Звёздный Предел

      В предрассветных сумерках он проскользнул на террасу. Неширокий и побитый выступ на скале был скользким от подтаявшей и вновь застывшей наледи, поэтому ему приходилось цепляться голыми руками за бугристую скалу и клочки намертво прилипшего серого лишайника. Здесь время от времени любила сиживать Миднайт — уж она-то со временем привыкла балансировать на столь узких участках пути и проворно пробиралась к облюбованному месту.       Он чувствовал неуверенность новичка-эквилибриста пополам с подростковым восторгом и тягой к приключениям — пусть приключения начинались и заканчивались здесь, на естественном наклонном парапете, который вёл к крохотной площадке с парой срубов.       Рига пока только открывал для себя новые грани горней жизни. Не то чтобы он был в восторге от неё. Здесь были свои прелести: свежий чистый воздух (в отличие от пещерной влажной затхлости), движение и мороз, разгоняющие застоявшуюся кровь, и самое главное — виды. Пустующий лагерь горного дозора был отличным местом, располагавшимся на половине пути к некоей Орлиной вершине — наивысшей точке пика, и отсюда можно было обозреть окрестности на многие мили и лиги.       К северу расстилалась бескрайняя морозная пустошь, заваленная нетронутым снегом. От белизны того края болели глаза. Зато к югу, к западу и даже к востоку лежали горные цепи, исчезающие только за горизонтом.       Миновав опасный участок пути, он с облегчением спрыгнул на площадку и тут же поскользнулся, больно приложившись затылком о край сруба. Перед глазами заплясали звёзды, перемежаясь с настоящими — слабо мерцавшими в серых сумерках.       Порой ему казалось, что звёздный свет здесь действительно был многократно слабее, будто кто-то наверху прикрутил яркость. Потому-то рассвет был его любимым временем: сияние солнца было кратким, прежде чем его привычно заволочет серыми тучами и здешняя реальность вновь окунется в свою бесконечную полярную ночь. Рига развернул кусок ткани и принялся дополнять свою карту.       Внизу, у самого подножия, кипела работа. Рига краем глаза смотрел, как немногочисленные представители племени, способные держать в руках топоры, расчищали местность от наползшего леса. Это было странно, как для эльфов. Они яростно спиливали деревья и даже выкорчевывали пеньки — результаты их прошлогодних трудов они как раз застали оказавшись здесь впервые.       С каждым днем проклятый лес, чуть не забравший его руку и жизнь, неохотно поступался своими территориями.       Близился день весеннего равноденствия, когда день сравняется с ночью. Но Рига мог с уверенностью сказать, что здесь, на границе мира, всё едино: будь то день, ночь, вечер или раннее утро. Всюду унылая серость, затхлый подземный мир и затухающий звёздный свет.       Шевеление внизу набирало обороты. В расход шла уже не только древесина, но даже огромные пласты льда и снега, громадные сосульки и даже ожеледь вместе с насквозь промерзшими ветками. Куски льда складировались в медные посудины и уносились куда-то вглубь.       Рига вытянул шею. Интересно, очень интересно. Видимо, не Источником единым наполняются их пещерные утробы.       Иные выволакивали рулоны тяжелой материи на нижние наружные площадки, старательно расчищали местность от снега и выкатывали брёвна, предназначавшиеся под сидячие места.       Неужели они намерены развести костёр…       — Будут, они никогда не пренебрегают священным обычаем, — последний вопрос он задал вслух, и неожиданно получил ответ. Рига оглянулся поверх плеча. Эльф. Этот-то точно. Струящиеся как вода волосы, орехово-зелёные глаза с едва заметным мерцанием. Лаиквенди. Далеко, как далеко залетела эта пташка от своих благословенных лесов.       На здешнем фоне Белерианд казался раем земным.       — Здесь, на границе с Утумно, это будет сродни орущему на весь космос радиомаячку, — Лаэгхен наклонил голову, и Риге пришлось упростить. — Опасно ведь.       — Накануне равноденствия, когда убывает ночь и нарастает день, тьму провожают вечерами сказаний. Раньше этот обычай был повсеместен среди народов авари и мориквенди, и среди моего народа он еще жив. Мне отрадно видеть, что есть еще что-то, что объединяет нас.       В голосе эльфа слышалась тоска. Рига уперся подбородком о скрещенные кисти. Эльф, по своему обыкновению, не собирался приводить более конкретных доводов, потому он зашел с другой стороны. Этот необычный всплеск активности не просто настораживал, а пугал своими возможными последствиями.       — И о чем обычно рассказывают на этих сборищах?       — Предания о былом. Ныне всё это сказки и легенды, — ранья с любопытством покосился на эльфа. Лаэгхен вздохнул, — я знаю, что ты скажешь. Но даже для меня многое быль, а всё остальное кажется фантазией. Многое из того, что рассказывают, было столь давно, и почти не осталось тех, кто помнит об этом.       Не то он хотел ответить, но всё же. Абайяри подходили к делу весьма серьёзно. Ученые из того же Нила, исследовавшие культуру местных приматных групп (в своем эволюционном пути находившиеся на полпути к аналогу хомосапиенсов) были бы более взволнованы. Но самому Риге Штраусу было тревожно.       Прямо в центре было вырыто небольшое углубление. Судя по виду, оно было вырыто уже очень давно — выдолблено киркой и молотами в скалистой тверди, а не видно было потому как абайяри придумали нечто вроде люка, которым накрывали выемку: из добротных досок, дёрна, мелкого щебня, валежника и слоев снега и льда. Захочешь — не узнаешь, что там было что-то припрятано.       Кострище было громадным. Мужчины и женщины складывали из веток и сухостоя настоящую плетеную башню, по которому пламя должно было взобраться вверх на два человеческих роста.       — Нас будет видно, как сигнальную башню, — Ирма озвучивала его мысли, бегущей строкой отображавшиеся на лбу. Она с тревогой оглянулась на своего знакомца, которому когда-то подарила лиру, ища признаки обеспокоенности или хотя бы мысли. — Разве вы не опасаетесь набегов из-за северных отрогов?       — Всё тихо, — абайяро лениво растягивал слова. — Страшиться нечего.       — Все обходы, что вы делали до этого, попросту будут бессмысленны, если вас засекут и найдут убежище.       — Бессмысленен страх, смертная странница. Бессмысленно жить, позволяя страху править в твоем сердце и жилище. Отопри двери, пусть он уйдет из него.       Рига на это только вздохнул и отправился вглубь пещер, прятать и просушивать свою карту. Ирма осталась стоять одна у края ямы, где лежал подмерзший уголь и сухостой для растопки.       — Он же сам себе противоречит, — пробормотала она, пнув камешек. Он глухо звякнул и покатился вниз, теряясь среди угля. — Они, все они. Почему тогда живут в этой скале и так скрываются?       — Может, они и не скрывались, — Миднайт заглянула в углубление. Точно всё слышала. — Или это их образ жизни, или мнение меняется каждый день.       — Ты тоже хочешь на этом присутствовать? — Ирма покосилась на меховые одеяла и плащ в руках Скайрайс. Та повела плечами.       — Мне интересно послушать. При их продолжительности жизни — как думаешь, что для них будет сказаниями, легендами, былью? Наверняка что-то очень интересное, ради раз в год выбираются на свежий воздух.       — Хорошо что ты не сказала «важное», иначе бы я тебя столкнула прямо туда, — Ирма отшвырнула еще один камешек к уголькам. Интересно ей. — Ради чего? Чтобы попалить всех нас, ясен пень. — Ирма вобрала полные лёгкие морозного воздуха. В глазах помутнело. Определенно, пещерный образ жизни того не стоит. То ли дело Химлад и Аглонские предгорья — там и холмы, и простор, скачи на все стороны. — Во всех смыслах.       — Мы всё равно не можем им помешать. Все мы… подчас склонны к нелогичным поступкам, пусть и знаем, чем они чреваты. Идём, поможешь мне обустроиться. Ты ведь снизойдешь к присутствию? Надеюсь нам позволят пожарить мясо.       Старуха испускала дым из трубки. Всё её немногочисленное племя — и стар, и млад — устроили вокруг неё живой полукруг наподобие амфитеатра. Сама матриарх сидела ближе всех к пламени, высокому, как дозорная башня. По кругу из рук в руки передавались чаши с талой, где еще плавали кусочки льда, и плошки с высушенными растениями и орехами. Где-то на отшибе едва слышно шкварчало мясо пришлых смертных: сладковатый запах смешивался с дымом и полз по рядам. Но сегодня это было позволено. Сегодня день двигался навстречу ночи, и всё стремилось к равновесию.       Ирма с наслаждением жевала не до конца прожаренную зайчатину, и жир пополам с кровью скатывался с её полных губ, и она, не стесняясь, вытирала их краем плаща. Снег вокруг превратился в лужицы. Через пляшущее пламя она едва видела лицо матриарха: сморщенное и коричневое, с грубыми въевшимися чертами. На ней были богатые, выцветшие со временем одежды — длинные отрывки полотен из разноцветных пар полос, обернутые вокруг тела причудливым образом в несколько слоёв. На груди покоились ожерелья из обработанных косточек, медных монет, пёрышек и прочей сорочьей радости.       Если ей добавить грима на основе свинца и киновари, будет точь-в-точь как та, убитая ими в лесу, чьи кости сгорели до белого пепла в огромном пожаре.       Они были очень похожи.       Только эта была другая. Менее воинственная, да к тому же совсем сдала в последнее время. Старуха дымила своей трубкой, и запах стоял преотвратный, усиленный невыносимым жаром.       — Сегодня первый день, когда день и ночь начинают свой путь друг к другу. И как гласит традиция, мой долгий рассказ начнется с истоков, — она пожевала губу, выдержав драматическую паузу. — С наших родных, но покинутых берегов. Как водится в мире, их наполняла вода: она есть отражение как и моей повести, так и сути всех вещей. Вода есть память и кровь нашего мира, она всё впитывает, всё знает, несет всё с собой. Я начну свой рассказ со времен Пробуждения, когда Неоскверненными были и мы, и вода, у берегов которой всё и произошло.       Ирма зевнула. Оскверненная или нет, она бы с радостью сиганула сейчас даже в какой-нибудь замшелый лесной прудик или ледяной океан. Всем известно, что первыми были Имин, Тата и Энель. Они были вождями задолго до того, как пришли Всадники, и задолго до того, как вождями были избраны Посланцы.       «Посланцы — это наверняка Ингвэ, Финвэ и Эльвэ», шепнула на ухо Миднайт. Пусть они и знали о них только понаслышке, но всё же было странно слышать о них здесь — находясь словно в другой, параллельной реальности. Трое Родоначальников были более сведущи чем мы сегодня. Иные говорят, что потомки знают больше, нежели их предки, и отчасти есть в том правда; истина же в том, что знание всегда забывается и возвращается вновь — но никто и никогда не был более мудр, чем Имин, Тата и Энель. Они предостерегали свой народ от великого Похода — но тогда вождями были избраны иные, более юные, охваченные жаждой неизвестности. Тех кто остался презренно нарекли Отрекшимися, и сие прозвание мы носим до сих пор — но не поэтому. А потому, что и нам в конце концов пришлось покинуть свой дом. Нам пришлось бежать словно побитым, гонимым вражьей стаей псам и скитаться по неприветливому краю. Воды Пробуждения и Покинутые Берега были нашим домом, который мы, увы, не уберегли.       Ирма навострила уши. Отрекшиеся на квенья звучит как «авари». Очень, очень похоже. Тогда мир еще спал: под светом звёзд ходили только квенди, и всякая тварь спала. Нас насыщала вода, нас насыщала земля, нас наполнял свет звёзд. После пришли духи, и они разнились меж собой. Кто-то учил нас, кто-то незримо оберегал нас, в особенности тех кто странствовал по лесам близ Вод. Кто-то говорил с нами, кто-то околдовывал нас — и время пустилось вскачь. Я помню тот день, когда пропал первый из квенди: народ Таты сильно разросся, и мы расселились по всему западному берегу. Тогда-то и появились Всадники. Один, затем второй. Первого вез черный конь, чей бег выбивал искры из-под земли; конь другого был настоящим исполином, и его крик пугал всех хищных тварей в лесу. Тата не верил никому из них: ни тому, кто обещал нам сверкающие как звёзды камни и все знания мира; ни тому, кто обещал нам Свет прекраснее звёзд в далеком краю. Тата предостерегал нас и велел держаться вместе. Так и было, покуда один из его сыновей не решился увидеть тот Край.       — Финвэ, — снова пробормотала Миднайт откуда-то сзади. — Выходит что род владык нолдор восходит к Тате, что в принципе очевидно. А Финвэ наверняка был бунтарем — ни у кого в имени нет намека на «Тату», все сплошь «-финвэ» и «-кано».       Она не вытерпела и задала свой вопрос уже громче:       — Куда же пропал Тата, после того как Финвэ избрали новым вождем?       Старуха прищурилась.       — Тата решил, что тот Всадник похитил его. Тот кто именует себя Владыкой Лесов или Владыкой Мира — какова разница? У них не было различий, так он говорил. Но Тата был отцом: он отправился искать сына и сгинул в лесах. Когда же его сын вернулся, народ Таты уже разделился: на тех, кто покинул берега вслед за Всадником, и тех, кто не желал покидать Тату.       — Его тела не нашли? — подал голос Рига.       Матриарх покачала головой.       — Тогда мы не знали смерти. Не знали, что она есть. Что, умирая здесь, наша мысль и память устремляются туда же — за Океан, в край Света. Но какой был нам в том толк, блуждать в неких землях бестелесной мыслью подобно тем духам, что были преисполнены зависти к нашей живой плоти?       — А что же другие два Вождя?       — Они были теми, кто возглавил Отрекшихся. Едва тень коснулась Вод и они заросли тиной, Энель увел оставшуюся с ним часть народа дальше, на восток. С тех пор от них не было вестей. Имин пал в бою: он отправился на поиски Таты, и те немногие, что оставались с ним, пали от рук теней. Тех, кого не нашли там, наверняка нашли бы в подземельях. Народ Таты был последним, что оставался у Вод. Когда пал Имин и в Водах, превратившихся в медленный яд, перестали плавать звёзды, нам довелось, стеная, уйти. Долог и преисполнен ужаса был тот длинный переход: многие умирали во время и после того пути. Мы вырезали их имена знаками на камнях и оставляли у обочин, чтобы сохранить память о них.       Матриарх снова взяла паузу. Её дыхание вдруг сбилось, а рыбьи глаза, блеклые и почти всегда безжизненные, вдруг обрели то неясное мерцание, которое угадывалось в глазах мориквенди. Её лицо на краткие мгновения показалось юным и прекрасным, как подобает эльфам. Миднайт моргнула, и видение пропало. Эти скрижали поныне там и лежат, одинокие призраки дорог. Кто знает, может мысль и память умерших наших сородичей не устремились на Запад; быть может, они пребывают там и поныне. Мне о том неизвестно — мы не задерживались в том долгом пути. Мы скитались по лесу, что начинается много южнее: он темен и страшен, и там издревле плясали духи древних дней, что были рождены вместе с ними — нандини и оросси, так мы называли их. Многие спутались с ними, и многие остались…       И все они теперь убиты — Ирма переглянулась с Миднайт. Рига поморщился, потерев запястье. И был среди них дух, что звался Туво, — Ирма затаила дыхание — тот самый, о котором Скайрайс столько твердит в последнее время. — Это он указал нам путь на север, пусть и предостерегал нас от этого направления. Но мы желали отыскать место, куда утащили остатки народа Имина — спасти, если на то была воля звёзд. Сгинуть вместе с ними, если нам так суждено. Туво отправился с нами. Он принял облик одного из нас, и шел за нашим вождем, другим из сыновей Таты. Он научил нас находить пещеры и обживать их. Показал тайные тропы, что опоясывают вершины и с которых виден Край Нескончаемого Хлада. Он был тем, кто вырыл с сыном Таты и его сыновьями туннели под корнями земли, чтобы добраться до подземелий — там, где он слухом много острее нашего слышал крики народа Имина.       — Так вы их нашли? — хриплым голосом спросила Ирма.       — Все, кого видишь пред собой ты сейчас — те немногие, что смогли выйти, и те немногие из народа Таты, что остались до нынешнего дня. Мы не миньяр и не татьяр, мы Отрекшиеся. От Вод, от самой жизни, от звёзд, что отражались в них, — обратился к ней Воин удивительно спокойным голосом, словно пояснял четырехлетке почему небо синее.       Ирма не унялась.       — Так почему же вы решили отказаться, сдаться, но не бороться? По тому, что я вижу, вы и радоваться жизни не стремитесь, так в чем же причина?       Воин задохнулся от такой наглости. Молчаливые члены племени только переводили взгляды с матриарха на бледных пришельцев.       — Борьба бесконечна и бесцельна, — вдруг припечатала старуха. — В борьбе не остается ничего, кроме борьбы. Ни света мысли, ни ясности воспоминаний. Великий, злосчастный народ Имина боролся за жизнь там, в подземельях — вы видели тех, кто боится света дня больше, чем мы. Кто утратил разум, кто искалечил тело в борьбе.       — И вы решили что путь «ударили по одной щеке, подставь вторую» будет намного лучше, — резюмировала Миднайт. Ирма пожала плечами, а Скайрайс снова вспомнились лорды нолдор. Они боролись. С огнем в глазах боролись за свет, за пролитую кровь. А после были Альквалондэ, Лосгар, Хэлкараксэ. Как знать, что будет дальше, покуда в них горит огонь?       — Порой не нужно много слов, — проницательно ответила старуха, подняв пристальный взгляд, точно только и ждала её реплики. — Ты и без того всё понимаешь.       — Откуда сам Туво знал так много? Разве в таком случае он не мог знать способа спасти народ Имина?       — Порой, чтобы поразмыслить, нужно остановиться — так он сказал. Сойти с дороги, которая ведет только вперед и назад, и остаться на обочине. Порой созерцание и смирение — единственное, что возвращает угасший разум.       — Я бы поспорила… — понизив голос, пробормотала Миднайт. Она словно бы ни к кому не обращалась, но Ирма слышала её без труда. — Если человек будет много думать в одиночестве, он не додумается ни до чего хорошего.       Это утро было таким же, как и все предыдущие. Абайяри вошкались внизу, карта на ткани сменной рубахи обрастала новыми деталями. Рига сонно созерцал медленно карабкающуюся по запыленному небосводу ладью Ариэн — сквозь пелену зимней серости она была практически неразличима. Что бы там ни говорила предводительствовавшая старушка о равноденствии, утро так и оставалось практически неотличимым от вечера.       Он слышал что-то о подобных местах на Терре, где солнце практически никогда не заходило, и полярные дни сменялись полярными ночами. На Ниле, на экваториальном поясе где они жили, такого не было.       От кромки леса, ровной и косой — точно по ней прошлись гигантской бритвой, отделилась крохотная фигурка. Миднайт возвращалась со своей спонтанной разведки — её черная вихрастая макушка и серый плащ из шкурок здешних лис выгодно маскировали её среди каменных предгорий. Рига бы не заметил, если бы не выглядывал её всё время. Уж он-то с его полыхающей головёшкой и карвонский раскрас Ирмы были бы хорошо видны на очищенном от леса плоском плато.       Ирма выползла наружу как раз к тому времени, как Миднайт преодолела свой путь наверх и вытрясла из сумки свою добычу.       — Цветы? — в голосе Ирмы сарказм граничил с усталостью. — Это слишком радикальный переход на вегетарианство. Я, честно признаться, ничего не ждала кроме мяса.       — Я вообще-то искала ожеледь, но Лаэгхен тоже посчитал находку странной, — Рига молча вертел в пальцах аккуратно отломленную цветущую ветвь. Крохотные цветы казались россыпью капель крови. — Зима на дворе, и вдруг нашлось цветущее дерево! Там даже птички были.       — Неужели снегири? Да будет тебе известно, Скайрайс, что есть виды деревьев, которые цветут зимой. И цветы такие есть.       Миднайт воззрилась на неё совиными глазами.       — Ты встречала такие прежде?       — Нет, но эльфийки в крепости Келегорма рассказывали, что в Валиноре — вернее, в Арамане, где периодически лежит снег, встречаются устойчивые к морозам виды плодовых деревьев. Они редки, но они есть.       — Здесь не Араман — здесь ворота в, мать её, Утумно, — с сомнением произнес Рига. — Тут и живность редко попадается, разве что глупые зайцы и мелкие хищники, которым легко спрятаться в камнях и норах. Но я не видел здесь раздолья растительности. Но к чему ты это принесла?       — Туво, — выдохнула Миднайт. — Возможно, это может указывать на майарскую активность. То есть, следы пребывания майа где бы то ни было.       — Говоришь как о нейтронной активности, — хмыкнул Штраус. — Почему ты это связала именно с майар?       — Потому что матриарх говорила о них пару дней назад, ты разве не помнишь? — буркнула Миднайт. — Она рассказывала, что лес и окрестности вокруг них были когда-то полны первородных духов, а единственная известная нам представительница — Мелиан. О ней говорят, что это она создала тот самый зачарованный лес Нан-Эльмот, в который редко кто суется, но о нем говорят как о некоем жутко волшебном месте — что там круглый год растут цветы и поют птицы — как нигде более.       Ирма почесала подбородок.       — И сад у неё удивительный, это правда. Дориат по сравнению с землями нолдор действительно кажется волшебным королевством, каким-то… сказочным, оторванным от мира. И это-то в мире, где есть эльфы, орки и прочие. Выходит, ты решила, что раз что-то необычное — значит указывает на майар, так?       Миднайт пожала плечами.       — Нам же надо хоть как-то его найти.       — Ты так и не пояснила, зачем «нам это надо», причем ключевое не «надо», а «нам». Ты в нашей нужде столь же уверена, как в своей? Помнится, когда мы шли сюда, нужда была другая.       — После … тех слов, я много думала. Я знаю, вы скажете, что я много думаю, но тут иное. Я решила взглянуть на ситуацию с иной стороны. Как видите, авари рассказывают историю о Пробуждении и Великом Походе совсем иначе чем нолдор и даже синдар.       — И?       Миднайт пожала плечами и наконец уселась, забравшись на чурбачок и подсунув под себя ногу.       — Когда я читала историю мира, написанную мудрецами нолдор и дневники Канафинвэ, некоторые моменты я спрашивала у других нолдор, у попадавшихся мне синдар и лаиквенди. Это очень познавательно, на самом деле. Естественно, точки зрения отличались во многих вопросах и даже существуют разные версии одного и того же — к примеру, действительно ли Феанаро не знал о младшем Амбаруссе, спрятавшемся на корабле, чтобы уплыть обратно в Валинор, или же поджег его специально.       Рига округлил глаза.       — А я не знал, они никогда не рассказывали об этом!       — Я слышала, что у Амбарто были шрамы долгое время, но они сошли. Или же он их научился прятать. А что говорить не хотят — так это естественно. Но дело не в том. Сказание о Великом Походе и Пробуждении до недавнего момента были единственными, которые не имели других толкований. Здесь синдар и нолдор сходились в одном, и это было сродни тому, что лошадь все признают травоядной, а волка — плотоядным. И тут вдруг появляется полярно лежащая в своей идее версия. И это правдоподобно.       Ирма хмыкнула.       — Версия матриарха кажется тебе правдоподобной? Видно, водичка промыла твои мозги.       — Нет же, — Миднайт тряхнула головой. — Правдоподобным кажется существование еще одной, опровергающей первую, версии, а не то о чем в ней говорится. Помнишь, ведь даже в происхождении человека от обезьяны всегда сомневались до последнего и сомневаются до сих пор, и каждое столетие появлялась новая теория и её приверженцы.       — Давай ты не будешь продвигать сейчас версию Адама и Евы.       Миднайт пожала плечами.       — Рига, ты сейчас находишься в мире полном эльфов, гномов и духов, где боги реальны и подчас являют нам свое лицо, и я бы на твоем месте даже в своей трезвости суждения усомнилась. Короче, там где есть два мнения, будет третье, четвертое и пятое. Упомянутый Туво как раз подходит. У нас много вопросов, на которые до сих пор нет внятных ответов — к кому, по-вашему, нам обратиться и чьему суждению доверять? Если доверять вообще. Помните, тот единственный раз, когда кто-то из нас побывал в Дориате, окончился вмешательством синдар во внутреннюю политику нолдор?       — Не понимаю. И не помню, — Ирма, кажется, смутилась. Она переглянулась с Ригой.       — Разве ты не слышала о настроениях мориквенди после того как мы сотрясли Ламмот? Почему никто не сказал нам «спасибо, вы избавили нас от пауков» или «кто-то должен был это сделать», почему всё это стало обвинением в нашу сторону, мол, из-за вас вся жизнь квенди летит в тартарары и вас, таких нехороших, опасных и своевольных, непременно нужно взять под контроль? Потом эта вассальная клятва… Я и раньше присягнула Макалаурэ — и я это признаю, но это было мое решение потому что… ну, я так захотела.       — Ты влюбилась, давай уже будем откровенны друг с другом, — подсказала Ирма. Миднайт смутилась, коротко бросив взгляд на Ригу. Тот неопределенно повел плечами и больше никак не среагировал.       — Но зачем тогда приводить к присяге остальных? Я знала, что что-то такое будет когда нас созвали в Химринг, но вся эта церемония… пышность, почести — не более чем декорация, призванная запудрить нам головы. Отвлечь и сделать отказ от присяги невозможным.       — Так, — в голосе Ирмы слышалось напряжение.       — Когда я написала Риге…точнее, до того, меня стали мучить сомнения. К тому же, лорд Маглор стал реже звать меня советы. То есть, запрета не было, но я просто… не знала о них! Не слышала. Всегда оказывалась чем-то занята, но ведь если ты нужен на совете, тебя всегда можно оторвать от занятия, не так ли? Так я думала. Потом пошли слухи… обо мне, о тебе… даже о Марии с Джеймсом, а уж они-то вовсе никак не отсвечивали, сидели в своем Таргелионе. В общем, самые разные, но ключевыми и основными были недовольства синдар. Они были как уроненный на землю тлеющий фитиль. В лесу. Пожар не случился — но только пока, и дыма было много.       Миднайт перевела дух.       — Я это к тому, что… Мелиан хотела, и сделала всё, чтобы мы ушли из Белерианда. Она написала тебе послание, она наверняка подтолкнула Элу отправить посольство к Маэдросу и даже с дарами — а на Тингола это очень непохоже… В конце концов, она дала нам лошадей и провиант — вдобавок, наверняка сделала что-то, что мы ушли практически беспрепятственно, Лаэгхен не считается. Я не знаю, какую в этом роль играли лорды нолдор.       Ирма молчала. Рига смотрел в стол.       Миднайт взъерошила волосы на голове, и они, немного влажные от пота, стали колом.       — Это всё политика. Признаться, за столько лет после Нила я совсем отвыкла от интриг. Не ожидала, что всё это будет так… по-человечески.       — Ты уверена в этом?       — Скажем так… на восемьдесят семь процентов из ста. Тогда у меня было смутное ощущение, но сейчас уверенность во мне окрепла. И нас даже никто не искал — еще один камень на чашу весов.       — Камень в спину от лорда Маглора, — Ирма передразнила её. — В тебе говорит уязвленная гордость влюбленной девицы.       — Во мне говорит резон. Мы знаем крепости нолдор, мы знаем планы, расстановку сил и еще много всего, что враги могут посчитать весьма интересным и полезным. Мы не эльфы, чтобы просто так по желанию уйти из тела. Мандоса для нас не придумано, у нас только эта жизнь и есть. На их месте я бы опасалась.       — Если наше нахождение в Белерианде не опаснее наших голов не в тех руках.       — Возможно, поэтому нам — мне! — нужен этот майа Туво. Нужен непредвзятый свежий взгляд. Мелиан скована Дориатом — может быть она когда-то и была духом, ангелом, не знаю — но сейчас она королева, жена и имеет дочь-принцессу. Она предвзята. А Туво нужно искать хоть как-нибудь.       Ирма тяжело поднялась на ноги, разминая их в коленях. Сапоги были добротными, но здесь их подошва промерзала насквозь, и тяжелый меховой плащ за спиной только сковывал движения. Она расстегнула булавку и сбросила его на пол.       — Значит, искать что-то необычное… Не знаю, как у тебя, но как по мне всё здесь необычное. Но я постараюсь, обещаю.       Миднайт сощурилась. Но Ирма была Ирмой — просто стала чуть… мягче, что ли. Они улыбнулись друг другу, точно речь шла о какой-то знакомой шутке.       — Спасибо. Я, правда… хочу побыстрее разделаться с этой неопределенностью и найти остальных… наших.       Ирма сжала её плечо напоследок и ушла.       Они остались с Ригой наедине. Он по-прежнему молчал: весь диалог прошел практически тет-а-тет со скептицизмом Ирмы, но Штраус хранил подозрительное молчание. Только вертел цветущую ветвь в руках.       — Что с тобой?       — Это я должен спросить. Ты всегда мечешься, когда мысли не дают тебе покоя. Ты готова даже сигануть с горы, лишь бы отделаться от них.       Миднайт наклонила к нему голову.       — Ты думаешь, что я что-то скрываю?       — Я знаю.       — Ничего такого нет, правда. Я просто… устала от неизвестности, от отсутствия каких-либо результатов. Жизнь утекает сквозь пальцы, и я теряю над ней контроль. Всё что я сказала раньше — правда, и выводы, к которым я пришла, действительно не дают мне покоя. Я устала от этого всего. И я злюсь.       — На кого?       — Прежде всего на себя. Всё что произошло — результат моих ошибок.       Рига фыркнул.       — Ты много на себя берешь. Не думай о себе, как о каком-то гениальном стратеге.       — И мысли не было. Но мы потеряли Марию, Джеймса, и моих сестёр.       — Это я пошел в лес на охоту тогда, если ты помнишь, — мужчина коротко взглянул ей в глаза. — То что ты с Ирмой бросились на мои поиски — ожидаемо, я даже не могу сказать «глупо». Глупо то, что ты отпустила остальных так далеко. Глупо и то, что они бросили нас, не попытавшись вернуться, когда мы сидели в той яме, умирая от зноя и голода среди гниющих трупов.       Миднайт отвернулась.       — Неужели ты забыла об этом? — она чувствовала, как он закипает. Пар едва ли не валил с его ушей. — Меня ранили, у меня отнималась и гноилась рука, лишь каким-то чудом мне удалось её сохранить. Не меньшее чудо и то, что после этого я всё еще могу ею пользоваться. А ты говоришь — безрезультативность. Если мы и впрямь мешались в Белерианде и нас спровадили — чудо и то, что мы ушли живыми! Нам дали лошадей, дали запасы, дали оружие. Всё, лишь бы мы не возвращались. Возможно, ты права в этом — в твою пользу много аргументов. Возможно даже, что весь мир против нас, и ты… ты хочешь вернуться.       Рига видел, как дрогнуло её горло, с шумом проталкивая слюну. Её голос был сиплым.       — Я не говорила этого. Я сказала, что хочу найти остальных.       — А потом вернуться. Ты не можешь этого отрицать, по тебе видно.       — А потом вернуться, — её голос походил на едва слышный шёпот. — Я и сама не знаю. Просто… хочу вернуться назад. Отмотать время до той точки, до которой возможно. Мы не можем вернуть или построить корабль, чтобы улететь без оглядки, но мы можем вернуться к той точке, где всё началось именно здесь. И жить как жили. Без потерь, без боли, без…       — Там Моргот, — с сожалением, какое адресуют безнадежно больным, сообщил Рига. — Ты не можешь там просто «жить».       — И Мелиан, и нолдор, и черт знает кто еще. И здесь тоже Моргот — буквально за горой. И Туво… черт его знает где. Нам нужно его найти. Чтобы понять, кто мы и на чьей нам придется быть стороне. Рига, мы сами не выживем, пойми это. Посмотри, сколько нас осталось.       Миднайт встала с насиженного места, потирая затекшую голень. Рига не отрывал взгляда от красных цветов.       — Ты иди. Я еще побуду здесь.       По кольцу странных солнечных часов скользила тень. День близился к закату, и стремительно смеркалось. Ирма повела рукой по каменной стене — она не носила следов обработки. Не была обтесана, не была побита молотком или киркой. Как будто кто-то всадил гигантский нож в плоть горы как в какой-то торт, и вытянул кусок её нутра.       А потом эту пещеру кто-то обживал. Да… Воин и прежде рассказывал ей с Ригой об этом Туво, о том как он помогал обживать эти кельи. Странный майа. И изобретения у него… опережающие время. И место. Зачем солнечные часы там, где солнца в принципе нет?       Ирма вышла из кельи, бросив последний взгляд на Пустошь. Крайне унылое место. Воин подал ей руку, помогая взобраться на площадку повыше, откуда они будут спускаться уже по более широкой, проторенной тропе.       — Ты смотри, — абайяро по имени Воин замер, недоуменно вскинув бровь. Ирма отпустила его руку и, вернувшись назад, сошла с узкой каменистой дороги, побитой великанами и принялась спускаться по отвесной стене.       — Ты так сорвешься, — с тревогой предупредил эльф, но она не послушала, вдруг резко подтянувшись наверх крошечного уступа слева от входа в келью и протянула руку, чтобы выдрать из клочка скудной земли дикий цветок вместе со стеблем. — Не рви его! Он ведь живой…       Было поздно. Ирма ван Лейден, сияя как тысяча солнц, сунула растение за пазуху и как геккон, быстро вскарабкалась обратно, чтобы продемонстрировать свою находку — тонкое молодое растение, ощетинившееся россыпью игольчатых листьев. Среди них, походя на крохотных светлячков, прятались едва распустившиеся бутоны.       — Ты смотри, — повторила Ирма. — Какой чудесный льдистый оттенок. Два, четыре, восемь, шестнадцать… Как много желаний задолжал мне Дориат.       Ирма, непривычно и неприлично довольная, опустилась на сруб рядом, прижавшись горячим бедром. Это было лишним: костёр горел как будто в последний раз, торжественно знаменуя последний день сказаний.       Абайяри уже давно сидели на своих местах, как воробьи по веткам, так же непривычно и неприлично оживлённо чирикая о своих делах. Гомон стих, стоило появиться почтенной рассказчице. Миднайт начинала подозревать, что они попросту боятся лишний раз раскрывать при матриархе рот, а поскольку они все жили в одном тесном пространстве и старуха никуда не отлучалась, племя и прослыло таким молчаливым.       На сей раз матриарха сопровождала женщина, с головы до пят укутанная в слои похожей ткани. На её груди и запястьях, как и у предводительницы, бряцали похожие ожерелья из костяных бусин и пёрышек.       Миднайт беспокойно ёрзала. Последние несколько дней были посвящены проходным сказкам и легендам, вроде заплутавшем в лесу абайяро с печальным концом или о вызволении представителей народа Имина — с концом спорным. Сегодня, следуя канве сюжета, предстояло некое заключение.       — Всему придет свой конец, — без пространного вступления заявила старуха. Женщина, сопровождавшая её, сидела рядом — на почетном месте, сложив на коленях покрытые краской руки. — Как и нашему миру. Таков закон. То что было рождено, должно умереть. Что построено, то разрушится. Горы вырастали и падали, реки прокладывали русла и высыхали. Из стен старых храмов возьмут камни и сложат мосты.       — Разве не будет какой-нибудь Битвы Битв? Квенди по ту сторону гор говорят так: ныне мы живем в Арде Искаженной, но после Дагор Дагорат наступит черед Арды Обновленной — такой, какой ей предписано быть...       — Предписано, — протянула та с насмешкой, закусив мундштук. У неё были крепкие желтые зубы. Миднайт стушевалась. — Предначертано, предсказано — так? Малое утешение для тех, кто надеется на возмездие и воздаяние. Но не будет ни того, ни другого. Битва Битв непременно случится, да только она разрушит в пыль то, что не будет до того разрушено. Наш мир опустеет. И кто знает, может найтись тот, кому достанет сил из камней разрушенного храма возвести новый. И на руинах нашего мира вырастет иной мир, непохожий на этот. Может быть... — она словно пересказывала очень смешную, всегда актуальную, шутку, — а может и не быть.       Ирма почувствовала шагающий по спине озноб. Он добрался до основания шеи и выстрелил холостым в основание мозга. Это же Карвон. Прежний мир умер, высох, из гигантской чаши ушла вода — всё как говорит эта женщина — и на его руинах пытались выстроить новый. На руинах и на трупах. Свидетелей прежнего мира не осталось.       Миднайт продолжала допытываться.       — Но ведь может «быть и не быть» о чем-то еще? Если легенды нолдор говорят о воздаянии, которое вам чуждо… То что сулится в ваших легендах?       — Сулить… Это хорошее слово, обманчивое, зыбкое. У нашего народа есть сказание о Великом Мосте. Её услышали те из нас, что путались с духами в лесах и горах и после сумели поведать нам. Духи те старше мира, они не рождены в нем или ради него, оттого мы зовем их «первородными». Они сошли в наш мир ради забавы, ради отвлечения. Где они пребывали до этого? Кем они были? Бедные, неприкаянные души. Осколки погибших миров.       Сегодня её слова звучали совсем иначе. Сам её голос изменился — он был другим, высоким, полнозвучным. Таким голосом говорят менестрели, рисуя великолепные картины в песне, таким голосом говорил Маглор, и она не могла ему не верить. Миднайт прикусила щеку до крови, чтобы стряхнуть с ушей и глаз пелену. Ничего не менялось. Это и вправду было, она и вправду это слышала — танцевал огонь, искажая сморщенное, как пропеченное яблоко, лицо, абайяри были привычно молчаливы, и только в глазах матриарха отражались звёзды, которых там не было.       Её голос тёк по рядам, и Миднайт беспомощно оглянулась, чтобы найти якорь реальности. Она посмотрела на Ирму, но та сидела, согнувшись в три погибели, и плечи её мелко подрагивали. Она плакала беззвучно и тихо, а пальцы с неровно отросшими ногтями впивались в кожу головы, пачкая красивые волосы.       Она думает о доме. Ирма такой же осколок, как и они. Все они. Матриарх всё продолжала говорить. Они были где-то, они были кем-то. Иными, чем мы видим их, и не теми, что рисует им отражение. Но они помнят другие миры, чьих песен отзвучавшее эхо тонет в музыке Арды. Они рождаются и умирают, и их осколки разлетаются по просторам мироздания, и, подобно семенам одуванчиков, опадают там, где могут прорасти.       — А Мост? — слабо спросила Ирма гнусавым голосом. Она шмыгнула носом и потерла глаза, пытаясь вернуть себе безразличный вид.       — Великий Мост, — вздохнула матриарх, — если он и существует, то по нему суждено однажды пройти пережившим этот мир. Люди, внезапная ясность наполнила разум. Дар квенди — жить в Арде её срок и умереть вместе с ней. Дар людей — смерть, что освобождает их от оков.       Пламя опало, оставив после себя тлеющие угли. Старуха закашлялась. Трубка изрыгнула сноп искр и дыма, и покатилась по песку. Ей дали напиться воды. Женщина с краской на руках присела у её ног, пока матриарх держалась за грудь и отводила от губ миску с талой водой.       — Я устала. Закончим на сей раз. Ты, странница, останься.       Узловатый, как сучок, палец указывал ей прямо в лоб. Миднайт приблизилась. Ирма и Рига остались сидеть чуть поодаль, но их никто не гнал.       — Время мое утекает, как вода в песок. Он едва ли намокнет, и вода уйдет так глубоко, что и не достать. Мир забудет меня. — словно в бреду, шептала женщина. Но глаза её были живыми и взгляд был как никогда ясным. Миднайт провела рукой по её лбу, впервые дотронувшись до этой сморщенной, землистой кожи. Она была холодной, в поту. На этот рассказ она выжала остатки своих сил.       — Вы останетесь рассказчиком своих историй. Покуда живы они — живы и вы.       На самом деле, она совершенно не умела утешать.       — Расскажите мне о Туво, — умоляюще произнесла ранья, сжав чужие леденеющие ладони. — Мы… пришли от потомков Финвэ, если им можно как-то помочь…       — Я догадалась, — старуха снова кашлянула, голос её стал прежним, сухим и трескучим. — Догадалась. Но я уже поведала вам всё то, что знала. Расскажи и ты.       — О нолдор?       — Нет. Расскажи мне свою историю. Научись отдавать. Ты принимаешь, но никогда не отдаешь.       Миднайт не нашлась, что ответить. Кадрами выцветшей кинопленки проскользнуло путешествие сюда, пожар в лесу, яма, полная костей, Белерианд и Маглор — потомок Таты, Митрим, далекий полёт, Элизиум, детство в Сити и найденная там безделушка в виде змея, что кусал себя за хвост — такого же, что она обнаружила в кабинете Валенсиано… Это было… на другом краю Вселенной, в другой плоскости пространства, во времени… столь далеком, что понадобились бы сотни световых лет, чтобы его достичь — никакой жизни не хватит.       — У меня нет подходящей истории. Кроме как… есть очень и очень похожая. О том, как мой народ… люди покинули умирающую Терру. Терра была очень похожа на этот край: те же животные, те же деревья и травы, там тоже были реки и озера, и высокие гряды гор. И всё же она многим отличалась: там не было духов, но там всегда были Луна — каменное тело, спутник Терры, и Солнце — звезда, одна из многих, огромный раскалённый шар. Было еще много-много других планет, куда люди обращали свой взор с колыбелей своих цивилизаций. Королевства, империи рождались и падали, и все как один обращали свой взор на звёзды, втайне лелея мечту улететь, избороздить бескрайние просторы. Действительно бескрайние… Но когда протрубил час, и Терру затянули тени, а реки обратились в яд — люди стенали и плакали, желая умереть вместе с ней. Те, что нашли в себе волю оставить её, отрывали половину сердца. Кто-то ушел первым, вслед за такими же Посланцами, какие были у вас, только там их было больше, тридцать человек. Для них не нашлось Всадников, только сухие расчеты и слепая вера окупали билет в один конец. Они отправились изведать далекие звёзды в надежде найти новое пристанище для нашей цивилизации. Послания дошли только от трех из них: от Нила, от Карвона и от Анцвига. Три новых мира, три новых Терры приняли их имена в обмен на жизни. Терра же осталась далеко позади, покинутая, измождённая, умирающая.       Миднайт ощутила, как лицо стало влажным. Накануне той весны, когда я покинула крепость Маглора, я видела сон, как гибла наша Терра. У меня нет пророческого дара и меня там не было: то были лишь движущиеся картинки, где множество историй, рассказанных разными людьми, дополняли друг друга, чтобы потомки знали цельную картину прошлого. И могли судить непредвзято. Я помню… Это было как наяву.       Миднайт помнила этот странный сон слишком хорошо. Может быть, он ждал своего звёздного часа — быть отданным на откуп умирающей старухе на краю мира. Дым заволакивал город. Он спускался с небес, темно-черный и серый, как толстые змеи, окутывал шипящий камень зданий, машины, стелился по земле. Город охватывала паника. Люди волной хлынули в подземные ходы, кто-то падал, отравившись газом, кого-то топтали, кто-то стоял, смирившись с концом. Человечество гибло, наихудшим путем из всех возможных. Убив себя, землю и, наконец, воздух. В подземелье, по которому когда-то сновали железные многосоставные гусеницы, набитые пассажирами, было не протолкнуться. Яд сочился сквозь вентиляцию, сквозь щели в породе и каменные плиты. Свет отражался от бесполезных защитных костюмов, играл бликами на поверхности темных очков. Люди дышали. Не могли не дышать — глубоко, всем объемом легких. Каждый вдох вел к смерти.       Миднайт перевела взгляд на Ригу и Ирму, сидящих поодаль и шепчущихся о своем.       — Наверное, это вечная история, которую каждый будет пересказывать на свой лад, покуда существует мир — один, другой… У всех должен быть свой родной берег, который на уровне генов будет звать назад, домой, — Миднайт обернулась. Ирма смотрела в стену, но и её щеки подозрительно блестели. — Куивиэнен, Терра, Аман, Карвон… все мы объединены одной болью. Все лишены надежды вернуться домой, ведь возврата к прошлому нет. Время… еще никогда не шло вспять. Оно единственное, что идет только вперед.       Возможно, и Арда — не Терра. А возможно и Терра, да только всё, что есть сейчас — уже свершилось, уже задокументировано, и доказательства в вещмешке Миднайт унесла с собой Эльза, или Мария, куда-то в неизвестность.       Она вздохнула. Дыхание матриарха стало совсем слабым, зрачки почти не реагировали на свет. Ей наверняка было больно — кашель сбивал дыхание. Миднайт взяла миску и помогла ей напиться. В глазах старухи медленно затухали последние осколки неземного света — гостя с далеких планет.       Миднайт встрепенулась. Собственный язык вдруг запнулся, отказавшись подчиниться.       — Простите, я так и не спросила у вас… Ваше имя.       — Моё? — сбивчиво забормотала старуха, вслепую поведя перед собой морщинистой рукой. Её соплеменник вмиг очутился рядом, подставляя плечо — но рука уже соскользнула, плетью повиснув вдоль тела. — Вторая. Жена.       — Вторая жена? — нахмурилась Миднайт. — Чья?       — Жена, — настойчиво, будто в бреду, повторяла старуха. — Вторая. Второго.       — Вторая, второго… — повторила Миднайт. То, в какие слова складывались эти звуки… отдаленно похожие... Её терзали некоторые сомнения.       — Запомни, что я тебе скажу, — вдруг прошептала женщина, преодолевая последний приступ слабости. — Помни… никому не говори о том, что видела здесь. Негоже… нашим сородичам знать о том, что может быть иначе. Неизвестность — наш лучший друг.       Миднайт кивнула, всё пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Но тело уже стремительно остывало в её руках.       Если перевести их странный диалект на квенья, то это будет... Ta-ta… Ta-ty… Tat-y-e?.. Татье?!       Миднайт всматривалась в это странное лицо, утратившее всё, что было в него вложено самим Создателем. Эта Перворожденная, поистине Перворожденная, прожила так долго… А ведь никто из раньяр не догадался спросить, что стало с праматерями квенди — Иминье, Татье, Энелье. Миднайт застыла, и Воин настойчиво забрал бездыханное тело Татье из её рук.