Small talk (или то, о чем Масатоши ничего не хочет знать)

Масатоши просыпается, когда за окном стоит яркая солнечная погода. Всю ночь на Хоккайдо шел снегопад, успокоился он лишь под утро, но зато теперь снаружи все покрыто пушистым белоснежным одеялом, а морозная, колючая свежесть чувствуется даже из квартиры. Масатоши задергивает шторы спальни плотнее, чтобы свет не мешал Мэю досыпать, и заевая уходит умываться. Хорошо, что сегодня выходной, и им никуда не надо идти. Он выпивает стакан молока, неторопливо готовит завтрак, вполуха слушая утренние новости, параллельно думая о том, что подарить матери на предстоящий День Рождения, и за этими мыслями упускает момент, когда Мэй появляется в дверях кухни. Помятый, заспанный и лохматый, он выглядит недовольным, что вполне нормально для него после пробуждения, и очень задумчивым, что чуть более странно. — Ты чего встал? — спрашивает Масатоши, отключая рисоварку. — Захотел, — через долгую паузу бурчит Мэй, трет глаза и удаляется в ванну, но прежде чем закрыть за собой дверь, добавляет: — Есть хочу. Сделай мне тоже что-нибудь. Масатоши разбивает на сковороду еще три яйца, кладет два куска хлеба в тостер и разворачивается к телевизору, потому что начинается прогноз погоды. К середине дня он напрочь забывает о раннем пробуждении Мэя и его странной задумчивости и вспоминает о них только под вечер, когда Мэй сам поднимает тему. Они лежат на диване, закинув друг на друга ноги, Масатоши считает минуты до начала новой серии исторической дорамы, а Мэй, вызвавшийся смотреть за компанию, залипает в телефон. Ничего не предвещает беды, а потом Мэй тычет Масатоши пяткой в центр груди и зовет по имени. — Мне сегодня приснился кое-какой сон, — ровно говорит он. Масатоши не придает этому значения, просто вопросительно хмыкает и заодно перехватывает Мэя за лодыжку, чтобы перестал ерзать. — Маса, ты вообще слушаешь? Хотя бы сделай вид, что тебе интересно. — Да слушаю я, — кривится тот и поворачивается лицом. — Тебе приснился сон. Мне обязательно вслух спрашивать, о чем он был? — Обязательно. — Ладно, — Масатоши вздыхает. — И о чем? — О том, что мне не понравилось, — Мэй хмурится, и в этот момент Масатоши вспоминает утро, недовольство и задумчивость на заспанном лице. То, что Мэй еще не забыл о сне спустя столько времени, не самый лучший знак, но, в конце концов, это всего лишь сон. — Там случилось много чего, но важна только последняя часть. Мы с тобой стояли на стадионе, шла игра, вокруг была куча народа. Я не помню зачем, но мы держались за руки, и это увидел кто-то из парней. Он спросил, что это значит, сказал, чтобы мы прекратили, и хотел заставить нас принести официальное извинение команде и лиге. Я ответил, что не собираюсь ни перед кем извиняться, но ты с ним согласился, ведь у нас нет бумаг, подтверждающих, что мы имеем право держаться за руки. Масатоши сводит брови к переносице, не совсем понимая, к чему Мэй клонит. Сон действительно неприятный, но какое отношение настоящий Масатоши имеет к Масатоши из подсознания Мэя? — Что за бред, я бы не стал извиняться, — честно говорит он и жмет плечами, опустив момент, что держаться в дагауте за руки он бы тоже вряд ли стал. Вообще-то у них с Мэем одинаковый взгляд на статус отношений для публики: для карьеры обоих лучше, если все вокруг, включая прессу, сокомандников и знакомых, будут считать их друзьями. Кто-то может догадываться, подозревать, строить теории, но без официального подтверждения для широкой общественности они никогда не станут парой, даже если будут трижды жить вместе и четырежды ездить на машинах друг друга. — Я знаю, — цыкает Мэй. — Но чувство все равно мерзкое. Я не видел лица того говнюка, но он будто уличил меня, а мне толком даже ответить было нечем… Масатоши тянется вперед, чтобы накрыть руку Мэя, расслабленно лежащую на животе. Сделать с уже приснившимся сном он ничего не может, да и сказать тоже, но молчаливая поддержка вполне в его силах. — ... Поэтому я решил, что нам неплохо было бы иметь такие бумаги, — неожиданно заканчивает Мэй. — Как считаешь? — Бумаги? — Масатоши кажется, что он ослышался, но надежда быстро развеивается. — Да. Бумаги о том, что мы друг другу кем-то приходимся. Воцаряется тишина, во время которой Масатоши слышит начальный саундтрек дорамы, которую ждал, однако сейчас неожиданный поворот разговора интересует его больше. — Бумаги? — еще раз переспрашивает он, наблюдая, как Мэй хмурится, намеренно смотря в сторону, чтобы не пересечься взглядами. — Документы, бумаги, — поджимает тот губы. — Что непонятного? — Насколько я знаю, обычно такие бумаги выдаются родственникам. Или называются свидетельством о браке. — Ну да, — Мэй поворачивается и застает Масатоши врасплох внезапным согласием. — Было бы неплохо иметь их, правда? — Ты шутишь? — прямо спрашивает Масатоши, но Мэй только громко цыкает. — Ты же понимаешь, что это невозможно. — Это возможно. Но не сейчас. Я не говорю, что мы должны завтра пойти и сделать это, речь о том, что было бы неплохо. Масатоши в упор смотрит на Мэя, пытаясь осознать, что тот только что сказал и для чего вообще завел весь разговор. — Мы точно говорим об одном и том же? — снова на всякий случай уточняет он, и тогда Мэй выходит из себя. — Господи, Маса, о чем еще тут можно говорить? Не тупи. Бумаги, свидетельство о браке, документы — называй как угодно, но я не против, если когда-нибудь они у нас будут. В чем проблема? Или ты что, против? Масатоши сложно ответить, против он или нет, потому что он до сих пор не уверен, что правильно понимает, о чем конкретно речь. Мягко говоря, тема, выдвинутая Мэем, неожиданна. Они никогда раньше не обсуждали таких вещей. И с чего бы обсуждать сейчас? — Ты делаешь мне предложение? — неловко задает вопрос Масатоши, и Мэй поднимает глаза к потолку. — Нет, я же не идиот, спрашивать о таком лежа на диване. Я бы придумал что-нибудь приличнее, — Масатоши качает головой и украдкой переводит дыхание. Ладно. Ему хотя бы не придется на пальцах объяснять Мэю, что идея брака — наиболее ужасная идея, когда их карьеры стремительно движутся вверх. — Пока в этом нет смысла, мы все равно не сможем сделать официальное заявление. Но после окончания карьеры — почему нет? Лично я не собираюсь помереть от старости на горке, поэтому лет через пятнадцать готовься ответить “да”. Масатоши всегда поражали масштабы планов Мэя. Тот без страха рассуждал отрезками в пять, десять лет и загадывал вперед, будто все обязательно пойдет по сценарию, который он выбирает прямо сейчас. Мало ли что может случиться за эти годы с их отношениями, с ними самими? Пятнадцать лет — долгий срок... — Хотя, церемония в Лас-Вегасе в тайне ото всех звучит круто, — фыркает Мэй и запускает свободную ладонь в волосы, взъерошивая светлый затылок. Масатоши смотрит на него, пытаясь подобрать слова. Одной рукой он держит ногу Мэя, вторая лежит поверх его ладони, на заднем фоне из телевизора разносится героическая музыка дорамы. В какой момент этого мирного вечера Мэй решил устроить Масатоши встряску? — Ты, наверное, весь день думал, как бы покруче поставить меня в тупик, — со вздохом говорит он, и Мэй опять цыкает, будто слова Масатоши — чистейшая глупость. — Если бы я по-настоящему хотел сделать это, то заставил бы дать ответ прямо сейчас, и смотрел бы, как ты мучаешься, пытаясь оправдаться, почему говоришь нет. Наступает время Масатоши закатывать глаза: — Видишь, ты сам все понимаешь. Мы не можем это сделать, поэтому обсуждать тут нечего, — Масатоши берет пульт от телевизора и демонстративно делает погромче, показывая, что странный разговор окончен и пришло время сериала, но Мэй удивляет во второй раз. Забрав пульт, он делает звук на минимум. — Мы можем, — ставит он акцент, пристально смотря в глаза, явно ожидая, что Масатоши подтвердит это. Чисто в теории, да, действительно могут, но на практике — нет. Тысячу раз нет. — Но не будем. — Но могли бы, — с нажимом повторяет Мэй, и Масатоши непонимающе хмурится. В упрямстве Мэя нет ничего необычного, но сейчас он не выглядит так, будто ему просто напросто нужно оставить за собой последнее слово. — Ты в курсе, что могли бы. Масатоши хмурится сильнее, чувствуя неладное. — Да что на тебя нашло? В чем дело? — Ни в чем, — Мэй откидывается назад и заводит руки за голову. — Просто говорю, что это вопрос не возможностей, а желания. Лично для Масатоши эти вещи стоят на одной ступени. Ни объективных возможностей, ни тем более желания ни у кого из них не было, так зачем Мэю заострять на этом внимание?.. Масатоши сглатывает, когда пугающая догадка всплывает в сознании, и невольно подбирается, чувствуя, как сердце пропускает удар. Черт, Мэй же прямо сказал, чего хочет. Документов, бумаг, вот этого всего. Свидетельства о браке. В его словах было гораздо больше искреннего желания, чем полагал Масатоши. Его глаза округляются. — Эй, ты в порядке? — Мэй опять ерзает ступней по груди, вырывая из ступора. — Я же сказал, что даю время на подумать. Даже тебе должно хватить, чтобы решиться. — Мэй... — тянет Масатоши, не зная, хочет ли в очередной раз уточнить, не шутка ли это, а главное — услышать ответ на свой вопрос. Если Мэй втемяшил себе что-то, шанс, что он добьется своего, гораздо выше, чем если его отпустит, но вместе с тем Мэй никогда не был сорвиголовой, поступающим опрометчиво. Неужели сегодняшний сон его настолько впечатлил? — Тебе самому стоит подумать над этим дольше, чем пару часов. И тогда, поверь, ты поймешь, что это самая бесполезная и бессмысленная затея в мире. Воцаряется напряженная тишина. Мэй хмуро поджимает губы и выглядит так, будто ему есть что сказать. — Смотри дораму, Маса, — вместо этого коротко советует он и снова утыкается в телефон, чему Масатоши очень рад, потому что показное игнорирование со стороны Мэя позволяет игнорировать ситуацию и ему. Он снова делает звук громче и бездумно пялится в телевизор, практически не замечая, как сменяются сцены и персонажи. Мыслями Масатоши до сих пор в странном разговоре, и занят он убеждением себя, что разговор этот Мэй благополучно забудет, потому что кроме бесполезной идеи свидетельства о браке, которое мало в чем пригодится, за ним кроется куча проблем, которая, вероятно, повлияет на их карьеры и может если не разрушить их до основания, то точно здорово подпортить. Меньше всего в жизни Мэй захочет, чтобы что-то встало между ним и званием одного из лучших питчеров поколения. К концу серии Масатоши облегченно вздыхает, потому что все в голове разложено по полочкам, и на каждой из этих полочек имеются весомые аргументы, которым Мэю будет нечего противопоставить. На следующий день воспоминания о разговоре тускнеют, а через неделю Масатоши удается и вовсе забыть о нем. Он не думает ни о чем таком целых три года, пока в один прекрасный вечер на почту не приходит рекламная брошюра с лучшими местами для путешествия в мире. Лас-Вегас затерялся где-то в середине длинного красочного списка, но взгляд Масатоши цепляется за название. “Звучит круто” — отчего-то вспоминаются давнишние слова Мэя. Масатоши мысленно проговаривает их про себя, затем облизывает губы и переходит по ссылке, потому что, похоже, теперь идея отпуска в Лас-Вегасе не кажется ему такой уж бессмысленной.