Крапинка

      Шэдоу не думал о смерти.       Этот вопрос не о нем. Произведённый неуязвимым он был свободен от бремени мыслей, от самой сути жизни. Да, он тоже страдал. Он плакал, кричал, боролся и выл, но никогда не был частью тех боли и страха, обыденных и простых, что гуляли по свету. И даже шагом неестественно резвым ступая чрез стены свинца, он не думал об этом, не думал о боли, не думал о смерти, он знал, но размышлял о другом.       Да, он не мог умереть.       Он жил. Насколько считался живым. Он был, и все видели это. Он двигался, как заведённый, как игрушка на сжатой пружине. Он стремился, он гнался, за поворотом вновь встречая другой, он дышал и бежал, несясь сквозь пространство, лезвием бритвы разрезая года.       Как вдруг.       Остановиться заставил удар.       Конечно, Шэдоу знал его раньше, задолго их маленькой потасовки. Грубый и сильный, вспыльчивый, дикий, с шерстью цвета огня и вечно озлобленным взглядом. Отшельник на острове Ангела. Гора, на которую он напоролся.       Их история была долгой. Их история была сложной. Моментами скучная, моментами дикая и совсем странная. Полная драк и затяжных ссор, полная долгих разлук и радости единения, радости понимания и обретения. Яркая, бурная и нежная, тихая; пронизанная запахом фруктов, облитая звуками ночи, серебренным светом луны. Начавшаяся со злой ноты, она развивалась степенно, нескоро, пока волна не разбилась о скалы, пока облако урагана не село на глади горы.       Они достигли той точки, когда разорваться уж было нельзя, когда граница стала едва уловимым пунктиром.       Шли годы.       Шэдоу стал замечать. В тот год Руж подала в отставку. Соник не отправился в путешествие. Тейлз не помчался за ним.       Возвращаясь на остров, Шэдоу всё чаще видел ехидну лениво лежащим под шелестом пальм. Наклз всё реже смещался с любимого места, всё меньше гулял. Спарринги стали совсем редким делом, но в тех, что всё же случались, Шэдоу побеждал без труда. Наклз смеялся без злобы, но и веселья странным бессмысленным смехом, обнимал Шэдоу и укладывался на тёплом песке. Шэдоу стал замечать: Наклз стал больше спать, меньше есть, голос сделался тише, в некогда яркую, огненно-алую шесть въелась крапинка седины. Ещё крепкое тело ехидны было сильно, но под тяжестью ночи всё чаще слышал он тихое "извини, я устал", чувствовал поцелуй мягких губ и объятие, что могло быть и крепче. Они засыпали. Засыпал Наклз. Шэдоу оставался лежать.       Шэдоу знал, что есть смерть. Знал, что терять близких больно. Знал, что умирают внезапно, словно порвалась нить. Но никогда он не думал о смерти так. Не думал, смерть может ступать тихо и нежно, может сплетаться с жизнью, скрываться в её бурных потоках, живописных картинах. Не думал, что смерть - финал увядания. Увядание - финал самой жизни.       Когда-то Наклз обуздал его неспокойную душу, кинул тот якорь, что оставил его навсегда. И теперь Шэдоу был вынужден наблюдать, не в силах что-либо сделать.       Смерть как река, а он выброшен на её берег.