Звёздный Предел

      Эльза распахнула глаза, рывком выдернутая из сна. На внутренней стороне века огнем горели события ушедшей ночи. Яркий свет, перемешанный с огненными всполохами, нестройный, пробирающий до костей хор, и прекрасное-прекрасное пламя, лизавшее безлунное небо. Черное небо сменилось на полог из выдубленных шкур, запахи гари и жареного мяса — на стойкий запах жира и специй.       Прямо над её головой располагалось круглое отверстие шатра, сквозь которое виднелось яркое небо. Она пошевелилась: тело отозвалось тупой ноющей болью, словно только-только очухалось от спазма. Под толстыми мехами и шкурами было тепло, но загривок щекотал сквозняк.       Никого поблизости не было.       Эльза склонилась над тазом, полном ледяной воды. Умыла глаза, щеки, сполоснула рот и закинула в него кусочек смолы. Все действия она осуществляла как запрограммированный робот — право слово, лучше бы оно так и было. Роботы умеют быстро собирать данные, анализировать их и из всех возможных вариаций дальнейшего поведения выбирать самый оптимальный. Это человек учитывал посторонние факторы вроде чувств, сиюминутных эмоций и душевных порывов. Опытные полевые хирурги отличались тем же. Но одно дело решить — пытаться спасти уже обреченного или ампутировать конечность тому, кого едва задела гангрена, и совершенно другое — ампутировать конечность себе. На это нужно недюжинное мужество.       Эльза отерла руки полотенцем. Что она должна делать? Бежать. Куда? Возможно, обратно. Как? Вопрос решаемый. И самое главное — для чего всё это было. Доставить Джеймса к его Темному Богу? Прийти на заклание? И вот опять…посторонние факторы. Миднайт бы действовала по обстоятельствам, вначале выждав кучу времени.       Эльза отдернула полог. Странно. Положение светила указывало на полдень, но селение стояло пустым, будто бы непроснувшимся, но однозначно опустевшим. В их женском шатре не было никого. Ни Марии, ни Миры, ни Варайги с её сёстрами или кто они там ей. Сердце билось где-то в горле, надвигая паническую тошноту. А если это ловушка? А если снова подношение? Почему её оставили? Если их предал один, предать могут и остальные… Эльза вернулась в шатер и накинула плащ, сменив неудобную юбку, в которой её уложили спать, на привычные штаны. Прощупала голенища сапог: ножей не было. Как и её клинка-рапиры, который она усиленно прятала последний месяц по всем углам и закоулкам. Вещи Марии и Миры лежали здесь. Эльза перетряхнула всё: оружия не было. Только костяные иголки в корзине для шитья, да сломанное веретено.       Без оружия даже думать не стоило о побеге. Может быть…имело смысл наведаться в главный шатер, где живет Эска, или же… Дом. На мгновение в глазах снова вспыхнул огонь, тело пробила паническая дрожь: нет, покуда там Моргот… По-хорошему, нужно было бежать, с оружием или без. И хоть в близлежащие леса, к другому народу людей, к авари или еще кому. Подальше, подальше от Дома. Прихватить Миру — если она совсем не утратила воли после того, как в лесах сгинул её возлюбленный и их сестра. Возможно, Марию — опять же, если она рядом с Джеймсом тоже не утратила оную.       Вначале шатер… Или хоть кто-нибудь живой. Эльза укуталась в невзрачную, коричнево-молочную полосатую ткань по самые глаза, как житель пустыни, и покинула убежище. На первый взгляд всё пусто, но если прислушаться… Где-то происходит движение, потрескивает не одно кострище, откуда-то плывут запахи… Она двинулась в том направлении.       Движение происходило там же, где вчера собирались люди перед главным холмом. Теперь же они, покинув свои шатры и землянки, сидели семейными группами у костров, делили пищу, смеялись. И на фоне того, что было ночью… на фоне чужих криков, слёз, ужаса на лицах, нынешние их ненапускные улыбки, радость, расслабленность выглядели сюрреалистично. Искажённо. Словно зеркальное отражение, преломленная четко по грани рассвета Арда. Настоящие остались по ту сторону зеркала, это же были…искажённые. Люди, восславляющие не Всеотца, но Моргота. Наверное, надо было найти самый богатый костёр… Где Эска или Эффа, там будет Джеймс, здорово влившихся в их компанию. Где он, там и Мария с её сестрой.       Эльза осторожно пробиралась по вытоптанной траве, склонив голову долу. Её яркие золотые глаза, пусть и изрядно потускневшие, всё же были приметными на фоне местного темноглазого населения. Некоторые осторожно подвигались с её пути, молодёжь — смуглые юноши с короткими косичками у висков, символизирующие их вступление в воинскую касту, с любопытством старались заглянуть в её лицо. Эска, Эска… Эльза искала ворох богатства, который должен был полыхать на этом празднике жизни, и не находила.       Внезапно её кто-то тронул за плечо. Достаточно деликатно, слегка сжав кость, но чтобы она не могла двинуться дальше, не оглянувшись.       Юношу этого, вернее, по здешним меркам — молодого мужчину с пробивавшейся по линии подбородка щетиной, она не знала. Даже не видела ни разу. Он был такой же кареглазый и смуглый, с расплетенными смоляными волосами по плечам и неизменной косичкой у виска. Эльза вздернула бровь и, осторожно подбирая все еще малознакомые и грубые, перекатывающиеся во рту, как камни, слова местного языка, спросила:       — Что тебе нужно?       Юноша только жестом пригласил к костру.       — Мне не надо… — Эльза вскинула руки и оглянулась. По-прежнему не видя знакомых спин. — Эска. Я ищу Эска. И Джеймса. Ты их знаешь?       Парень покачал головой и настойчивей протянул руку, пытаясь ухватить её за запястье. Понятно, с женщинами здесь не церемонятся… Надо будет при случае доказать свою состоятельность и хирургическое искусство резать тела.       Юноша всё же осторожно цапнул её за запястье, и кожа его оказалась неожиданно горячей, даже опаляющей. Хотя может быть дело в том, что она никогда не любила лишних прикосновений и уклонялась от них. Он всё настойчивей тянул её за собой. Если будет кричать — привлечет внимание. Нужно ли ей это? Вроде у него нет плохих намерений.       Его кострище оказалось совсем рядом. Эльза как раз замешкалась возле укутанной в простые тряпки грузной женщины, сидевшей к ней спиной и неотрывно глядящей в пламя. Рядом с ней сидел мужчина, со спутанной черной бородой, явно старше юноши, а на коленях же сидел вихрастый мальчишка, ковыряющийся грязными пальцами в каше. Бедные… Это было видно не столько по пище или ткани, сколько по загнанному, погасшему выражению лиц. Бедность — как же давно она с ней не сталкивалась, с прошлой жизни. А среди эльфов не встречалось таких лиц — угнетенных, восковых, как трагические маски. Где старость обозначалась не морщинами и безобразными складками у рта (которых здесь не было), а неуверенными движениями сильных рук, амдир, с которой смотрели на молодое поколение.       Эльза вновь поймала себя на том, что мыслит эльфийскими понятиями, а не человеческими, как и пристало простой смертной.       — Ешь с нами, — юноша почти силком усадил её с собой рядом и сунул в руки щербатую, деревянную миску с кашей. Откуда-то там возникли сушеные цветы, которых не было в других мисках. Юноша задорно улыбнулся, гордо демонстрируя еще белые зубы.       Эльза с удивлением уставилась на него, а потом серо-желтую массу. Помешала ложкой, пряча бледные цветы под движениями ложки. Похоже на полбу. Плохо очищенную, может, недостаточно хорошо сваренную, но пшеничную кашу, которая ценилась везде. И вряд ли её позвали, чтобы только поделиться едой — которая тут явно в дефиците.       — Благодарю за пищу, — пробормотала она, все еще пряча взгляд. Каша не была вкусной, но зубах хрустели отруби, были горьковаты цветы. Улыбка на лице юноши сменилась все еще любопытным, но спокойным участием.       Люди закивали и тоже принялись за еду. Мальчишка хватал еду жадно, пальчиками соскабливая пригоревшие куски зёрен. Родители ели более аккуратно, но жадность читалась в каждом резком, зверином жесте. Эльза продолжала ковырять кашу ложкой. Как к ней привыкнуть после вкусных, эльфийских хлебцев, тонких полосок запеченного мяса или вяленой рыбы? Неужели здесь потребление мяса ограничено каким-то очередным, глупым племенным законом?       Но пока они ели, в тишине и легкой напряженности, у неё было время подумать, чтобы стряхнуть с себя накатывающую волнами нервозность и забить голову первоочередными проблемами. Итак, проблема номер один… Столб огня и света, принесший людям (новую?) веру. Да, новую… До неё был какой-то Голос. Эльза засунула ложку за щеку и едва удержалась от содрогания. Каша остыла, и стала уж совсем похожей на вязкий клей. Хоть бы соли…       Всё это вызывало смутное чувство дежа-вю. Костёр, скрипящая невкусная еда, Голос… нет, вера. Библия.       — Как в Библии, — Мира откинула волосы назад и повернулась к Миднайт, которая скукожилась в позу эмбриона у самой каемки вырытого в земле очага. — Огненный столб пришел к людям, чтобы доказать, что он — Бог.       Вот оно.       — О том, что взойдет новое солнце — которое мы, люди с Земли, помним и знаем. Новая луна… новая вера. Тот, кто явится к людям столпом огня и света, чтобы искать новую землю.       Как это всё удивительно. И что же теперь? Всё это остается ей? Вряд ли об этом помнить еще кто-нибудь… А ведь еще есть Джеймс. И теперь вовсе непонятно, как он распорядится знаниями, разделенными на четверых.       Эльза отставила плошку. В ней осталось изрядно еды, но она слишком быстро насытилась. Востроглазый мальчишка не сводил с тарелки глаз.       — Благодарю за гостеприимство, — она повернулась к юноше. — Я могу узнать твое имя?       — Нахир, сын Хадада, — взгляд у паренька был очень внимательным. А глаза оказались и вовсе карими — вспышки огня золотили их и подсвечивали. И взгляд был изучающим, но не настороженным. Эльза почувствовала себя крайне неловко.       — Меня зовут Эльза, и… — мне нечего прибавить к этому имени. Но вот точно что-то стрельнуло в голове, и не осознание — пласт памяти. И сказанное многоголосым, цельным звуком, — и… дочь Нехмет.       Хадад, отец Нахира, что-то пробормотал нечленораздельно и покачал головой, пальцами вычесывая из бороды кусочки пищи. Выглядело преотвратно. Эльза сдержанно улыбнулась Нахиру. Ей и правда пора. А вдруг они уйдут куда-то еще? Оставят её, бросят? Ей совсем не хотелось оставаться здесь, с новым знакомцем и его семьей. И многоголосым «белым шумом» в её голове. А вдруг не пройдет? Ей нужно срочно поговорить с Мирой.       Но народ вокруг уже потихоньку пошевеливался. Гомон всё нарастал, шелестели ткани, бряцали костяные браслеты и деревянные бусины. От земли поднимался жар. Как бы не снова…эти жертвоприношения. Нахир опять протягивал ей руку.       — Это еще зачем? — Эльза поднялась на ноги и отстранилась. — Что ты от меня хочешь?       Но Нахир как-то умилительно-дерзко сложил брови домиком и указал ей за спину. Народ не просто шевелился… вновь откуда-то выкатили барабаны, достали примитивные флейты… Танцы, что ли?       — Я на такое не подписывалась, — хмуро заявила Эльза. И пусть Нахир не понимал мешанину из синдарина, квенья и местного наречия, лицо стопроцентно отразило её посыл. — Мне нужно искать…       Она вскрикнула. Неназванная мать Нахира довольно грубо дернула её за руку и увлекла за собой в танец, однородное движение сотни смуглых тел у костра, сплетенных рук и разномастных голосов. Эльза вспомнила тот единственный раз, когда ей впервые пришлось танцевать в этом мире.       Это было после церемонии принесения вассальной клятвы Майтимо. Эльза почти сразу оттащила свою рапиру в спальню, ведь у неё не было ни портупеи, ни ремня, за который можно было заткнуть свой тонкий клинок. Тогда всё было не так странно. По крайней мере, не настолько. Но Эльза помнила жжение — не жжение костров или открытых очагов, в которых на вертелах жарилась дичь, а жжение на уровне сердца: нолдор были до того веселы и рады наступившему миру, что даже своих вождей вынудили не стоять в стороне. Майтимо пригласила на танец Аллвентэ — в карминовом платье с золотой вышивкой виноградных лоз. Те же ленты в волосах, цепочки и бусины. Совсем крошечная эльфийка, едва достававшая до груди своему высокому лорду.       Эльза хотела ткнуть её Эркой прямо в наливную виноградину из лилового аметиста, расположившегося на груди. Камень ловил отсвет золота и искрился, искры ритмично вспыхивали на гранях, как кардиограмма, и Эльза легко могла поставить диагноз: лихорадка. То ли у эльфийки, то ли у неё самой. Она тогда едва не сломала толстую стеклянную ножку бокала.       Её отвлек Нолонмар.       Нолонмар битый час массировал виски. Эту привычку, якобы стимулирующую кровообращение для лучшей работы головы, он подцепил в лекарском крыле у Эльсэ, не привыкшей бодрствовать и работать несколько суток кряду без сна.       У самого догорает третья перемена свечей, стопки донесений и отчетов на столе никак не уменьшается. Нельяфинвэ здорово догадался разгрузить свой собственный кабинет от ненужных отчетностей и расчетов, оставив за собой привилегию утверждать и отказывать, а также разработку военных и дипломатических стратегий с ближайшими советниками и редко заезжающими лордами.       Отчеты подросшей молодежи, отправленной на северные рубежи для закалки, в основном не пестрели какой-либо жизненно важной информацией. И так почти семьдесят процентов бумажной волокиты — всё мусор, годящийся лишь для розжига камина. «Обнаружены следы орочьей стоянки: проталина от кострища; останки, орочьего происхождения и дерьмо. Много орочьего дерьма. Следы приблизительно полуторанедельной давности. По приказу капитана расширили круг объезда наблюдаемой территории. Но никто из врагов обнаружен не был».       Ничего особенного. «В Железных Холмах к западу от Ангамандо обнаружены засыпанные пещеры. Судя по состоянию породы и знакам наугрим, засыпаны давно. Гномами. Равнина пуста, время от времени попадается только старые испражнения вражеской погани. Нет следов ни орков, ни гоблинов, ни недавних стоянок».       Мусор. Нолонмар раздраженно сложил лист и сбросил его на ковёр под стол. Потом все эти недоотчеты дружно переедут в очаг.       Третий, пятый, пятнадцатый отчеты с северного, северо-восточного и северо-западного направления (находящегося под управлением младших братьев лорда) также отправляются под стол. Дозорные только соревнуются между собой в избегании тавтологии и остроумии, подбирая по сто новых синонимов к «орочьему дерьму», разбросанному по Ард-Гален.       Также на советника свалилась добрая половина хозяйственных вопросов касательно близлежащих территорий и поселений. Старшая из йаваннини, заведующая кухнями Хелиннис, в ультимативном порядке поставила перед лордом необходимость разбить личные сады и подготовить поля Ард-Гален под засевы, устав спорить с казначеем и посланцем Карнистира над каждым мешком зерна.       Нолонмар готов был взвыть. В последнее время хозяйственные проблемы и обеспечение Химринга лежало на чужих плечах, которые относительно недавно взвалили на себя тяжелый мешок и усвистали в южном направлении, свалив на первого советника эту непосильную ношу. С другой стороны, чем еще заниматься в мирное время, покуда лорды изволят ездить друг к другу в гости и отдыхать перед следующей бурей?       Позевывая, нолдо потянул следующий лист. Сквозь мысли о тепле постели и звёздах, виднеющихся со стороны кровати, медленно проступали неровные строчки. Клякса — обычно такого, адресованного прямо Маэдросу на стол, капитаны себе не позволяли. Но послание было написано второпях, едва ли не на луке седла. Нолонмар снова уставился в окно: далеко за полночь, даже лорд уже должно быть спит. Стоит ли будить его ради такой мелочи?       Нолонмар встал из-за стола и оставил письмо в центре, придавив его чернильницей, и ушел готовиться ко сну, проигнорировав комки бумаги, рассыпанные по ковру.       Утро встретило его холодным, не по-летнему колючим морозцом. Нолдо пару минут позволил себе удивляться лежа в постели, а после встал и решительно скинул все давешние бумажки в камин, и разжег огонь. Ставни были распахнуты настежь — ночь была теплой и летней, стрекотали цикады и вечерние птицы, утром же всё вдруг замерзло и затихло. На деревянном подоконнике серебрился иней. Нолонмар надеялся, что это не снег, не явное предвестие скорой зимы.       Зато сам Маэдрос пребывал в самом бодром расположении духа. На его столе уже дымился свежий хлеб, стояла закрытая чаша, из-под которой струйками поднимался пар, а сам Феанарион стоял у окна, жуя свежий ломоть.       — Рад видеть тебя, Нольо. Есть срочные новости?       Нолонмар установил на его стол изрядно прохудившуюся стопку донесений и прошений, а после извлек из рукава письмо из северо-восточного дозора.       — Разве что любопытные. Остальное рассудишь сам, взгляни.       Маэдрос развернулся, заинтересованный. По-видимому, скудные пейзажи и холод, щекочущий пятки в постели, его только радовали. Но Нолонмар присмотрелся: нет, всё-таки даже не ложился. Тени под глазами лорда стали глубже, но скрадывались крайне оживленным выражением лица.       Маэдрос требовательно протягивал левую руку. Нолонмар замешкался и сунул в руки послание с остатками раскрошенной печати.       — Редко когда капитаны используют оттиски навершия своих мечей, — Маэдрос задумчиво вгрызся в хлеб, игнорируя сыплющиеся крошки. — Этот меч не из мастерских Химринга.       — Капитан Йамель из Врат, — доложился советник. — Видимо, он расценил эту ситуацию как требующую твоего внимания, проигнорировав лорда Канафинвэ.       Маэдрос покачал головой.       — Я так не думаю, — о чем он не-думал, лорд так и не поделился. На мгновение зажевав губу, он объявил: — Распорядись о небольшом отряде. Я хочу навестить капитана Йамеля и его гостя.       — Разве не стоит им приказать двинуться сюда? Застава слишком близко к Железным Холмам.       — Всё самое страшное там я уже перевидал, — тот скосил веселящийся взгляд. — Но я не стану привозить в Химринг беглого раба, не удостоверившись, что он не представляет опасности.       Йамель шагал чуть позади размашистым шагом, едва ли не перегоняя Маэдроса. «Гостя», а вернее беглого раба из Ангамандо, держали в одной из старых деревянных хижин, построенных еще первыми воинами заставы. Теперь же Карнистир понемногу свозил сюда строительный камень, и укрепление могло похвастать первыми каменными строениями и башнями, упиравшимися прямо в Эред Луин и охранявший единственное ущелье, разрывавшее Синие и Железные Горы.       Ему кланялись, перед ним расступались — сплошь воины Врат и Таргелиона, только стража, расставленная по периметру допотопной избушки, вызвала одобрительный хмык.       Маэдросу пришлось нагнуться, чтобы не задеть слишком низкий потолок. Внутри было хорошо натоплено и сухо. Стоял стол, стул, рукомойник и несколько старых, но добротных коек. Почти все одеяла, предназначенные на нескольких постояльцев, укрывали худую фигуру у дальней стены.       — Разбуди, — коротко приказал он. — Он в здравом уме?       — Разумеется. Был бы не в здравом, он бы сюда не дошел, — Йамель снял перчатки и коснулся горячими пальцами открытого участка кожи, видневшегося под коротко остриженными волосами. Гость спал, уткнувшись носом в подушку и подставив им затылок. Но от живого, неожиданного прикосновения он мгновенно очнулся и вскочил, уставившись блекло-зелеными, выцветшими глазами на ранее незнакомое жесткое лицо.       Маэдрос рассматривал его с любопытством: происхождение каждого шрама, видневшегося из-под выданной, свежей одежды, ему было известно. Но рубаха была велика, спадая с искусственно суженных, переломанных плеч и обтянутых кожей костей. Обкорнанные под корень седые волосы не оставляли ни намека на загадку: скальп был исполосован белыми линиями так же, как и у самого Маэдроса, ныне обросшего рыжей копной. Лицо еще хранило остатки загнанного, рабского выражения; вместе с тем это когда-то, бесспорно, хорошенькое юношеское личико не было подпорчено хотя бы вполовину так же, как у самого феанариона.       — Назови свое имя, — отрывисто, на синдарине.       Бывший пленник замотал головой. Волосы разметались, и Маэдрос увидел срезанные кончики ушей.       — Он с трудом, но понимает только квенья. Старый диалект, близкий к миньярину, — пояснил Йамель, вновь натянув перчатки.       — Вот как. И кто был толмачом в таком случае?       — Я, лорд Нельяфинвэ. Еще в Валиноре я подавал заявку на членство в Ланбенголмор, но меня сочли недостаточно…знающим, — торопливо пояснил капитан. — Зовут Азояр, и он не из иатрим, и не из народа Дэнетора. Как несостоявшийся лингвист скажу, что разница в произношении и диалекте еще больше, чем в квенья и синдарине. Скорее всего, наш гость из авари.       — Ты понимаешь меня? — Маэдрос снова обратился к этому… Азояру, но уже на квенья нолдорине. — Понимаешь речь?       — Речь, — прошелестел гость с явным, жестким акцентом. Говорил, словно перекатывал во рту гладкие камни и жевал куски металла. — Умею. Силили забыть, да не смогли.       Маэдрос прищурился. Это было ему отчасти знакомо: Моргот пусть и избавил его от участи безвольной силы на рудниках, уготовив другую, но что-то эдакое до него долетало. Многих пленников…увечили весьма тонким, искусным способом, стараясь низвести их до не сознающих себя животных, да так, чтобы замолчала сама фэа и орэ. Одним из первых этапов было искоренение речи. Варварскими способами, вроде вырезания языка и голосовых связок (что немногие переживали), либо более утонченным — но последнее оставалось лишь слухами, ибо те, кто мог это подтвердить или опровергнуть, рассказать уже не могли.       — Хорошо, что ты помнишь своё имя, Азояр, — чеканя слова, Маэдрос подтянул к кровати стул. Он осознавал, как недавнему пленнику трудно было хотя бы двигать челюстью, а такой жест не казался ему зазорным. — Меня зовут Маэдрос, и я правитель этих земель. И мне интересно только одно: как ты сумел сбежать?       Мира молитвенно сцепила руки перед самодельным алтарём. Просто пирамидка из гладких камешков, чтобы было на чем сфокусировать мысль, воплотить бесплотный идол, дать ему пристанище, дом. Не тот Дом, что черной громадиной нависает над её спиной, голодное чудовище, которому она подставила обожженную докрасна спину.       Дома, не в Элизиуме, а на Амон-Эреб, она перебирала гладкие бусины своего ожерелья из поделочного камня, подаренного Амбаруссар на её свадьбу. Яшма была холодной, но быстро согревалась в пальцах. И Мира могла вообразить, что таким образом некий абстрактный Бог, так до конца и не обретший конечность и четкий формообраз в её голове, принимает её молитву, создавая канал односторонней связи через примитивные четки. Как если это был сверхчувствительный к малейшим колебаниям металл, или неизвестный минерал, меняющий молекулярную конфигурацию под влиянием неосязаемых, не-объясняемых волн.       В общем, она воображала что угодно, лишь бы зацепиться мыслью, как якорем, в спасительной вере черти во что. Она надеялась, что именно здесь, в центре падшей земли, как в древних Содоме и Гоморре, некая высшая сущность обратит внимание на единственного праведника.       Нет, была еще Эльза, её сестра. Была Мария — она верила в это — бессовестно обманутая предателем-Халпастом. Что он дал ей взамен на плащаницу скорой покойницы? Финик, растущий в садах к югу от Кшетры? Или возможность оттянуть свою очередь на алтарь, пропустив вперед остальных?       О чем она могла молиться? Выбраться живой отсюда? А зачем, к кому? Рига, скорее всего, сгинул в том лесу, без меча и без лекарств… Миднайт с Ирмой тоже. Если не сладил Рига с неведомой опасностью, что смогли бы они?       Мира прикоснулась лбом к холодному камню и зашептала, едва выдавливая из забитого комом горла слова. Чтобы вернулось прежнее солнце; чтобы звёзды светили так ярко, чтобы, как в легендах, они ослепили Приносящего Дары; чтобы люди, убивающие сородичей, пережрали друг друга и сгинули, так и не появившись на эльфийских картах, исчезли, как неудачный эксперимент Илуватара; чтобы снизошло на неё озарение — как быть и куда идти дальше; и, если можно, — о возвращении тех, кто ушел. Аминь. Мира медленно расцепила скованные спазмом руки. Пальцы так и остались застывшими, скрюченными, словно по ним уже не бежала кровь.       Краткая передышка подошла к концу. Варайга кнутом наказывает провинившихся помощниц, а всё, чем могла оборониться от неё Мира, отобрал Джеймс. И она уже не знала, стоит ли надеяться на то, что их лекарственные припасы и эльфийские вещички не обнаружит Эска, или уже всё равно. Она в прощальном жесте положила руки на пирамидку.       Если что и было священного в этой груде камней, то только толстая тетрадь, как след пребывания Миднайт в Арде. Камни на миг показались тёплыми.