***
Миша выходит из палаты. В коридоре ждут Лёва и Ося, хлопцы из банды стоят наготове, ожидая его приказов. Мише непривычно и страшно. Миша не слышит привычных язвительных комментариев и тяжёлого после беготни по крышам дыхания за правым плечом, не чувствует тепла чужого тела. За левым тоже пусто. Предательство и смерть Яши ранят почти так же как то, что Изя сперва застрелил Яшу, а потом сам едва не погиб, защищая его, Мишу, от пули. Ося поднимается со скамьи и открывает рот, чтобы что-то сказать, густые брови хмурятся сурово и бесконечно устало, но Миша срывается с места и уносится прочь, не слушая левкиных окриков, несущихся ему вдогонку. Он вспыльчив, порой у него отказывают тормоза. Изя такой же, более того, пока Миша изображает из себя ледяную статую на людях, его друг и соратник не скрывает своего горячего нрава. Даже не пытается. Но несмотря на это сходство Изя всегда умел Мишу усмирить. Успокоить одним прикосновением, уравновесить, взять огонь на себя. Как и сейчас… На нем грязная рыбацкая рубаха, лицо разбито, волосы стоят дыбом. С момента расправы над бандой Акулы прошло больше суток, но Мише было не до туалета. Привыкший за время своей преступной деятельности к богатой жизни и франтовству, сейчас он снова чувствует себя тем босяком, которого отправили на каторгу. Мальчишкой, чье детство закончилось в один миг. Изя тогда был рядом и рвался за ним. Верный друг, преданный словно пёс. Изя, казалось, готов был тоже совершить убийство, неважно кого, лишь бы следом за Мишей. Но за их двором тогда следили пристальней некуда, всех друзей-приятелей Япончика держали на прицеле, и Миша отправился на каторгу один. Тогда он, дурной, расстраивался, но быстро повзрослел и начал благодарить судьбу за то, что шальной Майорчик, так похожий на вольный морской ветер, не скован кандалами, а живёт свободным.***
Их холостяцкая квартира сейчас кажется пустой и безжизненной. «Совсем как Майорчик» — мелькает в голове и Миша опускается на стул, закрыв лицо руками. Если зажмуриться, то можно представить, что Изя сейчас выйдет из ванной, заберёт брошенную на стул рубашку (ещё неизвестно, чью, они оба не грешили порядком в своей берлоге), засмеётся над чем-то, подойдёт вплотную и потреплет Мишу по волосам, не слушая возмущенных воплей короля бандитов, потратившего столько времени на укладку. Но ни хлопка двери, ни смеха, ни прикосновения ему не дождаться, возможно, никогда.***
Погруженный в душевные метания, Миша не сразу понимает, что в комнате он не один. Непозволительная невнимательность для короля Одессы, в чем не раз упрекал его Барский. Но Миша не думает об этом, сердце стучит быстрее, обманувшись в дремоте. Япончик стряхивает остатки гнилой, лживой сонливости и сникает, узнав знакомые шаги. Конечно, это не Изя. — Ося. — мрачно цедит Япончик, не оборачиваясь. — Чего тебе таки трэба? — Мойша… Тор мнется, словно не зная, что сказать. Они давно стояли по разные стороны баррикад и откровенно грызлись между собой, каждый был готов убить, перейди второй дорогу… Но в то же время они были друзьями детства, выходцами с одного двора, что не раз мешало каждому из них завершить начатое и убрать врага со своего пути раз и навсегда. Чего стоили вечные осины «последние разы» и категорический запрет Миши трогать проклятого сыскаря. Да и моральные устои у обоих за последние несколько суток значительно пошатнулись и сделали крен в одну сторону. — Что с теми, кто тебя схватил? — Уже ничего. — Миша сжимает кулаки, впиваясь ногтями в кожу и оставляя кровавые следы. Это ничто по сравнению с раной на сердце. Япончик рвано вздыхает и поднимает глаза на своего заклятого врага (враг, смешно, ей богу). Бывший сыщик вид имеет неважнецкий — бледный, всколоченный весь. Миша знает, что и сам не лучше, но сейчас ему до фени. Простите, не до духов и белых воротничков, тут бы с ума не сойти. — Ося… — Миша вдруг чувствует себя ребенком, уличным хулиганьем, снова набедокурившим и получившим от дворника вымазанной в нечистотах метлой. Ося был его ненамного старше, но всегда держался так, словно умнее всех («Хоть что-то не поменялось» — мелькает на периферии сознания и Миша бы посмеялся, если бы ему не было так погано). Иногда они дрались, но это не мешало им быть приятелями, пусть и не слишком близкими. Миша не терпел чрезмерной опеки, которой пытался окружить его и других младших Тор, но иногда приходил за утешением. Успокоившись, он стыдился минутной слабости и и дичился ещё больше. И пусть прошли годы, пусть они несколько раз друг друга едва не прикончили и были, вроде как, идейными врагами, но сейчас Мише казалось, что перед ним не усталый усатый мужчина, а долговязый прыщавый юноша, который со скучным лицом читает нотации младшему приятелю, а потом, в противовес своим словам, помогает избежать ещё большего нагоняя и утешает. Вот только чем ему сейчас может помочь Ося? — Что я за шлимазл такой, Ось? — Миша всхлипывает жалобно и давится воздухом в тщетной попытке сдержать слёзы. Ося молчит, а Миша, неловко вытирая мокрые щеки, продолжает. — Что за жизнь такая… Лёвку из-за меня тогда покоцали… С тобой готовы глотки друг другу перегрызть чуть что, Яшка… А Изя, Ося? Изя!.. Миша захлебывается рыданиями. Ося неловко прижимает его к себе, позволяя уткнуться лицом в мятую рубашку и выплакать всё то, что отравляет душу. Ося молчит. Он знает, — они оба знают — что прогнозы неутешительны. Что Изя вряд ли переживет эту ночь. Давать ложную надежду Тор не имеет привычки, не та у него работа, да и не внял бы Миша его словам. Но произнести вслух то, чего они оба так боялись, он не в силах. Поэтому он молча сжимает Мишу в объятиях и укачивает его, совсем как Зойку в детстве. Зоя… Ося позволяет своим слезам пролиться вместе с мишиными, хотя до этого запрещал себе любые эмоции, сосредоточившись на поисках и мести.***
Когда Ося уходит, Миша долго не может найти в себе силы, чтобы подняться из-за стола и пройти несколько шагов до постели. Слезы давно кончились и он смотрит воспаленными глазами куда-то в пустоту. С наступлением темноты Миша перебирается на изину кровать, прихватив его же рубашку, которую друг бросил накануне, забыв донести до шкафа или бельевой корзины. Рубашка пахнет потом и морем. Майорчиком. Миша утыкается лицом в серую ткань и проваливается в тревожный, беспокойный сон. Ночь проходит как в дурмане. Ему снится, что Изя рядом, стоит, нависнув над ним, и гладит по волосам. Миша поддается на встречу этой простой, но такой желанной и немыслимой в то же время ласке, бормочет что-то. Но когда он открывает глаза, то видит, что Изя смотрит на него пустыми глазницами, а все лицо залито кровью. — Из-за тебя, Миш… — улыбается мертвый Майорчик, демонстрируя раскуроченную грудную клетку. — Почему ты не защитил меня? Зачем ты меня убил, Миша? — Изя, Изя, нет… — Миша чувствует, что волосы встают дыбом. Он тянется следом за хорошо знакомой мозолистой рукой, но натыкается лишь на кости. Призрак оглушительно хохочет. — Изя!.. Падение с кровати отрезвляет. Спать Миша больше не ложится.Он не знает, жив ли Изя. Он боится знать правду, но подрывается, игнорируя головокружение и боль в висках, приводит себя в порядок (фасон нужно держать вне зависимости от обстоятельств) и идёт в больницу, чувствуя дрожь.***
Его разрывают на части противоречия. Миша хочет непрерывно сидеть у постели Изи — и в то же время боится даже подойти, чувствуя себя виноватым. Он оставил у палаты охрану из верных людей — но его трясет от мысли, что кто-то из них может оказаться как Яша. Никому нельзя доверять, твердит себе Японец, но поступает вопреки этому утверждению. У него не осталось сил, чтобы подозревать каждого. Костик мягко, но неумолимо уговаривает его поесть (только сейчас Миша понимает, что почти три дня во рту у него не было ни крошки) и уводит, напоминая, чем отличились ребята, которые сейчас исполняют роль часовых. Эти и мухе не дадут залететь в палату. Дела же никто не отменял. Быть королем Одессы не так-то просто, и забывать об этом нельзя. Из верных людей, которым можно на время передать бразды правления, у него остался только Костик, но в одиночку он не справится, так что Мише приходится присоединиться к помощнику, чтобы порешать накопившиеся вопросы. Миша старается загрузить себя делами, чтобы не думать. Не думать о том, что же с Изей. Он с небывалым рвением уходит в работу и те, кто за несколько дней тишины успел подумать, что с королём все же что-то случилось, быстро разубеждаются в этом.***
— Миш, он очнулся. Сердце делает кульбит в груди. Миша вскакивает, игнорируя отдающую в виски головную боль и тошноту. Если бы ему не было плевать на себя, он бы понял, что удар прикладом по голове почти неделю назад не прошел даром. Бумаги разлетаются по комнате, но Костя не успевает ничего из этого прокомментировать, потому что Миши уже и след простыл. В больнице Мишу встречают те же люди, которых он оставил охранять Изю. Они тактично (и когда научились только, босяки) выходят из палаты, оставляя Мишу наедине с Изей. Япончик знает, что они не покинут свой пост и сейчас, и будут стоять за дверью, пока он не выйдет. Миша застывает на пороге, ощущая неведомую ему доселе робость. Ему страшно, как не было никогда на каторге или во время любого налёта. Станет ли Изя с ним разговаривать? Захочет, и главное, сможет ли? Койка стоит так, что видно только белые простыни, но не человека в них. Зрелище это напоминает о покойниках и Миша, сделавший было шаг, снова невольно замирает, чувствуя ком в горле. — Чего встал как не родной? — тихий, хриплый, но искрящий нотками веселья голос, такой знакомый и любимый, что плакать хочется. — Изя? — Миша рванул к постели, падая на колени у изголовья. — А ты кого ждал увидеть, скажи на милость? Бледный как смерть, но совершенно точно живой Изя хихикает. Смех переходит в кашель, заставляя улыбнувшегося было в ответ Мишу сжать испуганно край одеяла в руке. — Живы будем — не помрем. — гнусавит Изя, когда приступ проходит, и находит Мишину ладонь, накрывает ее своей. — Ну чего ты так убиваешься, Мишка? Найдем ещё, где столько денег взять, не последний раз налет устраиваем. Миша поднимает голову и глядит на Изю с недоверием, граничащим с негодованием. Этот… Этот байстрюк решил, что дело в деньгах? — Не знал, что мозг находится в груди. — Чего? — Изя смотрит на него с недоумением и лёгким беспокойством, которые легко читаются в запавших глазах. На его всегда худом лице только они сейчас и остались. Ну и нос ещё. Мише хочется сперва дать ему по лбу или по этому самому носу, а затем поцеловать, но он усмиряет оба порыва и цедит сквозь зубы, чувствуя, как в груди закипает ярость. — Ты, сдавалось мне, брюхом маслину поймал, но отшибло почему-то последние мозги. — Миша сжимает изину ладонь в ответ и с усилием выдыхает. — Майорчик… Ты зачем полез? Ну зачем, а? Я, главное, оборачиваюсь, а тут ты на меня, бездыханный, валишься. Шикарный вид! — А что, я должен был спокойно смотреть, как тебя пулями фаршируют? — Изя щурится неожиданно зло. — Спасибо, я уже потерял тебя один раз. — А если бы ты умер?.. — Миша не верит своим ушам. — Зато ты живой. — Ты дурной? — Тот же вопрос. — Изя падает обратно на подушки, истратив последние силы на резкое движение. Он с трудом притягивает Мишину руку к себе и уткыкается в нее лицом. Тяжёлое дыхание Изи слышно, наверное, и в коридоре. Пуля задела лёгкое. — Я лучше б помер, чем на твой труп любовался. — бурчит Изя невнятно. Его дыхание щекочет Мишину ладонь, заставляя трепетать что-то внутри. — Да ты вон и попытался, забыл, что ли, шлимазл? — Сам шлимазл. Миша ощущает, как по телу разливается облегчение. Изя рядом, живой, даже шутить пытается. — Никогда больше так не делай. — Миша и сам не знает, просьба это или приказ. Изя не отвечает и Миша по его сердитому сопению догадывается, что ответ отрицательный. Сделает и не раз, сколько удачи отмерено. Миша давно знает, что Изя ему последнюю рубаху отдаст, коли что, но только сейчас начинает с некоторым ужасом осознавать, что и жизнь Изя тоже не пожалеет. Для него. Миша тяжело вздыхает и свободной рукой проводит по изиным волосам. Майорчик ластится, придвигается ближе, требуя продолжения. Он всегда был падок до прикосновений, особенно мишиных. — Дурак. — повторяет Япончик, но по лицу невольно расползается счастливая улыбка. Изя ворчит неразборчиво (Миша угадывает в этих звуках ответное оскорбление) и зевает.***
По изменившемуся дыханию друга Миша понимает, что тот уснул. Он ещё какое-то время смотрит на макушку Изи, жалея, что не может увидеть его лицо, а затем пробует встать. — Не уходи! — Изя вскидыается тут же, стоит только Мише отнять руку. — Тихо, тихо, сижу. — Миша возвращается на свое место и садится на пол. Стул стоит слишком далеко, да и не является такой уж приятной альтернативой, когда сидя у постели можно положить подбородок на край матраса и смотреть на Изю. — Миш, Мишка… — Изя цепляется за него как клещ. Смотрит широко распахнутыми глазами. Бледное лицо покрыто испариной, руки дрожат. — Майорчик, давай так: я за доктором и обратно, и от тебя больше не отойду, даже до клозета. Порешали? Изя неохотно кивает и закрывает глаза.***
— Миш, а Циля твоя на тебя лаяться не будет, шо тебя так долго нет? — Какая Циля? — задремавший было Японец от неожиданности стукнулся головой о железный бортик кровати и туго соображал то ли со сна, то ли после очередного удара. — Какая-какая. — ворчливо и с затаенной болью отзывается Изя. — Твоя. — Аверман, что ли?! — А у тебя ещё Цили есть? — У меня вообще никаких Циль нет, Майорчик. — Шо? — Шо? — Ты с дуба рухнул, Миш? Как это — нету? — Да что ты пристал с этой Цилей, Изя? Изя замолкает. В тишине палаты, разбавляемой только хрипами его дыхания, Миша слышит стук собственного сердца. — Изя, вот на кой ляд ты сейчас эту Цилю вспомнил? — чувствуя себя беспомощным дураком спрашивает Миша. Изя смотрит на него исподлобья. — А шо, ты, можно подумать, о ней не вспоминаешь! Сидишь тут со мной как привязанный, а мог бы у неё… — Так. — Миша мотает головой в тщетной попытке отогнать головную боль. Становится только хуже. — Я таки не понял. Ты, Изя, не хочешь, может, чтобы я у тебя сидел? Так я уйду! Уж извини, если тебе противно мою рожу лицезреть! Мне от себя самому тошно, что ты из-за меня под пули подставился, и шо, утопиться теперь? Ну не могу я спокойно гулять и с дамочками шато-марго кушать, когда ты тут из-за меня подыхаешь! Да и не хочу… — добавляет он, поспешно прикусив язык. Но Изя резкое завершение фразы воспринимает иначе. — Ну и катись к своим дамочкам! — у обоих на душе мутно. Бандитская чуйка подсказывала Мише, что он что-то упускает. Вот только что?.. — Не дождешься. — Миша с грохотом подволокивает стул к кровати и садится так, чтобы смотреть Изе в глаза. — Значит так, Майорчик, ты давай ртом не только пилюли кушай, но и говори! — А шо казаць? — Изя пытается сесть, чтобы их лица оказались на одном уровне, но сил не хватает и он падает обратно на подушку, выругавшись. Он снова бледнеет (куда ещё, казалось бы) и Миша спрашивает обеспокоенно, сам себя ругая за глупый вопрос. — Болит? — Да нет, ты шо! Я ж тут на курорте! — Изя смотрит на него сердито и передразнивает. — Шикарный вид! — Миш… — Изя сдаётся спустя несколько минут. — Почему ты здесь? — И снова спрошу, я не гордый: где мне ещё быть, по-твоему? — С Ци- — Шо ты прицепился к этой Циле словно влюблен?! — Ты ее любишь. — тихо отвечает Майорчик, и в голосе его Мише чудится такая тоска, что ему становится страшно. — И хто тебе такую глупость сказал? — Ты! — Какая блоха тебя укусила, что ты эту Цилю поминаешь через слово? — спрашивает Миша устало. Хочется окунуться в море или пробежаться по крышам, чтобы избавиться от накопившейся в груди тяжести. — Я не люблю её, Изя. — Ты ж говорил, что только о ней и думал все эти годы? Ухаживал, из кожи вон лез, шуры-муры вы с ней крутите. — Изя снова тяжело дышит и Миша не может понять, дело в ранении или в чувствах. — Замолчи свой рот. — не выдерживает Миша в конце концов. Как же он жалел, что ляпнул тогда про Цилю! Как ошибался, когда думал, что мысли о ней, о незнакомой девчонке, помогали ему сохранять силу духа на каторге! Не она, не Циля, а верный смешливый мальчишка, что всегда был рядом, и которого он едва не потерял. Изя думал… Что он сидит тут из чувства вины, пропуская свидания с Цилей? — Нет у меня ничего с Цилей. — Миша вздыхает устало. — Это Левка, вон, за сестрой её волочится. Изя по-прежнему смотрит подозрительно и Миша. — Бросила тебя? — Ничего не было, Изя! — Чего? — Ничего. Не было ничего. Сдалась мне эта Циля, у меня другое на уме. — Изя сверлит его тяжёлым взглядом. Миша смотрит в ответ, прямо и честно, хотя внутри все дрожит от напряжения. — И что же? — Уж точно не барышня, которую я от силы три раза в жизни видел. Я думал, Изя, — Миша сглатывает — Я думал, что это она. Но я ошибался. Миша снова встаёт и делает несколько шагов, чтобы успокоиться. Разминает ноги, возится с оконными створками, впуская ночной воздух а палату. Издалека доносился запах моря. Миша стоит спиной к Изе и уговаривает себя повернуться. Такие вещи, если и говорить, то говорить в лицо, чтобы дать возможность ударить. А у него нет сомнений в том, что за такое получит по роже. Миша за последние дни многое потерял. И сейчас он рискует самым дорогим, что у него есть. — У меня другое на уме, Майорчик. — повторяет Миша и оборачивается, встречаясь с упрямым взглядом. — Я не умею красиво говорить, ты знаешь. И пытаться сейчас нават не буду. Мишка возвращается к изиной постели и садится на край. Скрипят пружины, утверждая его в реальности происходящего. — Изя… — Миша редко показывает свою растерянность, но какой толк прятать себя от человека, который знает тебя как облупленного и все равно поймет, где ложь? — Никакая Циля не мает значения, Изя. Ошибаются все, даже Бог… — Если ты сейчас снова заведешь шарманку о евреях, которых Бог зачем-то поселил в России, я тебя стукну. — обещает Изя. В мишиных глазах сверкает азарт. — А ты попробуй. Изя возится, пытаясь приподняться, но быстро осознает тщетность этих попыток и вместо того, чтобы дотянуться до Миши, дёргает его на себя за воротник рубашки. Япончик, не ожидавший такой подлянки, едва удерживает равновесие. Он успевает поставить руки по бокам, чтобы не упасть на Изю, и нависает над ним. Глаза в глаза, соприкасаясь носами. Мишка хочет привычно прокомментировать изин шнобель, так выдающийся на худом лице и не раз разбитый в дворовых потасовках (в том числе и самим Мишей), но вместо этого с нежностью проводит пальцами по щеке. Затаив дыхание он ждёт реакции. Изя судорожно вздыхает и тянется следом за мишиной рукой. — Изя… — Миша вспоминает как дышать. Майорчик мычит в ответ и снова тянет Мишу на себя, мешая говорить. — Замолчи свой рот, я тебя умоляю. — бормочет он, утыкаясь лбом в мишину шею. — Может, отпустишь? У меня, конечно, ещё остались силы, но я ж на тебя упаду. Доктор старался, штопал, некрасиво топтать плоды его трудов… Изя отпускает его ровно на столько, чтобы Миша смог изменить положение и лечь рядом с ним. Япончик обнимает его, усилием воли заставляя себя не цепляться за худые бока Майорчика со всей силы. Сейчас такие медвежьи объятия скорее навредят. Несмотря на недавнее ранение, едва не лишившее Изю жизни, от держится за Мишу так же крепко. — Нужно уметь признавать свои ошибки. — шепчет Миша вдруг, поддавшись внезапному порыву. — Не брат ты мне, Майорчик, и не друг. — Миш… — Погоди… Ну вот, сбился. Как там Костик говорил? Я тебя это… Жо тэн. Миша ждёт ответа, но слышит только тяжёлое сопение. Уязвленный и испуганный, он прислушивается и понимает, что Майорчик уснул. — Шикарный вид. — устало бормочет Миша, убедившись, что Изя спит крепко и просыпаться или умирать в ближайшие часы не планирует. Он немного сползает вниз и кладет голову Изе на грудь, чтобы слышать, как бьётся его сердце. Впервые за последние несколько дней он засыпает спокойно.