Шёпот цветов

      Знаете, как обычно бывает? Человечество слишком часто возвышает себя. Люди уже давно решили, что они лучше животных, Бога и даже внеземных цивилизаций, что, возможно, скрываются за пределами понимания, вакуумной толщи космических пространств. Но самое главное ― люди настолько глупы, что считают, что они ― лучше растений, прорастающих сквозь их легкие, заполоняющих все собой, запрещающих дышать.       Красивые цветы стали ядом, проклятием и… в итоге ― благословением человечества. Они очищают мир и оставляют лишь тех, кто справился с напором и не наглотался средства от сорняков из безысходности. Или же тех, кто подвергся операционному вмешательству, но больше никогда не смог полюбить. Таких «призраков» полным-полно в каждом государстве и в каждом городе, но особенно много их оказалось в Петербурге. Город, о котором обычно вспоминают, когда речь заходит о культуре, творчестве и безответной, всепоглощающей, оглушающей, стремительной и вязкой любви.       Арсений Попов ― был одним из тех, кто все же сделал операцию, когда понял, что болезнь сожрет его живьем. Он влюбился в свою одноклассницу, подругу и соратницу, уже очень давно, но полностью осознал это и «запустил» болезнь, только в десятом классе школы, когда молодые люди поголовно начинают страдать от недуга, который врачи называют синдромом Адель Гюго, а все остальные ― ханахаки, или просто хана. В возрасте шестнадцати и семнадцати лет ― самое большое множество суицидов на почве любовного «неудела».       Родители Арсения, к счастью, не переживали этого. Потому что влюбились, как говорят ― с первого взгляда. Но, когда они потеряли своего первого ребенка, сестру Арса, то приняли решение: Если их сына все же настигнет этот страшный недуг ― они не станут ждать и надеяться на то, что его полюбят в ответ, а немедленно отправятся в больницу и сделают то, что должны. Не смотря на уговоры мальчишки, если таковые возникнут.       Так и случилось. Та девушка, в которую влюбился брюнет, как ни пыталась, но не сумела полюбить Попова, потому что испытывала к нему глубокую дружескую привязанность, но никак не любовь.       Арсений отправился в больницу с терминальной стадией синдрома и был не в состоянии сопротивляться или соображать; осознавать что-то, кроме того, что из его рта то и дело появлялись лилии, покрытые вязкой прозрачной слюной. Было очень забавно, так как у разных людей ― цветы были разные. Голубоглазому достались лилии, что означают удачу и успех в будущем, он буквально выстилал себе дорогу из соцветий в прекрасное будущее, без какой-либо удушающей влюбленности. Однако дорога эта была очень скользкой и пахла настолько приторно, насколько это вообще было возможно, а затем начала окрашиваться кровью, с течением болезни.       После проведения операции, Попов еще пару месяцев не мог разговаривать в полный голос, он лишь шептал. Шептал, потеряв свою «удачу» и белую дорогу, на которую можно ступать и не бояться, что больно ударишься, если вдруг поскользнешься, ведь за твоей спиной ― лепестки.       Мальчик стал тем, кого боялся больше всего. Призраком в человеческой оболочке. Просто телом, неспособным испытывать что-то большее, кроме несущественного чувства привязанности. Смерть обошла его стороной, но на самом деле, сделала из него своего самого преданного раба, просто потому что в него влюблялись, но он, человек, который не мог полюбить в ответ из-за того, что буквально «кастрировал» себя самостоятельно, отправлял этих несчастных на смерть, или же на ту же учесть, что была у него ― стать жнецом.       После окончания школы, он переехал в Санкт-Петербург, что стал его тюрьмой, его личным Адом. Закончив университет в «культурной и призрачной» столице России ― он устроился на работу в самый обычный офис, бухгалтером. Его, после операции, больше влекли цифры, нежели что-то творческое.       Может быть, с отсутствием любви уходит и способность к творческому мышлению?       Вопреки тому, что Питер являлся столицей «мертвых душ», здесь так же жили и люди, что еще не оказывались в лапах болезни, просто потому что не влюблялись, или же с самого начала получали взаимность. Одним из таких оказался коллега Арсения ― Антон Шастун. Он, в отличие от брюнета, являлся творческой составляющей офиса, который вообще-то занимался дизайном и пошивом одежды.       На счастье Шастуна, он смог «обскакать» болезнь и когда учился в школе, и в институте, но такое спокойствие не могло продлиться вечно, в том мире, в котором хана живет в каждом человеке, позволяя семечкам в легких начать прорастать на поверхности живой плоти, и давая бутонам отделяться от стеблей, оставляя их впиваться в мягкие ткани внутренних органов.       Синдром начал проявляться медленно. Сначала ― повышение температуры, которое Антон принял за обычную простуду и даже взял пару отгулов, затем ― ускоренное сердцебиение, которое заставляло то и дело выходить на свежий воздух, дабы проветрить голову. Через пару недель появилось легкое покалывание в легких, которое шатен старался не замечать, ссылаясь на то, что он дымит как паровоз с четырнадцати лет.       Однако, когда он почувствовал горький привкус во рту, делая очередной глоток свежезаваренного приторного кофе, а на языке чудом оказался лепесток ― он все понял.       Нет, конечно, он осознал, что влюблен гораздо раньше, в ту же секунду, когда встретился с голубыми глазами на другом конце офисного помещения. Но не до конца принял это. Для него «любовь» была тайной, покрытой мраком. Как и для всех людей, что никогда не влюблялись. И, если бы, болезни не существовало, безответная любовь могла стать мелким пятнышком на израненной человеческой душе, но, к сожалению, это было просто невозможно. Каждый, с самого рождения был заражен изнутри и проявится болезнь или нет, зависело только от того насколько сердце окажется стойким к красивым жестам или приятному запаху амбры.       Шатен был ранен той самой злосчастной «стрелой», что попала прямо к нему… в легкие. И заставила их сжиматься всякий раз, когда оказывалось, что объект обожания находится поблизости.       Для Арсения же ничего не изменилось. Он остался все тем же, что был раньше ― человеком с кривыми шрамами не только на легких и бронхах, но и на душе. Сказать, что он не заметил томных взглядов Шаста из конца помещения ― нельзя. Он не был идиотом, лишь призраком. Однако он не собирался ничего с этим делать, просто потому что уже давненько забыл что значит «чувствовать».       В очередной день тягучего брожения по офису ― Антон не выдержал и наконец обратился к Попову. ― Арс! Арс, подожди. ― выкрикнул зеленоглазый, завидев, как бухгалтер наливает в кружку очередную порцию кофе, ― Можно с тобой поговорить?       Брюнет поднял взгляд на потного и взъерошенного Шастуна и, глубоко вздохнув, кивнул ему, якобы говоря: Пошли, я все понимаю, тебе нужно многое сказать и пару раз попробовать влюбить меня в себя.       Они зашли в комнату отдыха для сотрудников, которая пустовала большую часть времени, просто потому что большинство подчиненных ― мертвые души, которым, в принципе, и не нужен был отдых, они не тратили нервы на любовь или глубокую привязанность, сравнимую с влюбленностью, а потому не имели ментальных проблем. Как, оказывается, это все просто, не правда ли? ― Я… ― мямлил Антон, ― Я думаю, ты понимаешь о чем я хочу с тобой поговорить. ― Понимаю. ― кивнул Арсений. ― Слушай. Я знаю, что тебе все-равно, но… Может после работы сходим на кофе, м?       Попов критически осмотрел надломленного Шастуна и хмыкнул. ― Антон, я уже и забыл что значит «влюбиться в кого-то». Прости, если скажу слишком прямо, но ты ведь знаешь, что у нас ничего не выйдет, верно? ― Ты бы хотел полюбить меня? ― Что? ― Ты мог бы попытаться, если бы сам захотел. ― Шастун, издеваться над инвалидом даже для тебя — это слишком. ― И почему же ты «инвалид»? ― Потому что я «кастрирован», Шаст. Из легких вырезали все соцветия и вырвали сорняки с корнями, я больше никогда не смогу никого полюбить, и ты сам это знаешь, так зачем просить меня о том, чего я не могу? Ни физически, ни морально, ― Арсений схватился за руку шатена и приложил ее к груди, на оголенную ее часть. Из-под рубашки виднелся небольшой участок голой кожи, а на нем ― шрам. ― Чувствуешь? Чувствуешь мою боль, м? Чувствуешь, как грудная клетка спокойно вздымается и опускается? Но знаешь ― внутри нет ничего, что хоть немного могло напомнить мое прежнее сердце. Мы думаем, что когда людям делают операцию ― вырезают лишь цветы, но мне кажется, что это не так. У меня нет больше того сердца, что трепетало от восторга, как твое сейчас. У меня нет этого и больше никогда не будет, Антон. И если ты хочешь выжить, то тебе тоже придется пройти через все круги Ада, а затем остаться здесь, ― Попов опустил руку Шастуна и приложил свою собственную ему на висок, ― Ты будешь жить только у себя в голове. Но не сможешь жить и здесь, ― опустил ладонь на грудную клетку шатена, ― Мне правда жаль, что с тобой это происходит из-за меня, но я… Не умею. Не умею больше любить.       Антон честно пытался вслушаться в тираду коллеги, но слова будто бы были покрыты пеленой и расплывались на подкорке сознания, как только мозг начинал их обработку. Все, о чем мог думать Шаст в тот момент, когда касался Арсения — это то, насколько же сильно он все-таки ранен, болен, обезвожен.       Антон честно пытался не потянуться к губам напротив, но не смог удержать внутри этот порыв.       Арсений честно пытался не прикусывать пухлые губы Антона, но получалось плохо.       Арсений честно пытался оторваться от поцелуя, но напор влюбленного в него человека был настолько велик, что остаться стойким при таком раскладе ― было бы преступлением.       Арсений честно пытался не влюблять шатена в себя еще сильнее, но не выходило.       Как только они отстранились друг от друга ― Шастун постарался найти в глазах напротив малую толику того, что ощущал сам, но виднелась лишь высокая и непробиваемая стена. А затем зеленоглазый закашлялся, согнувшись чуть ли не пополам. Попов перехватил его за предплечья, не позволяя свалиться на пол от очередного удушающего приступа, и, как только, Антон откашлял пару бутонов, свалившихся на пол, и задышал полной грудью ― брюнет просто вышел из помещения.

***

      После этого разговора и недо-поцелуя ― прошло несколько недель. За это время шатен начал откашливать не просто цветочные бутоны, покрытые слюной, но теперь они были пропитаны еще и кровью. Вечно приходилось носить с собой сухие салфетки. Никакую футболку нельзя было спасти от впечатанных в нее алых пятен, но другие поверхности подвергались тщательной отчистке, после приступов.       Попову было искренне жаль очередного обожателя, но ничего поделать он не мог, хоть и чаще, чем нужно было бы поглядывал на Шастуна, когда замечал его в офисе.       В очередной раз покинув свое насиженное место, Арсений направился в уборную. После того, как все «туалетные» дела были завершены ― он тщательно полоскал руки в раковине и мельком рассматривал себя в зеркало, замечая новые родинки на шее и щеках. Через пару минут одних и тех же манипуляция из одной из кабинок вышел Антон, футболка которого в горловой зоне была перманентно перепачкана кровью. Брюнет будто бы не обратил на него внимание и уже собирался покинуть комнату, но его схватили за локоть. ― Переспим? ― беззастенчиво ляпнул шатен, вглядываясь в голубые омуты напротив. ― Чего? ― нахмурил брови Арс, рассматривая бледную фигуру, в уголках губ которой находились маленькие желтоватые язвочки, которые Шастун вечно облизывал, словно являлся одним из лягушачьих. ― Последнее желание умирающего. Или «призраки» не занимаются сексом? ― Идиот, ― наконец одернул руку бухгалтер, ― Сделай операцию и перестанешь быть умирающим. ― Чтобы стать одним из бесчувственных чуханов, как ты? ― прикрикнул Антон, отвернувшись к зеркалу. ― Если я ― «бесчувственный чухан», то почему ты все еще влюблен в меня?       Мужчины встретились глазами в зеркальном отражении. Шатен был бледен, словно поганка, руки подрагивали от малейшего давления на них, он похудел. Нет, скорее исхудал. Не мог ничего есть, из-за того, что бутоны царапали горло и приносили невероятную боль. Глаза его больше не блестели оптимизмом, а голос не имел радостных ноток, он был уже совершенно другим. Яростно-влюбленным. Обезумившим. Сломанным до такой степени, что чтобы собрать его назад ― потребуется не только операция, но и ежедневная работа с психологами. Может быть, семена добрались и до черепной коробки, прорастая и там, в правом полушарии мозга? ― Да пошел ты, ― выплюнул Антон. Сил уже не было, бороться ни за что, не было сил даже передвигать ногами, что уж говорить о напряженной мозговой активности?       Попов смерил его взглядом, в глазах напротив видел лишь влюбленного человека, нежного и чувственного. Он не приносил какого-либо дискомфорта, не надоедал и не был «занозой в заднице». Он был лишь мальчишкой, которому не повезло влюбиться в такое чудовище, как Арсений. ― Я согласен. ― Чего? ― Я согласен, ― повторил брюнет, ― У тебя, у меня, или в отеле? Ужин заказывать? Цветы принести?

***

      Он принес цветы. Жестоко? Конечно. Бесчувственно? Безусловно. Забавно? Вероятно. Какие? Лилии.       Арсений ждал коллегу в номере отеля с бесчисленным количеством этажей и чудесным видом на закатное солнце. Антон опаздывал. Для людей, которые так ярко чувствуют — это было обыденностью, частью их сенсуалистической жизни.       Наконец в дверь постучали и… Арсений нутром почувствовал, что это не просто работник отеля, что расхаживает по номерам и предлагает шампанское и фрукты. Это Шастун. Однозначно он.       Хотя, может быть, брюнет понял это по заходящемуся кашлю и лепесткам под дверьми?       Попов дернул ручку и дал дорогу для задыхающегося Антона. Тот держался за косяк и старался не свалиться на пол, заливая в горло очередную порцию воды из сотой, наверное, бутылки за день, чтобы хоть как-то успокоить раздраженное горло.       Брюнет помог зеленоглазому зайти в комнату и усадил его на кровать. ― Ты правда этого хочешь? Ты ведь умираешь, Антош. ― Не учи меня, Арсений, как жить… и как умирать. ― прохрипел шатен. ― Я чувствую, будто бы собираюсь тебя использовать. ― Я похож на человека, который не отвечает за свои действия? ― Ну вообще-то да. — Значит забей на эти ощущения, ты ведь, вроде, кирпич. Забыл? ― Забыл. ― кивнул Арс. ― Тогда, может быть, перестанем наматывать сопли на кулак, и ты поцелуешь меня?       Попов улыбнулся. Но не той гаденькой улыбкой, которой обычно улыбался всем остальным своим пассиям, просто потому что хотел получить от них одно. Он… улыбнулся по-настоящему, искренне. Впервые за долгое время. ― Поцелую.       Бухгалтер подошел вплотную к широкой кровати, на краю которой, словно бедный родственник, сидел Антон. Как только Шаст встретился глазами с объектом своего обожания ― всякое желание кашлять, хрипеть или плеваться ― испарилось, словно его и не было никогда. Словно горло никогда не подвергалось «цветочному» насилию.       Арсений оперся руками о кровать, по обе стороны от бедер новоиспеченного любовника, и втянул его в настоящий, страстный, животный, дикий и одновременно нежный, любящий, аккуратный ― поцелуй. Это, совершенно обычное действие между любовниками, обычно является лишь подготовкой к чему-то большему, шагом к возбуждению или желанию. Но для них, в это мгновение, поцелуй являлся отдельной вселенной и миром, созданным под полетами ядерных ракет и разрывами артиллерийских снарядов. Он стал громом, что не пугает своим шумом, а лишь создает атмосферу, сопровождая грозовые блики.       Поцелуй был таким сладким, наверняка от пыльцы, что заполонила легкие шатена, однако это ему уже никак не мешало. Казалось, что только прикоснувшись к Арсу ― он излечился. Его не мучили больше приступы кашля, он лишь вдыхал носом воздух, что стал для них общим. Он вдыхал самого Попова. И был счастлив.       Арсений подхватил Антона под бедра и передвинул ближе к середине кровати, вынуждая второго лечь, а сам навис над ним. Шаст, по началу не знавший куда деть свои руки, теперь вцепился в любовника, словно детеныш за свою маму. Он вплетал длинные пальцы в темные волосы, чуть оттягивал пряди, блуждал по крепкой спине ладонями, поглаживал, впивался ногтями. Попов же в свою очередь согнул ноги Шастуна в коленях и руками надавил на них, опрокидывая к корпусу шатена. Антону это не приносило никакого дискомфорта в сравнении с тем, что последние недели его сопровождали неостановимые приступы кровавого кашля ― эти «гимнастические» процедуры были лишь приятно-болезненны.       Голубоглазый уже переключился на чужую шею, периодически ее прикусывая и оставляя маленькие красноватые пятна. Он ощущал на собственном языке привкус железа, привкус чужой крови из ранок в уголках губ Шаста, но не обращал на них внимание. Надеялся, наверное, на то, что Антон скажет, если ему вдруг станет некомфортно-больно-нестерпимо-остро.       Они оба до сих пор полностью были одеты и Арсений, чтобы чуть раззадорить любовника, начал совершать фрикции прямо в одежде, ударяясь пахом о чужую промежность. Шатен начал задыхаться, но не от того, что его в очередной раз накрыл приступ, а от удовольствия и искр, что пролетали между ними двумя. ― Сними, прошу… Арс, сними. ― шептал Антон, цепляясь пальцами за рубашку голубоглазого. И тот не смог сопротивляться такой прыти и возбуждению.       Он стянул одежду через горло, разрывая пуговицы на запястьях, просто потому что не мог терпеть этот давящий и сжимающий снаружи, предмет. Затем он потянул вверх и футболку шатена.       Штаны у обоих. Нижнее белье.       Наконец они оба были полностью обнажены и раскрыты, словно два белых листа. Пиши что хочешь, а если замараешь чернилами ― будь уверен: можно начать заново. Он позволит, он разрешит, он не будет против. Он ― не жесток, не противен и не неуверен в себе, он ― не бесчувственный и не злой. Он просто обижен и искалечен.       Краем глаза Шаст заметил на кровати небольшой прозрачный бутылек с вязкой жидкость и пару квадратиков презервативов. Арсений, оторвавшись от выцеловывания мокрых дорожек на коже шатена, потянулся за смазкой и выдавил несколько капель, сначала на свои пальцы, а затем и на анальное отверстие любовника. Аккуратно распределяя жидкость по внешним стенкам входа, он вгляделся в бешенные зеленые глаза, ища в них поддержку и позволение. ― Ты готов?       Но Антон не ответил, а лишь кивнул и притянул к себе Арса. Брюнет, одной рукой помогая придерживать себе равновесие, уперевшись в матрац, второй ― начал аккуратно раздвигать стенки сфинктера, проникая туда сначала одним пальцем, двумя, тремя. Он старался не причинять дискомфорта, поглаживая бархатистые стенки изнутри. Он растягивал анальное отверстие, разъединял и снова соединял пальцы, чуть сгибал их внутри, одновременно целуя каждый миллиметр кожи Антона.       Когда голубоглазый почувствовал, что шатену уже мало этих нехитрых манипуляция ― он протянул руку в сторону презервативов, и, ухватившись за один ― притянул его к себе. Уже отточенным движением, он вскрыл блестящую упаковку и выудил из нее латексное изделие, раскатал его по всей поверхности давно стоящего члена.       Все это время шатен лишь нежился в постели, позволяя себе мельком поглядывать на закатное солнце и на то, как его алые лучи гуляют по подтянутому торсу его возлюбленного.       Закончив с подготовкой Арс опустился к Антону, подхватывая его под коленки и снова прижал их ближе к корпусу зеленоглазого. Он рассматривал его мягкие черты лица еще несколько секунд, позволяя себе осознать, насколько красивое создание сейчас находится рядом с ним и поддается на все его манипуляции. Хоть Шаст и похудел настолько сильно, насколько вообще позволяло человеческое тело ― на его лице все еще были пухлые щечки, что сейчас были покрыты красивым румянцем возбуждения.       Брюнет приблизился острым носом к шее Шастуна и зарылся в золотистые волосы, вдыхая сладкий аромат этого мальчишки… Парня, юнца, мужчины.       В ту секунду, он мог поклясться, ничего лучше этого запаха в его жизни не было и никогда больше не будет. Это сладкий запах роз, исходивший от каждой частички тела шатена. Каждая нотка этого аромата… была иной. Он много раз вдыхал розы, но этот. Он был чем-то иным. Чем-то настоящим.       Попов подставил головку члена к пульсирующему входу и двинулся бедрами вперед, входя в безвинное девственное тело, выбивая из глотки Антона то ли крик то ли стон, понятно не было. Но было абсолютно точно ясно ― ему приятно.       Сначала движения были нежными. Арсений позволял привыкнуть к себе, научиться ощущать себя правильно, не стараться оттолкнуть или убежать из-под сильного тела. И Антон очень быстро понял как нужно отпустить мысли, чтобы полностью расслабиться. Это дало Попову зеленый свет, и он увеличил не только амплитуду движений, но и их скорость, то ускоряя ее, то замедляя.       Шаст ни капли не стеснялся, периодически стараясь подмахивать бедрами, и издавая сладкие стоны, которые так нравились его любовнику. Казалось, что он мог слушать этот голос вечность.       Рыча и вбиваясь в податливое тело ― Арс кончил, перед этим позволив шатену первому получить желанную разрядку. Брюнет завалился на тело зеленоглазого, вдыхая его аромат, стараясь заполнить им абсолютно все легкие.       Спустя пару минут он все-таки вышел из Антона и направился в душ, стараясь найти в воде успокоение, очищая собственные мысли от каких-либо глупостей. Шаст же в это мгновение был самым счастливым человеком на всем белом свете. Хоть он и понимал, что Попов никогда не сможет в него влюбиться, но это время, что они провели вместе, в одном номере, в одной постели ― он будет лелеять их. Оберегать разум от любого воздействия, только бы не забыть то, что испытал рядом с ним, то, что почувствовал, не только физически, но и морально. Он не сможет лишиться всего этого, не сможет «вырезать и выкинуть».       Попов наконец вернулся из душа и… расплылся в улыбке, увидев в постели такого разморенного оргазмом ― Антона. ― Помыться не хочешь? ― Не хочу. ― нахмурился шатен, ― Иди ко мне, м? ― Хорошо. ― бухгалтер тоже устал и тоже был подвластен тому покою, что на краткое мгновение подарил этот парень.       Он улегся рядом с Шастуном и приобнял его за талию, притягивая к себе. Антон разглядывал чудесные виды из окна этого высотного здания, а Арсений ― золотые кудри, от которых все еще доносился приятный запах. ― У тебя красивый шрам. ― Шрам? ― нахмурился брюнет, но затем приложил ладонь на середину грудной клетки и подушечками пальцев нащупал уродливый рубец, чтобы вздымался над кожей на несколько сантиметров, ― Врешь ты все. ― Не вру. ― Шастун развернулся к Арсу, встречаясь с ним глазами, ― Такой же красивый, как ты, честно. ― Антон. ― М? ― Прошу тебя, сделай операцию. ― Что? ― Я не говорю из собственного эгоизма, просто… Просто я не хочу, чтобы ты погиб. ― Я лишусь чувств. ― Я дам тебе их. ― Как? ― Я… Я не знаю, но найду способ, клянусь, ты сможешь чувствовать и при этом не погибнуть, ты найдешь человека, который «полюбит» тебя взамен. — Это не будет считаться любовью. ― Но это будет жизнью! ― Жизнь без любви ― не настоящая. ― Зато живая. ― «Живая жизнь»? ― Прошу тебя. ― Ты ведь не сможешь полюбить меня, правда? ― … ― на этот раз Арсений промолчал, не мог найти ответов в голове, не мог сказать ни да, ни нет. ― Я… так и думал. ― Антон. ― Попов положил руку на плечо шатена, но тот дернулся, словно ошпаренный, ― Прости. ― Я сделаю операцию. ― сказал Шаст, а затем кашлянул, выплевывая на белоснежную подушку шмоток лепестков, вперемешку с кровью, ― Завтра поедем, если хочешь.       Арсений кивнул, понимая, что шатен его не увидит, так как вновь отвернулся в другую сторону. А затем все же обнял этого парня, утыкаясь носом к нему в загривок. Как только он в очередной раз вдохнул запах роз ― сон сам на него напал.

***

      Проснулся брюнет из-за того, что солнце обжигало его полуприкрытые веки золотыми лучами. Он оторвался от человека рядом и потянулся всеми конечностями, дабы тело сбросило лишнее напряжение, скопившееся в суставах. Пару минут он рассматривал белые потолки, а затем нахмурился. Он понял, что чувствует что-то, о чем давно позабыл. Что-то, что вырезали вместе с частью легких.       Он почувствовал любовь.       Настоящую. Неподдельную. Яркую и живую. Такую, которую ощущал шатен все это время. Но… как это возможно? ― Антон. ― не осознавая самого себя шепнул Арс, ― Антон, я чувствую это. ― Попов улыбнулся сам себя, как-то истерично, ― Антон, я люблю… Я люблю тебя, Антон!       Бухгалтер сел на колени на кровати и вцепился в плечо любовника, чуть тряхнул его, надеясь разбудить, но… Шаст не просыпался. ― Антон, да проснись ты уже. Я люблю тебя, соня. Серьезно! Люблю. ― брюнет и сам не мог до конца поверить в то, что говорил, но прекрасно понимал, что все это ― чистая правда.

Шатен не просыпался.

― Антон?       Шастун Антон Андреевич погиб в ту ночь. Задохнувшись от лепестков роз в своих легких. Розовые кусты, что проросли внутри него, их шипы — были настолько остры, что разорвали тонкие стенки и наполнили грудную полость кровью. Болезнь, что в народе именуется ― хана, забрала множество жизней и, скорее всего, заберет еще не одну, если в ближайшее время врачи и ученые не смогут разработать универсальное лекарство для всех видов цветов.       В тот день в номере пахло розами и лилиями, что покоились на столе и так и не были поставлены в вазу.

***

― Погодите, я не понимаю. ― хмурился Арсений, ― Мне было семнадцать, когда из легких вырезали все лилии. Можете посмотреть в моей медицинской карте, да даже шрамы от хирургического вмешательства есть, ― кашель, и из его рта вырывается колосовидное соцветие, ― Я не понимаю. Мне сейчас тридцать. Какое ханахаки, как это возможно? ― Арсений Сергеевич, я прекрасно понимаю ваше беспокойство. Однако, вы не глупый человек, и должны понимать, что заболевание до сих пор полностью не изучено, оно мутирует и лучшие умы человечества… ― Из тех, что остались живы. ― брыкнул Арс. ― Лучшие умы человечества до сих пор не могут найти вакцину. ― Так это рецидив? ― пробормотал Попов, пододвигая соцветие ближе к врачу. ― По-видимому. ― сказал мужчина, рассматривая цветы. ― Но я не понимаю, что это за растение. И почему оно, если от рождения в легких были семена лилий. ― Амарáнт. ― Что? ― Цветок, обозначающий неумирающую любовь. ― А… а что означает красная роза? Мой… хороший друг умер пару недель назад из-за них. ― Красная роза… ― улыбнулся доктор, ― Ох, это настоящая любовь, вы были везунчиком, раз заполучили такого «друга». Мне очень жаль, что вам пришлось его потерять.