Летние ягоды

Митяй — золотистый, кислый, лопающийся во рту соком, недозрелый крыжовник. Митяй — полуденное солнце, ни дать, ни взять весь мир ворочается вокруг него. Нетронутый мир, распахнутый перед ним так и манит, зовёт, едва тронь там что ладонью — оно отзовётся, окажется не тем, чем притворяется. Каменья там вроде как живые, да и деревья и неведомо что водится между горными грядами. Митяй — жар кузни, тяжёлый физический труд и солёный, градом стекающий пот, заскорузлыми пятнами застывающий на льняной рубахе. Митяй — добрый, но лицом смурной, со складочкой на переносице. Если Митяй среди горстки новоиспеченных небесных ныряльщиков подобен солнцу, то Мокша — луна в небе, затмевающая самые яркие звёзды своею красой. Мокша — сын неназванного отца, внук цыганского барона, унаследовавший от цыган густые кудри и жилистый, гибкий стан. Руки у него тонкокожие, непривычные к работе в кузне аль в поле, зато Мокша стрелок удалой и зрит далёко — сокола в ясном небе собьёт, как пить дать. Мокша — чёрная переспелая ежевика, пачкающая руки и рот, а тонкие ветви кустарника царапают руки до крови. Мокша за Митяем хоть в полымя, хоть в затхлую топь Межмирья. И когда Митяй просит помочь ему собрать ягод в роще у родника и Мокша Гай тут же соглашается, готовый с самого вечера бежать за Желтоглазым. Тот наказывает ему — поспи, а там уж на рассвете подымимся. Сенокос в самом разгаре и Мокше не охота идти в поле на покос и с утра до ночи заготавливать тяжёлое сено, маясь от жары. А вот сбор ягод — занятье непыльное и даже увлекательное. Июль нынче необычайно засушливый и воздух колышется вокруг них душным маревом, хоть солнцу далеко до зенита. Они идут через перелесок, пересекают ручеек, в котором опосля можно будет омыть лицо и как следует напиться, а потом доходят до сросшихся воедино кустов ежевики и малины. Гай с минуту смотрит, как Митяй обдирает кулаки о ежевичные колючки и вместо ягод вытаскивает тёмную, лилово-багряную кашу и предлагает себя в роли сборщика. Мокша становится у кустов дикой ежевики, аккуратно, стараясь не ободрать тонкие длинные пальцы, собирает ту ягодка к ягодке. Кузовок наполняется неспешно, а с Митяем хорошо даже молчать о чем-то своём, изредка переглядываясь. Митяй собирает малину, не перебирая её — ох и всыпет ему потом Маланья, пужающаяся каждого жучка-паучка. Он морщит лоб и первым начинает разговор:  — А давеча я там, в том мире тоже ягоды нашёл. Светящиеся, на вид будто из камня драгоценного вырезанные, да только съедобные. Кажда ягода лечит хворь, аль талант какой даёт.  — Чудеса-то какие! — Восхищается Мокша, протягивая на ладони несколько отборных ягод Митяю. — Вот съел бы ты там ягод и никогда бы не заболел, да не состарился. И таперича мне боязно с того мира что-то приносить. Вдруг во зло обернётся? — Разве ж не болеть — так плохо? Иль ты про яблоко запретное? — Митяй поднимает ладонь Мокши и ссыпает горсть ягод прям себе в рот, не мелочась.  — Да, как в притче той. Возьмёшь там ягодку, узнаешь неведомо что и в трясине увязнешь с карликами. — Ты думаешь, карлики когда-то могли попадать в тот мир? — Удивляется Мокша. — Да кто ж их знает! — Восклицает Митяй, потирая ладонью лоб: — они давеча меня стращали таким… Зрачки его черпают солнечный свет и на миг кажется, что нет в них ни радужки, ни чёрных впадин зрачков — токмо жидкое золото. Мокша часами бы любовался, если бы не обычные хлопоты и заботы: пегасов накормить, вычистить их, приготовить запасы на зиму, Маланье бадьи с водой помочь донести, да с Матрёной на речке их пожитки состирать.  — Каким таким? — Напрягается Мокша, поправляя сползшую с плеча черную рубаху.  — Ерунда всяческая… — Отмахивается Желтоглазый. Митяю в болоте виделось, как в ночи неслышной поступью пардуса в его сруб приходит Мокша, скидывает с себя рубаху и портки и забирается к нему в кровать, прижимаясь гибким стройным телом. Тусменные глаза смотрели на Митяя снизу вверх, припадая к срамному месту, к его уду устами. Знали ведь проклятые карлики, на что Митяй позарится! Только Ширяй — умный пег сумел вырвать его из пучины.  — Мне вон они недавно царём стать пророчили, да на что мне власть! — Мокша резко двигает головой и кудри рассыпаются по плечам. Смеется он заливисто, соловьем и Митяю по сердцу серпом его смех. Узнай Мокша о его алканиях и чаяних, рассмеялся бы он или пожалел? Митяй подпирает ладонью лицо, усаживается на пенёк, а Мокша только подносит ему новую порцию ежевики. Митяй не берет из багряных рук ни ягодки и Мокша — не пропадать же добру, сам съедает ежевику. Та как раз доспела и уже не кислит.  — Меня карлики стращают… Тобой. — Выдаёт Митяй отрешенно. Мокша замирает на миг, обомлев. Митяй знает? Мокша припадает к его устам в искреннем порыве раболепного восхищения. Он будто в горный родник погружается — сердце колотушкой звучит в ушах, глаза зажмурены. Крепкие пальцы Митяя сжимают плечи, ощупывая худенькие лопатки и позвонки. Он тянет Мокшу ниже, ставя на колени и тот смотрит на него, как в том виденье — снизу вверх, покорно и трепетно. И не задаётся вопросами, зачем аль почему, охотно принимая как данность то, что с ним сделает Митяй. Он путается в шнуровке, взволнован так, что и пальцы-то его не особо слушаются. Гай ретиво устремляется к нему на помощь, забывая про всё на свете. И про ягоды, и про кузовок, и про то, что у кустарников всегда вьются мелкие кусачие мошки. Митяй ловит его за руки, кратко касается губ и встаёт перед ним, прижимая к чужим устам срамной уд. Мокша с опаской касается его губами и Митяю кажется, что отныне он никогда больше не застопорится в болоте — слишком уж то, что наяву происходит, прекраснее путанных образов медузообразных тварей. Митяй успел запотеть телом и Мокша языком ощущает терпкую соль, слизывая её. Он вбирает в рот головку, покрытую кожей крайней плоти и жмурится. Что ж творится-то, если Митяй — его идеальный, безгрешный Митяй сам алкает его, тянет на травы и просит без слов взять губами его уд? Пальцы Желтоглазого вцепляются в смоляные кудри, не давая Мокше ни шелохнуться, ни отпрянуть и ему остаётся втянуть чужой налившийся кровью орган под самый корень. Митяй низко-низко стонет, замирая и закрывает рот рукой. Авось, нетерпеливый Кика пройдёт проведать, что тут у них да как и какая картина перед ним предстанет в зарослях ежевики? Мокша Гай на коленях и Митяй, изнывающий от удовольствия. Удовольствие. Вот нужное описание происходящего. Желтоглазый держит кудри в сжатом кулаке и продвигает чужую голову ради собственной радости, ради неги, раскатами грома оглушающей его изнутри. Он вбудоражен до предела и остро, тянущими жаркими волнами внизу живота ощущает, как крепко от ласк Гая у него стоит. Мокша не издаёт не звука, токмо дышит тяжело и натужно, роняя слюну, со всхлипом в очередной раз получая глоток воздуха. Он настолько любит Митяя, что не способен прервать его, даже когда собственная глотка полышет саднящей болью, а рот раздирает чужая плоть. Ему воистину и больно, и страшно и укорить Митяя он не способен, ведь иначе Митяй не простит его и не будут они общаться, как прежде. И Мокша давится, сопит, старательно языком касаясь набухших вен, стараясь выбросить из головы всё, что мешает принимать и обожать Митяя Желтоглазого. Ему так хотелось, чтобы однажды Митяй наклонился и поцеловал его, как иные целуют дев и жён, взял под руку, приободряя, да не о двушке своей окаянной трындел, да спросил его, что у Мокши на душе, но нет. Приходится довольствоваться тем разрывающим, удушающим чувством, в котором гадючьим клубком сплелись и любовь, и ненависть, и желание Митяя ударить, и увлечь за собой в травы, показывая, как надо и где Мокша хочет, чтобы его трогали. Митяй жёстко тянет его за волосы, нарочито заставляя показать лицо. Синие глаза под определённым углом света чище и прозрачнее, чем вода в ручье или реке, но сейчас они полны слёз. Обыденно, увидь Митяй Мокшу в слезах, он бы растерялся, пытаясь того утешить обнял бы, но сейчас его распаляют переполненные влагой и немым укором глаза. Он вытягивает изо рта Мокши член резко и без предупреждения, не давая тому отдышаться, и хлещет им по такому прекрасному точёному лицу с резными скулами, тонкими гладкими крыльями носа и бровями, формой схожими с крыльями чайки. Мокша издаёт не то стон, не то вскрик от неприязни, когда елда задевает его по глазам, неприязнь кривит его рот. Обида на Митяя, так поступающего с ним, хлесткая и упругая, явственно оформляется, застилает глаза алой пеленой. Но Митяй всецело поглощен своим занятием и в алые уста Гая снова вдалбливается отросток, раздирая нежную кожу в уголке рта до крови. Мокша сопротивляется, как может, упираясь ладонями в бедра Митяя, отталкивает того, показывая, что тот перебарщивает. А Митяй лишь глаза закатил, как юродивый, да левой ладонью рот зажимает, правой всё за волосы Гая держит. Глянь, колени дрожат, да ещё зачем-то Митяй на носочки пристаёт. Мокша вынужден ещё пуще задрать лицо, притерпевая боль и неудобство. На языке соком ядовитых ягод вспыхивает горечь семени. Истома разбирает Митяя и он лишается сил твёрдо стоять на ногах. Он валится на травы, различая средь кустов кусочек бирюзы неба над ними и ему невыносимо сладостно и тепло. Утирая рот рукавом, Мокша вскакивает и, шатаясь, добирается до ручья в который валится, желая смыть с себя грязь и погань. Слезы не успевают высохнуть на его щеках, а рот саднит и кровь из разодранного уголка лишь напоминает, что грубость Митяя была явью. Он лежит в холодной воде, прислушиваясь — авось, Митяй уже мог бы и последовать за ним, но тот уходит иною тропой, прихватив с собой кузова с ягодами. Через два дня Митяй снова ныряет и теперь не берут его никакие обманки эльбов, в миг он топь пролетает, ведомый новыми тайнами двушки. Только Мокша сам не свой стал — всё отмалчивается, да с того раза ни в речку с Митяем не зайдёт, ни за один стол не сядет, да всё твердит, что разлюбил он лесные, токмо начавшие поспевать, ягоды. Ох не про ягоды он твердит, не про ягоды. Гай приходит в сознание в своём кабинете, закашливается, находясь в полной дезооринтации во времени и пространстве. Состояние странствия духа настигло его внезапно поутру, примерно в пересменок охраны. Эльбеус в его венах и мозгах добрался до тех воспоминаний, которые Гай мечтал не вспоминать никогда. И опекун предлагает своё воздействие. Миг и Гай видит тот же жаркий летний день, те же заросли ежевики, да только теперь Митяй нежно целует его в лицо, шепча о том, как он прекрасен, подобен персидской царице и египетским фрескам, а руки Митяя, крепкие кузнецовы руки мнут талию и бедра, придерживают за плечи. Митяй дышит юному Мокше в лицо ароматом крыжовника и они счастливы, полноценно наслаждаясь друг другом. Пускай эльб подкорректирует то, чего не должно быть — решается Гай и, кажется, впервые за три сотни лет хочет есть прямо с куста переспелую ежевику, довольно щурясь на солнце.