перекрёсток.

карандаш скользит резкими движениями. шкрябает стену, осыпая штукатурку, заставляет проводить каждую линию по нескольку раз. но это было удивительно приятно, успокаивало невольно. словно карандаш вынуждал запомнить дом этот рисунок. — красиво. — раздаётся голос подле инвалидной коляски. такой пугающе тихий, словно чуть громче — и дом точно взбесится, обвалит всю стену и больше никакого рисунка не выйдет. — тоже не спится? — курильщик обводит законченный рисунок уже который раз, безжалостно давя на карандаш. около получаса назад в спальню завалился вожак, весь искусанный, с ужасными порезами, грязью и вонью. смотреть на это детище, выкуривающее одну сигарету за другой было уже непосильно. курильщик сбежал первым, но недовольство и отвращение все ещё кипели. — он около моей кровати стоял. я чуть не блеванул. — усмехается чёрный, присаживаясь на корточки рядом. — и часто он так? я даже представить не могу, где здесь можно получить такие царапины и.. грязь? откуда вообще? — стабильно несколько раз в месяц, иногда просто спит сутками. так что привыкай. часто будем тут видеться. — мерзость. — фыркает колясник. — но так хоть терпимо. — курильщик бросает на парня взгляд мимолетный, а внутри всё туго сжимается. чёрный светится. сияет, точно ангел. прямо во тьме. такой до ужаса красивый сейчас. васильковые глаза бессовестно спрятаны пушистыми ресницами, зато острым профилем любоваться ничто не мешает. чёрный был красив. не пугающе-красив, как лорд, совсем иначе. красив по-живому. красив острыми скулами, горбинкой на носу, смещенным в сторону, морщинкой меж бровей и поджатыми губами. ангел. настоящий ангел. — не шевелись. — совсем тихо шепчет курильщик, чувствуя, как руки потряхивало от переполнявшего вдохновения. изобразить. деталь, каждую деталь. чёрный смотрит недоумеюще, зевает, но лишь плечами пожимает и остаётся сидеть, рассматривая уже готовый рисунок. закат, где-то не здесь, видно принесенный далеко из наружности. курильщик же вновь к стене прилипает, благо, дом наконец не мешает рисовать. штрихи выходят удивительно легко, словно чёрный был рождён быть настенным портретом. таким нежным и восхитительным, что все внутри предательски сжималось. опять. уже в который раз чёрный, один его взгляд, мимолетная улыбка или кроткий смех заставляли все внутри переворачиваться до тошноты. они были так драгоценны за их редкость, что стать причиной этой улыбки было до одури приятно. чёрный был красив и хмурым, и с книгой, и сразу после тренировки, но смех или улыбка делали его до смерти волшебным. — все художники такие резкие? — усмехается чёрный, разминая шею. — ты просто слишком красивый, — бубнит курильщик и, лишь осознав свои слова, невольно краснеет, мысленно благодаря окутывающую их тьму. — ну, я как художник говорю. черты такие.. правильные, мужские прям. — выходит, я красивый? — курильщик кивает, нервно проводя линии, что теперь выходили совсем ломкими. прижимается к стене, едва ли не влезая в неё. и, черт бы его побрал за это желание повернуться. взглянуть разок, ещё разок хотя б. лицо чёрного близко. так пугающе близко что алые щёки, кажется, вовсе побледнели. парень нависает сверху, опираясь ладонями на ручки коляски. смотрит прямо, обнажая васильковые глаза, переливающиеся точно алмазы. в таких не тонут, такие хочется сорвать, спрятать к себе под подушку и любоваться точно драгоценностью. удивительно, что табаки до сих пор их не украл. — не хочешь разглядеть ближе? — на лице чёрного улыбка, такая родная и удивительная одновременно. что? что он сейчас говорит? — хочу. — слова вырываются быстрее осознания, словно он уже был здесь и знает правильный ответ. чёрного утягивают тёмные, такие печальные угольки. сердце чёрного сходило с ума не меньше. когда это он стал таким смелым? откуда такая уверенность в том, что курильщик не плюнет ему в лицо и не уедет прямо в четвертую, решив, что лучше со сворой умалишенных, нежели с одним тупым извращенцем. напряжение искрило не меньше, чем желание обоих. сжать чужие ладони в своих, целовать до одурения, приласкать каждую веснушку на ключицах чёрного, каждую родинку на бедре курильщика. последний срывается первым, накрывает точеные скулы ладонями и тянет ниже, к себе, целует резко и неумело, впрочем отвечают ему также. но с такой удивительной нежностью, осторожно поглаживая по щекам, что даже сходящее с ума сердце готово было спрятаться в этих ладонях. черный не сдерживается, откатывает коляску к перекресточному дивану и садится на него, колясника к себе между ног прикатывает и вновь целует, но уже осознанней, направляет мягко, осторожно беря парня за руку. слов не было. они казались лишними, вопросы лишь породили бы новые, путая и отвлекая. а сейчас не должно было существовать ничего, кроме чудесного тела напротив, разгоряченных касаний и уже опухших губ. черный скользит поцелуями по шее, помнится, так делали в каком-то видео с кассеты. курильщик тяжело дышит, голову назад откидывает, явно давая согласие на все дальнейшее. чёрный улыбается, румянец от волнения приливал к щекам, мутя мысли. рубашка на коляснике была расстегнута пугающе быстро, но майка с чёрного полетела сразу же следом после одного недовольного цоканья. колясник улыбается, подаётся вперёд и вновь целует, скользя ладонями по крепкой груди, телу и талии. спускается ниже, исполняя затаенную мечту, губами веснушек касается. чёрт, черт, черт, это реальность? черный утягивает колясника к себе на колени, прижимает за талию смертельно близко и любуется тонкими ключицами, выпирающими подрагивающими рёбрами, тонкими запястьями и чужим, опьяненнм взглядом. у курильщика там точно плещется одна из ядовитых настоек. черный улыбается, хотя в паху все уже неприятно ныло и болело. парень скользит ладонью по худым бедрам, накрывает ладонью пах и останавливается. взгляд поднимает озадаченный. возбужден, курильщик точно возбужден, но почему.. мягко так? — не встанет. — тихо говорит курильщик, уткнувшись в плечо чёрного, пряча там взгляд. — оно так не встанет.. только если потрогать, мх.. я сам могу, если — понял. — кивает чёрный, облегчённо выдыхая. всё в порядке. курильщик колясник, придётся привыкнуть. чёрный ширинку расстегивает, под белье ладонью скользит и ловит растерянный вздох. поглаживает по бедру, талии, другой же рукой скользит по члену, чувствуя, как быстро встаёт. кажется, внешняя стимуляция лишь условность. курильщик уже откровенно стонет. сжимает шею, глушит в изгибе плеча, кусает ребро ладони, смазанно целует, но позволяет делать все желаемое. сжимать бёдра, ягодицы, в одном кулаке сжимать оба их члена, двигать ладонью быстро, оставляя алые следы на ключицах. черному можно. черному, кажется, можно все, особенно когда он так нежно шепчет, целует и сдавленно стонет на ухо. курильщик дрожит крупно, изливаясь в чужую ладонь вместе с пошлым, грязным поцелуем. таким развратным, что голову кружило у обоих. *** — ты не ангел. — тихо шепчет курильщик по дороге в спальню, закидывая голову назад. любуется, с удовольствием вспоминая заветное «да, встречаемся». — ты чёртов дьявол, ты знал? — знал. — усмехается довольно парень. останавливается у самой двери, наклоняется вниз и целует нежно, словно боясь смять чужие губы как лепестки цветов. а на стене, словно свидетели всего, так и остались портрет и закат.