И Пятый сдаётся.

      Его смерть не в шальной пуле, хреново открытом портале или очередном, он уже сбился со счету каком, апокалипсисе. Его смерть - в глазах напротив. Пятому кажется это сюрреализмом, гребаным отмщением новой Вселенной, созданной из их же тотального разрушения вновь, но только не правдой. Потому что их двое. Двое, что носят клеймо с цифрой пять. Ему до одури хочется разораться. Ногами затопать как в детстве, или открыть для себя портал куда-нибудь на Аляску. Только бы подальше отсюда. Лишь бы не видеть. Не ловить себя на мысли предательской, до омерзения слабой: оказывается, где-то он мог бы быть другим. От осознания чужого счастья и любви семьи, что принадлежат только Слоан - тошно. Он следит за каждой её привычкой, с четко выверенной дотошностью, вызывая удивление своих домашних. Они-то ради их главной цели - изменения временной петли, с двойниками сошлись на раз два, деля одну крышу дома на всех. Пятый же не может. Пятый лишь бессильно наблюдает, вдалбливая в собственную разбитую непрекращающейся мигренью голову детали: вроде светлого локона, что она в задумчивости накручивает на палец при чтении очередного приторного романчика, слишком не напускное, светлое отношение к миру, что проявляется в манере её поведения, кофе за завтраком с таким обилием сливок и сиропов, разных на каждый день, что он давится своим же эспрессо, ощущая фантомную сладость на языке.       Он давно сошёл с ума и кажется это - последняя фаза его безумия.       Во снах Слоан касается. Пальцами зарываясь в волосы, ближе насколько это возможно. Ближе, что носом по скуле вниз, горячо и рвано выдыхая в шею. Ближе, что на её бёдрах останутся синяки от его пальцев, Пятый уверен. Здесь же, в собственной утопической иллюзии, он позволяет спускать спаявший грудину контроль, словно собаку с привязи, отдавая и отдаваясь в руки Слоун и это кажется ему правильным.        Сгорать каждый раз до тла, а после возрождаться вновь.

***

      Пятый ненавидит просыпаться после. Реальность серая и мутная, словно зеркало в их когда-то общей мальчишеской ванной, самого себя он видит только лишь через преломление. Пятый глаза смыкает до мерзотных фиолетовых мушек от сосущего разочарования, пустого, как и он сам, проклиная всех и вся, но облегчение это не приносит. Он в подушку утыкается со стоном, зубами цепляя кипельно-белую наволочку, убеждая себя в том, что это непременно пройдёт. Это лишь тело на пике пубертата выдает такую реакцию. Не больше. Пятый никогда не признается, даже перед самим собой, что спустя столько лет он все ещё может в ком-то нуждаться.

***

      Он кружится в собственном пьяном танце прямо по середине их общей гостиной. Бокал с ликером Limoncello, едва не трескается в его руках, Пятый лишь хрипло смеётся, выпивая залпом, чувствуя как на губах лопаются цитрусовые остатки. Он плюхается на пол и раскрывает руки, словно морская звезда, позволяя себе слабость: представить другую жизнь, в которой и он бы был до поганого счастлив в стабильно-спокойной статичности, без вечного бега с возвращением к собственному бессилию что-либо изменить вопреки. - Не помешаю? - он глаза распахивает тотчас же, поворачивая голову влево, прямо на голос. Пятый приходит к выводу моментально, несмотря на плывущее сознание: что надо было пить прямо из бутылки, чтобы не воспринимать реальность совершенно. А не самонадеянно цедить на порции. Потому что Слоан отчего-то отказывается рядом. Она везде, её из окружающего пространства не вычеркнуть и не вышвырнуть. Пятый трусит. Пятый хочет открыть портал и сбежать, как он делал множество раз до этого, стараясь обманчиво спасать самого себя из раза в раз. Но здесь баста. Бежать то ему некуда, да и он устал, так омерзительно устал бороться против своих же собственных демонов, которые раздирают душу противоречиями и болью, которая кажется навсегда ему под рёбра впаяна. Он остаётся. Словно приговорённый к смертной казни, чувствуя как девчонка становится только лишь ближе. Укладывается рядом на пол, раскидывая руки также и смотрит в потолок. Пятый ловит себя на мысли о том, что пускай и на мгновение, но мир вокруг них сейчас общий, один на двоих, словно разноцветный калейдоскоп. Он старается дышать размеренно, кислород пуская в лёгкие порционно. Сквозняк ерошит его тёмные волосы, но это не спасает. Запах Слоан - солёная карамель, яблоко, забивает глотку, отнимая последние крупицы собственной воли. - П.. Почему ты везде? - дыхание дребезжит у него в горле, выговорить удаётся лишь с хрипом. - А пахнешь, словно райский сад... Этот запах, он повсюду, как и ты, Слоан. А ведь это неправильно, потому что я один априори, я настоящий, а ты лишь излом... С тобой рядом невозможно, а без ещё хуже... - последнее слово он практически шепчет, чувствуя, что вот сейчас, именно сейчас, пол должен разверзнуться и адская бездна поглотит его окончательно. Но нет, всё остаётся как прежде. Лишь Слоан поворачивает к нему голову и они наконец сталкиваются взглядами. У неё на глубине кофейных радужек слишком многое. Горькое, похоже чем на его собственное вето, что он видит каждый раз глядя на отражение в зеркале. Пятый замирает. И ждёт удара, так всегда было, с ним жизнь не церемонилась, жизнь втиснула раскуроченную душу в идеальное подростковое тело и вновь заставила для чего-то существовать. Но Слоан не бьёт. Лишь касается. Так же как в тех самых снах, горячечно-мутных, где все становилось возможным. Где он становился целым.       И Пятый сдаётся.