Звёздный Предел

      Горькое пойло залило губы — губы отчаянно заболели, как будто с них сдирали кожу и воспротивились, кривясь, горло — горло было с губами солидарно, шею и затекло за шиворот. Ирма закашлялась. Открыла мутные глаза — не распознала. Но лицо было… не было лица. Пятно.       Она попыталась потереть глаза, но потерпела неудачу еще на поднятии рук. Сила из них ушла, как вода, к тому же они были туго чем-то перевязаны и вроде бы даже примотаны к телу — она лежала, как мумия. Ни почесаться, ни подтереться. Смешно. Мука. Кто-то заметил её потуги и дал теплой воды в рот, придерживая голову. Потом перед ней замелькали темные пятна и солнечные зайчики, и она снова провалилась в забытье.       В следующий раз Ирма пришла в себя уже у костра, окруженная воинами в доспехах, с перевязанной головой, руками в бинтах и туго спеленатой грудью. Руки были свободны — уже хорошо. А еще она чувствовала тепло раскаленными иголками в пальцах. Неплохо. Грудь и легкие саднило, горло сдавливал сухой кашель. Пройдет…       Она с трудом повернула голову в сторону — глаза слезились, и на этот раз ей стоило немалых трудов потереть их. Но пальцы были грязными, и это принесло только больший дискомфорт. Пришлось изрядно проморгаться. А потом Ирма разглядела такую же спеленатую мумию напротив, и распознала в ней Миднайт. У той лицо было спеленато и лицо — Ирма помнила, что у неё обожженное, а после покусанное холодом и ветром. Она лежала с закрытыми глазами лицом к небу.       — Она еще не пришла в себя. Я молюсь Эстэ, чтобы она послала бедной девочке исцеление.       Язык, в отличие от конечностей, вообще шевелился едва-едва, а то и вовсе присох к небу — Ирма не решилась проверять, боясь оторвать его с мясом и кровью. Уставший и измученный мозг, конечно, подсказал, что это маловероятно, но она не склонна была ему верить, особенно в таком состоянии. Но зато она смогла потянуться к неизвестному мысленно — куда лучше, чем раньше. Сказалось успешное плавание оторванным сознанием в пустоте. Сознание затопило знакомым теплом, уловило эмпатически сформированный посыл и размякло.       Нолмэ осторожно провел пальцами у корней её спутанных волос. Голова оказалась до боли чувствительной. Эльф послушно отдернул руку, и теперь просто водил подушечками по волосам. А её снова тянуло в сон.       — Мы в неоплатном долгу перед вами, — сухие, такие же обкусанные губы прижались к виску на несколько секунд. — Спасибо.       На секунду в сознании вспыхнула злость — плохо сформировавшаяся, необъективная (ведь сама полезла и сама знала, чем чревато!), но всё же злость. Обычная, человеческая — когда винить больше некого, кроме себя. Или Миднайт, но мозг услужливо подкинул картинку, как Скайрайс сначала её отговаривает, а потом заставляет придти в себя минутами после того, как лошадь скинула её со спины. Живую и отчасти невредимую.       Плохо. Плохо. Злоба разъедает мысли и если бы могла — закрыла бы рот и надулась, как мышь на крупу. Вот только рот и так закрыт. А её подхватывают и под обессиленным телом меняют какое-то грязное тряпье. Злость гаснет, но она чувствует: ненадолго.       Это потому, что мысли гаснут тоже.       Последним она думает — по направлению к Ноломаниону — что десятидневный сонный режим в постели и с вином куда лучше, чем «спасибо». Ноломанион тихо смеется и укрывает её еще одним плащом.       — О Господи! — Мария отбросила письмо и схватилась за голову. О Господи, главное, что эти две… живы.       Письмо от Тьелкормо сухое, полное лишь фактов, и по нулям — личных соображений и переживаний, но большего от феаноринга ждать нечего. Ирма пришла в себя, медленно идет на поправку, хотя временно и прикована к кровати, но Миднайт за две недели, что была спасена и доставлена в Аглон, так ни разу и не приходила в сознание. Целители утверждают, что у неё переутомление, а истощение жизненных ресурсов подошло к критической точке. Миднайт не Ирма, у которой генетически модифицированный организм…       Сколько они ползли, без еды и воды, напичканные только ядом?       — Я оторву ему голову.       — Кому? — Джеймс оторвался от чтения и поднял голову.       — Туркафинвэ. И Макалаурэ заодно — за то, что поддержал идею.       — Такие задания не совершаются армией, — устало ответил Джеймс, откидывая голову на спинку кресла. — И ты это прекрасно знаешь.       — Знаю и то, что раньше они справлялись кое с чем и похуже… Можешь начинать собирать вещи, — Мария скомкала бумагу и забросила на ближайший стол. — Две недели не приходить в себя… Уму непостижимо. Что аглонские собираются делать?       Халпаст пожал плечами.       — А если это кома?       — Надеюсь, что просто гипотермия. Ирма восстановилась почти полностью, но она-то у нас особенная… Я просто хочу проконтролировать всё лично.       — Ну, а если все-таки кома?       Мария замерла на полпути к двери — и обернулась почти со скрежетом.       — Нет, Джеймс. Даже ты не был в коме, когда пропал двадцать два года назад. Неужели она слабее тебя? Она ведь Скай — у них всегда была хорошая кровь.       Джеймс кивнул и вернулся к чтению. Карнистир, шлифуя свой письменный кхуздул, не так давно перевел какой-то трактат, в честь хороших отношений подаренный гномами «королю Маэдросу», что-то о сплаве древесины, камня и металла. Очень непонятно, но интересно.       Мария звенела какими-то колбочками и скляночками в своем углу — покои-то были её, но они очень не любили проводить время порознь, и зачастую их обоих можно было застать здесь. Эльфы давным-давно махнули рукой на такое нарушение приличий, или просто изначально решили не лезть в непонятный для них уклад жизни.       Дверь после короткого стука отворилась и на пороге объявилась Кампилоссэ — эльдиэ из Йаваннини, прожитые бок о бок с которой годы не умалили их с Марией личной вражды.       — Лорд зовет вас вниз. Господин Джеймс, Мария, — она выделила имя без принятого должного обращения, — постарайтесь не задерживаться.       Она еще какое-то время постояла на пороге, рассматривая прореженное морщинами когда-то юное и знакомое лицо, задержала взгляд на белеющей от злости Марии и скрылась.       — Ненавижу, — бессильно припечатала Мария. — Я отравлю её когда-нибудь, и ты мне не сможешь помешать.       — И мысли не было.       Мария натужно засопела и положила коробку с чем-то звенящим на дно раскрытого сундука, надежно укутав всё это дело легкими камизами и ночными рубашками. Джеймс, не отрываясь от подробной выкладки применения и обработки железного дерева, ехидно поинтересовался:       — Пришли Моргот тебе её голову с розовой лентой, ты бы только поблагодарила его?       — Ну разумеется. А потом бы надавала ментальных по ушам Карнистиру, за то что почта Моринготто так свободно курсирует по его землям.       На террасе их уже ждали. Карнистир сидел лицом к озеру, считая видимых только эльфийскому глазу лягушек, а Куруфин, сидевший в торце напротив, крутил в руках вилку.       Мария отметила менестрелей, девицу за арфой и еще одну, только закончившую танцевать. Куруфин одобрительно похмыкал и вновь сосредоточил всё свое внимание на вилке — столовые приборы также были подарком от Гунуд-дура, хотя уже и не вспомнить, по какому поводу. Мария спокойно прошла вперед и села по левую руку от лорда Хелеворна. Тарелки были еще пусты, зато в тонких стеклянных чашах, покрытых пылью, было уже разлито вино. Служители старались незаметно поменять пустые бутылки на новые.       Джеймс скептически осмотрел лордов, даже не покрывшихся характерным румянцем (точнее, только Куруфина, по Карнистиру и не определить, пьян ли он), и сел между Марией и Карнистиром.       — Приветствую в Хелеворне, Куруфинвэ. Как дорога?       — Все тихо и гладко, благодарю, — он хмыкнул и отложил, наконец, вилку. — По дорогам, вымощенным народом Белегоста, приятно ездить, — Куруфин поднял бокал и отсалютовал, предлагая нехитрый тост. Мария скосила глаза и заприметила очень знакомую рукоятку, заткнутую за его пояс.       Слово взял Карнистир:       — Полагаю, вы слышали, что произошло.       Мария промолчала, предупреждающе осадив Джеймса.       — Когда Майтимо вернулся к нам, — сказал Куруфин, по-прежнему не смотря ни на кого из них, — мы сутками сидели у его постели, говорили с ним и звали к Свету. В таких случаях, важно находиться рядом.       — Я думаю, вы бы хотели навестить их в Аглоне, — Морьо кивнул и сам подлил Марии вина. Та поморщилась: с чего вдруг такая обходительность? Морьо и сам в состоянии вылакать это вино до капли…       — В Аглоне? — вот уж самое неожиданное место. Хотя, всё это, несомненно, вина Тьелкормо.       — Он был ближе всего… Целители уже поставили на ноги Ирму ван Лейден, но Миднайт Скайрайс все еще… блуждает, — Куруфин снова схватился за вилку, но так и не положил и зернышка в рот. Да что с ними такое? Как будто есть им до Ирмы и Миднайт какое-то дело.       Мария ощутила, как дрожат её собственные пальцы, обхватившие ножку бокала. Сжав руку в кулак, она опустила её под стол, ожидая, пока пройдет судорога. Всю руку будто сковало обжигающим льдом. Джеймс следил за ней, но тут же вернул свое внимание заговорившему лорду.       — …полагаю, она бы хотела вашего присутствия. Разве ты не согласен?       — Абсолютно, — отчеканил Джеймс.       — Я дам вам сопровождение, — Морифинвэ дал понять, что разговор подошел к концу.       Мария поднялась и коротко поклонилась.       — Благодарю за Ваше понимание.       Платье одно за другим, камизой, монетами и бумажками вперемешку летели в сундук. Мария металась по комнате, сдирая дорогие вещи и запихивая их в сундук. Склянки, порошки. Она забросала их платьями, рубашками, юбками и кокетливым нижним бельем, пошитым подружками-эльфийками, мешочками с ароматными травами и всем прочим.       Джеймс сидел в своем любимом кресле и смотрел в зеркало — оно отражало уже прореженные проседью чернявые волосы, заплетенные в немудреную косу. Он никогда бы и не подумал, что ему могут пойти косы — особенно на старости лет. Мечущаяся Мария могла бы показаться его дочкой. Он придушил поднявшую было голову зависть этой молодости — в его положении были определенные плюсы. Карнистир старался лишний раз его не донимать, но с интересом наблюдал за его медленно умирающим организмом — какой вклад, он, однако, привносил в эльфийскую медицину! Карнистир каждую неделю считывал его пульс и, входя в своеобразный транс, нашептывал что-то, подпитывая его жизнью от жизни Арды, отсрочивая неминуемый исход. Он же когда-то запечатал то темное, что годами бередило его душу — Морьо потратил на него немало сил, научил осанвэ и ментальным щитам — ему это вскорости понадобилось, ведь твари, таящиеся в незримом мире, легко входили в покореженные и отверзнутые Морготом тела.       А намерения и скрытые мотивы Куруфина он давно перестал пытаться разгадать. Как-то же приняли на веру остальные, что эльфы хорошие и благочестивые, и злой Моргот их обманул, и корабли пожечь заставил… Это со стороны выглядело глупейшим детским оправданием — в их возрасте. И Джеймс, как и все остальные, покорно принял правила игры на веру.       Однако, Мария, похоже, все-таки не смирилась — или играла весьма своеобразным способом. Куда интересней будет вернуться однажды в Таргелион и обнаружить в своей комнате жучки, мини-камеры или даже целый заговор — но ни жучков, ни камер, ни заговоров эльфы, к счастью, пока изобретать не умели. Единственная пока полезная вещь, которой они научили эту парочку — игра в стратегии. Теперь они учились просчитывать худшие варианты, результаты возможных решений, учитывали чувства окружающих их подданных, ведь верность — как дерево, взращивается долго и бережно, на плодородном грунте, обильно поливаемое водой…       Крепкий эльф, при параде и в шлеме, подхватил её сундук и потащил вниз. Мария торопливо спускалась следом, оправляя тяжелый темно-красный плащ и приколов его фибулой из червонного золота. Фибула изображала пересмешника. Черт его знает, почему именно это решили подарить ей гномы. Пересмешник лукаво смотрел глазом-рубином и горделиво задирал клюв.       У ворот стоял Куруфин. Мария поприветствовала его и спросила:       — Уезжаете с нами?       — О нет, — со смешком ответил он. — У меня тут дела… по части гномов.       Она ответила ему улыбкой. А он привычно поддевал её с улыбкой Дон-Жуана. Но Мария не сумела сдержаться.       — У вас красивый кинжал. Он кажется мне знакомым. Это подарок?       Куруфин ухмыльнулся и ответил:       — Осуждаете его?       — Вовсе нет, — она засмеялась, чувствуя, как болят зубы. — Милый сувенир из Кровавых Песков. И сталь режет, как воду. Это главное качество для кинжала, не так ли?       Куруфин смолчал, уступив дорогу старшему брату. Карнистир сжал её плечи и неожиданно притянул к себе, неловко огладив светлые волосы. Буря внутри стихала.       — Сейчас неопасно, но… Глядите в оба. Возвращайтесь. Здоровыми и невредимыми.       Ему она улыбалась уже искренне.       Дороги и впрямь были хороши: ровные и гладкие, подогнанные плита к плите так, что в стык и лезвия не воткнешь. Мария прислонилась к окошку повозки и смотрела на небо. Где блуждает Миднайт? Смотрит ли она на свое бренное тело сверху, как все те люди, что бывали в коме или блуждает по молочным рекам, где среди звезд плавают люди на лодках и спускаются в Арду?       Лошади бежали быстро, пару раз они сталкивались с пограничными и дозорными отрядами — слухи о Нан-Дунгортеб ходили самые разные, и даже уже на территории рукавов Гелиона, где руководил Канафинвэ, ничего толком сказать не могли. А может, не хотели расстраивать?       За окном колосились буйные поля, пророщенные злаки и подсолнухи, разворачивающиеся головками к солнцу. Но ночи были холодными. Как долго выдержат посевы такие перепады температур?       — Это озимые? — как-то спросила она. Нолдо, один из сопровождающих, пожал плечами. На этом разговор кончился. Отчасти Мария завидовала Миднайт и Ирме: не тому, что они были побиты жизнью уже больше, чем всякий из них, а тому, что нолдор уже относились к ним как к равным и признавали за своих, за нолдор. Может, у них просто не было выбора из-за того, что они были одни? А она была с Джеймсом вдвоем? Из-за того, что побоялась в кои-то веки доверять себе?       Мария выглянула. Так и было: Джеймс ехал в одиночестве, молча. Лишь изредка перебрасывался какими-то фразами с Антанавэ, и отпуская какие-то нелепые шуточки. Его посеребренная коса гипнотически скользила из стороны в сторону, и она на какое-то время залипла. А потом, опомнившись, спряталась обратно и задвинула оконце, погрузившись в блаженную темноту. Глаза порой так уставали от света.       Погоня все не прекращалась. Извилистая, вытоптанная за сотни лет тропа вывела её на пустынное плато, кое-где украшенное обломками скал. Впереди высилась громада гор и зияющий, как бездна, провал — мало похоже на пещеру, скорее всего, это был вход в еще одно странное королевство. Но эльфами здесь и не пахло — слишком мало растительности, слишком тошнотворные запахи, расползающиеся в радиусе нескольких метров.       Миднайт застыла в нерешительности — идти туда, или вдоль этих скал? Следовало найти воду — она бежала быстро, но слишком долго — благо, что военная подготовка это позволяла. Тем не менее, бок пронзила острая, режущая боль, к тому же сильная жажда и ни крошки во рту со вчерашнего утра. Её запасы сил исчерпывали себя с поражающей скоростью.       Благо, она успела вырваться — улюлюканье и рычащие вопли подозрительно стихли, как только она застыла перед этим странным, внушающим трепет, провалом.       Но что-то громадное, дышащее смрадным дыханием, подтолкнуло в спину, и она полетела вниз — без вздоха, без крика.       Она очнулась в какой-то капсуле. Не вдохнуть, не пошевельнуться. Ледяная вода пропитывала все тело, булькала под кожей и пузырилась в поле зрения — их отделял какой-то странный полупрозрачный чехол. Она попыталась пошевелиться, но все онемело. Страх сковал мышцы и всю сущность, и Миднайт снова принялась биться — мыслью, волей, телом.       Судороги продолжались недолго. Кто-то открыл крышку и расстегнул чехол, а потом под мышки выволок наружу.       — Ты долго, — сказал знакомый голос.       Она обомлела: Рига, зажав губами полоску леденца, уставился в могильную черноту за стеклом, сложив руки на груди. Он был одет в какой-то гидрогелевый темный костюм, похожий оказался и на ней.       — Где мы?       Штраус хмыкнул, цыкнув конфетой сквозь слипшиеся зубы.       — На «Актине», где ж еще.       — «Актина»? Разве мы её…не уничтожили?       — Черт знает, но по начинке — «Актина», — он почесал затылок. — Может, нам и приснилось всё.       — А…относительно Нила? Где мы?       — По ту сторону горизонта событий. Но Тоби уже успел задать маршрут — а так, Эру знает, дожили бы мы вообще.       Миднайт ошарашенно перевела взгляд. Робот, бесконечно знакомыми движениями переставлял собственные блоки, конфигурируясь то в многоугольник, то в параллелепипед, засверкал голубыми огнями по поверхности, что-то одобрительно жужжа. Рига, как собачку, потрепал его там, где могла бы быть голова. Рига смотрел на неё с сочувствием — шутка ли это, осознать, что всё было лишь сном. А как же уничтожение корабля? Тоби вообще должно было выбросить куда-то за пределы разумного при столкновении с атмосферой Арды, он-то был в тот момент с наружном отсеке…       За горизонтом событий. Она кое-как, поддерживаемая Тоби, поднялась на ноги и подошла к иллюминатору — звёзды… Синие, желтые… алые. И всё такое…неживое. Мышцы ныли с непривычки. Миднайт пошатнулась.       — Есть хочешь? — спросил Рига. — У нас есть еще запасы, по расчетам, нам должно хватить.       — А сколько мы летим? — он посмотрел на неё с явным сомнением. И она выдавила: — Анабиоз?       — Ага. Ты спала почти сорок лет, но теперь мы не одиноки, — он сверкнул широкой улыбкой. — Ты почти последняя, Ирма проснулась лет пять назад, а Мария еще спит.       — А если её разбудить?       Он цокнул.       — Лучше не стоит. Черт знает почему, но пока самостоятельно не придешь в сознание, капсула не раскроется. Тоби что-то начудил.       — И что мы…теперь?       — Как что? Домой, Миднайт, домой. Нагулялись уже.       Миднайт неловко улыбнулась и сделала шаг навстречу, отмахнувшись от Тоби. Рига улыбался умилительно, словно его собственный ребенок делал первые шаги. Но она подскользнулась на луже, оставленной ей самой, и рухнула на спину.       Звёзды, синие, фиолетовые, желтые и алые вспыхнули с новой силой.       Миднайт резко вдохнула, всплывая на поверхность. Ледяная вода комьями летела с волос и лица, высвобождая из холодного плена. Недавнее видение-кошмар превратилось в двумерное: она видела саму себя, смотрящую наверх — над ней склонялся обеспокоенный Рига и прощупывал пульс на яремной вене. Миднайт провела рукой по поверхности. Как…зеркало.       Картинка потускнела, и превратилась в другую, раскалываясь на сотни и тысячи квадратиков. Воспоминания, всё было воспоминаниями. Вот она в юности подралась с Виль за какое-то место в столовой; Рига что-то ей втолковывает над белоснежным столом, заваленным контрабандными препаратами — это было вроде совсем недавно, еще до объявления казни; вот она маленькая — чумазая, с наполовину сгоревшими волосами, в крови и ожогах, самостоятельно садится в автопилотную капсулу, прежде чем наполовину разрушенный Нарвал превратится в обломки за миг до Нильской атмосферы. Миднайт впервые увидела женщину, которую в нормальном мире бы назвала матерью — в воспоминании другой мужчина называет её «Нехмет». Она соглашается отдать яйцеклетки, одна из которых — будущая Миднайт.       — Ты выросла, — за спиной раздается голос. — Со времени моего последнего воспоминания.       Миднайт оборачивается.       Длинные каштановые волосы, золотые глаза…       — Я тебя помню, — она осматривает молодого человека. Ему где-то около семнадцати… как и в её воспоминаниях. — Но не помню твоего имени.       — И я твоего, сестра, — он улыбается и протягивает руку. — У меня было много сестер. Я вас узнаю по глазам.       — Меня зовут Миднайт, — бормочет она. Полузабытый образ брата поднимает её на ноги. — А где мы?       Он жмет плечами.       — Здесь.       — Где это здесь?       — Я не знаю. Просто — здесь. Все мы называем его только здесь.       Он повел её за руку прочь от зеркала, которое по удалении от него превращалось в простое озеро. Здесь было странным местом — вокруг была ночь, не было звёзд, но откуда-то исходило свечение.       — Ты можешь представить их, если хочешь, — сказал брат, указывая на небо. — Ты можешь сотворить здесь свое лучшее место.       — Как в Стране-нигде-и-никогда?       Юноша рассмеялся.       — Выходит, что-то ты все-таки помнишь.       Небо тут же облагородилось многими созвездиями — некоторые из них были почерпнуты из глубины детских фантазий, как-то созвездие русалки, дельфина и Водолея — звезды в точности складывали контур воображаемых когда-то фигур. Потом она узнала Валакирку и Анарриму — созвездия, лучше всего просматриваемые с самой большой башни Врат.       Врата. А ведь в «зеркале» не было ни одного воспоминания оттуда.       — Они не менее ценны, — объяснил брат, снова подхватывая мысли, — просто ты еще сердцем не готова их отпустить, и вода чувствует твою боль.       — Значит, я все-таки умерла, — тогда что это было за «воспоминание»? Несбывшиеся грёзы? Точно, она ведь так хотела домой… еще совсем недавно.       — Ты расстроена?       — А чему мне радоваться?       Миднайт почувствовала, что плачет. Щеки и глаза горели, и всю её сущность пронзила ноющая боль. Брат без слов притянул её к себе, похлопывая по спине.       — Это пройдет. У всех со временем проходит.       Она вновь и вновь возвращалась к зеркалу. Это стало любимой игрушкой — она видела многих, кто вот так же мог просиживать у кромки воды, не считая часов, дней и лет. Времени «здесь» не было, как понятия. Все просто влачили свое существование, как объяснил её брат. Это было не на Земле и не на Ниле, может быть, даже где-то в складках космоса или за пределами горизонта событий. Фигуры, призраки и тени появлялись и исчезали, и только брат все еще появлялся иногда.       Это было как телевизор — теперь она могла сколько угодно лежать перед этим транслятором и просматривать собственную жизнь, как нейтральный зритель. Чувства из груди ушли, эмоции атрофировались, сознание наполовину погасло. Очередная картинка транслировала Ригу — как он говорил о своей свадьбе с Мирой. Теперь она увидела, как выглядело со стороны её лицо — болезненная белая маска, а не подобающие человеку и старшей сестре эмоции.       Макалаурэ не появлялся. Миднайт снова и снова била раскрытой ладонью по зеркалу, стараясь выманить наружу свежие еще воспоминания, но оно было безжалостным и непререкаемый. Образ эльфа из последних сил держался в памяти.       А потом желудок свело от голода.       Миднайт машинально представила абрикос и сладкую клубнику, но чувство насыщения не пришло. Следом шло мясо, рыба на гриле и какой-то сумасбродный десерт, родом из её воспоминаний о подсмотренной богатой жизни в Сити. Внутренности выли и заворачивались узлом.       Брат, в очередной раз явившийся из никогда и неоткуда, смотрел на неё, как на диковинную игрушку — не шевелясь и не выдавая и капли эмоций. Миднайт смотрела в небо и старательно вырисовывала звездами маленькую рыбку — теперь она выплескивалась из кувшина Водолея и пропадала где-то за видимым горизонтом.       Неужели теперь, когда она скончалась от голода и холода, призрак смерти продолжает преследовать?       Брат придерживал её за плечи, и его лицо постепенно превращалось в маску — такую же, как она носила при жизни вместо того, чтобы показывать саму себя. Со стороны это выглядело даже не смешно — нелепо и ужасно страшно.       Он уходил и снова возвращался — голод, брат, зеркало, воспоминания и снова зверский голод. Единственным спасением от этого круга стал нырок — плюх! — и ты заново переживаешь то воспоминание, которое предлагает зеркало. Даже если это воспоминание о потасовке в столовой за капсульный синтезированный кофе из подозрительного серого порошка с лимонным привкусом.       Он в очередной раз вытащил её — и теперь они сидели на берегу, а брат оглаживал её живот со спины. Миднайт практически чувствовала, как он вздулся — но такого быть не могло.       — Ты не умерла, — тихо произнес золотоглазый безымянный Скай, выдыхая ей в затылок. — Не умерла. Так бывает — твое тело напоминает о себе.       — Значит, я еще могу вернуться?       Он замолчал.       — Многие хотели вернуться. Есть те, которые приходят и уходят… Скажи, ты же не в нашем времени умерла, да?       — Нет.       — Там…лучше? Лучше, чем когда родились мы?       — Намного.       Брат неловко улыбнулся, отстраняясь и перекатываясь на спину — прямо перед ней. Он сплел её руки со своими и сказал:       — Когда я вновь собрал свое сознание здесь, я уже был стопроцентным мертвецом. Свободные души не чувствуют больше голода, печали и вообще ничего не чувствуют — мы ведь…свободны теперь.       Миднайт грустно улыбнулась — в реальной жизни там уже бы закипали слёзы, но теперь-то она что? Их не могло там быть. Не должно быть.       — Как и ты…ко мне? — он обхватил её за плечи и слегка встряхнул.       — Поговорим об этом, когда ты вернешься сюда… насовсем. Ты ведь видела будущее — там, в картинках? — Неужели Актина и сон длиной в сорок лет? — Значит, ты еще можешь вернуться.       — А что мне делать?       Он открыл рот, и снова закрыл — и его лицо стало таять, смазываться, терять краски и фактуру. Миднайт потянулась дрожащими пальцами к его лицу — оно колыхалось, все еще храня лишь редкую для этого лица улыбку. И её старший брат шепнул:       — Позволь… — его пальцы повторили её линию губ, нос, щеки, лоб. — Не волнуйся. Ты ничего не вспомнишь, — и толкнул её спиной к зеркалу.       В руке что-то жалобно хрустнуло, и в чувство окончательно привел чей-то сдавленный стон. До боли похожий голос. Миднайт заметалась — тело не двигалось и не слушалось, предав хозяйку или отплатив за предательство — где она была? Где есть? Она чувствовала себя обрывком сознания в пустоте.       Частью себя ты навеки здесь, шепнуло за гранью темноты и Миднайт окончательно пришла в себя.       А потом были слезы, беспорядочно льющаяся слюна изо рта — кто-то заботливо обтирал подбородок и подушку, а она рыдала, пытаясь выдавить из себя хоть звук. Кошмар с капсулой чуть не повторился наяву. Она судорожно путала слова и языки, пыталась шевелить конечностями — и не понимала, шевелятся они или нет. Голоса говорящих над ней отошли на второй план и на пылающий лоб опустилось что-то ледяное.       Зеркало! Чудовище, капсула, Рига, Нехмет, семнадцатилетний парень с золотыми глазами, её безымянный старший брат, погибший на Нарвале — она вспомнила, вспомнила! Имя! Имя!       …Зеркало снова забрало её под воду.       — Как ты умудрился? — Тьелко осторожно провел пальцами по вспухшей кисти брата. — Поздравляю, менестрель. У тебя перелом.       Канафинвэ коротко хохотнул — смешок вышел невеселым. Да уж, цена была не так высока, как могла бы быть… Он никогда не видел возвращения, хотя знал, что это невозможно — тело раньи Миднайт стремительно теряло тепло, и он воззвал к последнему, что имел в рукавах.       А потом её рука сломала ему запястье, и последняя, выбившаяся из строя нота песни привела её в чувство.       — Это как рождение ребенка, — пробормотал он. Тьелкормо фыркнул — вряд ли та сцена вызвала в нем что-то, кроме брезгливости. — Ты тоже пришел в этот мир, кричащий и красный.       — Красным у нас пришел Морьо, а я, видимо, заранее знал, что за задница со мной случится. И оплакивал, пока можно было.       Брат усмехнулся и закончил перевязь.       — По рекомендациям обойдешься, ты и сам все знаешь. Арфу я твою отниму на время.       — Тебе всегда нравились мои песни, — беззлобно подтрунил Кано. — Кричал, и стоило мне запеть — стихал.       — Вот ей тоже попробуй спеть, — буркнул Тьелко и встал. — А я пойду. У меня еще много дел.       Миднайт окончательно пришла в сознание еще через два дня. Когда он вошел, она уже полусидела, опираясь исхудавшим телом на громадную, подбитую подушку и рассматривала свои пальцы.       — Как ты себя чувствуешь?       Она вздрогнула и нехотя подняла голову. Глаза лихорадочно блестели и она с какой-то жадностью вцепилась взглядом в его лицо. Феанарион опустился на стул, придвинутый к кровати. От раскрытого окна немного дуло, и он потянулся было его закрыть, но рассерженный взгляд его остановил.       — Сколько я пролежала без сознания? — у неё был очень хриплый голос. Скрипучий. Макалаурэ и сам теперь жадно разглядывал её лицо: что он хотел (боялся) увидеть? Морщины, восковая кожа — признаки старости, которыми «радовал» Джеймс Халпаст? Лицо и впрямь было восковым, но он утешал себя тем, что она только пришла в себя: не ела, не отдыхала. Её дух и разум измучены, оттого кожа так обтянула кости. — Ну?       — Около трех недель. Она выпустила облегченный вздох.       — Я боялась, что прошли годы, — Макалаурэ встревожился и придвинулся ближе, пытаясь обхватить её пальцы. Миднайт аккуратно отодвинула руку — она никогда не любила лишних касаний. Видно, не нуждалась в них и сейчас. Он поостыл и выпрямился. Сначала ответы.       — Ты где-то была?       — Не знаю, как и сказать.       — Скажи, как умеешь.       — В собственном сознании, — буркнула Миднайт. — И не могла высвободиться.       — Значит, ты слышала и чувствовала всё, что происходило здесь? — Чувствовала? Миднайт поморщилась. Что она такого должна была чувствовать?       — Нет.       Он разочарованно поднял глаза к потолку.       — Если ты и дальше будешь так односложно отвечать, мы ничего не добьемся.       — А оно надо? — ранья попыталась хихикнуть, но из осипшего горла вырвался только сухой, раздирающий кашель. — Моринготто и всего того, что описывал Джеймс, там не было. Только я и моя память.       — Память? — эхом откликнулся нолдо. — Она тебя так захватила?       Миднайт повела плечом и качнула головой. Потом потянулась рукой к волосам. Короткие…       — Целители сказали, их пришлось остричь — у тебя на голове были старые раны, запекшаяся кровь… Чтобы их почистить и зашить заново, нужно было.       Миднайт расплылась в улыбке и провела рукой дальше — от затылка до лба. Сухие руки обласкал мягкий ежик волос. Такими они не были никогда.       — О. Так я была лысой? Жаль, что я не видела.       Он снова вздохнул. Миднайт опомнилась и махнула рукой, привлекая его внимание. Отчего такой поникший? Она же жива! Хотя, может, дело в том, какая она вернулась…       — Дай мне зеркало.       Эльф дернулся.       — Лучше не стоит, — Миднайт удивленно выпятила челюсть — лоб пока отзывался странным шелушением.       — Такая страшная? Как орк?       — Нет, — он успокаивающе улыбнулся. — Ты, бесспорно, красивее любого орка.       — Какой сомнительный комплимент, лорд Канафинвэ. А теперь, будьте добры — зеркало!       Лицо приобрело нездоровый, мертвенно-зеленоватый оттенок, в частности из-за вен — она теперь выглядела как оживший, но отмытый труп с яркими глазами. Золотую радужку теперь окружали красные полоски лопнувших капилляров, губы стали еще тоньше, скулы острей, щеки впали… И милый ежик на голове.       — Ну как?       — Ты был прав: я все еще красивее любого орка. Может быть, даже балрога. А сколько ты уже здесь?       — Около двух недель.       Значит, покинул Врата сразу, как узнал… Если посчитать то, с какой скоростью ехали, должно быть, в Аглон, плюс вести до Врат, и если Кано мчался налегке… Но он порядком задержался, и это она не преминула озвучить. Он, ожидаемо, оскорбился и принял вид очень высокомерный.       — Ты не считаешь себя достойной проявления заботы с моей стороны?       — Ты… — Миднайт запнулась. В самом деле — что с ней такое? Ведет себя странно. Ощущение, что она забыла что-то важное — что-то, что помогло очнуться. Хотя вряд ли смутные отголоски картин прошлого, перемешанные с осознанием себя в пустоте были этим самым. Даже воспоминания, которые явственно вставали перед глазами вот-вот — исчезали.       Её рука повисла в воздухе. Она и не заметила, как потянулась к чему-то. Ну вот опять. Твердые горячие пальцы эльфа слегка сжали её собственные. Миднайт замерла — ощущение было такое, что она сгорит. От него исходил такой жар, что её ныне бумажные пальцы были готовы воспламениться самостоятельно. Но она стерпела. Макалаурэ тем временем переместил руку на её запястье и аккуратно положил на одеяло. И стал подниматься.       — Я надеялась, что ты придешь, — выдала она.       Он застыл.       — Надеялась? — прошелестел голос. Миднайт рассеянно кивнула, избегая смотреть на такое дорогое лицо.       — Ну, знаешь… Там было страшно. Оттого, что ты нигде и будто бы никогда. Поэтому только и оставалось, что вспоминать и надеяться.       Макалаурэ снова сел на стул, балроги, это уже начинало сводить с ума. Женщина! То молчит, то сбивает с толку неожиданными признаниями. Казалось, с того памятного пира прошла целая вечность, и его будто бы не было вовсе — ни откровений на балконе, ни признания, ни последующего…       — … И всё же тебе, думаю, следует отправиться во Врата. Это слишком незащищенное и опасное место, — Миднайт нахмурилась, обдумывая что-то. — Я вряд ли в ближайшее время осилю дорогу.       — Это само собой — как минимум месяц ты будешь находиться здесь. Самое большее — как восстановятся твое тело и дух. Но как можно скорее ты нужна мне во Вратах.       — Само собой, — она слабо улыбнулась и снова уставилась на пальцы. — За свой дух я уже принялась.       Губы эльфа дрогнули — он уже находился у самой двери, и даже поворачивал замок, — будто хотел что-то сказать, но внезапно передумал. Вместо того он резко приблизился, сев на кровати, и, обхватив рукой её бритый затылок, жадно приник к губам.       Миднайт замерла. Это было такое знакомое, обезоруживающее чувство: она видела, как Макалаурэ закрыл глаза, подавшись навстречу. Она потянула его ближе, вынуждая сесть на кровать, и потянулась всем телом, обвивая руками. На какие-то жалкие мгновения они сплелись, и её сознание ласкало чье-то теплое, незримое присутствие, как пальцы в коротких волосах.       Мы не боимся темноты. Мы боимся неизвестности, что скрывается в ней, так сказал когда-то Жерар, любивший всякие психологические книжки и применявший вычитанное на своих пленных жертвах. Ирма, корда-то побывавшая в их числе, не знала, что уже должно такого содержаться в темноте замка, чтобы её основательно напугать — разве что Куруфин, как-то заставший её в ночной вылазке. Теперь же все случайности случились, всё самое страшное (Куруфин) уже повстречалось. Тилион был ровно на середине небосвода, была глубокая ночь, когда желудок стал настойчиво требовать своего, и Ирма, нехотя и со скрипом поднялась с постели.       В коридорах уже не горели факелы — эльфам с их ночным зрением такая роскошь просто незачем, и ей пришлось, поднимая длинные, светящиеся в темноте, полы ночной рубашки, наощупь спускаться по боковой винтовой лестнице, ведущей на нижние этажи — где были погреба и кухни. Может, ей повезет и там остались какие-то хлебцы.       До Нан Дунгортеб она держала вполне себе приличные запасы в шкафу, но их она все увезла туда же, в долину — и сказала «спасибо» своей же предусмотрительности. Тем не менее, она снова была здесь, снова была голодна, и снова пропустила ту самую, сколотую противную ступеньку. Следующий пролет Ирма преодолела мигом с ускорением, приданным слишком гладкой тканью ночной рубашки — видно, она уже пришла в негодность.       Зато ноги уперлись в какую-то стену. Ирма кое-как поднялась и прислушалась: тихо. Значит, стража только совершает обход, и, еще чего, надумают за ухо отвести её обратно в её комнату, ведь она же в посте-е-ельном еще режиме.       Добравшись дальше без происшествий, Ирма нащупала свежий факел в подставке у левой стены, кресало, и кухни озарились мрачно-оранжевым полумраком.       А в углу кто-то зашевелился. Отступать было поздно, к тому же Лейден не была намерена возвращаться к себе без еды — в руках или желудке. Поэтому явление Тьелкормо с какой-то сомнительной бутылкой ни капли не убавило её решимости. Как и испачканный подол.       — Прилетела? — хмыкнул эльф, обернувшись. — Ты, наверное, весь замок перебудила.       — И ты сразу побежал пить, чтоб уснуть без кошмаров о моих полетах? — в тон хмыкнула Ирма, без стеснения подходя к нужному шкафчику и распахивая створки. — Что такое? Где мой хлеб?       — Так вот кто подъедает хлеб моих дозорных, — понятливо хмыкнул Тьелкормо. — Неудивительно, что такой грохот был. Столько есть…       — Это естественная потребность организма. Я же не виновата, что ты такой скупой… Я не эльф, и мне есть нужно больше, чем два раза в день.       — Три.       — Это ты яблочные перекусы не считай. Вино тоже не считается, — она обвиняющим жестом ткнула пальцем в бутыль. Пахло не вином. — Где взял, кстати?       — У Куруфина. Он такое не пьет, а мне было интересно. Подарок от наугрим, — он помахал темной, непрозрачной бутылью. — Вкус довольно необычный.       Ирма отняла бутылку и глотнула. Горло обожгло моментально, но во рту остался букет жгуче-пряных ароматов. Чем-то похоже на ячмень…       — Здесь определенно есть какие-то ягоды, — она пристукнула по груди и поискала глазами, где присесть. Действительно, очень крепкое.       — Можжевельник. Он растет в горах.       — Точно. Пьешь-то чего?       — Уже и выпить нельзя?       — У тебя лицо красное, смотри, как бы Куруфин по возвращении не подумал, что… — Ирма заприметила горсть изюма на столе, и закинула в рот. Тьелкормо смотрел на неё с характерной ухмылкой. — Вот прям очень на Карнистира сейчас похож. Я даже поверила, что вы братья.       Она встала и снова начала рыскать по шкафам. Нашла курагу, еще изюм, сушеные яблоки… Кто-то вплотную готовился к зиме — только непонятно, почему не в кладовых? Кусочки вяленого мяса… Ага, все-таки еда дозорных. Ничего, раз Тьелко не запрещает — значит, можно.       Ирма выставила еще два стакана и решительно плеснула напиток до трети — как обычно люди пьют крепкий алкоголь. Этот был градусов под сорок, не меньше. Но он был еще немного сладким.       Тьелко разогнулся и пересел на лавку — точно напротив её лица.       — Давай сыграем в игру? — предложила Ирма.       — Чего?       — Так пить скучно. Темно, холодно, одиноко… Будто сама с собой пью.       Он фыркнул:       — А ты не пей.       — Не могу. Глотнула уже, а на малом не останавливаюсь, — эльф кивнул без особого интереса и опрокинул в себя стакан целиком. Ирма, только смочившая губы, подлила еще, и закинула в рот сушеных абрикос.       Что бы там у Турко ни зудело, он, видно, уже поостыл. Довольно дико было видеть его именно таким: меланхолично жующим то, что попалось под руку и с малость отрешенным видом. Это скорее подходило Макалаурэ, но и Макалаурэ вскорости оказался совсем не таким, как его рисовали…        — А где Хуан? — буднично поинтересовалась она. — Я с тех пор, как очнулась, не видела его.       — Я и сам его не видел. В окрестностях бегает где-то, — нолдо вернулся в объективную реальность и, сфокусировав взгляд, зачем-то объяснил более пространно: — Он сидел взаперти, пока меня не было, так что ему необходимо развеяться.       Ирма понятливо кивнула.       — Я бы тоже хотела, но Тириндо ясно дал мне понять, что пока мне не то что в конюшни, но и за пределы замка путь закрыт.       — Это было распоряжение Курво, но и отменять его я не буду. Что у тебя там за игра была? — он милостиво махнул рукой и взял горсть изюма из её кучки, откинувшись на какой-то шкаф. — Только без стратегий.       Ранья подняла руки.       — Без стратегий. Она называется…ммм…предположим, верю-не верю. Мы можем говорить друг другу какие-то факты, или задавать вопросы, и отвечать на них. Но что-то будет правдой, что-то ложью.       Тьелкормо фыркнул.       — И в чем смысл этой глупой игры? — Ирма хитро сверкнула глазами и положила локти на стол, немного наклоняясь вперед:       — В том, что можно сказать всё что угодно. Хочешь — правду, хочешь — ложь. Тут дело уже за другим: я могу поверить, а могу и нет. И это останется только игрой.       Нолдо задумчиво перекатывал дольки кураги по столу, проворно огибая пятна от запотевших стаканов. Верно, мокрый сухофрукт или еще что — та еще дрянь. Ирма демонстрировала несвойственное ей вселенское терпение, как и нолдо — несвойственное ему поведение. Наконец он спросил:       — У вас дома ко всему относятся, как к игре?       — К игре? — Аа, должно быть, он про настолки, шахматы или еще что. Ирма прыснула и прикрыла рот рукавом. — А разве так не легче? Ты даже на орков охотишься, как на кабанов по осени. Хотя твои братья более ответственно к этому относятся. Но разве это хуже?       А ведь действительно. Он производит впечатление эдакого разбитного первого парня на деревне, не джентльмена конечно, но на него, с его легкой походкой и таким же легким взглядом на различные жизненные перипетии слетаются почти все девицы, если исключить замужних и обрученных. Ирма понимала этот «жизненный стиль» получше остальных, руководствуясь теми же правилами. Вот только Тьелко был лордом…он задавал настрой всему народу, неявно, служил примером племяннику и собственному брату, и ноша эта была не самой легкой.       Оставалось аплодировать стоя, если и эта его сцена — не предумышленная игра. Тьелкормо пристукнул пальцами по столу, знаменуя окончание мыслительного процесса.       — Не хуже. У вас просто такой…одинаковый взгляд на жизнь. У всех.       — Нас одинаково жизнь потрепала, — Ирма почесала подбородок. — Со многими из них я с малолетства знакома, так что неудивительно…       — Не верю, — Тьелко поднял острый серый взгляд и ухмыльнулся. — Ты из другой страны.       Она расплылась в улыбке и снова потянулась к бутыли, наполняя стаканы.       — Вот видишь. Хорошо, не верь, — пальцы аккуратно обхватили ободок стакана, укладывая его в ладонь. Дистилляция напитка была безукоризненной: чистый и прозрачный, как вода, с тающими золотыми искорками.       — И всё? — недоверчиво уточнил Тьелкормо.       — А ты хочешь, чтобы я так просто вскрыла карты? — Ирма отхлебнула, но от булькающего внутри смеха зубы ощутимо проехались по стеклу. — Тогда это скорее игра в допрос. И это неинтересно.       — И, полагаю, победителей в ней нет, — Тьелкормо совершенно по-охотничьи сузил глаза. Надо же, игра намечена, а главный трофей — нет.       Ирма пожала плечами.       — Доверие — хрупкая штука. Ты можешь задать вопросы, ответы на которые вскорости проверишь и сам. А можешь спросить то, что уже ни на что не влияет, — в голове понемногу теплело, и она сильнее стиснула пальцы на стекле, но так, чтобы не выдать напряжение. — Очередная…игра. Знаешь, зачем люди придумали игры?       Он поднял голову.       — Чтобы утолить свою агрессию, — Ирма облизнула губы, — есть много игр, задействующих силу, выносливость, пытливые умы и, разумеется, жажду одерживать верх. В войнах людей не было эльфов, или гномов, или Моргота. Мы воевали друг с другом ради территорий и ради наживы. Казалось бы — можно договориться и обойтись малой кровью, чего проще? Правда в том, — она с непонятным умилением во взгляде уставилась на Тьелкормо, — что у нас, как в мире животных, — важно движение наверх. Будут ступени из камня или из чьих-то тел — велика ли разница? На самом деле, нет. И там, и там нужно всего лишь переставлять ноги.       — Занятно, — Тьелкормо тоже сделал несколько глотков, и выглядел совершенно расслабленным. — Ты намекаешь на Альквалондэ?       — Конечно нет. Ты спросил о нашей любви к играм и одинаковому мышлению. Игры, казалось, были всегда; а мы выходцы одного слоя общества, и для нас всегда важно движение наверх.       — Верю. Но не верю, что ты не думала об Альквалондэ.       — Твое право, Турко.       Нолдо скривился. «Тьелко» — еще куда ни шло, но сокращение отцовского имени он не любил, зачастую ведь именно оно использовалось, когда к нему обращались, как к лорду и полководцу. Ирма обожала его так дразнить, выясняя границы дозволенного опытным путем. Но он только скривился — и ничего не сказал.       Но, кажется, ему все-таки не очень играть на интерес.       — Ты можешь затребовать у меня верный ответ лишь однажды. Как и я. На любой вопрос. Как тебе такой трофей? — Ирма подперла подбородок рукой. Рисково. Ночной дожор плавно перерастал в эмоциональный покер.       — Количество вопросов?       — Сколько хочешь, пока мы пьём.       Нолдо подался вперед.       — Но ты ведь можешь и обмануть, если я затребую ответ.       — Боишься? Но ведь в том и смысл, — её выражение лица стало немного кошачьим… Эта…дева напротив скорее напоминала пуму, которые обитали в северных затененных областях Валинора, и ходили всегда поодиночке. Охотник ловил каждое изменение в её мимике — а ведь игра началась уже давно.       — Разве? Для меня не составит труда разговорить женщину, — Тьелкормо самодовольно усмехнулся. — Все же вы в чем-то такие же, как и эльдиэр.       Ирма расхохоталась. Как же!       — Не верю.       — Нет?       — Я даже не подумаю затребовать верный ответ, Турко, — от смеха в груди уже болело, а голова от горячего тумана шла кругом. — Приберегу его для более удобного случая.       — Тогда я скажу так, — он снова застучал пальцами по столу, отбивая какой-то полузнакомый монотонный ритм. — Ты — действительно...любопытное создание, и мне было интересно…. — Девушка расхохоталась еще пуще.       — Создание! Еще мгновение назад я была просто «женщиной». Так просто разговорить меня тебе не удастся. И в сочинении легенд... уж получше тебя буду, — она вдруг успокоилась. Эльф тихо хмыкнул в чашку, и этому он верил безоговорочно.       Ирма усердно жевала добытый кусок мяса. Разжевывался он плохо, и приходилось помогать себе руками, отрывая небольшие ломтики. Вскоре объявился и потерянный Хуан — он вбежал на кухни, отчего-то мокрый и взлохмаченный, и улегся огромной мокро-горячей тушей у её ног. Она автоматически запустила пальцы в холку и провела отросшими ногтями за ушами. Тьелкормо наблюдал за этим безразлично, с легким налетом привычной насмешки во взгляде.       — Роса, — констатировал он. — Светает.       Бутылка давно закончилась, и они как-то незаметно перешли на вино, потом открыли еще одно… Оставался лишь легкий налет приятной предрассветной неги. К тому же, Ирма знала, что она на некоторое время освобождена от всех работ, хотя незанятые ничем руки зудели.       — Верю.       Действительно, а ведь Келегорм дал фактов на «веру» куда меньше, чем она. Он зеркально отражал её расслабленную позу, вот только она лежала практически на Хуане, а он — откинувшись всем своим немалым ростом на низкий стол.       — Брат приедет, и больше такого не повторится.       — Не верю, — она зевнула. — Общего у нас куда больше, чем ты думаешь.       — Например?       — Любовь к жизни, какой бы говёной она ни была.       — Верю.       Ирма вздохнула и одним движением перебросила ноги с лавки на пол. Её немного покачнуло, но Хуан ткнулся мордой под бок, и она удержалась. Оставалось самое сложное — убраться в свою комнату, минуя кухни и чертовы лестницы. Тьелко — чертов эльф, и она сомневалась, что он напился до таких же зеленых балрогов, что и она.       Зато Тьелкормо повернулся к выходу и не без интереса наблюдал за её колеблющимися, но уверенными движениями.       — Я сожалею, что оставил вас там. Хотел оставить.       Она замерла, пропуская через пятерню слегка отросшие волосы. Голубые корни отросли на целый палец, причудливо смешавшись с местами выцветшей каштановой краской. Похоже на сойку — коричневая и невзрачная, но с расчерченными лазурными стрелами на крыльях. Красиво.       — Верю, — в её голосе слышался смешок.       — Но о содеянном в Альквалондэ — нет, — в его голосе прорезался холод. — Чувствуешь разницу?       Она обернулась. И глаза у неё были синие-синие — как опалы, найденные в обрамлении расколотой невзрачной породы. И они смеялись. Над ним.       — И все равно не верю, Тьелко.       — Ты все еще можешь затребовать верный ответ.       — Я не стану. Пока.       — И я тоже…пока.       Он резко и плавно поднялся, изящно обогнув развалившегося Хуана, наевшегося вместе с ними вяленого мяса, и ловко поймал развернувшуюся было Ирму за талию.       — И каков будет приз?       — Мы подняли столько интересных вопросов… Разве правды в качестве приза не будет более чем достаточно? — она искривила губы в игривой усмешке, не высвобождаясь из охотничьего захвата, но подняв подбородок, встречаясь с такими же, насмешливо блестящими глазами.       Он склонился ближе.       — Нет.       — А зря, — она, ощутимо сжав ногти на тыльной стороне его ладони, разжала кисть, сжимавшую её бок. — Как знать...За правду порой платят слишком большую цену, а мы предложили друг другу её бесплатно.       Он отстранился.       — С тобой занятно играть, Ирма ван Лейден.       Хуан поднял голову и вопросительно посмотрел на хохочущую женщину — она никогда не стеснялась показывать свои зубы, и закидывать голову, демонстрируя незащищенную шею — особенно тому, кто сильнее.       — Взаимно, Туркафинвэ Тьелкормо.