Ты того стоишь

«Охуеть не встать», ‒ ошеломленно подумал Леви, когда, завернув за угол, увидел Эрвина возле ресторанчика, где они договорились встретиться. Эрвин вырядился, словно на поминки. Или на свадьбу. Или куда там еще полагается надевать роскошный костюм с ‒ черт побери, серьезно! ‒ жилетом под пиджаком? Спасибо хоть булавку или галстук не надел и цветок в петличку не вставил, а то он же может, Леви даже не сомневается! Нет, то есть… Эрвин выглядел потрясающе. Высокий, статный, пиджак еще больше подчеркивает великолепное телосложение с широкими, крепкими плечами и узкими бедрами, и идеальную военную выправку, которая теперь, когда Эрвин в гражданском, особенно бросалась в глаза. Песочный пиджак подчеркивает неожиданно теплый оттенок кожи (с тех пор, как Леви начала чертовски беспокоить его кожа, ее оттенок, ощущение, запах, вкус и все, что с ней только может быть связано, он с удивлением обнаружил, что к Эрвину легко пристает загар, вот только эту повернутую на планах и работе задницу черта с два вытащишь на солнце) и яркое, сияющее золото волос, светло-голубая рубашка заставляет его глаза блестеть еще ярче, несмотря даже на приглушенный вечерний свет. А может, не рубашка? Потому что Эрвин расплылся в широкой улыбке, стоило Леви издалека махнуть ему рукой. Чертов подсолнух. Стоит тут и улыбается. Так широко и искренне, что хочется то ли впечатать в его губы грубый и жадный, долгий поцелуй, от души плюнув на то, что там и кто подумает, то ли забиться куда-нибудь в угол, не зная, куда девать себя от мурашек, от дико колотящегося в висках сердца, от ощущения, что у него сейчас благополучно подогнутся колени, от ладоней в ледяном поту. Проклятье, как будто подростка впервые потянуло к другому человеку, и он не понимает, что с этим делать. Соберись, чёрт тебя дери! Вот только как собраться, если прежде в такой ситуации никогда не был?.. Нет, у Леви, конечно, были раньше свидания, хотя до серьезных отношений не доходило. И даже с мужчинами ‒ тоже были. Но с прежними его парнями все было гораздо, в разы проще, чем с Эрвином. Например, обычно его парни не были его непосредственными командирами. Никогда не стоял вопрос о субординации ‒ в Нижнем городе с этим было в разы проще, чем в армии. Ни один из его парней не был повернутым на спасении человечества трудоголиком. Ни один из его парней не рисковал отправиться к праотцам практически каждый день с понедельника по воскресенье. Сам Леви под землей тоже рисковал значительно реже, как ни иронично. О большинстве своих парней Леви знал гораздо больше, чем об Эрвине просто потому, что в Нижнем в принципе тяжело сохранить инкогнито. Прежние его немногочисленные отношения были, скорее, удовлетворением жажды близости, жажды, чтобы рядом был кто-то… ближе, чем друг, кто-то, кого можно обнимать по ночам, утолять порой неожиданно мучительное желание касаться, целовать, вбивать в постель, кусать за шею, вцепляться пальцами в волосы, заботиться, беречь… Такие отношения никогда не длились долго. Иногда уходили от него, не выдерживая жёсткого характера ‒ Леви никогда не держал, просто не имел права, и искренне радовался, когда его случайная пассия позже находила кого-то, кого по-настоящему заслуживала. Иногда он сам уходил, понимая, что не любит этого человека, и это просто бесчестно ‒ держать его рядом из одного лишь желания согреться. Нормальные люди с такой целью себе обычно собаку заводят и дрочат в ладошку вообще-то. С Эрвином изначально все было совершенно по-другому. И, наконец, никогда еще его свидания не были настолько официальными (обычно культурная программа включала «по бутылке пива, символическая прогулка и в койку»). Они, правда, так и не назвали это свиданием, когда договаривались… Леви тихонько хмыкнул. ‒ Так, Леви, и последнее на сегодня… ‒ Эрвин измотанно потер переносицу, поднял на него воспаленный взгляд. «По-моему, он совершенно не высыпается… Глупый Эрвин». ‒ Эти документы нужно будет передать Майку. У нас скоро проверка из Митры, я сделал несколько пометок… Леви бросил взгляд на документы. Ага, несколько. Все поля красные. ‒ …пусть он все перепроверит, нам нельзя облажаться. ‒ Эрвин, проверка через два с половиной месяца. ‒ Я знаю, и это совсем скоро. Леви недовольно цыкнул и покачал головой. Неисправимый трудоголик. И как его угораздило-то так, а?.. ‒ Хорошо, я сделаю. Эрвин… Он вновь поднял глаза. Показалось ‒ или взгляд сделался пристальнее в ответ на его изменившийся, гораздо более мягкий тон? Теперь Леви ощущал его взгляд на лице физически. Как будто после долгой вылазки выполз к ручью и плеснул в лицо прохладной влаги, смывая пыль и пот, и ласковая прохлада на щеках ощущается как благословение. Медленно вдохнуть, еще медленнее выдохнуть, коротко сжать кулак, чтобы вынырнуть из марева голубых глаз. Давай, сколько раз уж репетировал. Ровно, спокойно, уверенно… ‒ Мне кажется, нам пора перестать жрать друг друга глазами, встретиться и нормально все обсудить. Как ты на это смотришь? И тут на щеках Эрвина ярко полыхнул румянец. Леви готов был поклясться, что слышит мысленный отсчёт дыхания ‒ в точности, как он сам только что. Быстро облизнул пересохшие губы, еще сильнее обычного выпрямился и отрывисто, чеканно, будто доклад от новобранца выслушивал, проговорил: ‒ Да. Я думаю, это рациональное предложение. Леви потянуло ухмыльнуться. Восхитительно. Рациональное предложение. Потрясающе. ‒ Завтра вечером в «Сливовой ветви» тебя устроит? Это удобно? Ого, ничего себе аппетиты… И прямо завтра вечером? Кое-кто ведь уже неделю спины над бумагами не разгибает. Это что же, получается… У Леви резко пересохло во рту. ‒ Да… Удобно. ‒ Я за тобой зайду, или… ‒ Чёрт, нет! Встретимся прямо там. ‒ Понял. Бога ради, еще бы честь отдал. Такой серьезный и строгий тон, что это было бы смешно, если бы Леви не потряхивало от волнения и легкой абсурдности ситуации. ‒ Я просто… Эрвин смущенно кашлянул, провел ладонью по загривку, и Леви в очередной раз не смог не посмотреть на его точеную, красивую шею. Прямые, четкие линии, неожиданно беззащитно проступающий, острый кадык, золотистые волоски под идеально уложенным затылком, по которым назойливо тянет пройтись пальцами, прижаться губами… Он мысленно фыркнул. Ага, вот поэтому и «перестать жрать друг друга глазами». ‒ Ладно, неважно. Значит, завтра вечером, в восемь? ‒ Пойдет. ‒ Тогда… ‒ Нервно облизнул губы. Красиво очерченные, пухлые, неожиданно чувственные. ‒ До завтра?.. ‒ До завтра. Бывай, Эрвин. Собаки у Леви не было, но вот дрочить в последнее время приходилось, чего уж там, регулярно. Так вот, еще раз: ну и как себя вести в такой ситуации?.. Ладно, все, успокоился и шагай дальше. Жалеешь — не делай, а сделал — так не жалей, верно? Так его когда-то научил Эрвин. Он сказал гораздо умнее и красивее, но Леви потом перефразировал. Сделал — разгребай последствия и притворяйся, что так и задумывал — вот она, тактика великого командующего Эрвина Смита, а теперь и его собственная. Тем более, что последствия, кажется, рады тебя видеть. — Леви! Добрый вечер. Я так рад тебя видеть! — Давно ждёшь? Я вроде не опоздал, — Леви беспокойно кинул взгляд на запястье и тут же поймал мягкую, чуть смущённую улыбку напротив. — Нет, ты точно вовремя, это я пришел пораньше. Хотел сделать тебе сюрприз, надеюсь, ты не против? Я просто не знаю, любишь ли ты сюрпризы. — Терпеть не могу. — улыбнулся Леви. Это правда, но это Эрвин, так что… — Показывай. Нет, вот как он это делает? Как умудряется раз за разом переворачивать его мир? Сначала — так, что его за это хочется придушить собственными руками, но потом… Леви шагает вслед за Эрвином, прячет растерянность за привычно ничего не выражающим взглядом (когда там ему в последний раз делали сюрпризы?.. скорее уж, он сам стал сюрпризом для матери, нежданно-негаданно поселившись у нее под сердцем), а сам думает: вот как это в Эрвине умещается? Очевидная неловкость, он явно растерялся, когда Леви его пригласил, явно не знал, как и что говорить, что делать… А теперь вот заявился в элегантном костюме и так открыто и просто говорит о сюрпризе, словно в том, что командующий Разведкорпусом и его капитан, два мужика, в конце концов, пошли на свидание, нет вообще ничего из ряда вон выходящего. Эрвин направился в закуток в дальнем углу зала, отгороженный от остальных столиков высокими деревянными перегородками. На столе уже тихо горели свечи (святый боже…) и… Ну, конечно. Какой еще сюрприз Эрвин мог придумать. Надо будет ему потом рассказать, что Леви вообще-то не один только чай в этой жизни любит, хотя Эрвин, конечно, и сам со временем догадается… Так, стоп, стоп, стоп. «Надо будет потом рассказать»? Вы еще ничего не решили, умник, даже не поговорили, а ты уже планы строишь? Может, еще цвет скатертей в ваш будущий дом выбирать начнешь? Кличку для будущей собаки? Как будешь растирать ему спину, когда вы оба превратитесь в парочку кряхтящих развалин? Есть в этом что-то ироничное — и от иронии горчит на губах — что он начал строить планы, когда встретил человека, который может умереть в любой день. Или отправить его самого на смерть… Чёрт, ну и угораздило же… Плевать, хватит об этом думать. Решил — не жалей, верно? Сейчас нет никаких угроз, нет никакого будущего. Есть только Эрвин, теплый золотой свет на его волосах, аромат чая и чуточку неловкая улыбка. И глаза мерцают, переливаются, как гладь летнего озера под ярким солнцем, и что-то в груди отзывается на это мягкое мерцание, подрагивая в такт. — Я понимаю, что ты не один только чай в жизни любишь, и, наверное, уже устал, что тебе всегда его делают, когда хотят доставить тебе удовольствие, но… — Леви ошеломленно вскинул голову, попутно запихивая поглубже желание ущипнуть себя за руку. Он что, мысли читает?! Какого чёрта?! — Я надеюсь, что однажды… — смешался, неуклюже кашлянул, встряхнул волосами. — Наверное, об этом пока рано. Нет, не рано! Да, еще как рано… Блять, да хрен ли с ним так сложно, почему нельзя можно взять и поцеловать?! Вернее, теоретически можно, и это, вполне вероятно, будет даже чертовски приятно, но в итоге только доставит больше проблем, потому что сложно, знаете ли, принимать взвешенные решения, когда только что хорошенько потрахался. А им сейчас нужно как раз принять парочку взвешенных решений, а не засовывать друг в друга языки и члены. — Давай сначала поедим, Эрвин, — мягко и спокойно проговорил Леви. — А потом решим, что рано, и что нет. Хорошо? — Хорошо, — выдохнул он с облегчением. Если Леви что-нибудь понимает в этой жизни, то едой ты точно ничего не испортишь, и еда всегда успокаивает, а кормят в «Сливовой ветви» отлично. За ужином Эрвин выдыхает, успокаивается, они даже непринужденно разговаривают обо всякой ерунде: что здесь вкусно, что в детстве Эрвин никогда не бывал в этом районе Митры, но зато в соседнем районе есть чудесное кафе, где по воскресеньям подают ореховый торт, и вот туда они с отцом ходили каждую неделю… Леви слушал внимательно, с мягкой полуулыбкой в уголках губ. Лето, воскресенье, мягкие облака, цветущие акации (он не знал почему — так представилось), и светловолосый, жизнерадостный, пытливый мальчишка уплетает торт за обе щёки. Кажется, как-то так и должен выглядеть мир. Таким и должен быть изначально. Когда блюда унесли, и на столе снова остался только чай и какие-то кексы на десерт, опять повисла пауза. Леви медленно перевел дыхание, провел кончиками пальцев по ободку чашки, ловя тонкий звук — и ощущая себя этим звенящим звуком. Чёрт. Прижал ладонь к чашке, сгоняя волнительное онемение… и решительно подался вперед: — Так… И замер, осознавая, что начал одновременно с Эрвином. Мужчины секунду пялились друг на друга — а потом Эрвин оглушительно рассмеялся, откинув голову назад и нервно вцепляясь пальцами в край столешницы. Леви готов был поклясться, что они подрагивают. — Говори, Эрвин, — сказал он тепло. Эрвин глубоко, медленно перевел дыхание, стиснул пальцы на столе, сосредоточенно взглянул ему в глаза. Леви сидел напротив, привычно развалившись, закинув локоть на спинку кресла и ногу на ногу и, казалось, абсолютно ни о чем не беспокоился. Вот только Эрвин привык замечать детали (просто потому, что иначе по Леви черта с два что-то поймешь). Как беспокойнее обычного бегают пальцы по ободку чашки, как чуть поджимаются тонкие, чувственно очерченные губы, как сходятся к переносице выразительные брови, как он смотрит на него иногда — остро, быстро, словно отблеск далекой молнии в грозовом небе, и каждый раз позвоночник прошивает мурашками, и сердце гулко и сильно бьется о ребра — вот в точности как сейчас. — Я думаю… — медленно, нарочно заставляя голос звучать ровно, но не так жестко, как вчера, Эрвин заметил, что Леви это смутило. — Думаю, что мы нравимся друг другу. Ты мне нравишься. Думаю, что я тебе тоже. И, думаю, сильно. Чёрт, это было неудачно: будто бы только он Леви нравится сильно, но не наоборот, а это совершенно, совершенно — гулкий, громкий, обжигающе-горячий стук под рёбрами тому верный свидетель! — не так… Все в порядке, неуклюжие слова его не задели? Леви усмехнулся едва заметно и наклонил голову, позволяя темным прядям скрыть глаза. — И думаю, что нам нужно с этим что-то сделать, но я не знаю, что именно, потому что слишком много деталей, требующих разъяснения. — Чёрт, опять этот тон, будто он перед правительством новые разработки усовершенствования УПМ представляет, а не с любимым мужчиной разговаривает! Вот всегда так, стоит только занервничать! — Например, я не знаю, насколько глубока твоя симпатия ко мне, не знаю, хочешь ли ты отношений, я понимаю, что я — не лучший партнер для них, вообще, совершенно не лучший, и я думаю, что ты это тоже понимаешь, а еще у нас все еще стоит вопрос с субординацией и тем, как совмещать работу и потенциальные отношения, и… — Стоп. Эрвин резко захлебнулся воздухом. Леви умел так уронить веское «стоп» — как тяжелую ладонь на плечо, на затылок, успокаивающие пальцы в волосах… Эрвин хотел бы, чтобы эти пальцы — тонкие, длинные, неожиданно изящные — сейчас оказались в его волосах, а не на столешнице. Правда, чертовски бы этого хотел. — Начнем с начала. Ты действительно нравишься мне, Эрвин. Сильно. Сильнее, чем… Слова подбирать сложно. Говорить об этом открыто — ебать как сложно, потому что, чёрт, жизнь учила его, впечатывала мордой в это знание: привязываться — опасно, показывать, что привязался — еще опаснее, потому что стоит тебе показать хоть чуточку, хоть капельку нежности, как жизнь вырвет у тебя этого человека и втопчет всю твою любовь к нему в кровавую грязь, и ты будешь стоять на коленях под дождем, стоять на улице с ножом в руках, сидеть в углу плесневелой комнатки в борделе, разбитый, опустошенный, и собирать по кусочкам эту любовь, пытаться удержать на кончиках пальцев, а она, окровавленная, станет из них выскальзывать… Так учила его жизнь. Но, чёрт побери, если никого не любить, никого не защищать, не зарываться ни в чьи волосы рукой, лаская — то зачем вообще жить, а? Поэтому Леви проговорил отчётливо, словно нажимал на клапан, позволяя тросам УПМ подхватить себя и рвануть, вышибая дух: — Сильнее, чем я думал, что ты способен мне понравиться вообще. Гораздо сильнее. Эрвин ожесточенно кусал губы. Какого чёрта здесь так жарко и одновременно будто из окна дует ледяным ветром? — Теперь первый вопрос. Насколько нравлюсь тебе я? — Сильно, — прозвучало мгновенно, отрывисто, хрипло, почти так же, как у него. — Очень сильно. Но я не думаю, что имею право на это, я же понимаю, что… — Стоп, — вновь тяжело уронил Леви. — Этого я не спрашивал. Эрвин коротко закинул голову назад и тут же сел снова прямо, передернул плечами в короткой судороге облегчения. Спокойные, требовательные вопросы Леви отсекали все лишние мысли, всё то, чем он мучил себя порой часы и часы напролет, до ледяных, дрожащих пальцев, строил предположения, одно другого пессимистичней, погружался порой в такие дебри, что посмеялся бы над собой, если бы колючки этих дебрей не ранили всерьез. А Леви теперь будто протягивал руку — и вел его через эти дебри, рассекал их короткими, уверенными движениями клинка. Короткими, требовательными вопросами. — Чего ты хочешь, Эрвин? — прямо взглянул в глаза. — Мы можем сделать вид, что этого не существует. У нас есть причины так и поступить. Мы можем встречаться только для секса, если тебе этого достаточно. Мы можем попытаться быть вместе. И да, у нас может не получиться, я знаю. Но… — Голос смягчился, наполнился незнакомой еще, легкой нежностью. — Но мы можем хотя бы попробовать. Эрвин заговорил быстро, чуть отрывисто, с таким чувством, словно сбрасывает с плеч камень за камнем: — Я не знаю. Это очень сложно, потому что я понимаю, что самое рациональное решение — постараться забыть об этом, но… — Во-первых, нихрена не получится, и мы продолжим жрать друг друга глазами и жалеть о том, что всё проебали. Во-вторых… — И вновь нежность, легкая, теплая, как касание летнего ветра, так непохожая на только что срывающуюся с губ грубость. — Во-вторых, ты этого не хочешь. И я… Леви на мгновение прикрыл ресницы. Говорить это было тяжело, как распахивать заржавевшую дверь, как просовывать нож меж плотно сомкнутых створок, открывая мягкое, нежное, беззащитное, жаждущее, бьющееся жилкой под кожей. — Я тоже не хочу. Вообще. Несколько секунд они открыто и жадно смотрели друг другу в глаза, и взгляд ощущался теснее, чем самое крепкое объятие, тяжелее, чем рука на загривке, горячее, чем поцелуй. — Значит… Второй вариант? — хрипло, непослушными губами проговорил Эрвин. — Но этого я не хочу тоже, это… Это того не стоит, в конце концов. Для секса есть более подходящие люди (на этот раз ему хватило ума придержать неуклюжий язык за зубами). Не в том смысле, что Леви его не возбуждал — чертовски, мать его, возбуждал! — скорее, в том плане, что для секса проще уж найти человека, с которым не будет таких серьезных рисков. — Выходит, третий вариант, — продолжал быстро, — но с ним очень много проблем. Очень много! Начать с того, что со мной тяжело, я знаю, что со мной тяжело, я трудоголик, все мои близкие отношения так или иначе рушились из-за этого, из-за того, что помимо моего близкого человека всегда был и будет Разведкорпус, который для меня столь же важен, и я знаю, что это невероятно обидно и больно для другого человека, я знаю, что меня есть за что винить, есть, за что считать меня ужасным человеком, другом, ужасным… Мужчиной? Парнем? Женихом?! Бррр, господи! — Человеком для любви, и я боюсь, что даже если мы попытаемся быть вместе — я не оправдаю рисков, связанных с необходимостью скрывать отношения, терпеть мой характер, рисковать, это не говоря уже о том, что у меня раньше никогда не было отношений с мужчиной, и я понятия не имею, как здесь все устроено, так что я с самого начала не знал, стоит ли нам… Возможно, Леви просил его остановиться словами, но Эрвин не услышал — и потому его бесцеремонно схватили за волосы и силой заставили взглянуть прямо в темные, жесткие глаза. — Эрвин… У него напрочь отключался мозг, когда Леви вот так мягко прокатывал на языке его имя. Эрвин раньше даже не знал, насколько красиво оно может звучать, когда его произносят вот так — глубоким, низким, спокойным голосом, мягко растягивая «Э-эр-рвин…». Каждый раз шли мурашки по загривку — и совершенно ни о чем больше не думалось, хотелось закрыть глаза и слушать этот голос, повторяющий его имя, ближайшие несколько часов. — Твоя голова слишком много думает, — бесконечно мягко проговорил Леви. — Отношения между людьми — не вылазка за Стены. Их невозможно планировать. И не нужно. «Вот кто бы говорил сейчас, конечно… Как ты там планировал назвать вашу собаку?..» — Твой характер, субординация, риски… Я не слепой, не глухой и не тупой, поэтому я в курсе. И я всё равно пригласил тебя сюда. Никаких выводов об этом сделать не хочешь? Я всё равно хочу попробовать, — прозвучало твёрдо, пальцы в волосах стиснулись крепче. — Даже если у нас ничего не получится… Решение обретает смысл, когда на его основе принимаются следующие. Если не зарываться ни в чьи волосы пальцами, даже если потом доведется снова стоять на коленях в грязи и крови, то зачем вообще жить? — …оно того стоит. Ты того стоишь. Леви еще успел в очередной раз удивиться, как иронично обернулась судьба. Мог бы он даже представить несколько месяцев назад, когда сверлил яростным, ненавидящим взглядом этого надменного сукиного сына, что когда-нибудь будет говорить, нежно касаясь его волос, что он стоит всех рисков мира?.. Леви еще успел подумать об этом — прежде чем его лицо жадно обхватили огромными, теплыми, словно напитанными солнцем ладонями, и к губам прижались долгим, неожиданно требовательным, неожиданно отчаянным и порывистым, даже немного грубым поцелуем, и все мысли из головы выжгло, как пламенем. Если Эрвин его целует — значит, точно просчитал все на десять шагов вперед и точно знает, что их здесь никто не побеспокоит, возможно, даже дал взятку официанту, Леви бы вообще не удивился, так что… Издав хриплый, низкий звук, Леви с жадностью вцепился в ворот его идеальной голубой рубашки, с ожесточенным жаром отвечая на поцелуй.