Последние минуты

Впервые Кисэ совершил перелет через океан в одиннадцать лет, когда его семья решила провести зимние праздники в Европе. Сами каникулы почти и не запомнились, однако в памяти навсегда осталось то непередаваемое ощущение, что наступает, когда шасси самолета отрываются от заасфальтированной полосы и ты взмываешь вверх вместе с десятками других пассажиров, чувствуя приятное томление в животе, как от чего-то еще не изведанного, но очень радостного. После были и другие полеты. Тянущее чувство при взлете в скором времени прошло, но воспоминание о самом-самом первом полете осталось. В тот день Рёта решил, что в будущем, когда вырастет, станет пилотом и свяжет свою жизнь с небом и облаками. В детстве он любил собирать игрушечные самолетики и носился вместе с сестрами по дому, заразительно смеясь и представляя, как они летят на самом деле. Потом, когда Кисэ подрос, поступил уже в среднюю школу и присоединился к баскетбольному клубу, он убрал все собранные раннее, дорогие сердцу плакаты, игрушки и картинки с изображением неба в отдельную картонную коробку, спрятав все свои "сокровища" в недрах шкафа. На время от осуществления мечты пришлось отказаться ради новой, более интересной и захватывающей цели - победить Аомине-чи и доказать самому себе, что он может быть лучшим во всем. Доказать не получилось, но Аомине Дайки остался очень значимым человеком в его жизни. Возможно, потому, что долгожданную победу одержать так и не вышло. После окончания старшей школы Рёта вспомнил о своей заветной мечте и, недолго думая, поступил в авиационную академию, чуть ли не впервые в жизни осознанно идя наперекор родительской воле и "ставя крест" на своем будущем. Стоит признать, что об этом он не жалел ни минуты. Небо было его целью, его домом, его другом и любовью. Небо было тем, ради чего Рёта жил, дышал и делал каждый следующий шаг. Небо было тем единственным, ради чего действительно стоило жить. Затем была учеба в академии, похвалы от учителей и необременительная, почти не сохранившаяся в памяти дружба с однокурсниками. Их восхищение, его смех, сдачи экзаменов во времена сессии, когда они все - такие разные и не похожие друг на друга - объединялись в один Большой Мозговой Центр, как в шутку назвал это кто-то из преподавателей, и получали зачет за зачетом. Семестр за семестром. Год за годом. Дни шли монотонно и как-то скомкано. Рёта не мог внятно сказать, что его не устраивало: он был молод, успешен и талантлив, окружен приятелями и друзьями. Тут ход его мыслей обрывался, а память подкидывала воспоминания о первом человеке, которого он смог искренне назвать своим другом. Друг. Не больше, хотя хотелось бы, и не меньше. К счастью. Друг, с которым он не виделся около пяти лет. Друг ли? Аомине Дайки был слишком важным человеком в его жизни. Был таким и в средней школе, и во время учебы Кисэ в академии, когда они виделись раз в год-полтора. Оставался им прямо сейчас, когда Рёта сидел уже не в пилотском, а в пассажирском кресле самолета и нетерпеливо вертел в руках неотправленную открытку с изображением Эйфелевой башни, думая о том, что непременно вручит ее Аомине лично. Как извинение за слишком долгое отсутствие. Вряд ли Дайки приходило в голову, что лучший друг его столько времени избегал намеренно. Избавляясь от гнетущих размышлений, Кисэ поднял шторки иллюминатора и посмотрел сквозь пластик. Там, отделенные от него всего лишь пластом металла, проплывали мимо беспечные облака, которым не было никакого дела до вторгшихся на их территорию людей. Они были выше и мудрее, чем все люди вместе взятые, и Рёта невольно позавидовал им. Как бы он хотел и сам стать одним из этих облаков! Плыть по небу, лениво посматривая на мир, ничего не чувствовать и ни о чем не переживать. Не думать и не мечтать о том, что никогда не станет явью. Небо... А еще небо было тем, что должно было однажды обречь его на гибель. В этом Кисэ тоже не сомневался и готов был поставить свою жизнь на кон в иррациональной игре со смертью, раз за разом поднимаясь по трапу и говоря провожающим его людям: "Я обязательно вернусь". И ведь возвращался, оставляя пыхтящую в затылок смерть в дураках. Он убеждал себя, что это - его личная победа. Он ошибался. У каждого своя смерть. Его смерть была облачена в темно-синие оттенки отцветающего неба и раскрашена в красно-оранжевые всполохи уходящего солнца. Нелепее всего было то, что застала она Кисэ в один из тех немногих полетов, когда сам он оставался в самолете в качестве пассажира, возвращаясь из Франции обратно домой. А ведь он, столько раз не сорвавшийся в могильную пропасть, выходил сухим из воды, даже когда пару лет назад попал в эпицентр грозы посреди океана, вдали от какой-либо помощи и поддержки. Тогда он спасся только чудом, но сейчас понимал, что чудеса не могут случаться вечно. Оставалось только сжимать кулаки от собственного бессилия и молиться всем известным богам, чтобы они совершили это самое чудо. Не только для него - для всех пассажиров, летевших тем же рейсом, что и он. Для всех, кто не должен был умереть сегодня. "А ведь завтра обещали солнечную погоду", - подумалось вдруг Кисэ, когда самолет начал падать. Тогда же пришло и осознание того, что он не сможет больше никогда насладиться солнечным теплом, не сможет еще раз прищурить глаза от слишком яркого света и, задорно улыбаясь, сказать с шутливым торжеством в голосе: "Я же говорил, что будет солнце!" Уши закладывало от быстрого падения вниз, которое невозможно было остановить, а голова раскалывалась от резких перепадов давления. От холода леденели пальцы. Рёта зажмурился, изо всех сил вцепившись дрожащими руками в подлокотники кресел, и мечтал о том, чтобы все это как можно быстрее закончилось. Неважно уже как. Вены вздувались под кожей, а из носа потекла тонкая струйка крови. Самолет падал, так и не долетев до берегов Японии. Самолет падал. А Кисэ думал о том, что безумно не хочет умирать: он хотел вернуться к своей семье, крепко обнять родителей и сестер и сказать, как сильно их любит. Еще больше он хотел бы услышать сейчас один мучительно родной голос, который не слышал уже много лет, и сказать о том, что... О том, что скучает. О том, что любит. Рассказать, как часто отыскивал в списке контактов его телефон и гипнотизировал экран, заучивая наизусть каждую цифру его номера. Надеялся однажды позвонить и как всегда беззаботно предложить встретиться. Наверное, в ответ бы его послали в отнюдь не вежливой форме, но смягчившись, согласились бы на встречу, лишний раз напомнив, что не собираются ждать, если Кисэ снова опоздает. И Рёта, звонко рассмеявшись, сказал бы, что может припомнить сотни раз, когда опаздывал сам Аомине. Ведь таких случаев, и правда, было гораздо больше. Уже не будет. Ничего не будет. Никогда. Жаль, что он умрет, так и позвонив по врезавшемуся в память номеру, не услышит любимые интонации, очень похожие на те, которыми начал говорить внутренний голос Рёты с их последней встречи. Жаль, что жизнь - не кино, где главный герой успевает если не спасти всех пассажиров и благополучно посадить самолет, то хотя бы достать телефон и позвонить кому-то очень дорогому для него, рассказав обо всем, что чувствовал и о чем думал. Хотя как можно сделать все это за то беспощадно малое время падения самолета, когда совершенно нет лишних секунд, чтобы тратить их на включение мобильного, установку связи и ожидание, пока собеседник ответит на звонок? Чего, конечно же, может и не произойти из-за банальной нехватки денег, нужных для звонка, или невовремя севшей батареи. Почему-то в фильмах об этом многие забывают. Как и об элементарной логике повествования, но Кисэ согласен был простить это всем сценаристам и режиссерам вместе взятым за одну лишь возможность совершить этот самый звонок и сказать... очень и очень многое. Непозволительно многое, за что потом было бы нестерпимо стыдно. За слабость тоже было стыдно, но с ней Рёта ничего поделать не мог. Когда еще быть слабым, если не в последние минуты жизни? Аомине-чи, ты счастлив? Без меня. Если бы мог, я бы позвонил именно тебе. Ты сейчас, скорее всего, спишь и был бы жутко раздражен моим звонком. Но все равно выслушал бы то, что я хочу тебе сказать. Ты всегда так делал: ворчал, злился, но позволял высказаться... Знаешь, я бы попросил тебя полюбоваться завтрашним солнцем за нас обоих. А потом подробно рассказать о том, каким оно было в тот день. Наверное, оно бы светило как-то по-особенному. А может, осталось бы таким же, как всегда. Это уже почти неважно. Просто посмотри завтра на солнце и улыбнись, вспоминая меня. Не хочу, чтобы ты забыл. Так странно: думать о давно потерянном человеке за секунды до смерти. Думать - и просить, чтобы он тоже подумал о тебе. Кисэ знал, что одна его мечта все же останется неисполненной, но не сожалел. Сожаления вместе с душой вышибло из тела с мощным ударом корпуса самолета об океанские волны.