Who needs imagination

Сбежать из русской тюрьмы? Практически невозможно. Добровольно вернуться туда? Равносильно самоубийству. Снова сбежать, прикончив перед этим маленькую армию монстров? Совершенно точно невозможно. Точнее, было бы невозможно, если бы это слово не утратило для Джойс всякое значение несколько лет назад. Она перестала мыслить категориями возможного и невозможного: каждый раз, когда Джойс думала, что такого просто не может быть, жизнь словно стремилась наглядно доказать ей, что может быть еще и не такое. Теперь, когда они летели на вертолете над суровой ледяной Камчаткой, слушая восторженные возгласы Юрия в адрес «Катеньки», Джойс и подумать не могла, что каких-то четыре года назад самыми большими проблемами в ее жизни были бросивший ее с двумя детьми муж и нехватка денег. И где она теперь? Люди Оуэнса зря заставили ее подписать столько документов о неразглашении. Попробуй Джойс сказать кому-нибудь о том, что происходило в ее жизни, ее бы тут же сдали в психушку. Люди не поверили ей даже тогда, в самом начале, когда она твердила всем, что ее сын жив. Никто не поверил. Кроме одного человека. Джойс заерзала. Почувствовав это, Хоппер опустил на нее взгляд, но Джойс лишь поудобнее устроилась у него на груди и снова замерла. Ей было плевать, что на их с Хоппером дурацких одинаковых куртках чистое место было не найти даже под микроскопом. Они все сейчас выглядели не лучшим образом, но какое это имеет значение, если вы только что победили кучу демогоргонов и сбежали из русской тюрьмы на вертолете в компании контрабандиста и бывшего надзирателя? Джойс думала об этом и о том, как сильно ей хотелось бы просто спокойно вернуться домой, где ждали бы ее дети. Где Одиннадцать снова обрела бы утраченного отца. Но, увы, спокойная жизнь осталась единственной невозможной для Джойс вещью. В последние годы судьба, очевидно обладавшая извращенным чувством юмора, постоянно подкидывала ей поводов для тревоги. Зачастую этим поводом служили дети. Собственно, как и сейчас. Джойс удавалось спокойно сидеть на месте только потому, что объятия Хоппера действовали на нее расслабляюще. Если бы не он, она бы уже, наверно, перевернула вверх дном весь вертолет, не зная, куда себя деть от беспокойства. Она чувствовала, что и Хоппер испытывал то же самое. Обнимая Джойс обеими руками, он время от времени прижимал ее к себе сильнее, иногда чересчур сильно, а затем словно спохватывался и расслаблялся, но ненадолго. Джойс ничего не говорила. Она прекрасно понимала, что он чувствует, или, по крайней мере, изо всех сил старалась понять. Хоппер пару раз поймал себя на том, что, погружаясь в свои мысли, прижимает Джойс к себе крепче, чем стоило. Это происходило инстинктивно и совершенно безотчетно. И Хоппер даже не пытался убедить себя, что таким образом пытался поддержать Джойс. Надо было быть чертовски искусным лжецом, чтобы внушить самому себе настолько откровенную ложь. Нет, Хоппер хватался за Джойс, как за спасательный круг, потому что осознание произошедшего начало догонять его только теперь. До этого его мозг словно находился в режиме выживания: сначала схватка с демогоргоном, затем появление Джойс, побег, поцелуй, возвращение, новый поцелуй, новая схватка, новый побег. Это была и без того серьезная эмоциональная перегрузка, к которой теперь прибавилась разъедающая душу тревога за детей. За его дочь, за Оди. Хоппер не задумывался об этом раньше, но все то время, что он находился в тюрьме, он не переживал за Одиннадцать. Тосковал по ней, сожалел о том, что не сказал и не сделал — да. Но при этом он был непоколебимо уверен в том, что Джойс не бросит ее, что Байерсы станут для нее хорошей семьей. Они с Джойс никогда не обсуждали это, ему даже в голову такое не приходило; однако уверенность в том, что Джойс позаботится об Оди, защитит ее, как защищала Уилла, просто пришла сама по себе, и казалась такой правильной, такой незыблемо истинной. Но теперь Джойс не было рядом с ней. Гнетущий страх поселился в Хоппере и Джойс с той минуты, когда они узнали от странной незнакомой женщины, что их дети снова вынуждены бороться со злом. Та Джойс, которую Хоппер так неистово целовал всего несколько секунд назад, и которая со своей стороны в этом ему не уступала, сменилась той Джойс, которая одним ранним утром просидела в его кабинете час, выкуривая сигарету за сигаретой; той Джойс, которая поставила на уши всю лабораторию Хоукинса и половину правительства, потому что с ее сыном было что-то не так; той Джойс, о которой многие говорили, что она немного не в себе, не зная, что она дважды спасла жизнь своему сыну и трижды — Хопперу. Сам Хоппер прекрасно понимал эту перемену. Четыре года назад тревога за детей стала их с Джойс новой общей вредной привычкой. Избавиться от нее было сложнее, чем бросить курить, а они и с этим-то не справились. Поэтому Хоппер держался за Джойс, пытаясь утешить не ее, а самого себя. Трудно было сказать, как он мог найти спокойствие в самой нервной женщине из всех, кого он знал, но это работало. Возможно, дело было в том, что он до безумия ее любил. Когда Юрий доставил их к своему ангару, они снова позвонили по номеру Оуэнса. Они просто не знали, что им делать дальше, и даже Мюррей пребывал в некой растерянности. Поэтому все трое были очень рады, что их собеседница на том конце провода сама проявила инициативу. Джойс, Хоппер и Мюррей попрощались с Дмитрием и Юрием — двигаться дальше им предстояло самим. Полет на русском самолете, пересадка, полет на американском самолете. Джойс клялась себе, что ноги ее больше не будет на борту чего угодно летающего, и Мюррей ее в этом горячо поддерживал. Хоппер по этому поводу не переживал. Все было лучше, чем тюрьма. Согласно плану, после долгожданного прибытия в Америку их ждал перерыв на ночь, а на следующий день последний рывок — до Хоукинса. Когда Джойс услышала, какова конечная точка их маршрута, ей захотелось кого-нибудь или что-нибудь ударить, и она едва сдержалась, чтобы не застонать вслух. Сколько бы она ни пыталась сбежать из этого чертова города, снова оказывалась там, словно на самом деле бежала по кругу. Она до боли не хотела возвращаться туда, но там были ее дети, поэтому она лишь молча злилась. Злилась на проклятый город и на людей, по чьей вине место, некогда бывшее ее домом, теперь стало адом на земле. Заменившая Оуэнса женщина вкратце обрисовала складывающуюся в Хоукинсе ситуацию и, когда услышала гнетущую тишину в ответ на свои слова, поспешила добавить, что по имеющимся у нее сведениям никто из детей Джойс и Хоппера не пострадал. Их вообще не было в городе, когда все произошло, если верить ее словам. Хоппер не то чтобы совсем успокоился после этого, но почувствовал, будто с его плеч сняли бетонную плиту. Однако Джойс, наоборот, напряглась еще больше. Она практически не говорила в течение двух перелетов, становилась все мрачнее по мере того, как они приближались к дому, и покусывала подушечку большого пальца. Хоппер хорошо знал эту ее привычку — Джойс всегда делала так, когда о чем-то сильно переживала. Пусть не сразу, но Хоппер понял, в чем причина. Для него самого Хоукинс до сих пор оставался домом, но ведь Джойс фактически сбежала оттуда после долгой борьбы, в том числе с самой собой. Сложно было представить, что она испытывала теперь, когда ей приходилось возвращаться туда, не имея другого выбора. Подумав о том, что Джойс теперь не живет в Хоукинсе, Хоппер испытал укол сожаления и даже разочарования, но быстро прогнал это чувство. Смешно было переживать о том, что Джойс переехала в другой город, после того как она буквально прилетела за ним на другой край света. — Эй. — Хоппер провел большим пальцем по костяшкам руки Джойс, привлекая ее внимание. Все это время они почти не отпускали друг друга, словно боялись, что кто-то из них снова исчезнет. — Все хорошо? Джойс посмотрела на Хоппера и неопределенно повела плечами. — Узнаем, когда прилетим. — Ты не хочешь возвращаться. Не вопрос, а констатация факта. Несколько секунд молчания в ответ. — Не хочу. Джойс смотрела на него, не моргая, своими огромными прекрасными глазами, потемневшими от тревоги. Завораживающее зрелище — стоит чуть расслабиться, и можно утонуть в бездонном омуте. Но Хопперу куда больше нравилось, когда ее глаза сверкали, отражая играющую на губах улыбку. Вот что на самом деле было прекрасно. — У меня такое чувство, словно что-то тащит меня обратно против моей воли, — Джойс слегка покачала головой. — Какое-то проклятие. — Но ты не одна, Джойс. Никогда не была и не будешь. Я клянусь тебе, что не позволю ничему плохому случиться с тобой и твоей семьей. Особенно теперь. Хоппер наклонился, чтобы легко коснуться губ Джойс, словно скрепляя этим данную клятву, а затем так же легко поцеловал ее в лоб и притянул к себе. Он чуть не сказал ей нашей семьей. Фактически у Одиннадцать теперь было двое родителей, а значит, они действительно были семьей, разве нет?

***

Вернуться домой после стольких месяцев, проведенных в чужой стране среди снега и бесконечного холода, оказалось самой странной вещью из всех, что происходили с Хоппером за всю его жизнь. Мир совсем не изменился, и это казалось чертовски неправильным, потому что сам Хоппер стал другим человеком. Все вокруг было таким знакомым и родным, и в то же время чужеродным и непонятным. Как могла его жизнь так сильно измениться, а мир вокруг — нет? Он чувствовал себя словно инопланетянин, прибывший на чужую планету. Суть вроде та же, но ты не чувствуешь себя на своем месте. Видимо, ему придется заново привыкать жить в нормальном мире. Люди, встретившие их после посадки самолета, привезли их в какой-то отель на окраине города, небольшой, но на первый взгляд более чем приличный. Здесь им предстояло провести ночь, а завтра утром отправиться в Хоукинс. Думая об этом, Джойс испытывала нервное предвкушение, но это было не приятное ожидание путешествия, а скорее чувство гнетущей неизбежности. Джойс уже почти смирилась с предстоящим. Какой смысл бороться с тем, что тебе не под силу? Джойс, Хоппера и Мюррея поселили в трех соседних комнатах на первом из двух этажей отеля. Учитывая, где им всем приходилось спать до этого (если выпадала такая счастливая возможность), нынешние условия казались подарком свыше. Мюррей сразу удалился, совершенно серьезно предупредив, что продемонстрирует свое владение карате любому, кто рискнет потревожить его до утра. Джойс и Хоппер, постояв в нерешительности напротив своих дверей, тоже разошлись. Оказавшись внутри своей комнаты, Джойс с удовольствием обнаружила там ванную комнату и огромный мягкий халат, поспешила сбросить с себя осточертевшую одежду и направилась в душ. Стоять под горячими струями воды, смывая с себя тяготы долгого путешествия, грязь и бог знает что еще казалось высшей ступенью наслаждения. Джойс допускала мысль, что Хоппер проведет в душе всю ночь, и не стала бы его осуждать. Однако стоило ей закутаться в халат и привести в относительный порядок влажные волосы, раздался негромкий стук в дверь. Джойс не смогла сдержать улыбки. Она надеялась, что он придет. В противном случае пришла бы сама. — Проходи, — она открыла дверь, пропуская Хоппера внутрь. Он явно тоже успел принять душ и даже переоделся в простые хлопковые брюки и рубашку. Джойс понятия не имела, где он их раздобыл, но ей даже нравилось. Это выглядело так… уютно. — Ты убил кого-то ради этого? Джойс указала взглядом на его одежду, когда Хоппер непонимающе вскинул брови. — Нет, — он махнул рукой, — только вырубил и бросил голым, не переживай. Джойс фыркнула. — Как твоя рука? Она подошла ближе и провела пальцами по тому месту, где первый демогоргон задел Хоппера. Провела практически невесомо, чтобы не причинить боль, но у него все равно сбилось дыхание. — В порядке. Хоппер перехватил руку Джойс и переплел их пальцы. Так просто и естественно теперь было прикасаться к ней, даже целовать ее. Меньше года назад он и мечтать об этом боялся. Джойс мимолетно взглянула на видневшиеся под рубашкой Хоппера шрамы и тут же отвела взгляд, думая, что он не заметил. Но он заметил. — Джойс, не переживай об этом, ладно? Все хорошо. Ты спасла меня. Джойс слегка улыбнулась и приподнялась на носочки. Хоппер верно расценил это приглашение и наклонился, ловя ее губы для поцелуя и молясь всем существующим и несуществующим богам, чтобы этот вечер никогда не заканчивался. Вероятно, в тот момент он выдумал целый новый пантеон. Плевать, лишь бы сработало. Этот поцелуй совсем не походил на тот, что был в церкви, и уж тем более в нем не было того страха и отчаяния, как в тюрьме. Они изучали друг друга, нежно и не торопясь. Сейчас у них было время и не было угрозы для жизни. Хопперу приходилось сильно наклоняться, чтобы целовать Джойс, но ему было все равно. Он готов был встать на колени перед этой женщиной, которая сейчас мягкими движениями пальцев очерчивала контуры его лица и всем телом прижималась к нему, чьи волосы он перебирал пальцами, словно невзначай касаясь шеи. Хоппер чувствовал, как Джойс откликается на его прикосновения, тянется к нему, и это было одним из самых прекрасных ощущений на земле. Его самого тянуло к ней со страшной силой, и больших трудов стоило сдерживаться, напоминая себе, что теперь у них есть время, и спешить некуда. Каждое движение губ Хоппера, каждое его прикосновение вызывало у Джойс мурашки и слабость по всем теле. Такую приятную слабость, из-за которой хотелось упасть на кровать и утащить Хоппера за собой. Он задавал темп, и Джойс следовала за ним. Его руки на ее талии и в ее волосах, ее руки — на его лице и на его груди. Его пальцы пальцы пробираются под волосы, чтобы электрическим разрядом пробежать вдоль шеи и ниже, ее — забираются под его рубашку, чтобы очертить линию позвоночника, неспешно поднимаясь вверх и опускаясь вниз. Они балансировали на грани между медленно разгорающимся поцелуем и прелюдией, и это пьянило и кружило голову сильнее, чем Кьянти. Очень скоро Хоппер понял, что не спешить не получится. Ему не хватало силы воли, чтобы добровольно остановить то, что сейчас разгоралось между ним и Джойс. Она сводила его с ума. Волосы, влажные после душа, Джойс убрала назад, полностью открыв лицо, и это было восхитительно привлекательно. Хопперу хотелось бесконечно любоваться ей, но для этого пришлось бы оторваться от ее губ. Судьба-злодейка сделала выбор за него: в тот момент, когда Хоппер уже решил подтолкнуть Джойс к кровати, раздался стук в дверь. Джойс замерла и немного отстранилась, но по прежнему оставалась в руках Хоппера. — Не открывай, — прошептал он ей в покрасневшие губы, глядя в совершенно черные глаза. Он ошибался раньше. Вот сейчас это было действительно прекрасное зрелище. — А если это Мюррей? — Спорю на что угодно, он бы скорее костьми лег, чем постучался к нам сегодня. Стук повторился. Джойс, тихонько застонав, все же высвободилась из рук Хоппера и направилась к двери, открыла ее и вышла в коридор. Видимо, это действительно был не Мюррей. Хоппер раздумывал, стоит ли ему выйти к Джойс, но она вернулась спустя минуту, а может и меньше. — Обслуживание номеров. Мюррей поднял всех на уши, и ради его позднего ужина снова открывают кухню. Решили сразу спросить и нас, — пояснила Джойс, закрывая дверь. — У них нет лазаньи, но пообещали принести хлебные палочки, — добавила она с лукавой улыбкой. Хоппер рассмеялся. От его взгляда не укрылось, что, вернувшись в комнату, Джойс не просто закрыла дверь, но еще и повернула торчащий в замке ключ. — Тебе придется оставить меня с ними наедине, — Хоппер приблизился к Джойс, обнимая ее за талию и снова притягивая к себе. — Это слишком личный момент. Джойс тоже обвила Хоппера руками и немного отклонилась назад, чтобы смотреть ему в глаза. Она улыбалась так широко, беззаботно и искренне, что сердце Хоппера заходилось радостным галопом. — У нас есть около часа до вашего счастливого воссоединения, — сообщила Джойс. — Час? Это очень мало. — Мало? Что такого ты собираешься делать, что тебе мало? — Сложно объяснить. Давай лучше покажу. Не разрывая объятий, Хоппер подтолкнул Джойс к кровати, и она рассмеялась, запутавшись в халате и своих ногах. Недолго раздумывая, Хоппер подхватил Джойс на руки, и она пискнула от неожиданности. — Хоппер! Джойс явно хотела, чтобы ее голос прозвучал возмущенно, но провалилась по всем фронтам — легкая хрипотца и не сходящая с губ улыбка выдавали ее с головой. Кажется, никогда еще его имя в ее устах не звучало так. Хопперу казалось, что переполняющие его эмоции вот-вот разорвут его на части. Он не мог поверить, что они действительно делали это. На задворках сознания проснулось беспокойство, но он быстро загнал его обратно. Слава богу, ему было уже далеко не двадцать лет, и в его жизни было достаточно отношений с женщинами. Однако проблема была в том, что в этот раз все было иначе. С Джойс всегда все было иначе. С женщинами, которые были у Хоппера после развода, было просто — и Хоппер, и те, с кем он встречался, просто хотели друг от друга секса, на этом сходились и на этом же расходились. Сейчас Хоппер хотел не секса, сейчас Хоппер хотел Джойс. В этот раз это была не разовая интрижка. Вполне вероятно, это была любовь всей его жизни. Внезапно ему показалось очень важным, чтобы она узнала об этом до того, как они двинутся дальше. Хоппер опустил Джойс на кровать и замер, рассматривая каждую черту ее прекрасного лица. — Я люблю тебя. Джойс замерла, боясь даже вдохнуть. Она лежала под Хоппером, положив руки ему на плечи и глядя ему в глаза, и радовалась, что уже находится в горизонтальном положении, потому что Хоппер произнес это ошеломляюще внезапно. Она даже не была уверена, что ей не послышалось. Разумеется, она прекрасно понимала, что в конце-концов они придут к этому моменту, но не думала, что это случится прямо сейчас, и теперь пыталась собрать в кучу хаотично разбегающиеся мысли. Молчание затянулось неприлично надолго для сложившейся ситуации, и во взгляде Хоппера постепенно начала появляться тревога. — Я знаю, — Джойс обхватила лицо Хоппера руками, поглаживая пальцами острые скулы. — Я тоже тебя люблю. Джойс готова была поклясться, что еще никогда не видела у Хоппера такого выражения лица. Сначала она не смогла разобрать, какие эмоции на нем отразились, потому что их определенно было слишком много, а затем Хоппер не дал ей времени, чтобы приглядеться получше. Это был их четвертый поцелуй, и он тоже не был похож на предыдущие. В нем смешалось столько чувств, что Джойс боялась задохнуться от их переизбытка. Она едва успевала отвечать Хопперу поначалу, но жар, с которым он целовал ее, оказался чертовски заразным. Она была прекрасна. Черт возьми, как же она была прекрасна. Она отвечала на его поцелуи, приподнимаясь к нему всем телом, выгибаясь в спине, и это была самая сексуальная вещь на свете. Была до тех пор, пока Джойс не запустила руки под рубашку Хоппера, пробегая своими тонкими пальцами вдоль его торса вверх и вниз, с каждым разом опускаясь чуть-чуть ниже. Хоппер никогда не испытывал такого удовольствия от чьих-то прикосновений. То, как Джойс делала это, сводило его с ума. Она сводила его с ума. Когда Хоппер повел рукой вдоль ноги Джойс, начиная с лодыжки, намеренно медленно, очень-очень медленно, ощущение его рук на ее теле взбудоражило каждую ее нервную клетку. Когда рука Хоппера поднялась выше колена, Джойс перестала думать. Она просто больше не была на это способна. Ей хотелось, чтобы он продолжал прикасаться к ней; ей самой хотелось прикасаться к нему. Она чувствовала под пальцами каждый его шрам, каждый рубец, каждую незажившую рану, и то, что Хоппер позволял ей видеть это, касаться этого, казалось до безумия интимным. Джойс потянула за края его рубашки, чтобы стянуть ее и отбросить в сторону. Хоппер быстро принял правила игры и, в свою очередь, потянул за пояс на халате Джойс, развязывая его. Ей определенно стало в нем слишком жарко. Они двигались вперед медленно, настолько медленно, насколько позволяла бурлящая от желания кровь. Развязав халат на Джойс, Хоппер не стал его снимать. Было что-то чрезмерно будоражащее в том, чтобы ощущать тело Джойс в своих руках, видеть, как она откликается на его прикосновения, но не видеть ни тела, ни самих прикосновений. Хоппер делал под одному шагу за раз, давая Джойс привыкнуть к его рукам, но она в этом, кажется, совершенно не нуждалась. Ее руки были повсюду, Хоппер ощущал ее прикосновения как маленькие электрические разряды, пробегающие то тут, то там. Он снова провел рукой по ее колену, поднимаясь выше и выше, сжимая крепче и крепче. По тому, как Джойс закусила его губу в поцелуе во время этого, Хоппер понял, что движется в верном направлении. А сорвав с ее губ первый стон чуть не потерял голову. Оставаться в одежде у них получилось недолго. Джойс не представляла, каково будет находиться рядом с Хоппером полностью обнаженной, но в тот момент избавиться от последней преграды между ними казалось жизненно необходимым. Ей не хотелось, чтобы что-то мешало им наслаждаться друг другом. Ей нужно было, чтобы он прикасался к ней, и ей нужно было прикасаться к нему. Это было так естественно, так приятно, и совершенно непонятно, как они жили без этого раньше. Она нуждалась в том, чтобы чувствовать каждое его движение на своей коже. Хоппер всегда знал, что Джойс головокружительно красива, но до этого дня даже не представлял, насколько. Красива была не только она сама, каждое ее движение было завораживающим. То, как она откидывала голову назад, как приоткрывала губы, ожидая поцелуя, как дрожали ее ресницы, когда она смотрела на него, как двигалась вместе с ним, хрупкая и изящная, но в то же время такая сильная. Хоппер чувствовал каждый ее прерывистый вдох и выдох на своей шее и покрывался мурашками. Они занимались не сексом, они занимались любовью. Возможно, это было даже что-то большее, чем любовь, потому что никаких романтичных слов не хватило бы, чтобы объяснить то, что происходило между ними. Ту связь, что была между ними. Джойс теряла связь с реальностью от того, каким нежным, аккуратным и в то же время страстным был Хоппер. Никто из ее мужчин не обращался с ней так, и не с кем ей не было настолько хорошо до, во время и после, когда они лежали в обнимку, настолько близко друг к другу, насколько это было возможно, не ощущая, где заканчивается свое тело и начинается чужое. Казалось, что в тот момент они были одним целым и ничто на свете не могло их разделить. Хоппер зарылся рукой в ее волосы, медленно поглаживая, а Джойс положила голову ему на плечо, выводя пальцами ленивые узоры на его коже. Кому нужен рай, если у них есть эта ночь? Они даже не говорили друг с другом, потому что в этом не было необходимости. Все важные слова уже были сказаны до этого. Джойс не заметила, когда провалилась в сон. Казалось, она только-только прикрыла глаза, убаюканная размеренными поглаживаниями Хоппера, а затем открыла, но в окно уже почему-то заглядывало ласковое утреннее солнце. Хоппер обнимал Джойс во сне, и ей было до безумия комфортно. Краем глаза Джойс заметила стоявшие на столике у стены тарелки с нетронутой едой. Она совершенно не помнила, когда ее принесли. Значит, Хоппер вставал как минимум чтобы открыть дверь и забрать тарелки, а затем вернулся, а она даже не почувствовала? Джойс не помнила, когда она в последний раз так крепко спала, и когда чувствовала себя так хорошо наутро. Когда она чувствовала себя такой живой. Джойс чуть поворочалась, чтобы лечь на бок и лучше видеть лицо Хоппера. Он спал и выглядел так умиротворенно, что она невольно залюбовалась. Сердце болезненно сжималось от одной только мысли о том, что ему пришлось пережить за прошедшие месяцы. Тех немногих подробностей, которыми он успел с ней поделиться, с головой хватило, чтобы отбить у Джойс всякое желание знать остальное. — Любуешься? — Хоппер открыл глаза так внезапно, что Джойс едва не вздрогнула. — Да, — совершенно серьезно ответила она. Он притянул ее ближе, и она спрятала голову и руки у него на груди. В этот момент в целом мире существовали только они одни. — Ты голоден? — спросила Джойс спустя несколько минут. Она чувствовала, что снова начинает засыпать, но в в голове все всплывали слова Хоппера о его тюремной диете. Они толком не ели со вчерашнего дня, и Джойс переживала о том, как сильно ему, наверно, хотелось нормальной человеческой еды. — Смотря что ты имеешь в виду, — голос Хоппера спросонья звучал хрипловато, и это придавало прозвучавшему в нем лукавству особенный оттенок. — Хоп, — Джойс не смогла сдержать улыбку. — Я имела в виду ровно то, что сказала. — Я хочу десерт, — прошептал он ей на ухо, чем вызвал волну дрожи, пробежавшей от основания черепа вниз по позвоночнику. — Боюсь, у нас есть время только на завтрак. — Тогда придется довольствоваться малым. Довольствование малым сильно затянулось. Они не могли оторваться друг от друга, каждый новый поцелуй влек за собой следующий, каждое новое прикосновение — желание дотронуться еще раз. Джойс было так хорошо, что даже мысль о возвращении в Хоукинс больше не вызывала отторжения. С Хоппером она была готова отправиться куда угодно. О том, что отправляться действительно надо, в своей тактичной манере им напомнил Мюррей, затарабанив в дверь и прокричав что-то вроде: «Я знаю, что вы там, голубки, и у вас есть двадцать минут, чтобы явить мне свои прекрасные лица». Услышав это, Джойс рассмеялась Хопперу прямо в губы. — Надо было сбросить его с самолета по пути сюда, — заворчал Хоппер, нехотя отпуская Джойс и присаживаясь на кровати. — Это было бы очень неблагодарно с нашей стороны, — покачала головой Джойс и потянулась к Хопперу, чтобы запечатлеть на его губах еще один быстрый поцелуй. Ей так не хотелось нарушать их идиллию и так хотелось остаться в этом моменте навсегда, но Джойс знала, что такого выбора у нее нет. По крайней мере, они с Хоппером теперь были вместе во всех возможных смыслах. Та связь, которая возникла между ними еще несколько десятков лет назад, почти угасшая и вспыхнувшая с новой силой четыре года назад, сейчас горела как никогда ярко. Джойс не представляла себе ни единой возможности потушить или разорвать эту связь, настолько незыблемой и фундаментальной она казалась. И пусть через несколько часов, когда они вернутся в Хоукинс, их мир снова развалится на мелкие кусочки и превратится в сплошной хаос, они будут друг у друга, чтобы пройти этот путь до конца.