Наша одежда чудесным образом изменилась и теперь на нас длинное белое одеяние, похожее на то, что мы одевали на праздник Лючии в школе, много лет назад. И сейчас, окружающее нас пространство — не рукотворный храм, линия горизонта — алтарь. Мы предстаем пред святая святых, а солнце венчает и скрепляет наш союз последними заходящими лучами. Душу охватывает не земной покой. Не было никогда страшных дней одиночества, мучительной тоски, разлуки. Все смыто и очищено океанской волной, унесено в пучину и похоронено глубоко на дне. Недостающие детали механизма наших жизней заняли свои места, возвращая к базовым настройкам, обнуляя, делая все верным. Правильным. Как было задумано изначально. Как суждено. ВИЛЬГЕЛЬМ. На побережье спускаются сумерки. Все больше густеют, оборачиваясь ночью. Она больше не отчаянно пугающая. Мягкая, бархатная, осыпанная миллиардами бриллиантовых созвездий. В нескольких метрах, погрузившийся сваями в песок, не большой домик, похожий на пляжное бунгало. Вот интересно, он всегда тут был, и мы его не заметили или появился только сейчас? Стены постройки из темного дерева, крыша покрыта сухой разлапистой листвой здешних фантастических деревьев. На широкую веранду со стеклянной дверью, ведет лестница. Указываю Симону на домик. — Посмотрим, что там. Поднимаемся по ступенькам, еще теплым от солнца. Отодвигаю стеклянную дверь. Заходим. Удивляемся и застываем на пороге. Вскрик восторга вырывается у обоих из груди. — Вилле, это же моя комната! — Симон уверенно проходит внутрь. Следую за ним. Осматриваемся. Здесь все в точности, как я запомнил с тех пор, когда был тут последний раз. Все предметы на своих местах. Кровать, стол с компьютерным монитором, запылившийся джойстик. Стопками разложены учебники и тетради. За маленьким синтезатором на три октавы, прячется давно заброшенный Симоном скейт. Как будто Симон вышел ненадолго, а сейчас вернулся вместе со мной. В углу аквариум с золотыми рыбками. Вспоминаю, как умиротворенно рассматривал его внутреннюю жизнь, когда ночевал у Симона. Он спал в моих объятиях, а я прислушивался к его теплому дыханию на моей коже и журчанию воды. Мы были как на пустынной планете, где не существует других форм жизни, только он, я и эти оранжевые рыбки. Это были самые лучшие моменты моей жизни. До краев заполненные Счастьем. Любовью. Тобой. Симон тоже замечает аквариум. — Вилле, мои рыбки! Как я скучал по своей комнате и дому. Мы же продали его, после произошедшего, переехали. Потом я уехал в столицу учиться и работать. Но в мыслях я сюда часто возвращался. Я здесь столько пережил! Тут я целовал тебя, занимался с тобой любовью, а сколько горьких слез я выливал по ночам, в хранящую твой запах подушку, когда ты уехал и больше не вернулся. Тут умерла моя душа, а сердце уже билось автоматически, от инстинкта самосохранения. А как я проклинал свою гордость, эгоизм, детское желание при всех держать тебя за руку. Я спокойно мог обойтись без этого, зная, что ты и так уже со мной, а я с тобой. Как бы я хотел взять каждое слово обратно, чтоб не ранить тебя, не обидеть. Тебе ведь тогда было так нелегко. Притягиваю его ближе к себе, обвожу взглядом. В который раз не нагляжусь в мои любимые глаза, в которых отражаюсь только я, губы целовать которые позволено только мне. — Симон, чем ты меня тогда мог обидеть, дурачок? — Тем, что я не ответил тебе ничем, на твое признание, хотя слова так и рвались наружу. — Скажи мне это сейчас. Симон не колеблется не секунды. — Я люблю тебя, Вильгельм. Одного. Единственного. Во веки. Закрываю ладонями лицо. Осознаю. Растворяюсь в этих словах. Наполняюсь. Обретаю смысл. Я живой, дышу полной грудью. Я ждал этих слов так долго, что чуть не умер. Сам люблю тебя так, что готов кричать. И молчать, чтобы хранить это только для себя. Мой Симме. Любит. Меня. Схожу с ума. Уже сошел. С тобой. Всегда с тобой. Во веки, Симме! Убираешь мой руки от лица. Я сжимаю твою ладонь и подношу к губам. Целуют твои тонкие теплые пальцы. Вот мой ответ. Я верю тебе. Принимаю. И тут происходит странное. Пространство комнаты наполняется не ярким, приглушенным светом и блестящими огоньками. Эти огоньки, как искорки вспыхивают то тут, то там, подобно мерцающим звездам на ночном небосклоне. Огибая эти искры, прямо в воздухе мимо нас проплывают золотые рыбки, точно такие, как в аквариуме Симона. Они двигаются плавно, помахивая хвостами, как делали бы это в воде. Одна из рыбок проплывает над головой Симона. Поднимаешь руку и дотрагиваешься до нее, рыбка испуганно шарахается в сторону. Ходишь по комнате и прикасаешься к каждой рыбке, до которой можешь дотянуться. Смеешься. Смотрю на всю картину в целом. Симон, вспыхивающие огоньки, плывущие в воздухе рыбки. Пусть сон длится вечно. Не могу просыпаться. Подхожу к тебе сзади. Обвиваю за талию руками, как когда-то давно, когда только переступил порог этой комнаты. Замираешь в моих объятиях. Нежно дую в основание шеи, едва касаюсь губами. Вдыхаю запах. Немного терпкий, с мандариновой ноткой. Вздрагиваешь, покрываешься мурашками. У белого одеяния Симона длинная молния до самого изгиба спины. Беру застежку пальцами и медленно веду ее вниз. Открываю для себя каждый миллиметр твоей кожи. Запускаю руки под ткань и легко тяну, понуждая соскользнуть платье с плеч, и оно пеленой падает вокруг твоих ног, полностью обнажая тело. Как будто снял покрывало с драгоценной прекрасной статуи. Никогда не забывал, какой ты у меня красивый. Кожа — нежный янтарь. Снова целую шею, плечи, выступающие лопатки, каждый позвонок. Опускаюсь на колени, продолжая путешествие губами вниз, обвожу языком ямочки на пояснице, сжимаю ягодицы, которые заметно бледнее остальной кожи. Ощущаю под ладонями четкий перебор ребер, торс. Каждую секунду наслаждаюсь твоим вздохом. Дрожишь от моих чувственных прикосновений. Вот так медленно. Нежно. С тобой. У нас есть все время мира, если вообще здесь есть время. Поворачиваешься ко мне, тянешь вверх, накрываешь мой губы поцелуем. Подчиняюсь. Впускаю. Соприкасаемся языками. Кружим ими во влажных горячих ртах целую вечность. Засасываем и прикусываем губы, перехватывая инициативу друг у друга. Нет сил оторваться. Меня уже слегка ведет. Мммм… Поцелуи Симона всегда сладкие, головокружительные. Только с ним я чувствую такие электрические разряды во всем теле, будто мы целуемся под оголенными проводами в дождь. Запускаю пальцы в твои шелковые кудри и притягиваю к себе еще сильнее. Восторженное чувство эйфории — целовать любимого и чувствовать, как он тебе отвечает. Заводишь свою руку мне за спину и тоже расстегиваешь молнию. И моя одежда опускается на пол, рядом с твоей. Стоим друг на против друга. Обнаженные. Первобытные. Новорожденные. Окруженные плавающими золотыми рыбками. Тела притягиваются магнитом и уже никто и никогда не разделит нас. Не разлучит. Скользим руками, тремся и ласкаемся кожей о кожу. Твои горячие поцелуи льются на мои губы, лицо, плечи. Не останавливайся, целуй меня так всегда, как можешь только ты. Волшебно, вырывая из моей груди стоны. Ничего не говорим, только язык тел, рук. Читаем по глазам, в которых любовь и желание. Опускаемся на постель, которая уже давно хранит наши самые интимные тайны. Ощущаю спиной приятную прохладу простыней. Ты нависаешь надо мной. Чертя узоры из поцелуев на моей груди, животе, пишешь ими на коже роман о нашей любви. Касаемся друг друга возбужденной плотью, оба стонем и наслаждаемся этими звуками. Каждой клеточкой хочу тебя. Иступлено. Дико. Мы столько лет были лишены нашей близости. Хранили себя. Оберегали нашу любовь, как самую главную драгоценность в мире. Симон получает мои сигналы. Читаю в его взгляде огонь желания. Горит. Хочет. Глазами спрашивает мое разрешение. Можно? О боже, любимый! Да! Плавно проникает в меня. Раскрываюсь ему. Впускаю. Не чувствую боли. Только все поглощающее ощущение полной принадлежности ему. Небесное блаженство. Двигаемся бедрами в одинаковом ритме. Он — Я. Я — Он. Обрастаем связями. Не видимыми нитями. Срастаемся. В одно. Единое. Целое. Обладаем. Отдаемся. Любим. Только так. Навсегда. Симон легко приподнимает меня за ягодицы, усаживает на себя, придерживая за спину. Обвиваю его талию ногами. Нереальность. Невесомость. Вместо крови по венам бежит раскаленный металл. Жарко. От каждого твоего движения внутри меня по телу расходятся волны удовольствия, бьют в мозг вспышками экстаза, когда задеваешь заветную точку. Еще пара секунд и я, вцепившись в твои плечи, прогибаюсь, подаюсь со всей силой вперед. Запрокидываю голову. Закрываю глаза. Все. Весь твой. Слышу свой крик. И следом твой громкий стон. — Люблю тебя, принц… Яркая вспышка. Оргазм. Дрожим оба. Сердца выскакивают из груди. Прижимаемся влажными телами, благодарим губами. Пусть этот сон когда-нибудь придет к концу, но я его буду помнить. Лежим, соединив пальцы рук. Он мой. Я его. Как два сообщающихся сосуда переливаем любовь из тела в тело. Уравновешиваем. Заполняем души. Запускаем сердца в новом едином ритме. Алая кровь вновь оживляет вены. Ловлю губами каждый его вдох. Он будет дышать мной, пока я дышу им. Освобождаю свою руку. Не могу находясь так близко и долго не касаться тебя. Провожу по твоим волосам, щеке, скуле, спускаюсь по шее к плечу. Смотрю в большие глаза и проваливаюсь в них. — Я люблю тебя, Симон. Обвожу языком твои сухие губы. Целую вновь. Чувствую нарастающее возбуждение. Мне мало тебя. Поднимаюсь и усаживаюсь сверху. Склоняюсь над твоим телом. Оставляю влажные дорожки поцелуев на ключицах, спускаюсь ниже веду языком вокруг точки соска и втягиваю его в губы. Стонешь. Еще ниже, не хочу пропустить и малой части твоего тела. Поцелуй во впадину пупка и мягкий чувствительный низ живота. Сгибаю твои ноги и прохожу языком по внутренней стороне бедер. Обхватываю твое возбуждение и ласкаю тебя ладонью. Мечешься головой по подушкам, сходя с ума, хватая воздух ртом, то цепляясь пальцами за мои плечи, то комкая ими простыню вокруг себя. Слышу твое тяжелое дыхание. Хочу тебя. Выпускаю из ладони, поднимаю вверх и ты врываешься в мой рот поцелуем. Жарким. Горячим. Страстным. Хочешь меня. Короткий миг и я проникаю в узкое бархатное отверстие. Медленно, обмирая от невероятной тесноты, охватывающую мою плоть. Вбираешь до конца и выдыхаешь. Переплетаемся пальцами. Жадно целуем губы. Симон кусает меня. Подкидывает бедра вверх, идя мне навстречу. Стонем оба от каждого движения. Еще. Сильнее. Тонем в нашем шумном дыхании. Ничего не существует больше. Сгораем в ощущениях, в прикосновениях. Прижимаешь мне к себе, обвиваешь ногами, трешься возбужденной плоть о мой живот. Пропускаю руку между нами. Ласкаю ладонью, подвожу к краю. Стонем имена друг друга и шепчим признания. — Вилле, — Симон изгибает спину и задыхаясь изливается себе на живот. — Симон, — я разрываюсь у него внутри, вздрагивая всем телом, от волны, которой меня накрывает оргазм. Ложусь рядом, обнимаю. Слизываю языком капельки пота, выступившие над твоей верхней губой, и ты млеешь от этой нежности. — Тебе хорошо, Симон? — Очень. Закидываешь на меня руку и ногу. Накрываешь собой. Охранительный жест. Никому не отдашь. Не выпустишь. Не потеряешь. Тишина и покой обволакивают. Только наше дыхание. Прикрываю глаза. Сладкая усталость затягивает в сон. Сон во сне. Вижу нас с Симоном лежащих в объятиях на постели, а над нами проплывают светящиеся золотые рыбки. Знаю, что проснемся мы рядом, вместе под шум океанской волны. — Скажи мне еще раз, Симон… — Я люблю тебя, принц. Во веки. — Во веки. Симон. Пока смерть не соединит нас. ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА. Утром принц Вильгельм так и не появился за столом во время семейного завтрака. Решив, что он опять бунтует, возмущенная королева решила сама подняться в комнату сына, чтобы высказать, как недопустимо его поведение. Наткнувшись на запертую дверь, она долго стучала и звала принца, но ей так никто и не ответил. В комнате было тихо. Она вернулась в гостиную и поделилась этим странным обстоятельством с мужем. Предположение, что Вильгельм мог не ночевать у себя, сразу отбросили. Он никогда не отлучался ночью из дома. Встревоженная королева вызвала управляющего дворцовым имуществом и велела ему подобрать ключ от запертой двери. Несколько минут тревожных ожиданий и замок был открыт. Терзаемая самыми не добрыми предчувствиями, королева первая переступила порог комнаты. Вильгельм лежал в своей постели на боку, укрывшись одеялом, и спал. Мать тихо приблизилась, села на край кровати и легко потянула спящего за плечо. — Сынок? Уже холодное тело откинулось на спину. Ужас произошедшего буквально пронзил королеву насквозь, и она зажала рот рукой в безмолвном крике. Глаза принца были закрыты, но на лице застыла улыбка. Мать могла поклясться, что такого счастливого лица у сына она не видела много лет. Все было кончено. Принц Вильгельм перешел в вечность. Спустя день было официально объявлено о смерти наследного крон принца Швеции Вильгельма. У него всегда было слабое сердце, не выдержав оно остановилось во сне. Вилле любили, и странная смерть молодого и красивого юноши от банальной остановки сердца никого не оставила равнодушным. Страна погрузилась в траур и королевский двор стал готовиться к пышным похоронам. ******** Когда соседям дома, где жил Симон надоели оглушительные кошачьи крики за дверью одной из квартир, они забили тревогу. Кот орал уже сутки. На звонки, стук никто так и не открыл. Была вызвана полиция и взломана дверь, за которой было обнаружено лежащее в постели, мертвое тело хозяина квартиры. Дома был идеальный порядок, из чего сделали выводы, что смерть не носит насильственный характер. Опрос жильцов показал, что они не знают имени умершего. Одинокий молодой человек, жил очень замкнуто, вежливый, замечен с кем-либо не был и к нему никогда никто не приходил. Кажется, он был музыкантом. Тело забрали вызванные полицией медики, а кота сочувствующие соседи. Когда было установлена личность умершего и оповещены родные, Линде выдали свидетельство о смерти и заключение, в котором значилось, что Симон Эриксон умер от остановки сердца во сне. Сложно было найти взаимосвязь этих двух смертей, если бы не особо ретивые журналисты, которые припомнили, что у шведского принца несколько лет назад были неприятности, связанные с видео откровенного характера, попавшего в сеть. Когда они раскопали, что второй участник этого скандала Симон Эриксон тоже скончался, и не просто, а в один день с принцем Вилле, эта давно забытая история стала обрастать сенсационными подробностями. Имена Вильгельма и Симона вновь замелькали на страницах прессы и интернета, в миг превратившись в символы вечной любви. Миллионы людей были потрясены тем, что два человека хранили свою любовь, даже будучи разлучены, и так были верны друг другу, что умерли в один день. Когда королева узнала об этом, она нашла адрес Линды и приехала к ней в дом. Они встретились, как две женщины, матери и оплакали своих сыновей. Одна второго и последнего, другая единственного. Королева распорядилась, чтобы прах Симона был захоронен рядом с телом принца в их фамильной усыпальнице. Так, возле мраморного надгробия принца Вильгельма, появилось еще одно с именем Симона Эриксона. Возможно, спустя столетия, эта каменная плита будет загадкой для историков, что за человек был этот Эриксон, какое отношение он имел к шведской королевской семье и почему даты смерти одинаковые у обоих. Спустя год после кончины Вильгельма и Симона, с разрешения их родных, были опубликованы письма, которые оба писали друг другу. И эта удивительная история любви вновь взорвала мир. О ней стали писать романы, снимать фильмы, ставить мюзиклы. Ведь ничто не тревожит людские сердца больше, чем Истинная Любовь. Тем более такая, как эта история любви двух человек, которым жизнь не позволила быть рядом, но которые остались вместе в вечности навсегда.