___
Им хватает недели, чтобы стереть жизнерадостное выражение с её лица. Как голодные коршуны, почуявшие свежую кровь, главные зачинщики, кружат над ней, стоит ей пересечь порог школы. Уиллоу не жалуется учителям, даже не сбегает отрыдаться в туалет. Она заступается за себя, влезает в откровенно нечестные драки, а потом словно исчезает до конца перемены. Повторяющийся круг. Хантер чувствует нечто вроде почти оставленного в прошлом негодования, что царапается внутри. Ему и без этой Парк проблем хватает. С чего бы ему переживать. Ему ведь всё равно? Но замечая блеснувшие в углу класса очки (видимо, не докинули до мусорной корзины), он воровато оглянувшись, поднимает их. Затем с тем же чувством какой-то беспокойной волнительности прячет их в карман толстовки. «Просто отдам и всё», — решает он, отправляясь на поиски. Хантер находит её случайно, уже растеряв и без того полудохлый энтузиазм. Уиллоу сидит на полу в закутке рядом с учительской. Её почти не видно за широкими листьями этих чёртовых цветов, что по мнению тех, кто их сюда поставил, должны добавлять унылым стенам уюта. — Извини, — бросает он, несмело опускаясь рядом. Уиллоу поднимает на него задумчивый взгляд. Он почему-то ожидает увидеть красные опухшие веки, но её глаза полны спокойствия. Оно неведомым образом передаётся и ему. Хантер выдыхает и замечает торчащую из её носа ватку. — Сильно тебе досталось? — Зато я съездила Боше в глаз. — О, — роняет Хантер и чешет затылок. — здорово. Наверное… Под её пристальным вниманием, мысли непривычно разрозненные. Хантеру приходится отвести взгляд прочь, чтобы вспомнить, зачем он вообще сюда явился. — Вот, — он протягивает ей очки через покачивающийся от сквозняка лист комнатной пальмы. — это, кажется, твоё… На губах Уиллоу селится мягкая улыбка. Совсем такая же, что в первый день. Сердце как-то странно съёживается, и Хантер неуклюже отдёргивает руку. — Ладно, мне пора. Я... пойду, ладно? Ему чудится тихий смешок, и он наклоняет голову ниже, ощущая как воспламенились кончики его ушей. Она окликает его по имени. И он застывает, потому что впервые ему нравится, как оно звучит. Хантер неуверенно оборачивается, стараясь не выдать неожиданного стеснения, изгибает одну бровь. — Спасибо, — всё с той же улыбкой произносит Уиллоу. Освещение или глюк, но он видит лёгкое касание румянца на её щеках.___
Не пойми от чего приподнятое настроение — с непривычки хочется дать самому себе затрещину — скисает, когда дома его встречает Филипп. Хантер цедит через зубы приветствие, но убраться поскорее к себе в комнату не получается. — Всё в порядке? — сомкнутые на плече пальцы заставляют застыть. Запоздалый вопрос. У Виттебейна значимый пост в парламенте, связи и целая цистерна амбиций, приправленных жадным властолюбием. Одно слово со стороны Хантера, и всех этих отравляющих воздух одним своим присутствием школьных уродцев убрали бы куда подальше. В рамках закона, разумеется. Но Филипп ему омерзителен. Как и его дорогие запонки в атласных рубашках, и светлая наледь волчьих, цепких глаз. Хантера тошнит каждый раз, когда опекун рядом. Он бы давно сбежал, но знает, что его найдут быстрее, чем он успеет сесть на автобус до соседнего штата. И тогда всё станет ещё хуже. Вместо обычной школы — какое-нибудь пафосное заведение, где учатся такие же снобизмом напичканные выродки. — Всё зашибись. Ладонь, лежащая на плече исчезает, и только Хантер собирается выдохнуть, как Филипп гладит его по щеке. — Что это за маргинальные выражения? — он коротко смеётся и наконец отходит назад. Хантер обещает, что больше такого не повторится. Ему тошно от своей беспомощности. Он запирается в ванной и до болезненных, красных пятен моет лицо. Больше такого не повторится.___
Скрипучий голос математички по-прежнему напоминает свирепое жужжание пилы. Но Хантер легко не обращает на него внимания. Уиллоу шёпотом объясняет ему новую тему. Её дыхание то и дело будоражит кожу. И возникающий звон в перепонках совсем не похож на тот, когда Филипп будто случайно касается его колена или демонстративно обнимая на публику, незаметно для остальных дотрагивается губами до мочки уха. Ему не хочется содрать с себя скальп или превратить собственные мозги в желе, чтобы забыть об этом. У неё красивые глаза. Подходят к её нежному имени. Всё чаще Хантер лепит его в мыслях, словно из пластилина. Уиллоу наклоняется ещё ближе, тычет карандашом в какой-то график. Запах зрелой весны мешает думать. Разум не желает сконцентрироваться на математических истинах. Неудивительно, что Хантер так ничего и не понимает. Он вдруг накрывает её кисть своими пальцами, с трепетом находя значительную разницу. Его ладони слишком большие на её фоне. Он касается её пальцев, делая вид, что увлечённо рассматривает кольца в виде цветов и бабочек. — Сама делала? — Сразу заметно? — она усмехается, а потом кивает. Сердце совершает пьяный кувырок, когда Хантер замечает, что она действительно покраснела. — Мне нравится. На перемене их высмеивают, кричат какую-то несуразицу. Но Хантер слишком занят разговором с Уиллоу, чтобы воспринимать эти потоки подростковой желчи. Он бы никогда не подумал, что будет слушать чью-либо речь о растениях и находить это интересным.____
Предлог вместе поделать домашнюю работу по математике достаточно быстро остаётся забыт. Кофе натощак бодрит, и держать язык за зубами становится просто невозможно. Хантеру даже неловко, ведь подобная словоохотливость с ним впервые. Впрочем, неудобно и стыдно лишь первые двадцать минут, потом, когда они с Уиллоу буквально подхватывают слова друг за другом — непривычное чувство отпускает. — Значит, тебя доставали из-за того, что ты… Уиллоу делает паузу, по всей видимости разыскивая менее грубое слово. Хантер тянет улыбку, зная, что таких не существует. Все эти слова одинаково отстойны. — Приёмный, да, — он пожимает плечом и на секунду отвлекается на расшумевшегося ребёнка за соседним столом. Глаза Уиллоу, когда он вновь натыкается на них, не наполнены сиюминутной жалостью, которой он так опасался. — Пойдём отсюда, — Хантер поднимается и, незаметно для себя, подаёт ей руку. Уиллоу смеётся, вызывая смущение. Но когда её пальцы награждают его теплом, в животе приятно скручивается до сих пор неизученное чувство. На ум приходит только избитое определение — приятное волнение. Но оно и впрямь похоже на это. Хантер взвинчен, но это не причиняет дискомфорта. Ведь Уиллоу рядом, и она молчаливо понимает его — он это чувствует. Они вдвоём против уличного шума, в противовес хмурым лицам и клейким лужам. — Ты думал о том, что будешь делать, когда школа закончится? — спрашивает его вдруг Уиллоу. Горячий ветер подземки ерошит её тёмные волосы, распространяя медовую сладость. — Свалю куда подальше от опекуна, — Хантер засовывает было вспыхнувшую тревогу в дальний ящик. — Он настолько ужасен? — уголки губ Уиллоу ползут вниз, вызывая мимолетное желание коснуться их кончиками пальцев, стереть это печальное сочувствие с её лица. Нашла о чём переживать! Только этого ему и не хватало. — Он чёртов извращенец, — бормочет Хантер. Он исподволь радуется, что свист и грохот прибывшего к станции поезда сжёвывает эти слова. Уиллоу встаёт на носочки, чтобы практически прокричать ему на ухо: — Что ты сказал? — Я сказал, — он теряется, разглядывая её лицо. После уличной прохлады её кожа раскраснелась. А, может, дело не в погодных условиях, — что ты очень красивая. — О, — она опускает глаза, и её улыбка кажется смущением цветка, которому отвесили комплимент. Но потом она пододвигается ещё ближе.— Ну, тогда… Ты тоже. Он по-дурацки усмехается. Безобидный обмен любезностями. Слышала бы их та же Боша… К чёрту. Хантер никак не может перестать глазеть на её улыбчивые губы. Проносится тупая мысль, что в начале дня на них был блеск помады, но сейчас они нравятся ему почему-то больше. Он наклоняется к ней, а потом застывает, замечая, что Уиллоу прищурилась глядя на него. — Что это ты делаешь? Он тут же отстраняется и зарывается пальцами в волосы. — Я?.. Ничего. В ответ ему доносится её чистый смех, неуловимо напоминающий журчание весенних ручьёв. Хантер знает, что краснеет в эту секунду совершенно откровенно и безобразно, и его даже досада берёт на себя, дурака такого, но затем он ощущает прикосновение к подбородку. И впервые исковерканная память не ищет ужасных ассоциаций, а просто принимает происходящее. Разум находит это правильным и будоражащим. Уиллоу почти невесомо прижимается своими губами к его, а он отзывается неуверенно. Слишком боязно всё испортить. И обнимает он её бережно-бережно, хотя понимает, что зазря — она ведь девушка, а не фаянсовая ваза. Он скорее сам превращается в тополиный пух какой-нибудь, поднеси спичку, и дотла сгорит. Разомкнув поцелуй, Уиллоу утыкается носом ему в шею и смеётся. Щекотно. Но терпимо. Хантер, кажется, готов так стоять, пока ноги не отвалятся. В голове звонко, целый табор мыслей. И те, подчинённые сладкозвучному хихиканью девичьего голоса, взлетают наверх, как поседевшие семена одуванчика. — Я тут кое-что сделала, — Уиллоу суетливо прерывает их объятие и лезет в сумку. — Держи. Это тебе. — Оу… — он смотрит на кольцо в виде забавной птички. — Спасибо… Очень мило. Он ловит всё то же горячее смущение, когда Уиллоу берёт его за ладонь и с очень серьёзным видом напяливает кольцо ему на указательный палец. — Тебе точно нравится? — в её голосе обнаруживается неожиданная робость. Сказать о том, что его охренеть как растрогал её подарок у него не получается. — Очень, — кивает он и после некоторых колебаний целует Уиллоу в щёку. Он до сих пор ощущает себя откровенно нелепым, но впервые — почти счастливым. — А почему птица? — спрашивает он позже, когда они наконец забираются в вагон. Уиллоу бросает на него косой взгляд и пряча ухмылку, отвечает: — Потому что в тебе есть что-то птичье. — Что-то птичье, — вторит он, и ухмылка клеится к губам скорее на автомате. Да, кажется, птиц тоже сажают в клетку, вот и вся схожесть.___
Конечно, он уже ждёт его. Филипп сидит на нижней ступеньке лестницы, в его руке сигарета. Одной лишь позой он излучает недовольство, но внутри ничего не съёживается. Хантер не находит в себе и тени былого страха. — Ну, и где ты был? — и без того не наделённый теплотой голос наполняется льдом. — Гулял, — Хантер уже собирается ускользнуть наверх, как его запястье оплетают крепкие пальцы. Он прикрывает веки, набираясь терпения. Страха нет. Что ему сделается? — Я ещё не окончил разговор, — вкрадчиво поясняет Виттебейн и рывком встаёт на ноги. Едкий дым, пущенный в лицо, заставляет зажмуриться, и отступая Хантер натыкается спиной на стену. — Гулял, значит, — ласково проговаривает Филипп, нависая над ним. — С девчонкой? Что, собрался меня бросить? Он тут же злобно смеётся, обдавая запахом дорогого виски. Хантер отворачивается, морщась. — Это не твоё дело! — срывается он и отталкивает Филиппа от себя. — Не лезь ко мне, понял? Тот мигом меняется в лице. Он делает затяжку, и скучающе выдыхает дым. — Иди к себе, — в его голосе плесневеет досада. Хантер не удерживается от фырканья. — Как раз туда и собирался, — бормочет он. Его сердце стучит громко и тяжело. В голову вновь впивается чёрный шум, клацает над ухом, нашёптывает свои гнусности. Вспышка в голове — самодельный обрез, замотанный в старую футболку, лежит под кроватью. Нужно только нагнуться… Вместо этого Хантер тянется за мобильным. Семь невыносимо долгих гудков, и на место грохоту в голове приходит нежный голос Уиллоу. Они обсуждают всякую ерунду. Вроде, «что было, если бы динозавры не вымерли?». Хантер бросается несмешными шутками, даже пару раз у него получается отвесить внятный комплимент. Он всячески старается не выдать, что ему несколько минут назад было дерьмово. Но Уиллоу неведомым образом замечает. — Нет, я правда в порядке. Просто устал. Он скармливает ей эту ложь, косясь на красную, радостную птицу, и на душе становится гадко и светло одновременно. Хантер думает, что поступает правильно. Он не хочет впутывать в эту грязь Уиллоу. Нет, кого угодно, если придётся, но не её.___
Начало марта радует солнцем. И щурясь на него, Хантер находит умиротворение. Потому что Уиллоу обнимает до треска костей и осыпает быстрыми поцелуями каждый дюйм его треклятой кожи. — Впервые вижу человека, который бы так радовался цветку, — ворчит он для виду. Он в очередной раз обескуражен. Уиллоу не впервые сбивает с толку, обезоруживает, но каждый раз это заставляет его чувствовать себя глупцом. — Это по-настоящему удивительное растение, — чуть успокоив восторг, заявляет она, поправляя съехавшие на переносицу очки. — У живородящих видов на листьях уже есть крошечные растения… Хантер, к своему стыду, никак не может сосредоточиться на том, что Уиллоу говорит. Ловит урывками и кивает, а сам пытается втиснуть в сознание тот факт, что она — удивительная и словно бы волшебная — с ним. — Извини, — он сконфуженно улыбается, опуская взгляд на суккулент, более точное название которого, Хантер так и не выучил. — я опять увлеклась. Он хочет сказать, что ей вовсе незачем извиняться. Но все красивые и правильные речи превращаются в неразборчивый ком. Поэтому Хантер осторожно тянет её к себе и целует. Мелькает самодовольная мысль, что в сравнении с тем первым разом, сейчас он целуется очень даже неплохо. Потому что ловит её нервное, прерывистое дыхание и чувствует её пальцы в волосах, бездумно накручивающие пряди. И Хантер целует её смелее. Чутко внемлет трепету её губ. И в голове всё смешивается. Даже шелест школьного двора превращается в сонное бормотание волн. Всё, что казалось Хантеру несколько недель назад несносным и отвратительным становится тем, с чем легко справится. Потому что он больше не один.____
Класс гудит, как и в любой другой четверг. Хантер нервно постукивает карандашом по столу, продолжая набирать номер Уиллоу. Он успокаивает себя. Возможно, она проспала и оставила в спешке телефон дома. Попала в пробку… Как ещё объяснить, что близится начало второго урока, а её до сих пор нет? Когда она не является и часом позже, тревожные мысли уже становится невозможным сдержать. Хантер жалеет, что не знает её домашнего номера, или… Скучное объяснение каких-то физических законов прерывает их классный руководитель. Мистер Брук неловко топчется на пороге, откашливаясь. — У нас вообще-то урок, — недовольно подмечает физичка, складывая руки на груди. Класс начинает перешёптываться: — Может, литературу отменят? Было бы круто… Хантер замирает, ощущая необъяснимое, тошнотворное головокружение. — А то я не вижу, — бормочет Брук и выходит на середину класса. — ребята, у меня плохая новость. Вашей одноклассницы сегодня не стало в живых. Физичка тут же теряется и тянет ладонь ко рту. — Кого? — Уиллоу Парк. — Господи… Но как? — Попала в аварию. Её отец в реанимации, но говорят состояние тоже очень тяжёлое. Класс погружается в молчание, которое кажется неестественным. Не будь Хантер в ступоре от услышанного, он бы точно решил, что оглох. Брук уже уходит, но оборачивается на пороге. — И да, ребят, литературы не будет. И мир вновь оживает, наполняется радостными, неуместными вздохами, шелестом взбудораженных голосов. — Так, угомонились всё! Я понимаю, такое потрясение но… Хантер, ты куда собрался? Уиллоу учила его, что когда в голове много плохих мыслей, нужно сесть и считать вдохи-выдохи. Она не могла умереть. Кто угодно мог, но не Уиллоу. Бред. Потому что кто тогда будет петь колыбельные цветам, смеяться со всякой ерунды и обнимать его так сильно, что одновременно трудно и легко дышать? Никто. Когда-то он думал, что люди — это копирки, повторяющие друг друга без конца. Узнав Уиллоу, он поменял своё мнение. Пришлось. Хантер добегает до поворота, прячется за зелёным, расплывчатым месивом уродливых растений и сползает по стене. Он задыхается. И где-то между грубым неразборчивым треском жестокого осознания и выжженой пустотой — приходит ясное понимание. Её смерть не случайна. Ему стоило догадаться раньше. Сразу распознать угрозу в том, как легко от него отстал Филипп, и почему он так внезапно перестал проявлять свой нездоровый интерес. Хантер до боли стискивает свои волосы. Грязное, душное чувство вины расползается между рёбер. Его не перебить попыткой содрать с себя скальп. Если бы не он, Уиллоу сейчас была... Мысль никак не хочет продолжаться, топчется на одном месте, как зажёванный кусок ленты в магнитофоне. Если бы, если бы если бы Уиллоу сейчас... Уиллоу сейчас была. Была — странное слово. Крохотное, паскудное слово. Оно ему видится жёлтым. Таким же, как её любимое платье... — Эй, Хантер, на похороны торопишься? — спрашивает кто-то из класса, и за тем следует многоголосый, почти истеричный смех. Он на них даже не смотрит. Хотя слышит, каждую грязную шутку, что они продолжают травить друг другу. Они оседают где-то на обочине сознания, подпитывая жирную ненависть. К самому себе в том числе. Ведь если бы не его глупость — Уиллоу сейчас была бы жива.___
К полуночи чёрный шум резко смолкает. Хантер сидит в полной темноте и сверлит взглядом стену. Воздух кажется противным, сухим и резким, а голову донимает боль — он подмечает это отстранённо, будто это не его тело вовсе. К полуночи дверь бесшумно отворяется. Хантер отдаёт темноте слабую улыбку. Он ждал его. — Пришёл пожелать мне спокойной ночи? — он опускает взгляд на пол. — Или грохнуть меня вслед за Уиллоу? Филипп приносит в комнату въевшийся табачный дым. Он опускается рядом и вздыхает. Хантер мысленно желает ему задохнуться. — Ты ведь понимаешь, что у меня не было другого выхода. — Неужели? — Хантер не оборачивается. Его голос звучит хрипло, как у старика. Но ему всё равно. Колючий поцелуй в щёку отзывается кислым отвращением, с ноткой застарелого страха, но его легко подавить ненавистью. — Ну прости, — шепчет Виттебейн, он прижимает его к себе, как тряпичную куклу. — вы бы всё равно когда-нибудь расстались, я просто сберёг тебе время. — Я ожидал, что ты будешь отпираться, — он наконец поворачивается к нему и сбрасывает с себя его руки. — Но спасибо. Ты и впрямь сберёг мне время. Он вытаскивает из-под подушки обрез и вскакивает на ноги. Его рука не дрожит, когда он приставляет дуло к груди Филиппа. — Спокойной ночи, папа. Тот успевает лишь дёрнуться. Отдача опаляет пальцы, громкий хлопок звоном отражается в окнах. Хантер бросает оружие на постель и пинком сваливает труп Виттебейна с кровати. В комнате становится очень жарко, и к горлу подступает тошнота. Легче не становится. Остаток ночи ползёт безумно медленно. Хантер не раз за этот день представлял, что явится завтра в школу, и там же всё и закончит. Пустит пулю каждому, кто мерзко гоготал, обсуждая уже мёртвую Уиллоу. А затем подохнет сам. Всё справедливо. Он опускает взгляд на свои измазанные кровью и порохом пальцы. Боль сворачивается внутри с новой силой, и к горлу подступают опоздавшие рыдания. Птица радостно улыбается ему крошечным клювом. Хантер сбивается со счёту, в его грудной клетке просто нет места для всех этих вдохов и выдохов. Он чувствует, что вот-вот сейчас умрёт. В голове — голос Уиллоу. Такой, каким он никогда не был — молебный, просящий остановиться. Дрожащими пальцами Хантер находит в кармане мобильник. Жалкие три цифры получается набрать правильно лишь со второй попытки. — Я убил человека.____
Скука точит мозг, как карандаш. Лицо нового психотерапевта немного расплывается из-за препаратов. Но этот врач лет на пятнадцать моложе предыдущего. Когда Хантер переступает порог, тот клеит себе пластырь на щёку. — О, Хантер, да? Заходи-заходи… Меня зовут Эдрик Блайт, — он небрежно указывает на своё лицо. — Прости, неудачно побрился. Хех… Он цепляет очки на нос и прочищает горло, раскрывая карту. После жонглирования банальными скучными вопросами, на лицо доктора наползает серьёзность. Это означает, что сейчас придётся задумываться над ответами. — Тут написано, что твой опекун домогался до тебя. Это правда? Хантер кивает. — Расскажи, что ты чувствовал, — доктор Блайт складывает руки перед собой. — Но можешь не рассказывать, если это слишком тяжело. Я пойму. Хантер смотрит на свои пальцы. Вспыхивает мимолётная жалость, что подарок Уиллоу не удалось отстоять. Позже он узнал, что в подобных местах это нормально — прежде чем засунуть в палату отнимают всё. Даже такую безобидную мелочь, как кольцо из бисера. — Я не чувствовал, я... слышал. В интонациях врача прячется неподдельный интерес: — И что ты слышал? — Шум в голове. Шуршит лист блокнота, когда Эдрик торопливо вписывает туда что-то. — Когда ты убил опекуна, шум исчез? «Не совсем», — хочет ответить Хантер. Теперь в его мыслях разговоры низко склонённой к воде ивовой листвы. Набеги ветра, путающиеся в стеблях прибрежной травы. Шуршание песка. Его мысли шепчутся, заворачиваются в венок — Уиллоу, Уиллоу… И Хантер видит их цвет — нежно-зелёный. Вечная весна. — Да, — он растягивает губы в окоченелой улыбке. — Я больше ничего не слышу.