Среднестатистический ад

Хару, при всей своей неизмеримой любви к себе - среднестатистический парень двадцати лет с хвостиком, характером тянущий на свой возраст гораздо меньше, чем внешностью. А внешность у Хару прекрасная - слишком даже, для среднестатистического. Он не стрижет волосы коротко, всегда поддерживая длину до плеч (так удобно прятать шиньон, который Хару завязывает хвостиком), по утрам делает несложный макияж из ВВ-крема и мягкого черного карандаша, и каждое четное воскресение посещает косметолога, хотя особых проблем с кожей и не испытывает. В этом Хёнджун - так зовут ольджана Хару в пределах забытого в пригороде Сеула семейства, - среднестатистическая модель среднестатистического ольджан-бренда, и Хару никогда не жалуется на это "средне" почти в каждом предложении. Ну, хотя бы потому, что работу модели он совмещает с учебой в академии искусств, которая, впрочем, ничего, кроме посредственных знаний по культурологии, не даст. И единственное, наверное, что выделяет Хёнджуна среди таких же среднестатистических парней (кроме нарциссизма и совершенно феерического комплекса принцессы) это то, что всю свою жизнь - маленькие ее фрагменты, как коллажи в девичьих дневниках девяностых, склеенные из газетных вырезок и фотографий, Хару делит на плейлисты, длинные и короткие, по исполнителям, альбомам и рандому. Хёнджуну нравится - таким-то уж точно никто из метафорических сверстников (ах да, еще синдром Питер Пэна) не занимается. Playlist: make me up. Artist: Afterschool Name: First love Обычно съемки для сайта проходят в студии штатного фотографа, который, помимо всяческих моделек, фотографирует свадьбы и дни рождения, на что собственно и живет; а еще жалуется постоянно, пока стилист - пухлая девчонка с простоватой стрижкой и татуировкой на запястье, - рисует Хару стрелки чуть ли не до висков. Фотограф заявляет, что смазливые мордочки никому дохода уже не приносят, а в самых популярных айдол-группах нынче сплошь посредственные красавцы с необычными чертами лица, например, тот же Бан Ёнгук, страшный, как смертный грех ("как, впрочем, и весь андерграунд"), зато работать с ним - одно удовольствие. -А ты работал? - Хару выдергивает из рук стилистки подводку и прогоняет ее одним взглядом (слава скандалиста и опасной истерички), усмехаясь с издевкой. У штатного фотографа снимки, мягко говоря, дерьмо, какой уж ему Бан Ёнгук. От средства для снятия макияжа дурманяще пахнет кокосом; Хару стирает дурацкие бабские стрелки и оттеняет внешние уголки глаз карандашом и темно-серыми тенями. Фотограф, впрочем, уязвленно кривит губы и требует модель на выход. Хару отрабатывает сет ("двадцать-мать их-пять" кофточек из новой коллекции, ничем не отличающейся от старой, нетерпеливо забирает деньги у менеджера и валит-валит-валит, ибо достали. Однако на выходе его перехватывают: все тот же менеджер, соскочив с псевдонима на имя и тут же испавившись, шаркает следом. -Хёндж... Хару-я, погоди. Хару отводят в сторонку - мимо как раз идут, до тошноты умилительно хихикая, совершенно одинаковые девочки-ольджаны с одинаковыми линзами, наращенными ресницами и одинаковыми перманентными стрелками. Хёнджун давит рвотный позыв. Менеджер - Тэхи, 24, неплохой, в общем-то, парень, по-гейски обходительный со всеми, периодически модель и, вроде как, бывший где-то там трейни, - щурится по сторонам, партизанит и зло фырчит, когда не удостоенные его вниманием куколки высокомерно задирают носы. В общем-то, Хару не лучше этих девочек; разве что спит с ними по расписанию, а еще иногда позволяет свидания в парке - мороженое, поцелуи в сладкой вате, следующая за этим прозаичная постель. Тэхи, кажется, дальше обходительности не заходит - то ли лень, то ли правда гей. Тэхи всучивает Хару узенькую ламинированную карточку и выглядит крайне самодовольно. Модельное агентство, одно из известнейших, проводит набор, бла-бла, и уже буквально в эту пятницу. Хёнджун прикидывает – планы на пятницу (которые всегда можно поменять), вероятность дождя (хотя он и так льет всю неделю), спрашивает у себя, не хочет ли он съездить к родственникам (да ни в жизни!), и, наконец, выдает капризно и крайне авторитетно: -Наебалово. -Обижаешь, - Тэхи жмурится, - Сам ты сплошное наебалово, умоляю. Сходи, попробуй, может, и свалишь из этой дыры. Хёнджун умиленно хлопает ресничками. -Как это мило, Тэхи, ты просто душка. А я точно не попаду на гей-вечеринку, где окажется, что я – главное блюдо? Тэхи рисует на лице возмущение пополам со смущением (Хару хихикает – смущение ему нравится больше). -Иди ты знаешь куда, Хёнджун? – наконец, выдает Тэхи, поправляя прилизанную светленькую челку. -Ну-ну, не стоит, - Хару изворачивается, звонко и совершенно издевательски целуя Тэхи в щеку, - Я же умничка, послушно схожу на эту вече… прости, в это агентство, и, ну, попробую. Тэхи закатывает глаза – тут привыкли к выходкам на грани, которые, пусть и редко, отчебучивал Хару, а Тэхи привык к ним больше всех, и даже не потому, что Хёнджун вечно, то ли специально, то ли нарочно, попадал по больному, а потому, что это было чем-то от Хёнджуна неотделимым – как и его среднестатистический для модели кукольный взгляд. Хару сосредоточенно жует жвачку («Нежная мята» на самом деле пробила даже привычный осенний насморк) и думает, что, наверное, он самый натуральный дурак, раз повелся на эту визитку, которую ему вручил Тэхи. Потому что агентство находится аж в Ганнаме, на пятнадцатом этаже, сразу внизу офис Etude House, а двумя улицами ниже были замечены съемки клипа каких-то жутко популярных айдолов. На этаже агентства висят фотографии не каких-нибудь моделек дешевых брендов, а Ю Мингю в шмотье от “Givenchy”, а в коридоре Хёнджун едва не сталкивается с девочкой, плакаты которой висят чуть ли не на каждой остановке. Теперь он, Хару, сидит в коридорчике с прицепленным к рукаву булавкой номерочком (к слову, «13») и ждет своей очереди на кастинг. Здравствуйте, я Хару, и я совсем не ебу, зачем на это согласился. А ведь как все просто было раньше: пришел, отснял сет, получил деньги, и париться особо не нужно, чтобы заинтересовать бренд; ольджаны, те, которых все видят в интернете и на сайтах «демократичных» брендов, все на одно лицо, взгляд и цвет. Настоящими же моделями становятся совершенно другие люди, и Хёнджун – среднестатистическому, - до них далековато. Впрочем, он не жалуется. Перед ним в кабинет вошел кто-то высокий, сутулый, с бесконечными ногами и пушащимися темно-русыми волосами, и такими божественными запястьями и пальцами, что Хару, во-первых, стыдно за сломанный в автобусе ноготь, а во-вторых, думается вдруг, что такие руки будут красиво смотреться на голом теле. Хёнджун бездумно прикусывает губу, смущаясь собственных мыслей, и нервно сглатывает сладко-мятную слюну, когда дверь кабинета открывается – не больше пяти минут, всего лишь. Перед ним появляется тот самый мальчик, не улыбающийся, но совершенно наивно посматривающий по сторонам и сжимающий в лапках тоненькую папочку с договором. Playlist: party rock Artist: G-Dragon Name: Crooked Мальчик (у этой шпалы с красивущими запястьями и пальцами оказывается совершенно детское выражение лица; Юсын, с которым Хару знакомится в агентстве первым, тонко подмечает, что парень-шпала издалека попахивает если не даунизмом, то Полумной Лавгуд) оказывается китайцем голландского происхождения, что тут же окружает его завесой загодочности европейской души. -И тупости, - добавляет Юсын, гнусно хихикая. Китаец, однако, неплохо шпарит по-корейски, не теряя при этом эдакой китайской «мимимишности», о которой Юсын потом беззастенчиво орет на весь вагон метро, а Хёнджун, сложившись пополам, долбит ладонью по колену. После объявления результатов, решено пойти либо в бар, либо в караоке, и Хару, который убеждает всех, что «поет он просто как айдол» (в душе, и ударение ставьте как хотите), решительно тащит всех в свой любимый караоке-бар аж на другом конце города, прихватив под руки восторженного Юсына и еще одного мальчика, самого младшего, Ёнсо, который смотрит на обоих «хё~онов» так, что оба думают, будто им откусят по пол руки и еще скажут, что не вкусно. Ёнсо, правда, млеет со второй бутылки пива, Гоцзинь теряет остатки тактичности и смущения, а Хару удаляется в угол, мстительно грызя трубочку своей пинаколады и выбирая песню посложнее и жертву повкуснее. Гоцзинь, тем временем «мимимишно» распинается о том, как агент находит его в самый ответственный момент, о жизни в Китае и нескольких поездках в Амстердам к отцу, а все (в том числе и предатель Юсын) расспрашивают его о красных кварталах и кофешопах. Гоцзинь, правда, отнекивается и уверяет, что ни разу там не был и травку не пробовал – мол, маленький был, да и фу на нее, на гадость эту, но Хару готов поклясться, что в глазах мужской версии Полумны Лавгуд промелькнула поволока сладковатого дыма индики. Хёнджун выбирает жертву, тычет пальцем в рандомную песню в списке и на всю комнату орет о том, что «господин Гоцзинь исполнит нам композицию “Special”, в оригинале исполняемую группой Beast». Вышеобозначенный господин Гоцзинь не теряется и сам тянется за микрофоном, улыбаясь самодовольно; оказывается, что поет он не так уж и плохо, как хотелось, а взглядом прожигает не хуже всех этих волшебных мальчиков в телевизорах. В ту-то секунду Хару вдруг понимает, что для него – вот именно для него, именно с этого мгновения, - начинается ад. У этого ада совершенно невероятные руки, большие глаза, нос почти как у Майкла Джексона и тот еще голосочек. Но Хёнджун, в общем-то, не расстраивается – вместе со всеми ржет над попыткой Гоцзиня сымитировать ёсоповское рычание в “Special”, бьет китайца подушкой, и про себя обещает устроить не меньшую пытку. На первые же съемки – коллективные, будь они прокляты, - Гоцзинь презжает на винтажной красной «Веспе» с коричневой сумкой-почтальонкой через плечо, в кремово-коричневом пальто и светло-серым свитером под ним; стаскивает с головы симпатичную кепочку (Юсын, ее увидев, грызет галстук и обещается Гоцзиня ограбить) и улыбается всем и сразу. Хару же почему-то решает, что над ним издеваются. Он, пять минут назад жаловавшийся на головную боль, вдруг начинает жечь и пепелить, отвоевывает у стилистов музыкальный центр и, помудрив, подключает колонки к своему смартфону, врубая на полную громкость совершенно рандомные вещи. Хёнджун поднимает полумертвого после попойки Ёнсо, и кружит его в танце, пока не начинается “Trouble Maker”; когда же только-только слышится свист, со всех сторон слышаться призывные «Ооо» и требования воссоединения дуэта Хёны и Хёнсына. Стилисты, модели и даже пришедший на общие повизгивания супер-занятой фотограф умиляются от почти двухметровой Хёны, которую качественно отыгрывает Хару, и смущенно хихикающего Ёнсо-Хёнсына, обещающего прикончить каждого, кто вспомнит об этом в будущем. Гоцзинь стоит в сторонке, улыбаясь снисходительно и хлопая этими своими замечательными руками. Хару злится невесть почему, Хару грызет губы так, что стилистка решает не трогать их тинтом, Хару обнимается с Юсыном и косит под Топа и Ли Хёри с Ёнсо, Хару не застегивает рубашку и становится в совершенно развязные позы, заставляя попавшего на свою волну фотографа резко сменить концепт и превратить почти что пробную фотосессию в съемки порно. Все становится настолько сумбурным и увлекательным, что Хёнджун и не сразу понимает, что его выпихивают к камере на пару с Гоцзинем, у которого красивущая переводная татуировка у виска, кофта, больше похожая на рыбацкую сеть, чем на кофту, а волосы удерживает ободок с короткими шипиками. Хару злится еще больше – не понимая пока, почему и зачем, но злится, смотрит на Гоцзиня свысока и иронично поджимает губы, делая комплимент по поводу татуировки. В ответ он получает совершенно искренний комплимент (Ёнсо, уединившийся в уголке с приставкой, громко говорит «Бдыщ!»), улыбку в уголках губ («Бды-дыщ!») и легкое прикосновение к волосам (Юсын, наблюдающий за игрой, комично вытягивает губы трубочкой: “Потрачено”). За это Хару просит у фотографа разрешение «как бы вырвать у Гоцзиня клок волос». В итоге, Гоцзинь совершенно натурально шипит и просит дергать поаккуратнее, даже если все это – ради искусства, и, в принципе, ему ничего для этого не жалко. Когда Гоцзинь укатывается на своей «Веспе» в сеульскую тьму, Хёнджун ненавидит его до скрипа зубов и упрямо сжатых кулаков. Юсын только тихонечно умиляется в сторонке. Playlist: airplane Artist: AMIAYA Name: Time Проходит месяц – целый месяц спокойствия, совершенного невероятного гиенистого хихикания Юсына, с которым у Хёнджуна оказывается один менеджер, какой-то совершенно невероятной и жутко невкусной диеты, которой они вдвоем пытаются придерживаться (ради этого даже съезжаются вместе, а потом дубасят друг друга по рукам, когда лапы посягнут на забытую в холодильнике шоколадку); месяц бесконечных съемок и не менее бесконечных разъездов по городу, дорогой одежды и жутко требовательных стилистов, дизайнеров, фотографов и, что вымораживает больше всего, преподавателей. Весь этот месяц Хару просто не появляется в академии, потому что нет времени даже прийти и оформить академический отпуск, хотя и хочется жутко; да и вообще об академии Хёнджун вспоминает только тогда, когда менеджер заявляет им с Юсыном, чтобы те готовили паспорта и собирали сумки. Впереди – Токио, модные кварталы и клубы, работа со стилистами Kera и (Хару едва сдерживает восторженный писк, совершенно девчачий и сурово осуждаемый Юсыном) развороты в Arena Homme. Правда, потом Хару обнаруживает в папке с документами какие-то бумажки из академии, впрочем, помятые и уже ненужные, и немного сдувается. Юсын только отмахивается: он вообще поступить даже не пытался, сразу начал бегать по агентствам, и из всей их «своры» оказался самым опытным. Хёнджун в итоге забивает на академию, достает паспорт и кидает его поверх сложенных уже вещей в небольшой рюкзак. В самолете, правда, ему ужасно хочется выпрыгнуть в иллюминатор или открыть люк, чтобы всех выдуло из салона к чертовой матери; потому что по правую руку от него оказывается Гоцзинь с валиком на плечах, в наушниках и шапке от “Comme des”, из-под которой торчат ярко-красные прядки. Юсын по левую руку - шепчется с кем-то из менеджеров, кивает и оценивающе поджимает губы («Неплохо, неплохо…»), а потом поворачивается к Хару и выдает все как на духу, не понижая голоса и не озадачиваясь правилами приличия. -Хёнджун~и, прикинь, Полумн-то, наш, теперь никто иной как Рэд. Интересно, что будет, если его в Токио в зеленый ебанут?.. Хару, уткнувшись в плечо Юсына лбом, нарочито истерично хохочет, бьет кулаком по колену, и совершенно не замечает больше даже сострадательного взгляда проснувшегося от шума Гоцзиня. Как оказывается потом, в наушниках у него – ливень и гром, потому что самолетов он боится, как огня, а такие вещи, как барабанящие по крыше капли, помогают хотя бы сосуществовать в гармонии с остальными пассажирами, а не трясти ногой (как это делал Юсын), хохотать в голос (чем занимался весь перелет Хару) или тщетно пытаться уснуть (хотя у Ёнсо, впрочем, получилось). Когда их тандем, наконец, приземляется в Японии, выясняется, что номеров заказано всего два, а моделей с менеджерами целый квинтет, и кому-то придется селиться аж втроем. Хару, естественно, хватается за Ёнсо и Юсына. -Обойдешься, - категорично заявляет Ёнсо, который, впрочем, уже никакой не Ёнсо, а Джерри, - Вот тебе Юсын, можешь еще Гоцзиня забрать, а я с вами в одной комнате жить не буду. -Это еще почему? – трагично недоумевает Хёнджун, на что получает не менее категоричный жест ручкой. Вечером, пока Гоцзинь вызывается первым опробовать душ, а Хару грызет планшет от бессильной злости, Юсын вдруг вспоминает, что после на день рождения Ёнсо случился не самый пристойный конфуз; стоит Юсыну начать посвящать Хёнджуна в подробности, тот вылетает из спальни в освободившуюся ванну, едва не сбивая Гоцзиня с ног. Гоцзинь, вытирая волосы полотенцем, вопросительно смотрит на Юсына, а тот умудряется как-то без слов объяснить, что Хёнджун просто страшно пмсный. -Какой-какой? – переспрашивает аж через пять минут Рэд; Юсын представляет, как бедный китаец голландского происхождения пытается найти в своем мысленном корейском словарике слово и применит его на Хару, а потому, смилостивившись, любезно предлагает обсудить лингвистический конфуз на территории ресторана на первом этаже. Вылезший из душа Хару не застает в номере никого; строчит Юсыну гневное сообщение в «какао», которое почему-то не отправляется, сушит волосы и, психанув на пустом месте, выкатывается из отеля на улицу, никого не предупредив. Спустя почти два часа незнакомых людей, незнакомого языка, незнакомых надписей и незнакомых улиц, Хёнджун забредает в крохотный парк, который, кажется, они проезжали по дороге в отель. В парке светло, пусть и ночь, пахнет влажными осенними листьями и чьими-то сигаретами – приносит ветром с дальнего края аллеи. Все это смешно и совершенно не в его, Хёнджуна, стиле – вот так вот взять и вспылить, бросить все, психануть, и делать так каждый раз, когда на горизонте появятся красивые запястья, ненавистные глаза и вздернутый нос почти как у Майкла Джексона. Это смешно и, наверное, странно ужасно, потому что с Юсыном Хёнджун никогда не выпендривается, не пепелит, да и как модель оказывается довольно посредственным – менеджеры весь тот чертов месяц припоминают произведенный на первом сете фурор, переглядываются сочувственно, а Юсын, с которым они то ли волею агентства и менеджера, то ли волею случая, часто оказываются на парных съемках, все пытается вытащить из Хару те же эмоции – злобу и, вроде бы, отчаяние, - как тогда, в первый раз. Ненависть, перманентная, вспыхнувшая с первой самоуверенной гоцзиневской усмешки, а потом – с пьяной полуулыбки, с прикосновения к волосам, с глупого, ужасно глупого смеха в ответ на оскорбление, топчется на грудной клетке, мнет внутренности, душит, нажимая красивыми пальцами на кадык. -Эй, - вернувшийся почти под утро Хару, будто пьяный от холодного городского утра, садится на колени рядом с Гоцзинем, уснувшим на разобранной на полу постели, и осторожно теребит в пальцах прядь красных волос, - Спишь? Гоцзинь, конечно же спит, и даже бровью не ведет, когда Хёнджун наклоняется чуть ближе и задевает его щеку застежкой на воротнике куртки. -Я превращу твою жизнь в ад. Playlist: other Artist: Bangtan Boys Name: Coffee Хёнджун – среднестатистический во всех смыслах парень, - ненавидит точно так же среднестатистически, но Гоцзинь так совершенно не думает. Гоцзинь – студент той же самой академии искусств, где посредственно учится Хару, только корпус у него совсем другой, настолько обособленный от остальных кафедр, что юные дерзкие архитекторы и дизайнеры интерьеров и одежды сбегают с пар в соседние корпуса, помахивая своим нерешительным однокурсникам планшетами, сктечбуками и свернутыми в подзорные трубы набросками. Среди этих дизайнеров – тех, что по одежде, интерьеры его мало интересуют, - и Гоцзинь; бежит, закинув на плечо сумку, к стоянке, на ходу вытаскивая ключи из кармана, теряя их, останавливаясь и поднимая, затем снова останавливаясь, потому что сумка сваливается, и снова – потому что по диагонали от него, седлая велосипед, красивущая такая пара, длинноволосый парень, у которого нежные на вид прядки темно-коричневых волос выбились из хвоста, и теперь колышутся не то на ветру, не то от дыхания девушки, которую он обнимает. Девушка – коротковолосая блондинка, которую Гоцзинь, кажется, видел где-то в своем корпусе, поправляет белые наушники и спрашивает что-то у парня, указывая на ярко-розовый пигмент, которым она накрасила веки. Парень кивает одобрительно, убирает волосы за ухо и легко щелкает девушку по носу; смех, шутки, милое возмущение, а потом вдруг – совсем серьезно, - о работе. Парень мрачнеет, хмурится, отпускает девушку и проворачивает педаль велосипеда; она, в общем-то, и не против. Девушка эта – на самом деле одна из тех надоедливых куколок, которых Хёнджун так ненавидит, но с которыми постоянно имеет дело – свидания, секс без обязательств, ну, вы помните. Когда у Гоцзиня получается завести старенькую «Веспу», на стоянке кроме него уже никого нет, а руки – жжет до боли, - так и чешутся нарисовать новый эскиз и увенчать его таким же хвостом, как вот у этого красивого и наверняка исключительного парня. Все, что есть у Гоцзиня – это крохотная комната в полупустом общежитии, карта Сеула, вечно спрятанная в одном из скетчбуков, мягкое пальто кремово-коричневого цвета, несколько наборов одежды, много-много карандашей, айпод и красная «Веспа», по-настоящему винтажная, привезенная из Амстердама, где Гоцзинь – еще буйным подростком, - гонял по узким улочкам, впервые курил (правда не индику, как когда-то предположил Хёнджун, а смесь гашиша с табаком пополам, и, кстати, никак не вставило), впервые решил стать дизайнером и впервые решил никогда не задерживаться на одном месте больше трех лет. Так и получилось: три года в Китае, три года в Голландии, снова три года в Китае, и Гоцзинь решает смотаться в Сеул, хотя бы потому, что там он еще никогда не был, а школьные уроки корейского вытянули из него всю душу, и потому не могут быть не использованными. В Сеуле Гоцзинь иностранцем поступает на дизайн – за плечами три года в голландской художественной школе, на кончиках пальцев собственный стиль, пусть и не всем приходящийся по вкусу, а в сознании привитая в свое время матерью любовь к красивой, пусть иногда и не совсем удобной, одежде. Гоцзинь подрабатывает в свободное время в кафе, умеет красиво раскладывать мороженое в вазочках, по выходным возится с «Веспой» (так он знакомится с владельцем автомастерской неподалеку, который, увидев раритет, разрешил Гоцзиню бесплатно брать инструменты и детали и заправляться, когда стипендия волшебным образом растратится на всякие карандаши, альбомы и краски); ночами он рисует то картинки из снов, редких и почти незапоминающихся, почти выдуманных, то одежду – платья, рубашки, джинсы, корсеты. Так проходит два года – комната в общежитии обрастает пятью значительными стопками с альбомами, на стенах висят защищенные проекты и курсовые, несколько дипломов с региональных конкурсов, а в шкафу висит пиджак, который по гоцзиневскому эскизу сшила та самая девочка с розовым пигментом на веках. Проходит два года, и однажды Гоцзинь снова видит того длинноволосого парня, который когда-то давно приезжал к их корпусу на велосипеде. Только теперь он выглядит страшно устало, сидит в кафе у окна, прислонившись плечом к стеклу и лениво ковыряя мороженое. Гоцзинь уверен – совершенно точно, он готов поставить на это «Веспу», - что длинноволосый думает о чем-то совсем эфемерном, таком же воздушном, как его волосы в свете последнего августовского солнышка. Вообще-то Хару тогда считал, сколько ему нужно отдать за квартиру, сколько отдать другу, сколько отправить родителям на Чхусок, и сколько для всего этого нужно пахать; и можно ли сделать как-нибудь так, чтобы о нем, Хёнджуне, вдруг совсем забыли и оставили в покое. В мыслях Хару это, конечно, звучало жестче, но цензура не пропустила. Решение принимается само собой – подсесть, завести разговор, познакомиться, наплевав на все еще смущающее самого Гоцзиня произношение, может быть, даже, попросить поучаствовать в ежегодном фестивале их факультета, где у кафедры дизайна почти неделя на модный показ – по дню на каждый курс, и зачетный показ для тех, кто решит вдруг экстерном закончить академию и уйти в свободное плавание, как Гоцзинь. Но едва Гоцзинь слезает с «Веспы», перед ним возникает девушка, тычущая под нос визиткой и уговаривающая его прийти как-нибудь в такое-то модельное агентство, чтобы пройти собеседование и обязательно быть выбранным; высокие гонорары, показы, фотосессии, съемки в рекламе и шоу на телевидении, не сказка разве? Когда девушка, всучив-таки свою карточку, испаряется ровно так же, как и появилась, ни в кафе, ни поблизости длинноволосого уже и нет. Гоцзинь злится совершенно беспомощно, впервые в жизни пинает «Веспу» и едва не рвет визитку пополам, пока не вспоминает, что, в общем-то, что не случается, то к лучшему. В сентябре он приходит на кастинг – если это, в принципе, еще одна ступенька к становлению дизайнером, так почему бы и нет? – и там под тринадцатым номером видит длинноволосого, теряется совершенно, забывает улыбаться, пусть и хочется, и в итоге попадает в цепкие лапы совершенно разношерстной компании. В тот же день выясняется, что Хару – Хёнджун, - совершенно среднестатистический и иногда даже скучный, пусть и выеживается направо и налево. Впрочем, Хару на эту приставочку «средне» почти не обижается – даже тогда, когда самый ненавистный ему человек говорит об этом напрямую. Playlist: fcplm Artist: B.A.P Name: Bow Wow Не то чтобы Хару не обидно, нет; он просто сам знает, что все сказанное, чистой воды правда, поэтому вместо того, чтобы вскочить со своего места и вмазать по этому симпатичному личику с совершенно идиотским на нем выражением, Хёнджун только улыбается и пожимает плечами – почти виновато. -Подумаешь, - отмахивается он, задумчиво поглядывая в сторону кофейного автомата при входе в офис, - Так, знаешь, проще гораздо. -Чем же? Это, кажется, первый раз, когда они говорят вот так вот – близко, без посредников, лишних или не очень, без Юсына (который, кстати, все еще в Токио) или Ёнсо (который каким-то невероятным образом очутился в Америке), без подколов Хару и без снисходительной улыбки Гоцзиня. Чистой воды тет-а-тет, омрачающийся только тем, что у Хёнджуна страшное похмелье, он еле волочит языком, закатывает глазки на каждом сложном слове с кучей согласных и хрипит, потому что страшно хочется пить. А Гоцзинь, кажется, просто дал себе обещание не издеваться над больным и злым коллегой; вот, вскочил даже, чтобы принести кофе из автомата, потому что у Хёнджуна взгляд умирающего павлина, до конца уверенного в своей исключительной невероятности. -Если идти на красный свет светофора, пока все стоят, обязательно попадешь под фуру чьей-нибудь невъебенности, - кривится Хару, с некоторым удивлением наблюдая за тем, как Гоцзинь, прислонившись плечом к автомату, читает названия. -Чего будешь? -Капучино. -А я американо, - Гоцзинь нажимает на кнопочку с капучино, меланхолично поджимая губы, а затем оборачивается к Хёнджуну, - Под фуру чужой невъебенности попадают только те, кто не уверен в своих силу. Если ты не уверен – ты слабак. Хару закатывает глаза – Юсын посмеялся, если бы узнал, что мальчик, которого они дружно называли тупеньким, говорит такие патетичные вещи. -Я уверен в своих силах, но я стараюсь не выебываться, - ворчит Хёнджун, принимая капучино и специально забывая сказать спасибо, - Проще дождаться зеленого сигнала. -При том, что ты можешь простоять на светофоре вечность? Если бы рядом был Ёнсо, он бы, наверное, вякнул что-то вроде «Бдыщ!» - на секунду Хару очень хочется кинуть в Гоцзиня этим самым капучино, очень горячим, между прочим. -Да ладно тебе, слабость – не порок. Дело даже не в ней, сам знаешь. Наступает минутка откровений: Хёнджун вдруг выясняет, что просто ненавидит «мимимишный» китайский акцент, едва заметную улыбку в уголках губ и спрятанные в карманы красивущие руки. «Бды-дыщ!». -Я тебя, между прочим, не спрашивал, - огрызается Хёнджун, жалея, что не налил строительного клея в краску для волос, когда перед небольшим показом Гоцзиню освежали его и без того яркий красный. Хотя, наверное, лучше было бы налить в блеск для губ – тогда бы этот ужасный человечишко молчал бы. -А с каких пор мне нужно твое разрешение? «Потрачено». И в Гоцзиня летит недопитый, жутко горячий капучино. Потом Хару как-то вовсе теряет контроль над собой, впадает в детство и, кажется, сам того не замечает – ставит подножки, меняет пасту на крем, снова танцует Trouble Maker с вернувшимся Ёнсо, гиенит с Юсыном по углам и внезапно напрашивается на парные сеты с Гоцзинем, хоть и знает, что после того, как он подрисовал в план хим-завивку для Рэда (в агентстве об этом расползаются настолько восхитительные слухи, что Хару не может не рыдать от гордости), дорожки у них практически расходятся. На подготовке к показу Хёнджун продолжает изощряться, и как-то совсем не замечает, что Гоцзиню становится совершенно – совершенно, - плевать на его среднестатистическую ненависть. Глаза Хару открывает Юсын, добрая душа; отводит в сторонку и опускает на голову гигантский томик энциклопедии моды. -Больно. -Конечно. Может, прекратишь изгаляться? Ада у тебя все равно не получится, шедевра-то не повторишь, – Юсын проникновенен и интимен; сразу видны курсы актерского мастерства и какая-то доля дружеских чувств. Хёнджун, конечно, делает вид, что ничего не понимает, крутит на пальце маникюрные ножнички, которыми только что сделал пару надрезов по швам костюма Гоцзиня – одно резкое движение (а их предусматривается аж два) и все, нет костюма. -Ему же плевать уже совсем. Гоцзинь там, у вешалок, проверяет свой костюм, меланхолично изучая кончиками чутких – красивущих, - пальцев швы. Хару кривится. -Да мне как бы тоже плевать. -Да по тебе видно. И во время генерального прогона с подиума, пытаясь поставить подножку, летит именно Хару – пафосно размахивая руками и втайне мечтая вырвать Тэхи язык, выколоть глаза и посадить на кол. Чтобы больше никогда не делал таких услуг таким среднестатистическим ребятам как Хару – чтобы чья-то исключительность не мешала среднестатистическому эго. Playlist: make me up Artist: BlockB Name: 11:30 Хару с показа снимают. Он остается в гримерной, завернутый обратно в свои родные джинсы, рубашку, замотанный в черный воздушный шарф, зато босой и совершенно усталый. На низеньком столике в беспорядке сумки (вот его, а вот Юсына, а вот эта, коричневая, прислонена к ножке – Гоцзиня), косметика, телефоны, планшеты, блокноты, журналы, та самая энциклопедия и треклятые маникюрные ножнички. Гремит музыка, давит на уши, барахлит в сознании, как сломанный радиоприемник, а на небольшом экранчике в углу комнаты показывают все, что происходит на подиуме. Там – настоящий спектакль: замершие на постаментах куклы во фраках и камзолах, в жабо, в расшитых серебряными нитями туфлях; куклы оживают, когда их касается луч прожектора, затем идут по подиуму, глядя на зрителей с высока – подиум высотой метра в два, и на столько над обычными смертными возвышается идеальная внешность и, конечно же, исключительное наполнение. Если бы взглядом можно было расплавить, то экран давно бы ужасно пованивал пластиком, растекшись на полу липкой лужицей. У Гоцзиня совершенно некрасивые черты лица – если выхватывать взглядом каждую по отдельности, цепляться за них, как мягкой кашемировой кофтой за гвозди; у него несомненно красивые глаза, овал лица, но странный вздернутый нос, который в профиль навевает мысли о котах с приплюснутой мордой; а еще губы, складывающиеся в тонкую полоску каждый раз, когда Гоцзинь улыбается; и взгляд этот странный, то ли глупый, то ли задумчивый, то ли вообще не взгляд, а блеск силиконовых шариков с нарисованной радужкой, как у дорогих фарфоровых кукол. Хару это лицо совершенно ненавидит, потому что оно – неидеальное, неправильное, быть такого не должно ни на подиуме, ни в журналах, ни в памяти; но оно все равно есть везде, и каждый раз, когда Хёнджун едет домой, входит в офис агентства или открывает случайно попавшийся журнал, он видит там красные волосы, улыбку и красивые руки. А Юсын шутит как-то, когда Хару задерживает взгляд на странице с Рэдом-Гоцзинем дольше, чем того требуют приличия: мол, влюбился или фанатеешь? Правда, Хару тогда действительно не нашелся, что сказать, отложил журнал в сторону и придавил его горячим чайником. Хёнджун, конечно, склонен к самоанализу, и даже неплохо себя понимает, разбивает причины своей ненависти по пунктам, приходит к неутешительным выводам и тут же старается их забыть, забивая голову чем-то самоубеждающе-самоутверждающим, вроде «Стандарт всегда в ходу». Правда, потом это снова забывается, и Хёнджун вспоминает вышедшего из кабинета мальчика с красивущими руками и наивным взглядом. А тут этот мальчик – с подведенными глазами, едва заметной улыбкой, растерянным, сожалеющим видом, - сидит перед ним, хотя только что был на сцене, виновато наклоняет голову к плечу, будто это он, а не Хару изгалялся и устраивал хим-завивку, ставил подножки и подрезал швы. -Ты как? Ах да. Нет, все в порядке, не беспокойся. -Показ закончился. Да, я заметил, иначе бы ты тут передо мной не сидел. -Послушаешь меня? Ну, немного совсем. Могу и послушать, говори, тащусь от твоего китайского корейского. -Не смешно. Да правда что. Гоцзинь осторожно берет руки Хёнджуна в свои, улыбается мягко – с едва различимым сожалением, и вздыхает, оглядываясь воровато. Вообще-то Гоцзинь должен был рассказать, что видел Хёнджуна раньше, хотел было познакомиться и все такое, что обычно люди делают, когда им кто-то нравится, но как-то не получилось – да-да, тот самый ответственный момент, помнишь? А потом оказывается, что, наверное, правильно, что не получилось, потому что неприязнь, переросшая в совершенно теплую, привычную уже ненависть, не подпускает ближе, чем позволяет объектив камеры. -А вообще я уезжаю скоро, - вдруг улыбается Гоцзинь, будто наговорил уже кучу всего, а потом вспомнил о главном, - Поэтому, наверное, это последний раз, когда мы видимся. Хёнджун испуганно вздрагивает. -И вообще-то я хотел сказать совсем не то, о чем думал до этого. Единственное, наверное, что выделяет Хёнджуна среди таких же среднестатистических парней (кроме, ладно уж, профессии, нарциссизма и совершенно феерического комплекса принцессы) это то, что из своей жизни он вырезал несколько самых важных моментов, вклеил их в метафорический альбом, как вырезки из журналов, и подписал привычно убористым почерком, закусывая губу до боли, чтобы не порвать или сжечь. Фрагменты эти складываются в мозаику из плейлистов и отдельных треков, и при каждом переключении увеличиваются словно под микроскопом и заполняют все сознание – ненавистью, странным теплом, нежностью и подобием мазохистской, отрицаемой всем существом влюбленности, так и не признанной, но ощущаемой на самой периферии сознания. Там же, где и влюбленность, смешным мультяшным призраком маячит воспоминание о красной винтажной «Веспе» и самом нелепым, наверное, признании, выписанным в том самом метафорическом альбоме с особой аккуратностью и изрядной долей совершенно несвойственной Хёнджуну сентиментальностью. Я был бы чертовски рад, если бы ты действительно смог превратить мою жизнь в ад.