живая игрушка.

      изана привлекателен как черт, соблазняет как дьявол. сейшю знает это все, он ощущает всю его харизму, силы и поддается им. знает, что, скорее всего, это приведет к печальным последствиям, но искушение слишком велико, чтобы противостоять ему. знает, понимает и осознает проблематичность своей симпатии, но с ним чувствует себя очень наивным. проще говоря, инуи слаб перед ним. изана нестабилен и порой импульсивен, порой совсем безэмоционален. он чересчур умен, надменен, его наглость перешагивает какие-либо границы, любовь к себе давно превратилась в нарциссизм и самовлюбленность. такие люди быстро надоедают из-за дополнительной жестокости, кажутся сомнительными и весьма предсказуемыми личностями, но он был кем-то наподобие белой вороны, черной овцы — неподражаемость являлась единственной чертой его характера, которая сглаживала все шероховатости и неровности в нем, закрашивала и маскировала дыры. курокава к своим двадцати годам приобрел достаточное количество опыта в чтении скрытых и понятных психологических знаков, нажил себе плотный щит, не подпускающий никакие ядовитые стрелы в сердце, и все равно боясь, что какие-то осколки заимеют честь попасть туда самым неожиданным образом, отравил себя самостоятельно. наружность не вызывала сомнений у подавляющего большинства его знакомых, из-за чего курокава практически не производил плохого впечатления. белые кудрявые и непослушные волосы, постоянно выпрямляемые им, поблескивающие фиолетовые глаза, смуглая кожа — все это, казалось бы на первый взгляд, не сочетается. его зубы сияли при приятной улыбке, а голос обволакивал чувством ностальгии. он казался всем родным.       сейшю, будучи его правой рукой, видел почти каждое действие, слышал почти каждый вдох его. он видел, как курокава меняется в настроении и как при этом изменяется выражение его лица, ощущал тревожные предзнаменования и пара-тройка раз гнева ему очень хорошо запомнилась, чтобы потом можно было мельтешить перед изаной в попытках подбодрить, остудить или привести в себя. — не отвлекай меня, — внезапно отрезал главарь, когда считывал старания младшего никчемными, пустыми и жалкими.       мимолетный взгляд свысока, сопровождающийся отсутствием эмоций на лице. все размышления о том, где же он такому научился приводили к соответственному умозаключению, что курокава один такой в своем роде и достоин невероятной любви. инуи осознавал весь дурной склад возлюбленного парня, но не мог не тянуться к нему. это происходило подсознательно, отчего контроль взять не получалось. нечто хорошее, что только он смог прочувствовать в нем, заводило его каждый божий день. он знал, что изана не терпит трусливых героев, поэтому старался скрывать все смущение, что, откровенно говоря, выходило очень и очень плохо. это приводило к тому, что жар, бивший короткими разрядами по голове, приливал к рукам. они потели и подрагивали, а щеки напоминали о том, что могут зардеться в любое мгновение и его предать, выдать, в мыслях же восставали различные картины неприличного характера, в которых, конечно, главную роль играла пассия.

***

      в тот непонятный и не обставленный какими-либо условиями день сейшю мчался, теряя последние моральные силы. слезы душили больше, чем напряжение, полученное во время бега. его потерянную голову заполонила мысль о том, что необходимо рассказать обо всем изане, выложить все, ничего не утаить и не скрыть. вся ситуация покрыта отвратительным слоем липкого жира злости, ненависти и жаждой отмщения и это не может не пугать юношу. он никогда не действовал своевольно, всегда послушно следовал плану, прописанному вместе с главой до мельчайших деталей, а в этот раз незнание подступило со спины, атаковав внезапно. — надо… надо рассказать… рассказать главе… — возбужденно бормотал он себе под нос, планируя дальнейшие действия. волнение и тревога сжимали стены клетки. оскорбили меня и главу, половина наших избита и тяжело ранена той группировкой, все, что делается ими — делается исподтишка.       но что сделает сам глава? в каком расположении духа он будет? вероятно, он будет очень зол таким раскладом и первым делом сорвется на сейшю. страшно отправляться на верную гибель, но он рассердится ещё больше, если узнает о ходе событий самым последним. это тупик, это конец — любой исход окончится плачевно для него, он все равно наведет на себя гнев самого важного человека. этот страх похож на тот, который он испытывал будучи новоиспеченным помощником, простым пятнадцатилетним мальчишкой. пускай за минувшие три года их рабочие отношения переросли в дружеские, он порой забывал об этом и обращался к нему уважительно и формально. как… что делать? что? вот же черти! каждого бы наказал собственными руками… каждого!       и гнев и хладнокровие курокавы одинаково страшны тем, что результат неизвестен.       сейшю боится, что он его прикончит.       но еще кошмарнее представлять ему потерю доверия изаны. — изана-сама! изана-сама! — несчастный инуи с грохотом и криками, источавшими испуг, ввалился в маленькую квартирку, где второй парень проживал на тот момент.       раскидав почерневшую от грязи обувь по всей прихожей, гость поспешил найти того, в ком сильно нуждались более сотни чеовек сейчас. — изана-сама! вы меня слышите? у меня к вам очень срочное дело! пожалуйста, отзовитесь! — он как всегда заблудился в переплетениях его обителей.       «ну, — думал он, — теперь дело за малым. нужно всего лишь рассказать. всего лишь…» — его святые раздумья прервал наконец откликнувшийся курокава: — о, так это ты, инуи! а я вот подумывал: кто это там мучается? — изана-сама! я вас так искал! мне просто ну… — тихо, инуи, — он имел привычку извечно повторять имя собеседника, — не создавай лишнего шума.       пришедший мог подумать, что тот над чем-то серьезным работает, и поэтому отвлекать означает греховность вашу, но, к его удивлению, он был не занят. он сидел спиной к нему на диване, устремив пустой и задумчивый взгляд в открытое окно. правая нога была прижата к телу, а левая была согнута в колене и создавалось впечатление, что он сначала хотел сесть в позу лотоса. между пальцами была зажата тлеющая сигарета, а в другой руке он держал пепельницу, что была устлана крупными окурками — изана никогда не докуривал начатые сигареты.       сейшю сделал глубокий вдох и решил продолжить разговор с более спокойной ноты: — сегодня с самого утра наши парни терпели нападки со сторо…       он не закончил предложение, поскольку сидевший перебил его, зашипев: — инуи, не говори мне ничего. я не хочу ничего слышать об этом, — его тон звучал весьма безмятежно, что являлось крайне нелепым, учитывая слова, которые он подбирал, — лучше присядь рядом. не хочешь закурить?       в сердце сейшю снова поселилось опасение — такая чрезвычайная выдержка не могла не свидетельствовать о надвигающейся эмоциональной буре. один вопрос и он пропал. — спасибо, — он робел, — но я сейчас не хочу.       он прошелся по комнате и занял место неподалеку. боязненный холод начинал свое влияние, отчего парень по нескольку раз сглатывал слюну. — знаешь, — спустя полминуты молчания изана заговорил, — я рад тебя видеть. что?       инуи любопытно постарался разглядеть вид изаны при тех словах: если на них присутствует явный отпечаток иронии и сарказма, то можно считать секунды до смерти. но этого не произошло. — ты думаешь, что я шучу? — он верно подметил и едва заметно вскинул бровь, также не давая парню ответить. он расхохотался сразу же после вопроса, после чего развил дальше свой монолог: — если ты так думаешь, то ошибаешься.       курокава повернул голову в сторону инуи и улыбнулся. — это правда.       сейшю смутился от небывалой искренности главы, возжелал скрыть собственное лицо, чтобы прервать свой позор, но, к великому сожалению, пытался невозмутимо сидеть и внимательно слушать, хоть все мысли и утопали в улыбке изаны. — я все знаю, — он внезапно посерьезнел, заставив и младшего настроиться на более официальный лад, — я уже отправил командования через командиров других отрядов. они примут все меры и участие в профилактических…       он поджал под себя ноги, затушив обгоревшую до самого фильтра сигарету, замолчал, остановившись на половине фразы. снова тяжелое молчание. я не в силах нарушить эту тишину. — тогда… мне стоит идти? — неловко спросил он, но вскоре испугался от того, что курокава, отбросив жалкую пепельницу на пол, приблизился к нему со словами: — нет, тебе бесполезно там появляться. ты должен быть со мной прямо сейчас.       неясным взмахом волос обернулся парень возбужденными и встал на четвереньки, все еще находясь на диване. сейшю предпринял попытку отползти не сводя взора с надвигающейся «катастрофы», но натолкнувшись на подлокотник, сдался и судорожно опустил руки, голову — положил на тот самый мешавший предмет. изана посмотрел на него с некоей усмешкою. — тебе стоит остаться здесь и провести время со мной, потратить его и свое внимание на меня, — повторял он, игнорируя неровное дыхание смятенного сейшю под собою.       он почти налег на второго, не убирая локтей, и неторопливо стал одевать в след от влажных и жарких поцелуев. начав с пальцев его, приступил к благословению запястий, поднося каждое близко к губам, а после начал облачать и шею с ключицами, спустив молнию тоненькой белой куртейки и задрав футболку. он прикоснулся кончиками пальцев подбородка инуи, чуток пощекотав и пустив малый смех: — спокойно, сейшю, спокойно, — старался успокоить дрожавшего от каждого прикосновения, но получалось лишь хуже — сейшю пускался в еще больший трепет.       внутри его переворачивалось абсолютно все, дыхание сбивалось к чертям — таковым являлось исполнение давней заветной мечты. он то и дело по чистой случайности прикусывал язык, губы свои раскрасневшиеся, часто моргал и облизывался. хотелось нагло попросить продолжения действа, но понимание того, что лучше курокаве брать контроль над всем, заставляло выть в мыслях. — помнишь, сейшю, — он остановился, глядел ему в глаза весь красивый и будто лакомый кусочек, — около года назад ты мне говорил, что никогда не имел подобных отношений?       инуи распахнул прикрытые голубые глаза и постепенно подбирал слова в ответ: — да, помню. а к чему такой…       его оборвали на полуслове снова! он считает, что это джекпот такой либо череда невезения! — надеюсь, что у тебя их до сих пор не было. или, всё-таки, было? — нет, изана-сан, нет!       он издаёт странный звук, который вполне себе можно перевести как негодование, смешанное с шутливым отвращением. — девственник, — выдает вновь с усмешкою.       восседавший обнажил ослепительные зубы в чуткой улыбке. немного нахмуренные и возмущённые брови создавали ощущение, что парень хитрит, играет, обманывает и обводит вокруг пальца своего. — что ж, — продолжал он, как ни в чем не бывало, — я рад.       инуи все ещё думал к чему такой вопрос задан был, но тот, как обычно, словно мысли всех читал и поэтому отвечал: — я просто рад, что такой как ты достаётся и отдаётся мне.       окончив краткий диалог на сих словах, он снова пустился в страстный пляс над партнёром, а второй хныкал во время поцелуев, всячески придерживал зубами сползавшую на живот футболку. изана поступал неравномерно, то спускаясь к бедрам и лаская их через светлые брюки, то теребя волосы и дыша в шею, целуя там тщательно, не пропуская ни одного участка разгоряченного тела. он воздушно и чуть ли неосязаемо держал инуи за талию, пока вылизывал очертания пресса, но когда тот непроизвольно вздрагивал от удовольствия, то укреплял хватку, цепляясь. инуи запрокидывал голову назад, приподнимался на локтях, закатывал глаза блаженно, шумно вздыхал или же вовсе утаивал дыхание, пока курокава решал, достаточно ли было совершено прелюдий или нет. — прошу… — единственный раз, когда он не стерпел, не сдержался, ознаменовался вылетевшей нечаянно фразой. — совсем невмоготу? — вопрошал глава, а лежавший под ним юноша молча кивал. по глазам изаны проскочил блеск, после чего он нарушил тишину с хихиканьем: — тогда все ясно, милый мой.       последние два слова звучали каким-то образом саркастично и весьма приторно, а вот с какой целью были произнесены, естественно, неизвестно. быть может для того, чтобы сейшю не расслаблялся слишком? хотя, чего ему удивляться такой необычности изаны — разве он не привыкший?       он все понял, уловил взгляд своего юноши, принялся торопливо расстегивать ремень его и замочек на штанах его, а затем, как с ними было официально покончено, легким движением стянул их, что походило на незаметный для врага удар катаной. сейшю погрузился обратно в изумленное состояние и оставил весь процесс на курокаве, полностью доверившись ему как тогда. он стал резок и начал то, к чему так стремился помощник. — пачкать здесь ничего не хочется, да и вредить твоим мышцам и коже тоже. как думаешь, о чем я?       тут он еще раз остановился, дразня того сильнее и сильнее, но уже, кажется, по существенной причине: вытянув из кармана довольно плоский предмет в форме квадрата, он разорвал его и вытащил другой, круглый и бледный предмет. позже разделался с собственными шортами, с бельем и наконец удостился надеть его на свой член, а спустя несколько не менее позорных и неприличных, греховных мгновений, сейшю выгибался, ангельски сносил толчки и прикрывая рот ладонью, жмурил глаза. предзнаменования скорого исступления и наступления неимоверной нирваны обозначались его томными хрипами, вздохами, мольбами и полустонами. одну свою ногу закинул старшему на плечо, вторую же тот приподнял, прижимая к своему тёплому боку.       сейшю отчаянно сдерживал себя в словесном потоке, хотя главарь развязал ему руки и пустил в свободное плавание язык. понимая его характер, он стремился познать нынешнюю ситуацию и предугадать будущие поступки. какие-то бессвязные фразы, слова, обрывающиеся на половине, о которых он крепко жалел спустя несколько секунд, вырывались невольно. старший же, слыша это все, осознавал, что несмотря на таковое довольно кроткое поведение, инуи ловит азарт и наслаждение с каждого их сопряженного момента. — прошу вас… пожалуйста… — хорошо, да? — пожалуйста, вы не можете быть чуть…       курокава в очередной раз посмеивается. — положись на меня.       как и в любом желанном соитии, близясь к цели, движения становятся агрессивнее и быстрее, дыхание обоих партнеров по сему делу учащается и выдохи вместе со вдохами принимают более живое, шумное состояние. они оба обогащаются куражом, неким остервенением, перестают замечать окружающих, поскольку отныне господствуют над миром они. — мне нравится иметь таких, вроде тебя, — преспокойно говорил изана, — вы очень послушные и покорные: прикажешь взять в рот, и вы уже причмокиваете от удовольствия; вы тихо стонете в подушку, не решаетесь на всякие дерзости. ax, как же это прекрасно.       парень блаженно вздохнул, продолжая свои медленные действия. он растворился не только в усладе очей собственных, но и в похотливых фантазиях. это весьма забавно. что, если сделать это?       курокава отстранился от сейшю на пару-тройку мгновений и за столь краткое время своими могучими и повидавшими свет руками обернул его спиной к себе. с уст инуи вылетел, как камнем в воду темную павший, стон. наверное, от подобного количества и вида сладкого, словно его любимое вино, наслаждения он утратил дар своей речи, и все, на что парень стал способен, было благословенное всхлипывание. дело уже было за малым, юноши, торопясь и спеша, стремились к запретному исходу.       курокава хотел быть насколько можно близко к возлюбленному, не желал более отрываться от него. он хотел слышать каждый вздох его. — как хорошо, что именно ты мой, — он делал паузы в произнесении сих слов, так как сейшю шумно дышал, пока претерпевал столь приятные покалывания, разливавшиеся медом по его телу и отвлекал первого.       сейшю юродиво пал на мятый и измученный диван, повалив за собой опершегося на него. он продолжал часто-часто глотать воздух ртом и воспроизводить небогоугодные вещи им же. а на лице изаны нельзя было читать усталости. — встань с меня, — внезапно сказал инуи, не переставая совершать попытки восстановления дыхания.       изана был радостен, пускай и не подавал виду, всегда искривлял и искажал позитивность свою — сейшю был хорош. — что, теперь можешь говорить, моя игрушка?