03:13 «Хэй, Феликс! Как жизнь? Не отвлекаю?»
И ему абсолютно параллельно, что пользователь был в сети часов семнадцать назад. В моменты особого отчаяния, человек всегда уповает на чудо. Наивная вера в благосклонность Вселенной окрыляет. Даёт едва уловимую, ускользающую сквозь пальцы надежду на благоприятный исход. Хёнджин цепляется за эту надежду стальными когтями. Молится, взывает, заклинает Всевышнего. Обещает быть самым прилежным студентом, лишь бы только сдать этот ебучий предмет. А удача, как известно, любит отчаянных. Поэтому стоит серому индикатору рядом с иконкой чужого аватара загореться зеленым цветом, Хван не сдерживает радостный возглас. 03:14 «Здравствуй, Хёнджин. Рад видеть, что ты в добром здравии. Чем могу помочь?» Коротко. Лаконично. И сразу в корень проблемы. Покусывая ноготь большого пальца, Хёнджин даже рад, что бывший одноклассник сразу, без прелюдий предложил свою помощь. Не придется лишний раз умолять; унижаться перед этим ходячим божеством в области точных наук. Поэтому, поспешно набирая сообщение, он как можно скорее переходит к самой сути.03:16 «Да-да, я рад, что ты рад, но Феликс, дружище, сейчас совсем не об этом. Мне позарез нужен ты со своим секси-мозгом. Дело в том, что я очень, очень, о-о-очень хочу перевестись на факультет дизайна! Но в эту пятницу у меня экзамен по ублюдской физике, и если я не сдам его как минимум на четверку, то о переводе могу забыть. Пожалуйста, ты моя единственная надежда на успех. Стань моим репетитором. Всего на двадцать четыре часа! Я заплачу, сколько скажешь. Любую сумму. Только пожалуйста, помоги мне».
На удивление, ответ не приходит так быстро, как хотелось бы. Три серые точки внизу экрана моргают крайне долго. По ощущениям — целую маленькую вечность, в которую прежде, чем увидеть новое входящее, художник успевает нервно выкурить сигарету, так же нервно пролистать новостную ленту и в очередной раз попытаться запомнить закон о сохранении энергии (увы, безуспешно). 03:21 «Кхм, Хёнджин, не хочется тебя расстраивать, только вот двадцать четыре часа — чрезвычайно короткий срок, чтобы достойно подготовиться к экзамену. Тем более по физике, которая включается в себя десятки нюансов и особенностей. Конечно, приятно, что ты обратился ко мне, но...» На этом «но» все тело Хёнджина сжимается подобно пружине. Глаза утыкаются в стену чуть выше монитора ноутбука, под ложечкой неприятно сосет, а дочитывать конец сообщения уже как-то не хочется. Вдруг одноклассник ему тактично отказал? Справедливо решил, что гиблое оно — это дело — помогать такому раздолбаю и дал от ворот поворот, лишь бы не сталкиваться с лишними проблемами в своей и без того налаженной жизни? В том, что жизнь у Ли Феликса прекрасная и замечательная, Хёнджин ни на йоту не сомневается. У таких как Феликс по другому быть просто не может. С третьей попытки подпалив новую сигарету и до отказа затянувшись, дабы немного утихомирить расшалившиеся нервы, Хван возвращается к злосчастному «но». 03:21 «...но я очень сомневаюсь, что ты захочешь меня брать к себе репетитором. Просто... м-м-м... как бы сказать помягче? Мои методы весьма специфичны. И если ты не изменился с нашей последней встречи (что крайне маловероятно), то они определенно придутся тебе не по вкусу». Хёнджин истерично хмыкает, туша о пепельницу едва ли раскуренную сигарету. Если Феликс правда рассчитывал испугать его словами о нестандартном подходе к запоминанию материала, то не на того напал. Ему нужно закрыть этот чёртов предмет любой ценой, и он ни в коем случае не упустит своего. Прохрустев костяшками, он быстро набирает ответ.03:23 «Феликс, сладкий, ты, видимо, совсем ничего не понял? Тогда повторю еще раз, для таких одаренных солнышек как ты: от этого экзамена зависит моя жизнь! Мне абсолютно похуй, какие у тебя методы, способы и техники запоминания. Хоть с бубном вокруг меня танцуй, вообще не ебёт. Я должен выучить теорию».
После чего, бегло перечитав отправленное сообщение и немного подумав, решает подкрепить его следующим:«Мне терять нечего, ясно тебе?»
... и ждёт. Молчание Феликса длится около десяти минут. За этот промежуток времени человеческий организм совершает семьсот морганий, сто шестьдесят вдохов и выдохов, репродуцирует два миллиарда новых клеток и... да, все это тоже можно узнать из интернета за те же десять минут. 03:33 «Приходи завтра к полудню вот по этому адресу». И, скинув геометку, Феликс окончательно выходит из сети.***
Всю дорогу до нужного места Хёнджин размышляет о Феликсе. Интересно, какой он сейчас? Такой же до банального правильный и прилежный? Продолжает ли носить те жуткие очки в роговой оправе? А щербинка между зубов? Стала ли она больше? Ведь расставшись сразу после выпускного, бывшие одноклассники не виделись около трёх лет. Если с другими приятелями со школы Хвану удавалось случайно пересекаться где-то в городе или на крупных студенческих тусовках, то тихоню Ли он не видел ни на одной из них. Не удивительно, конечно. Сам себе на уме, со специфическим чувством юмора и вкусом, Феликс с трудом мог вписаться в какую-либо компанию. Оттого и друзей у него было — по пальцам пересчитать. «Ну что же, — беспокойно перетаптываясь перед нужной дверью на семнадцатом этаже, думает Хёнджин. — Не разочаруй меня, Ли Феликс». И, пару раз нажав на звонок, прислушивается к звукам по ту сторону порога. Сначала не происходит ничего. Мертвая тишина поглощает мелодичный перезвон колокольчиков, растворяясь в недрах незнакомой квартиры. Но спустя пару мгновений раздаётся тихая поступь чужих шагов, характерно щёлкает металлический замок, и дверь распахивается вовнутрь. Хёнджин откровенно теряет дар речи. Стоящего перед ним парня он не узнает от слова совсем. — Фе-... кхм, Феликс? — Здравствуй, Хёнджин. Феликс улыбается одним уголком рта, параллельно стаскивает с головы влажное после душа полотенце и перекидывает через плечо. Некогда темные волосы, вечно спадающие на лицо, теперь отливают идеальным платиновым блондом, вместо очков на носу сверкают звездочки-веснушки, а из-под растянутой домашней майки торчат острые, хрупкие ключицы, существование которых было бы неплохо запретить законом. — Проходи, не стой на пороге. Хван неуверенно делает пару шагов вперед, позволяя закрыть за собой дверь. Ощущение, что он ошибся квартирой, прочно застревает в мозгу. — Чай, кофе? — предлагает Феликс своим низким голосом. — Покурить, — срывается сипло и на автомате. — Что? Хёнджин прокашливается, формулирует вопрос точнее. — Где я могу покурить? Поджав губы, Феликс указывает рукой в сторону открытого балкона, к которому Хван, скинув рюкзак в прихожей, не просто идет — бежит. Руки нервно шарят по карманам штанов, выуживая оттуда смятую полупустую пачку. Следом щелкает зажигалка, и успокаивающий запах дыма моментально обволакивает легкие изнутри. Затягиваясь как в последний раз, глубоко и жадно, художник пытается справиться с полученным потрясением. Получается херово, потому что вместо скромного, ничем непримечательного мальчишки, дающего списывать всем и каждому на больших переменах, перед ним предстало нечто. Причём такое сногсшибательное и зубодробящее нечто, что Хёнджин натурально готов взвыть. Почему ему раньше так не везло на репетиторов? Неужели, ради того, чтобы убедиться в собственной ориентации, нужно было вот так прочно вляпаться в физику? «Блядская физика». Совершая очередную затяжку, Хёнджин боковым зрением замечает бесшумно подошедшего к нему Феликса. Уже без полотенца, но по прежнему в растянутой майке, что не скрывает ни длинной лебединой шеи, ни мрамора тонкой кожи, тот внимательно скользит взглядом от виска до тлеющей во рту сигареты, шумно тянет растворяющиеся в воздухе клубы дыма. — Клубника со сливками, — скорее констатирует, чем уточняет. Хван согласно кивает, стискивая в пальцах витые прутья ограждения. Феликс заторможено зеркалит кивок, на секунду сощурив свои глубокие кофейные до двух щёлочек. В светлой голове (во всех смыслах) начинается активный мыслительный процесс, и внимание прочно концентрируется на теплящемся оранжевом огоньке. Хёнджин видит это. Чувствует чужую липкую заинтересованность. И, склоняя голову в сторону бывшего одноклассника, смотрит с немым вопросом. Ответом служит такое же молчание и сосредоточенный взгляд глаза в глаза. А дальше как в замедленной съемке: крохотные пальчики грациозно отбирают остаток сигареты прямо изо рта и аккуратно вкладывают между своих розовых кукольных губ. Выглядит как пиздец. Хван не в состоянии справиться с замешательством; Феликс одной глубокой затяжкой иссушает белую бумагу до середины и на мгновение задерживает дыхание, слегка втянув щеки. Сущий дьявол во плоти. Олицетворение порочности. Особенно в момент, когда, округлив свой невозможный рот, выпускает мягкую струю дыма прямо в хёнджиново лицо и хрипло, с небольшим придыханием произносит: — Диффузия. Хёнджин рассекает ресницами густой дым, с трудом фокусируя поплывший взгляд. — Что? — переспрашивает. Но Феликс не реагирует на вопрос, переводя внимание на сигарету, зажатую между собственных фаланг указательного и среднего. Смотрит на нее со скукой, безучастно, лениво стряхивая пепел. Лишь спустя несколько долгих секунд возвращает зрительный контакт. И... черт. На дне его зрачков словно танцуют демоны. Показательно прикладываясь пухлыми губами туда, где до этого были чужие губы, Ликс иссушает сигарету до фильтра. Словно насмехается. Дразнится. После чего с выдыхаемым дымом, наконец, разъясняет: — Диффузия. Один из разделов молекулярной физики. Пожалуй, с неё и начнём.***
К концу третьего часа непрекращающегося изучения базовых физических терминов и формул, желудок Хёнджина издает жалобный скулеж. Причем так громко и надрывно, что его не в состоянии заглушить ни плотно прижатая к животу ладонь, ни напряжённые мышцы пресса. Феликс выглядывает из-за учебника, с улыбкой произносит: — Видимо, пора перекусить? Хёнджин хмуро кивает, щёлкая ручкой, и отодвигает от себя исписанный мелким почерком лист. Кажется, десятый за сегодня. Запястье от монотонной работы ужасно ноет, и он потирает его, с раздражением глядя на распахнутый посреди главы учебник. За эти три несчастных часа они с Феликсом коснулись лишь основ. Самых, что ни на есть, элементарных понятий. А впереди ожидало худшее. Хван знал это наверняка, с вечера пролистав страницы книги. Через несколько разделов его поджидали законы Ньютона, чуть дальше термодинамика, а в завершение должна была добить оптика с её колебаниями волн света. — Ты не против, если я закурю прямо здесь? — спрашивает Хёнджин у Феликса, разместившегося у плиты. В электрическом чайнике уже шумела вода, одна из конфорок шелестела синим пламенем. — Можно, — слишком уж просто соглашается тот, не отвлекаясь от приготовления рамена, — но только в том случае, если ты повторишь основные положения молекулярно-кинетической теории, перечислишь величины молекулярной физики и напишешь на отдельном листе уравнение Менделеева-Клапейрона. — Ну, конечно, — получается недовольным, ворчливым тоном. — Кто бы сомневался, что меня будет ожидать подвох. — Естественно. Ведь у кого-то завтра судьбоносный экзамен, — без капли надменности, с лёгкой улыбкой в голосе напоминает Феликс. Хёнджин раздраженно скрещивает руки на груди, сверля взглядом чужую спину. В школе одной из черт Феликса была неконфликтность. И похоже, спустя время, он совершенно её не утратил. Если только не преисполнился ещё больше. — Ладно, — сдается. — Чё ты там спросил? Основные положения молекулярной теории? Так... Ну, основными положениями этой тупой теории являются следующие три утверждения. Первое: любое вещество состоит из мельчайших частиц — молекул и атомов. Они расположены в пространстве.. э-э-э... дискретно? — он бегло подсматривает в конспект, удачно лежащий под рукой, и, обнаружив нужное слово, более уверенно продолжает, — то есть на некотором расстоянии друг от друга. Второе: атомы или же молекулы всякого вещества находятся в состоянии беспорядочного движения, которое никогда не прекращается. И, наконец, третье: атомы или молекулы вещества взаимодействуют друг с другом силами притяжения и отталкивания, которые зависят от расстояния между ними. Феликс одобрительно гудит, заливая воду в кастрюлю и закидывая туда лапшу. — Угу-у, продол-..жай. — Хм, теперь надо назвать основные величины этой всей хероборины? — Молекулярной физики. — Ага, — невозмутимо соглашается с поправкой. — Я именно так и сказал. В общем, хм, основные величины это: масса, объём, плотность. Также туда входят масса частицы вещества, число частицы вещества, количество вещества и.. кхм... как там? А! Постоянная Авокадо. — Авогадро. — Да похуй, — Хёнджин закатывает глаза, искренне злясь на глупость собственной ошибки. Поэтому сразу же переходит в наступление. — Остальное ведь всё было правильно? Феликс вместо ответа начинает смеяться, заполняя пространство кухни своим хриплым, бархатисто-мягким смехом. Смехом, от которого переклинивает на пару секунд, а бурлящая внутри злость мгновенно испаряется. Вместо этого по рукам и спине неожиданно расползаются мурашки. — Да, — с трудом преодолевая охвативший его порыв веселья, басит Феликс. Скашивает взгляд через плечо и утвердительно кивает. — Всё было правильно. — Так значит, я могу закурить? — Можешь. Хёнджин с видом победителя выуживает сигарету и затягивается с таким нечеловеческим наслаждением, будто никогда в своей грешной жизни не пробовал ничего лучше. Дым горячо щекочет изнутри, обжигает слизистую рта и носа, но это слишком привычно, слишком знакомо, чтобы на подобное обращать внимание. А вот ходящие ходуном лопатки под майкой, светлые волосы и выступающий седьмой шейный вновь отвернувшегося к плите одноклассника кажутся куда более достойным предметом интереса. — Кстати, — любопытство разъедает не хуже сизых клубов пара, шумно выпущенных через нос, — как давно ты начал курить? — Наверное, после того, как начал углубленно заниматься репетиторством, — методично помешивая ложкой в кастрюле, откликается Феликс. В голове немедленно вспыхивает ночная переписка. Слова предстают перед внутренним взором отдельными вырванными кусками, в которых упорно фигурирует упоминание нестандартных техник, которых Хёнджин почему-то должен был испугаться. Чуть ли не случившийся отказ перед экзаменом приводит злость обратно в состояние кипения. Заставляет вспомнить, как мало времени на подготовку у них осталось. — М-м-м, точно, — под ребрами начинает клокотать негодование, оседая лёгкой желчью во рту. — Твои необычные, — Хван намеренно делает упор на этом слове, — способы запоминания. Только что-то я за сегодня ещё ни одного на себе не прочувствовал. С чего бы вдруг? Ликс выключает огонь и переставляет кастрюльку на соседнюю конфорку. Поворачиваясь к Хёнджину, складывает руки на груди, губы сминает кривой неуверенной полоской. — Честно, — признаётся, — я не вижу в них смысла. Ты, на удивление, хорошо запоминаешь и без дополнительного стимулирования. Хёнджин недовольно щёлкает языком, зацепившись за двусмысленную фразу. Она режет слух и наталкивает на странные мысли. Мысли, от которых сушит во рту, стягивает внутренности узлом и больно царапает уязвленную гордость. Туша сигарету о пустую банку посреди стола, он тоже складывает руки на груди, закидывает одну ногу на другую. Откидываясь на спинку стула, смотрит на Феликса с неким вызовом и медленно распаляется внутри от накатывающих негативных эмоций. — Этого недостаточно, — припечатывает резко. — Мы с тобой за три часа одну главу с трудом осилили. Самую простую. А впереди ещё четыре. Четыре, блять, Феликс! — Послушай, — пытается успокоить его тот, примирительно вскинув руки. — Ты напрасно переживаешь. Ты правда хорошо-... Но он не успевает договорить. Хван порывисто вскакивает со стула, чудом его не опрокинув, и нависает над парнем как чёртова фурия. Расставив руки по обе стороны от корпуса, дышит сквозь сжатые зубы; цедит угрожающе: — Тогда... какого хуя ты мне чуть не отказал из-за этих грёбанных методик? Феликс смотрит на него широко распахнутыми глазами, так и не опустив рук. — Ты... — голос срывается вниз, отдаваясь вибрацией в ничтожно малом пространстве между ними. — К чему этот фарс? Ты ведь понятия не имеешь, на что напрашиваешься. — Ой ли? — склоняясь к веснушчатому лицу, хрипит Хёнджин. Понятие личных границ для него окончательно стерлось. — Я пришёл к тебе с одной единственной целью: выучить блядскую физику. И сразу предупредил, что цена вопроса не имеет значения. — Даже если расплачиваться придется натурой? Пылко сорвавшаяся фраза повисает в воздухе удушливым маревом. Очередной вдох застревает где-то в горле липким распирающим комком. — Н-натурой? Наконец, Феликс отмирает. Заводит согнутые локти назад, упираясь в столешницу ладонями; во взгляде проскакивает первобытный хищный блеск. Как тогда, на балконе. Глядя снизу вверх своими оленьими глазами, он невзначай задевает коленом хёнджиново бедро, пока скрещивает ноги. И от примерного мальчика, каким он старался быть последние три часа, не остается ровным счетом ни-че-го. — Да, натурой, — подтверждает уже знакомым скучающим тоном. — Ведь, какой толк брать за работу деньги, если законы и принципы физики, — он на секунду прикусывает нижнюю губу, — можно объяснить более приятным для обоих способом. Доступно и... на пальцах. Всё тело от этих слов пронизывает тысячами маленьких острых иголочек. В голове проблесковым маячком вспыхивает осознание. — То есть ты... — Хёнджин нервно облизывает губы, стараясь верно подобрать формулировку. — Ты хочешь сказать, что планируешь меня трахнуть? Ликс толкает языком за щёку и гортанно усмехается. — Забавное предположение. И, как ни странно, весьма точное. Но ответ будет скорее отрицательным, чем положительным. Просто я больше не тот наивный школьник, Хёнджин, который надеялся, что ему что-то перепадет с тобой. Для таких как я, ты всегда был... слишком недосягаем. Хотя, — он снова усмехается, уводя взгляд в пол, — тешить себя мыслями, как я разложу тебя на любой поверхности в этом доме, оказалось весьма занимательно. И, пожалуй, после столь откровенного признания Хёнджин заканчивается разом и как личность, и как человек. Услышанное шумит в ушах вместе с участившимся пульсом, перед внутренним взором проносятся яркие обрывочные картинки, а клокочущие внутри прежде злость и раздражение стекают раскалённой обжигающей волной в самый низ живота. Придвигаясь почти вплотную, до соприкосновения бедер, Хван склоняется ближе к Феликсу и громко шепчет: — И что же ты себе там такого представлял, м? Феликсов взгляд темнеет. Чужое дыхание, горячо струящееся по шее под тонкую футболку, чертовски заводит. — Я представлял, — он начинает «шагать» пальчиками от пуговицы на джинсах вверх по крепкому телу, — как ты рассказываешь мне про звуковые волны, пока я растягиваю тебя обнаженного на кухонном столе. Или, — теперь ладонь оглаживает подтянутую грудь сквозь футболку, — как ты объясняешь мне закон Ома, а мой член медленно движется внутри тебя, заставляя твое дыхание сбиваться на каждом слове. Примерно так же, — кукольные губы трогает улыбка, — как это происходит сейчас. Дыхание Хёнджина и правда сбивается на каждом слове, но то слова Феликса, произнесённые его возмутительно низким, сексуальным тембром. От такого просто невозможно не возбудиться, не говоря уже о том, чтобы оставаться в здравом уме или продолжать удерживать себя в ставших слишком узкими в районе паха штанах. Отдаваясь во власть чужой игры (он предупреждал, ему терять нечего), Хёнджин касается губами ушной раковины (что тут же краснеет от прикосновения) и хрипло произносит: — Тогда... почему я всё ещё в одежде, учитель Ли? Этого простого вопроса хватает, чтобы Феликса сорвало с тормозов. Сминая в кулак одной руки ворот чужой футболки, он рывком притягивает Хёнджина к себе, впиваясь в его рот требовательным, кусачим поцелуем. Вторая ладонь ложится на затылок, не давая отстраниться; пальцы с силой оттягивают волосы у корней. — Ох, детка... — Хёнджин стонет в чужие губы, от наслаждения закатывая глаза; приятная боль от чужой нетерпеливости простреливает позвоночник от затылка до самого копчика. Феликс улыбается, целует более напористо, пуская в ход язык. Неторопливо, но с усилием обводит им сначала верхнюю губу, мыча от горьковатой сигаретной сладости, оставшейся на рецепторах. Затем спускается на пухлую нижнюю. Мягко втягивает её в рот, смакуя ощущения. Посасывает. Несильно покусывает, вонзая клыки в мягкую кожицу. Пытается распробовать каждый момент, каждый миллиметр давно желанного, доводя обоих до лёгкой дрожи, чтобы... ...чтобы потом с влажным звуком оторваться, цепко перехватывая острый хёнджинов подбородок между большим и указательным и чуть ли не по слогам выдохнуть: — Слушай внимательно. Механическое движение — это изменение положения тела или его частей в пространстве относительно других тел с течением времени. Теперь повтори. Хёнджин смотрит на него поплывшим влажным взглядом. Он не успел переключиться. Ресницы трепещут, путаясь между собой, путаясь в выбившейся из-за ушей чёлке. Точно так же путаются и произнесенные им слова. — Меха-..ническое движ-жение, — сипит, силясь сконцентрироваться, — это изменение... изменение положения тела с его частями в пространстве... относительно.. м-м-м... относительно других тел во времени..? — Хороший мальчик, — Феликс награждает нежным, невинным поцелуем, кладя ладони на острые скулы. Движется мягко, одними губами, аккуратно переходя сначала в один уголок рта, затем в другой. Потом поднимается вверх по щеке быстрой дорожкой невесомых прикосновений, при этом спуская руки до плеч, и останавливается в миллиметре у уха. — Только я немного сомневаюсь, стоит ли продолжать дальше. Осилишь ли ты весь необходимый материал? От тёплого дыхания, низкого грудного голоса, восхитительно-миниатюрных пальчиков на теле и созданного контраста между нежностью и грубостью хёнджиновы внутренности беспощадно крутит морским узлом. Он жмурится, с трудом оставаясь в сознании. Ужасно хочется скулить от почти детской беспомощности. Потому что последней трезвой клеткой мозга отчетливо понимает — он не выдержит. Не сможет сохранить ясность ума, будучи в таком напряжённом томительном ожидании, до предела заведённый. Ширинка уже болезненно давила на затвердевший член, а ведь они даже не начали! Все это — всего лишь детские шалости. Прелюдия перед чем-то грандиозным и важным. Кое-как собрав остатки сил, Хёнджин впечатывает Феликса в себя, чтобы тот в полной мере прочувствовал его выпирающее из штанов возбуждение, и хрипит рухнувшим до рычащих нот тоном: — Мне нужна пятерка по экзамену. Не меньше. Феликс мелко вздрагивает. — Я тебя понял. Кладя ладонь поверх чужой на своей талии, он медленно, с определённым нажимом начинает ей руководить. Не спеша ведет до своего живота, ощущая нетерпеливое подрагивание в узловатых пальцах, затем петляет обратно к бедру. Минуя выступающую подвздошную косточку, устремляет прямиком к паху. — Это траектория, — разъясняет тихо, задевая губами участок шеи под мочкой уха. — Линия, вдоль которой движется тело. Она не обязательно прямая. Она может вилять. Может искривляться. Но у неё всегда есть начало и конец. На этих словах широкая ладонь достигает короткой молнии. Хёнджин вместо прохлады металла ощущает, как пылает под тканью феликсова возбужденная плоть. — Твоя рука сейчас совершила движение из точки А в точку В. От талии до ширинки. И прошла за некоторое время. Это называется путь — длина участка траектории, пройденного телом за промежуток времени, — вздергивая подбородок чуть выше, так что между лицами остаются миллиметры, Феликс спрашивает, — Ты понимаешь? Хёнджин кивает, затуманенным взглядом взирая на парня перед собой. — Хорошо, — Ликс слегка прикрывает веки. Терпение даётся ему титаническим усилием. И от того, какой приятной тяжестью их прижатые друг к другу пальцы оседают на заметной выпуклости в его штанах, лучше ему не становится. Тем не менее, выходить из роли учителя он не намерен. Поэтому продолжает. — Теперь тебе осталось запомнить понятие перемещения. Под ним подразумевается вектор, соединяющий начальное и конечное положение тела. Каким было твое начальное положение ладони? — Твоя талия. — А конечным? — Твой член. — Ты быстро схватываешь, — Феликс судорожно облизывает губы. — Мне нравится. И одним точным движением меняет их с Хёнджином местами. Теперь Хван упирается поясницей в столешницу, а он — наваливается сверху. Хрипит куда-то в шею, переполняя легкие запахом слегка вспотевшей от подскочившего градуса кожи. — Теперь перейдем к видам механического движения. Первое: равномерное, — он спускает ладонь вниз, втискивая меж их бедер и не меняя темпа, начинает поглаживать сразу всей ладошкой вверх-вниз в сущих сантиметрах от паха. — Это такое движение, при котором скорость остается постоянной, а вот её направление может меняться. Второй вид движения — прямолинейное, — пытка внизу прекращается, чтобы переместиться наверх. Пальцы скользят то ускоряясь, то замедляясь, четко вверх по одной линии. — Оно так называется, потому что происходит вдоль некоторой прямой и не зависит от скорости. Capice? Дыхание у Хёнджина с ровного переходит в поверхностное. Во рту сухо, в груди пожар. Нервы натягиваются не хуже стальных корабельных канатов. Мало ему было непосредственного тесного контакта с Феликсом. Теперь он ещё и на итальянском заговорил, окончательно выбивая из тела душу. Чёртов полиглот. — Капиш, — отвечает, громко сглатывая. Феликс улыбается в шею. Мажет языком под дернувшимся кадыком. Мурлычит: — Помимо прочего, существуют равномерное прямолинейное движение и равноускоренное. Сможешь дать им определения сам? — и, не дожидаясь ответа, просит. — Попробуй. Я подхвачу, если что... — Р-ранвомерное прямолинейное, — Хёнджин хмурится, пытаясь собрать слова из бессвязного набора букв в единое предложение, но настойчивое поглаживание подушечками у кромки волос и впившаяся в бедро рука упорно сбивают с мысли. — Это движ-ение.. — язык смачивает безбожно пересыхающие губы, — у которого... которого... — У которого, что? — дразнится Ликс, ненавязчиво оставляя поцелуи вдоль сонной артерии. — Скорость... и прямая перемещения... остаются постоянными. Господи боже, неужели он смог это произнести?! — Правильно, — Феликс вжимается всем телом, будто пытается проникнуть под кожу; трется возбуждением о возбуждение. Тянется за поцелуем, накрывая раскаленные губы не менее горячими своими. Позволяет Хёнжину грубо толкнуться языком в свой рот, но не разрешает перехватить инициативу в полной мере. Разрывает поцелуй, так что ниточка слюны тянется; напоминает, — А равноускоренное движение? Хван жмурится до пурпурных кругов под веками. — Ты, блять, демон просто, Ли Феликс. — Я знаю. И он провокационно подается тазом вперёд, усиливая и без того невыносимое давление на член. — Сука... — чертыхается Хёнджин, ловя себя на грани обморока. Пытается соображать быстрее, чтобы закончить столь изощренную пытку и перейти уже к другим терминам и определениям. — Равноускоренное движение... движение... — он опускает руки на бёдра безжалостного одноклассника и хватается за них так, чтобы тот даже дернуться не мог. — Движение у которого вектор ускорения будет постоянным. Так? Феликс вместо ответа улыбается. Хищно, ненасытно. Развратно облизывает свои блядские губы, чтобы потом ими целомудренно коснуться кончика подбородка и сказать: — Тогда сейчас я объясню тебе еще один вид движения, а второй оставлю на попозже. Будем надеяться, тебе понравится. Снова коснувшись подбородка поцелуем, он медленно оседает на корточки и решительно расстёгивает чужие джинсы. Хёнджин до побеления костяшек стискивает столешницу позади себя и испытывает невероятное облегчение, когда плотная ткань больше не давит на плоть. На неё больше вообще ничего не давит, потому что Феликс мастерски стащил всю одежду до щиколоток и с убийственно-смущающим интересом рассматривал истекающую от естественной смазки крупную набухшую головку. — Ты значительно больше, чем я предполагал, — хмыкает задумчиво, на секунду стрельнув взглядом вверх. — Тебя это удивляет? — Скорее... радует. Больше пространства для объяснения теории. Хёнджин на всё согласен, лишь бы тянущее, разрывающее на атомы чувство под ребрами пропало. Или взорвалось фонтаном брызг под веками с первым и единственным прикосновением самого кончика языка к уретре. Смакуя вкус предэякулята, Феликс пускается в объяснения: — Одно из оставшихся механических движений тела — вращательное. И называется оно таким при выполнении двух условий. Первое: все точки тела, а в нашем случае пальца, — он кладет большой палец под крайнюю плоть, — описывают окружности, лежащие в параллельных плоскостях, — при этом он совершает сначала одно неторопливое вращение вокруг ствола, затем спускается чуть ближе к паху и делает еще одно, размазывая оставшуюся на подушечке поблескивающую влагу. — И второе: центры данных окружностей лежат на одной прямой, которая перпендикулярна всем этим плоскостям. Как мне кажется, почему это так, в данной ситуации объяснять не нужно. Он убирает челку всей пятерней назад. Смотрит снизу вверх оленьими глазами. И Хёнджин готов умереть и не воскреснуть от представшей перед ним картины. Собственный член, текущий, как никогда в жизни, призывно покачивается перед кажущимся абсолютно невинным веснушчатым лицом. Рот сам по себе наполняется вязкой слюной, порочные желания терзают разум. Хочется ткнуться головкой в чужой рот, достать до горла. Ощутить его узость и шелковистость светлых волос, крепко зажатых в ладонь. Хочется толкаться за очаровательно-розовую щеку, размазывать по губам белесую смазку и с упоением слушать, с какими стонами удовольствия Феликс будет делать ему минет. И этот хоровод мыслей, таких развратных, таких бесстыдных, чуть ли не заглушает слова вновь заговорившего Ликса. — Предлагаю проверить, как ты усвоил материал. Он смело обхватывает ладошками не маленьких размеров член и плотно обхватывает губами головку. — Бля-ять... — Хван громко стонет в голос, запрокидывая голову наверх, к потолку. Как там обычно говорят? Бойся своих желаний? Ему же в пору вообще перестать думать и мечтать. И вдобавок ко всему — смотреть. Ведь если он будет наблюдать, как сантиметр за сантиметром Феликс принимает его глубже в рот, он сто процентов позорно быстро кончит. И плакала тогда репутация... — Твоя задача, — с хлюпом отстраняясь, ставит условие Феликс, — перечислить все термины, которые я тебе показал. И рассказать минимум три. Договорились? Звучит как сделка с дьяволом, не иначе. Контракт, который Хёнджин подписал сегодня ночью, так легкомысленно напросившись на репетиторство. — Х-хор..ошо, — соглашается он, пока пальчики плавно поглаживают нежную разгоряченную кожу. И почти сразу же жалеет о содеянном. От мерных, плавно-скользящих движений губами, от юркого языка, обводящего каждую набухшую венку, от глянцевого взгляда со слезами возле переносицы, ему становится плохо. Ужасно, кошмарно, невыносимо плохо. До скрипа сжатой челюсти. До желания разодрать грудь ногтями, когда головка утыкалась в узкое горло. Нестерпимо хотелось сорваться на быстрый темп, самому втрахиваться в податливый рот, а потом поменять их местами с Феликсом и доставить приятное уже самому. Отплатить благодарностью. Но вместо это сбивчиво, с постыдными глухими стонами Хёнджину приходится перечислять то, что намертво впечаталось в подкорку. — Какой способный ученик, — Феликс поднимается на ноги, наглым образом закончив ласку перед самым финалом. Слюна вперемешку со слезами и естественной смазкой смешалась на его подбородке, поблескивая в белом свете кухонного освещения. — Давно у меня не было таких восхитительных подопечных, — он приближается к хёнджинову лицу, хитро ухмыляясь. Цепляет за руку, одними глазами показывает на штаны с бельем, — Снимай. Они тебе больше не понадобятся. Хёнджин послушно, без помощи рук избавляется от лишних предметов одежды. — А теперь на стол, — командует младший, широким жестом освобождая матовую стеклянную поверхность обеденного пространства от учебников и конспектов. — Я смотрю, ты вошел во вкус... — Хёнджин не удерживается от усмешки. — Сложно держать себя в руках, когда передо мной парень моей мечты, да ещё и с такой... большой душой, — хихикает Ликс, прикрывая улыбку ладонью. И после головокружительного минета, этот жест выглядит чертовски милым с его стороны. Напрочь обезоруживающим. — Я парень твоей мечты? — поражённый, пригвожденный к месту переспрашивает Хван. Признание иглой вонзается в ошалевшее сердце. Даже жар тела немного спадает. — Сейчас это не имеет значения, — отмахивается Феликс, покрываясь легким румянцем. — Завтра кое-кому сдавать экзамен по.. как ты там выразился?.. ублюдской физике? Поэтому давай сначала закончим с теорией, а уже позже обсудим наши взаимоотношения и перспективы на будущее. Но Хёнджин слишком упрям по натуре, и незавершенные дела (не беря в расчет физику), вызывают в нём нервный тик. Поэтому, приблизившись к парню и подтащив к себе за талию, он снова повторяет вопрос. Феликс под прямым и уверенным взглядом хоть и тушуется, но спесь свою не теряет. — Да, — признается, — ты парень моей мечты. И я бы хотел продолжить наш «урок», пока ты такой очаровательно-заведенный и жадный до знаний, — пальчики пробегаются по упирающемуся в ногу члену, отчего под языком щекочет и отдает пульсацией прямиком в мозг. — И какая же у нас следующая тема, учитель? — подыгрывает Хван, теснимый к столу с каждым шагом. — Сила трения, — выдыхает на ухо Феликс, разворачивая парня к себе спиной и припечатывая грудью к столу. От одного упоминания столь неоднозначной темы, по коже расползаются мурашки. Член коротко дергается от предвкушения, пальцы на ногах непроизвольно поджимаются. — Расслабься, — напоминает Ликс, приподнимая футболку и оглаживая сначала одну упругую ягодицу, затем вторую. Не удерживается от соблазна, шлёпает звонко, так что на бедре остается спелый розовый след. — Впереди тебя ждет только самое интересное. Хёнджин в этом даже не сомневается. — Что ж... — приступает младший. — Данная тема совсем не сложная. И весьма легко объяснимая на пальцах. Начнем с определения, — до слуха доносится звук отодвигаемого в сторону стула, чтобы ничто не мешало процессу объяснения. — Сила трения — это сила взаимодействия между соприкасающимися телами, — он наваливается на Хёнджина всем корпусом, плотно прижимаясь к напряженной спине, — препятствующая перемещению одного тела относительно другого. Приподнимаясь на носочки, он прокатывается ребрами по позвонкам, таким образом демонстрируя движение. В одно из заключительных — замирает возле ушных хрящиков. Намеренно понижает тембр голоса. — Мы с тобой рассмотрим два вида трения. Сухое и вязкое. Сухое возникает в зоне контакта поверхностей твёрдых тел при отсутствии между ними жидкой или газообразной прослойки. А вязкое... — Ты продемонстрируешь на мне, — заканчивает за него Хёнджин, слабо вильнув тазом. Пару секунд звенит тишина. — Тебе настолько не терпится перейти от теории к практике? — притворно удивляется Феликс, но рукой уже тянется к окну, к припасенной там коробке со смазкой и презервативами. — Я просто не думал, что физика может быть такой занимательной, — парирует Хван. После чего тоже пытается уколоть, — А ты, видимо, всегда во всеоружии. — У меня в каждой комнате припасена заначка. На случай детального рассмотрения темы. Хёнджин старается не думать, скольких Феликс брал на подобное репетиторство. Он спросит потом. После того, как сдаст экзамен и заставит младшего кончить под собой ровно столько раз, сколько кончит сегодня сам. — Так вот. Вязкое трение, — щелкает крышечка смазки, обильно смоченный указательный палец надавливает на сжатое колечко мышц. — Оно возникает при движении твёрдого тела в жидкой или газообразной среде. В нашем случае, относительно жидкой. Тугие стенки пропускают всего одну фалангу, и Хёнджин плотно сцепляет челюсти, пережидая неприятные ощущения. Знает — надо потерпеть. И он готов терпеть, лишь бы дальше слушать упавший до раскатистого баса голос Феликса и чувствовать его. — Немного вернусь назад, к механическим движениям. Помнишь я сказал, что осталось всего одно? Так вот, поступательное. Это движение, при котором любой отрезок прямой, жестко связанный с движущимся телом, остается параллельным своему первоначальному положению. Феликс проталкивает палец дальше, до выступающей костяшки. — Ч-че-е-ерт... — с губ срывается протяжное ругательство, перед глазами мельтешат черные точки. Если Хёнджин отключится, он будет винить Феликса в том, что так его завел своей блядской физикой. Да и подумать только! Физикой! — Возвращаясь снова к силам трения, хочется отметить силу трения-скольжения. Как только твои стеночки станут более податливыми, ты поймешь меня в полной мере, — обещает младший. — Так вот, сила трения-скольжения, — он прокашливается и, пока Хёнджин не видит, расстегивает пуговицу на своих джинсах, — это сила, возникающая между соприкасающимися телами при их относительном движении. Опытным путём установлено, что она зависит от силы давления тел друг на друга, от материалов трущихся поверхностей, от скорости относительного движения, но никак не зависит от площади соприкосновения. Палец начинает двигаться более свободно, разрабатывая тугие мышцы. Хёнджин цепляется пальцами за край стола, сжимая тот до скрипа. — Ты же знаешь, почему обтекаемые предметы движутся значительно быстрее в различных средах? — заглушая своим голосом звук разъезжающейся молнии, уточняет Феликс. — Мг-гу... — доносится нечленораздельное. — А сможешь объяснить, почему? — интересуется, бесшумно приспуская свободной рукой одежду. Глуша судорожный выдох зубами на нижней губе, накрывает собственный набухший член ладонью. Хёнджин не уверен, что получится объяснить. К первому пальцу добавился второй, наполняя его сильнее. И необычные ощущения хлестали по нервным окончаниям, как обычно бьют по клавишам расстроенного пианино — высекая искры из глаз, до скрежета зубов, но при этом доставляя ни с чем не сравнимое ощущение восторга. — Потому что... — он с оттяжкой проходится языком по губам, — потому.. что.. — костяшки задевают раскрасневшийся вход, добавляя удовольствию новый оттенок, — уменьшается сила сопр... сопротивления. — Propriamente. Пальцы покидают пылающее нутро, чтобы через несколько секунд вернуться вновь смоченными в смазке. И уже — в количестве трех. Хёнджин шипит, но все равно подаётся назад. Насаживается глубже, чтобы мягкие подушечки нащупали ту самую заветную точку. Точку, от которой его вывернет дугой в обратную сторону и согнет до хруста во всем его длинном позвоночнике. — Блядскийбожеда-а-а... Феликс попадает четко по простате и пережимает свой член у основания, всеми силами удерживаясь от оргазма при виде распластанного на столе Хёнджина. — Сделай так ещё раз, — хрипит тот, сильнее прогибаясь в пояснице. И отказать ему у Феликса не поворачивается язык. Придвинувшись вплотную, так чтобы оголённого накаченного бедра касалась неприлично-мокрая головка, Ликс нежно обхватывает левую ягодицу и толкается пальцами правой руки в нужную сторону. Из горла Хёнджина рвется громкий стон, и Феликса от него ведет. Кроет растекающимся под веками космосом, а низ живота облизывает обжигающим возбуждением. Он наращивает темп, с ювелирной точностью задевая простату и буквально упивается сходящим с ума Хваном. Да, пожалуй, именно так он и представлял себе их репетиторство. Наполненное страстью, стонами. Пропитанное ароматом персика. Пропитанное только ими двумя и безудержной жаждой отдаваться друг другу. — Детка... — сухими губами просит Хёнджин, спуская руку до своего бедра и кольцом обхватывая крайнюю плоть упирающейся в него головки. Смотрит мутным взглядом через плечо. — Давай сделаем перерыв на секс. Умираю, хочу, чтобы ты меня трахнул. Сильно, жестко. Как захочешь. А потом продолжим заниматься с новыми силами. Феликс закатывает глаза от простреливающего тело экстаза. Мозолистые пальцы так правильно ласкали чувствительную кожу, что напрочь выбивали из головы заученные на зубок понятия. — Л-ладно, — сдается. — Тогда статику жидкостей объясню тебе в ванной. — Согласен, — принимает условия Хёнджин. — А электродинамику где-нибудь в гостиной. — И завершим оптикой в моей спальне, — с трудом распахнутые карие глаза загораются странным блеском. — Тебе там понравится, если ты любишь наблюдать за процессом со всех сторон. Мысли полнятся сотнями догадок. Феликс опережает их все одним предложением. — Там очень много зеркал... — Тогда не понимаю, почему мы все еще бездействуем, малыш, — Хван нетерпеливо насаживается на костяшки, сжимая мышцы до ответного шипения. Вытаскивая пальцы, Феликс шустро раскатывает подготовленный презерватив по стволу, щедро размазывает по нему смазку и, впиваясь в ягодицы до легких покраснений, плавно направляет головку во внутрь. Хёнджина мелко трясет от восхитительной наполненности. Член Феликса чертовски правильно распирает стенки изнутри, входя до упора. Кожа к коже, они замирают на мгновение, давая друг другу привыкнуть к ощущениям. Оба протяжно стонут, задыхаясь. — Ох, mi amor... — делая первый осторожный толчок, одними губами шепчет Феликс. Колечко сфинктера до приятной боли обхватывает его член, даря крышесносные эмоции. — Где же ты был раньше, такой ненасытный? — Ебался с учебой, — признается Хёнджин, жадно глотая ртом воздух. Потому что за первым толчком следует второй, за ним третий, и темп постепенно ускоряется, выбивая из тела душу, а вместе с ней и честность. — Но со мной куда приятнее, согласись? — В несколько тысяч раз. И Хёнджин ни капли не лукавит. Чувствовать в себе Феликса, ощущать его крошечные ладошки (что совсем не изменились в размерах со старшей школы), слушать и слышать его вибрирующий в груди голос — превосходно. Он определенно был опытен в сексе, знал как правильно его преподнести. Знал как правильно завести, отчего мышцы от напряжения чуть ли не лопались, а член выделял колоссальное количество предэякулята, которого могло хватить на несколько половых актов следом. А их хотелось до свербения в горле. Чтобы Феликс взял его в ванной, связал в собственной кровати. Чтобы трахал перед зеркалом, пока не потемнеет в глазах. Чтобы дал отлюбить себя. Чтобы смотрел на него своим оленьим взглядом, давал целовать звездочки-веснушки. Чтобы хрипло выкрикивал его имя во время оргазма, бурно кончая на живот и пачкая их обоих в семени. От разгулявшегося воображения, Хёнджин тянется к собственному члену, сжимая головку в кулак. Кровь в венах, кажется, кипит и пенится, пульсируя в ушах сумасшедшим пульсом. Примерно также быстро в него входит Феликс, заполняя кухню влажными шлепками тел; своими хриплыми стонами. Рука грубо движется поперек набранного темпа, в паху печет весьма скорой разрядкой. — Лик-си, — оставляя на столе матовое пятнышко дыхания, зовет Хван. — Я скоро... Феликс звонко шлёпает по ягодице, не давая договорить. Хёнджин от неожиданности вскрикивает и кончает, чувствуя как внутри него мерно пульсирует феликсов член. Собственная сперма порционно выплескивается в кулак и вытекает по щелочкам между пальцев, пачкая плитку. — Dio, ты просто нечто... — задыхаясь, скороговоркой бормочет Феликс. В ушах стоит белый шум, перед глазами все размыто от сильного оргазма. Никто прежде не доводил его до такого приятно разбитого состояния. — Могу сказать тебе тоже самое, — ломким, сорванным в процессе голосом отвечает Хёнджин. Он ни за что не сознается, что сегодня впервые был в качестве принимающего. Но о том, какой Феликс потрясающий любовник, скажет не один десяток раз. Феликс осторожно выходит из растраханного ануса, напоследок щекочет покрасневшие сверхчувствительные края пальцем и, посмеиваясь, отправляется за влажным полотенцем, пока разморенный старший не в состоянии сделать этого сам. До экзамена им предстоит пройти еще три главы. И ему определенно нравится, в каком темпе они движутся с изучением материала.***
— Выглядишь помято, — Минхо встречает возле экзаменационной аудитории с крафтовым пакетом из ближайшей пекарни и самым большим стаканчиком американо, который там только продавался. — Неужели правда учился всю ночь? Хёнджин по привычке с оттяжкой проходится по пухлым губам, вспоминая, какой сладострастно долгой та была. — Не поверишь, но да, — отвечает, выхватывая из рук друга завтрак. — И ты готов? — Минхо неверяще складывает руки на груди, щурясь до двух щелочек. — Угу, — с набитым ртом кивает Хван, сдувая с лица челку и сахарную пудру. Сомневаться в полученных знаниях кажется кощунством. Не после приложенных усилий (и нескольких пережитых оргазмов). — Забавно, — старший перестукивает пальцами по плечу, внимательно сканируя художника взглядом. — Я не вижу ужаса в твоих глазах. Зато нашел кое-что другое. Это что... — он тянется к темным растрепанным волосам и отодвигает прядь в сторону, — засос?! — Звучишь, прям как моя мама, — со смешком закатывает глаза Хёнджин, возвращая импровизированную укладку, чтобы скрыть пурпурные узоры, вылезшие из-под кофты. — Ещё бы мне не звучать как твоя мама, — негодует Минхо. — У него перевод горит синим пламенем, а он трахается как кролик перед экзаменом. Заверь меня, что не с преподавателем. — Упаси боже от такого опыта! — будь у Хвана свободные руки — перекрестился бы. Но в какой-то степени Минхо угадал. Феликса тоже можно было назвать преподавателем. Потому что преподавал он с большой охотой до самого рассвета. Даже время на ленивые разговоры потом осталось. — Ты аж светишься. Смотреть противно. — Завидуй молча. — Было бы чему. Хёнджин убежден, что есть чему. И многозначительно ведет бровями, попивая кофе, чем раздражает друга до недовольного цыка. — Бесишь. Стереть бы с твоего смазливого личика эту ухмылку. — Не ссы, Хо. Я сдам физику. И перевод будет моим. — Хочется верить. Вон, кстати, препод идет, — Хёнджин смотрит в указанную сторону и начинает активнее жевать круассан. Пожилой мужчина не спеша двигался к их аудитории, поигрывая ключами на костлявом пальце. — Давай, ни пуха. Минхо поддерживающе хлопает по плечу, разворачиваясь в противоположную сторону коридора. — Ага, к черту. Два дня назад Хёнджина бы размазало от страха. Он ненавидел физику всеми фибрами своей творческой натуры и абсолютно не понимал, как она может быть кому-то интересна. Сейчас же он понимает. Поэтому спокойно дожидается, пока преподаватель поравняется с их группой; вежливо здоровается. А когда тот запускает всех в аудиторию, напоминает: — Мы с вами говорили пару дней назад об облегченном экзамене. Для перевода на дизайнерский факультет. Мужчина поправляет очки на переносице, смотрит в листочек со списком студентов поверх тяжелой стопки книг. — Хван Хёнджин. Точно. Я приготовил для вас тест из пятидесяти вопросов. Если ответите правильно минимум на семьдесят процентов, поставлю вам четыре. Но кофе, пожалуйста, допивайте в коридоре. Хёнджин послушно склоняет голову и за несколько больших глотков осушает стаканчик. Лишние придирки ему не нужны. — Ах да, сядете передо мной, — преподаватель кивает на парту, впритык стоящую с широкой кафедрой. — Хочу быть уверен, что ваши знания чистые. «Чище некуда», — с усмешкой думает Хван, поправляя горловину кофты. Садясь за стол и вооружаясь счастливой ручкой, он бегло просматривает тестовые вопросы. По десять на каждую главу учебника. Не так плохо, как ожидалось. И не так уж и сложно. — Я могу приступить? — уточняет на всякий случай. — Можете. И Хёнджин начинает. Вчитываясь в каждое задание, почти машинально пишет ответ. Не задумываясь. Не медля. Потому что на каждое слово внутри задачи была стойкая ассоциация. Закон Архимеда? — мучительные ласки в ванной. График кипения? — их разговор на кухне в два часа ночи. Плоское зеркало? — да вся комната Феликса в этих зеркалах. Даже формулы, которых они коснулись только-только под утро, то и дело прерываясь на тягучие невинные поцелуи, отпечатались на сетчатке на долгое и долгое время. В этом была особая прелесть. И в ней же заключался особый подвох. Вспоминая о моментах минувшей ночи, Хёнджин отчетливо чувствовал скапливающееся внутри возбуждение. Обнаженное тело Феликса, усыпанное веснушками и последствиями жадных поцелуев, маячило в мыслях, отчего живительного воздуха, как и усидчивости, катастрофически не хватало. С каждым росчерком ответа по бумаге, перед внутренним взором вспыхивало что-то, заставляющее незаметно поправить член в штанах. Это и Феликс, разложенный перед ним на белых простынях широкой кровати, с широко разведенными в сторону ногами и прижатой мокрой головкой к животу. Это и он, связанный в локтях за спиной, упирающийся грудью в подушку перед огромным зеркалом, пока в него входили мучительно медленно, запрещая отводить от отражения взгляд. А еще минет в ванной, секс у стены, взаимная ласка, доведение до оргазма одними только пальцами и сотни самых разнообразных поцелуев, начиная от макушки и заканчивая феликсовыми хрупкими лодыжками. — Я закончил! — возвещает Хван, протягивая преподавателю сплошь усеянные витиеватыми иероглифами листы. На все задания ему потребовалось ровно сорок пять минут и огромная, титановая выдержка, не давшая кончить в трусы от горячих воспоминаний. — Хм, — только и может вымолвить мужчина, скептично принимая тест. — Сейчас посмотрим. Водя глазами по строчкам текста, он иногда хмыкает, хмурится. Задумчиво чешет в затылке. — Что ж, мистер Хван, — наконец подводит преподаватель итог. — Могу сказать, что вы здорово потрудились. И заслуживаете оценки «отлично». Хотя сомнения по поводу ваших истинных знаний у меня все равно присутствуют, если учитывать, как часто вы ходили ко мне на занятия. Хёнджину похуй на сомнения и его табель посещения лекций. Он светится от счастья, отдавая зачетку, и не просто занимает место под солнцем — он подменяет светило собой, не веря в реальность. Он сдал эту блядскую физику. Сдал на пятерку. И сдал, благодаря одному конкретному человеку. Выходя из аудитории в прекраснейшем настроении, он набирает несколько часов назад забитый в телефонную книгу номер и ждёт положенные четыре гудка. — Малыш, — шепчет с дурацкой улыбкой на пол-лица, когда в динамике раздается тихий сап вместо приветствия, — ставь чайник и готовься. — К чему готовиться? — сонно отзывается Феликс, глухо зевая. Он, похоже, только-только разлепил глаза. — Я сдал, — улыбка трещит возле ушей, как молния джинс от упирающегося в них члена. — М-м-м, — раздается удовлетворенное на том конце провода. — И как мне встретить моего умного мальчика? — В идеале — голым. Хочу отблагодарить тебя по полной программе. Ведь за всю их ночь репетиторства, Хёнджин только и делал, что получал. Пришло время дарить в ответ. — Боюсь я не смогу принять твою щедрую благодарность в полном объеме! — не сдерживаясь, смеется Ликс. И его смех — самое прекрасное, что доводилось слышать Хёнджину. — Я буду нежным, — обещает, спускаясь по главной лестнице к выходу. — Я не против и пожёстче, — отвечают с улыбкой в голосе. Хёнджин в нетерпении облизывается. Под ребрами воском течет предвкушение. — Пообещай мне, что я был твоим последним учеником, — просит перед тем, как выйти на улицу. Страх немного отрезвляет, охлаждая пыл возбуждения. — Торжественно клянусь, что завязываю с нестандартным репетиторством! — клятвенно заверяет Феликс. Воображение дорисовывает прижатую к сердцу руку и серьёзно сдвинутые к переносице брови. — К тому же, зачем мне кто-то другой, когда ты теперь мой парень мечты? От его слов на лицо снова лезет улыбка. Точно. Теперь же они вместе. И всё благодаря физике. Чертовски занимательной физике.