Распутность не умоляет счастью

      —…Как только Владыка Шэньу прознал про распущенность жителей, с неба полились огонь и сера, и город был сожжён. И прозвучали тогда слова Генерала Мингуана: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них». Не имей половых отношений с мужчиной, как с женщиной. Это страшный грех! — слова монаха звучат громко, грандиозно, он чуть ли не надрывает голосовые связки, пропитывая каждое слово напыщенным отвращением. Его густая, седая бородка смешно движется в такт сказанным словам, а морщинистые руки разведены в стороны, добавляя притворного величия. Собравшиеся вокруг жители столицы поддакивают, выкрикивая фразы на подобии: «Голову с плеч распутнику», «Казнить мужеложца». Некоторые даже предлагали закрыть грешника в камере с другими мужчинами, чтобы те растерзали его и познал тот смерть от собственных желаний. — Сегодня мы собрались здесь с вами, чтобы провести наказание над этой заблудшей душой, чтобы наставить на путь истинный и позволить дальше жить в мире и покое, с любовью в сердце к всевышним создателям. Как говорил верховный Владыка Линвэнь: «Согрешивший однажды имеет право на искупление и прощение». — продолжает монах, длинные рукава своих белых одеяний расправляя и указывая в сторону самого виновника. Публика же недовольно вскликнула. Все столпились с самого утра не для того, чтобы даровать «преступнику» свободу и веру, а для того, чтобы посмотреть на шоу, полюбоваться чужими мучениями и наслаждаться мольбами о прощении.       Зачинщик сие манифестации был прикован к железному стулу прочными кандалами. На икрах можно было разглядеть мелкие ранки, скорее всего, цепи были прикованы силой. Юноша подрагивал, что не было удивительно: одетый в легкое карот, которое ещё называли ханбоком для бедных, босой в минусовую температуру. Если подойти к нему поближе, можно даже услышать стук зубов друг о друга. При этом паренёк, как такового, раскаяния не проявлял, лишь молча наблюдая за всем происходящим с, будто застывшей, полу-улыбкой на губах. Его тёмно-коричневые волосы были спутаны, растрёпаны, создавалось ощущение, что тот последний раз принимал ванну дня три назад. Уже зная наперёд свой приговор, тот кидает взгляд на реку, рядом с которой и происходило это всё, сухо сглатывая и горько усмехаясь.  — Итак, Ли Минхо, у тебя всё ещё есть шанс избежать наказания и смягчить свой приговор. Признаёшь ли ты, что, будучи одурманенным похотливыми мыслями, придавался страсти с другими мужчинами? — вопли толпы стихли, монах вместе с двумя младшими служащими подходит к виновнику, взирая на того с нескрываемы омерзением, будто перед ними существо нечеловеческого происхождения, однако пытались выдавить из себя хоть капельку фальшивого сострадания. Со стороны Минхо слышится лишь короткое «Признаю», и монах продолжает свои слова. — Признаёшь ли ты, что в пылу греховной похоти приставал к служащим храма, желая втянуть и тех в пучину своего распутства? — Ли вопросительно изгибает бровь, а уголки его губ расплываются в усмешке.  — Не признаю, эти животные сами были готовы наброситься на меня, — на его слова горожане реагируют крайне бурно, начинают кидать разного рода оскорбления, обвиняя паренька не только в мужеложестве, но и во лжи. Монах недовольно щурится, качает отрицательно головой и потирает бородку рукой, на последок выпуская тяжелый вздох.  — У тебя был шанс искупить свою вину, дитя, однако злой дух полностью овладел ликом твоим, — подняв высоко одну руку в качестве знака для палача, тот приковывает к столу цепь, что была соединена с, невиданной до этого для Минхо, конструкцией. Металлический каркас, за который и держались балки с цепями, к концу которых были привязаны тяжелые мешки с, судя по всему, рисом. С лязгом натягиваются узы, да так, что стул сначала балансирует на коротких ножках, после которого и вовсе поднимается над землёй. Из-за неравного распределения веса, тело паренька соскальзывает вперёд, придержанное лишь кандалами. Если бы до этого в толстом слою льда не был вырезан широкого диаметра диск, лицо Хо обязательно встретилось в последствии с гладкой, но твёрдой поверхностью, в лучшем случае сломав нос. — Ли Минхо, храм Его Превосходительства Владыки Шэньу приговаривает тебя к двадцати погружениям в ледяную реку. Начинайте.       И, кивнув палачу, тот отвязывает один мешок с конца цепи, от чего стул с приговорённым резко мчится к зеркальному отражению в реке, останавливаясь на полпути. Минхо готов поклясться всеми существующими в мире божествами — его дух вылетел и влетел обратно в тело. Публика ликует, наслаждается процессом и смакует каждую эмоцию на лице Минхо вплоть до страха и отчаяния, промелькнувших в момент падения. Тот еле как выдавливает кривую улыбку, хотя больше казалось, что его лицо перекосила гримаса горечи. Люди насмешливо кидают плевки в сторону распутника, который и вздохнуть не успевает, как оказывается в свободном падении, а после и вовсе сталкивается с ледяной водой, чья стужа пробирается в самые вены, заставляя кровь в жилах стынуть и сердце замереть на мгновение. От ощущения холода кожа отзывается болезненным нытьём. Проходит пара секунд и его медленно поднимают над водой. Мелкие капли воды беспорядочно спадают с юноши, который жадно хватает воздух ртом, будто рыба неожиданно оказавшаяся посередине пустыни. Ли откидывает голову на железную спинку стула, решив для самого себя, что раз начал вести себя как клоун с самого начала, нужно до конца поддерживать свою роль. На губах резко заиграла широкая улыбка, из груди один за другим полились смешки, перерастающие в звонкий смех.  — Водичка отпад, никто не желает искупаться со мной? — его взгляд падает на одного из младших монахов, который за весь период что те находятся здесь не издал ни звука, лишь тихо следуя по пятам старшего. Хо смотрит с явным озорством, кончиком языка проходясь по губам. В ответ тот лишь смотрит на него с жалостью, к переносице сводя брови. У Минхо внутри что-то трескается и ему становится мерзко от самого себя и своего поведения, однако сойти с тропы не может. Он не сводит взгляд с этого парнишки, пытаясь вывести хоть на какую-то эмоцию помимо столь болезненной жалости, пока снова не оказывается под водой, без возможности вздохнуть и лишь глухо слыша доносящиеся возгласы горожан.       Ли сбивается со счёта и теряет нить времени, крутя в голове лишь мысли о том, как ему остаться в живых до конца пытки. Каждый раз, как его вытаскивали на поверхность, ресницы мгновенно покрывались лёгким слоем инея. Не будь сейчас ноша в роли «преступника», его бы обязательно сравнили с волшебным духом пришедшим в мир смертных дабы одарить своим благословением. Холод проникал под самую кожу, сковывая мышцы. Казалось, ещё немного и мороз начнёт выжигать узоры на его костях. Даже с сомкнутой челюстью зубы дрожат как ненормальные, ударяясь друг о друга. Сознание начинало по-тихоньку плыть, юноша взглядом пробегается по толпе, будто выискивая в ней кого-то. Зацепившись взглядом за того самого младшего монаха, Минхо глядит на него какое-то время, пока веки не замерзают друг к друге, а сам паренёк выпадает из реальности.       Ли очнулся на каменной поверхности, в своём мокром кароте и замёрзшим до судорог телом. Под головой безобразно валялся пучок сена, имитируя что-то на подобии подушки. Как оказалось позже, сено валялось по всему полу, на котором он лежал, однако то, что находилось непосредственно под телом промокло и оледенело настолько, что свободно походило за камень. Голова гудит, будто по ней прошлись чем-то тяжелым. По всей видимости, не очень то и аккуратно его сюда затащили. Приподняв туловище и кое-как оперевшись о стену, Ли принимается разглядывать помещение: впереди — решётка, значит, после казни его отправили в темницу. Единственным источником света и хоть какого-то тепла являлась небольшая лампа по ту сторону. Хо даже знал, где именно он находится.       Люди верили, что построив тюрьму рядом с храмом, преступники смогут перенять тот чистый и невинный дух самосовершенствования, которым была пропитана местность. Однако, обычные горожане и не подозревали, что на самом деле бедолаг использовали для самой грязной работы в храме. Хо не раз наблюдал за ними из главных покоев монахов, куря трубку и ластясь к боку одного из них. На душе горько становиться и хочется истерически смеяться от того, как же быстро жизнь может отправить тебя на самый низ. И ведь только два дня назад он во всю ублажал высших служащих, а сегодня уже валяется на той стороне баррикад. Впрочем, и попал он сюда из-за того, что отказал старику, который вернулся с службы из столицы. Минхо хоть и спал за деньги с этими изращёнными мужланами, но и принципы свои у него были. За что и поплатился, сначала оказавшись выставленным за дверь, а сегодня уже и наказанным. Несмотря на всё это, юноша не корит себя, не жалеет и даже рад, что отстоял свою же честь. Поиздеваются немного и отпустят, и тогда он убежит, далеко-далеко, наконец освободившись от оков своего прошлого.       Из мыслей о предстоящем его выводят шаги. Лёгкие, тихие, будто пришедший всеми силами старается, чтобы его не заметили. Минхо напрягается всем телом, взглядом нацеливаясь на коридор, который был перед «камерой». Виднеется небольшое пятно света, а после показывается и фигура в белых одеяниях. Почему-то Ли ассоциирует их с похоронными одеждами и уже считает, что это сама смерть пришла его забрать преждевременно. Однако, вместо духа мира мёртвых ему является юноша с короткими, тёмными волосами, по всей видимости, тот ещё не дослужился до звания монаха, и ещё был в рядах учеников. Приглядевшись лучше, юноша узнаёт в новоприбывшем того самого младшего служащего, которого пытался вывести из себя утром.  — Пришёл насмехаться? Издеваться? Прости, я не в духе. Сегодняшнее считай просто забавой и не принимай близко к сердцу, — начинает тараторить Хо, руки перед собой выставляя и слегка размахивая, намекая, что ещё больше неприятностей он себе заработать не хочет.  — Ты голоден? — единственное, что ему отвечает паренёк, смотря прямо в глаза, будто прожигая до самой души. Ли не знает что отвечать, и ему кажется, будто он неправильно расслышал слова, однако знал, что со слухом у него, вроде, всё было хорошо.  — А что, собираешься меня покормить? — последнее слово Минхо вытягивает приторно-слащаво, даруя двойной смысл сказанному. С чужой стороны доносится лишь тяжелый вздох, а после и лязг чего-то металлического. Пары секунд хватает, чтобы решетка отворилась. Ли глазам своим не верит, принимая всё за шутку, но лишь когда младшенький кивает в сторону выхода, произносит. — Как зовут-то тебя, чудо моё ненаглядное, и что ты вообще творишь? Если старшие прознают про твои деяния, не боишься оказаться на моём месте?  — Старшие в главном святилище отмечают твоё наказание. Этой ночью в младших храмах только ученики и мелкие служители. Ни мне, ни тебе, бояться нечего. — паренёк манит к себе рукой, заставляя поторопиться. — Моё имя Хан Джисон, младший служащий.  — Хан? Сын лекаря Хан из столицы, который обслуживает знать и императорскую семью? — на вопрос Джисон лишь кивает в качестве ответа, не проронив ни слова и ведя заключённого в сторону выхода из темницы, осматриваясь несколько раз по сторонам, не желая попасться на глаза своим собратьям. — Зачем сыну лекаря спасать приговорённого за мужеложество? В целом какая суть всех твоих действий?       Хан не отвечает, лишь указательный палец к губам прижимает, намекая на то, что старшему стоит быть тише, если он не хочет снова оказаться в ледяной реке. Ли ходит за ним попятам, роясь в мыслях и выискивая хоть малейший смысл в поступках парнишки. Они проходят мимо покоев старших служащих и Хо на секунду взглядом приковывается к ним, хмыкая и продолжая движение за Джисоном, нервно шмыгая носом. Последний не знает, как на это реагировать, издать смешок или сочувственно на того глянуть. Решив воздержаться от обеих, юноша лишь ступает тихо вперёд, не желая попасться на глазам дежурящим собратьям.       Наконец парни добираются до места назначения, что представляло из себя небольшое помещение. Даже домиком это назвать язык не поворачивался. Больше было похоже на то, что одну комнату просто взяли и отделили от всей композиции. Невысокое, на первый взгляд чуть хилое здание, коих было немало в этой части храма. Все они представляли собой обитель для учеников или младших монахов. Обычно, в такой комнатке уживались от трёх до пяти парней. Сейчас же, келья пустовала. Матрацы на полу были аккуратно застелены, а благовония рядом давно потухли. Ли обходит взглядом небольшое помещение, не зная, куда именно идти. Оттого останавливается в дверном проёме и в упор глядит на Хана, который стягивает со стола небольшое полотенце, обнажая две свежие маньтоу, а также пару тарелочек с разными блюдами. В одной мирно расположились водоросли, в другой маринованный редис и морковь. Отдельно стояла плошка риса, вместе с которым было и два кусочка свиных рёбрышек на пару. От вида еды у Хо слюна в два раза быстрее вырабатывается, и тот еле сдерживается, чтобы не свалиться на колени и моментально начать трапезу. Живот неприятно скручивает, и юноша уже открывает рот, собираясь задать вопрос, однако его опережают.  — Это всё, что мне удалось сохранить с ужина. Можешь есть всё, не нужно стесняться. — жестом руки Джисон приглашает того сесть за невысокий стол, что, собственно старший и делает, в руки хватая деревянные палочки. С набитым ртом риса и лепёшки, он обращается к Хану.  — И всё же, — проглатывает еду, освобождая рот. — Зачем тебе это? Грехи ведь на душу берёшь, помогая преступнику.  — Говорить во время еды не прилично, да и тем более с набитым ртом, — нервно шикает служащий храма, кидая укоризненный взгляд на распутника. После следует тяжелый вздох и монолог. — Мужеложество является грехом, это не только наставлением всевышних, но и божественным законом. Однако, людям не запрещено придерживаться собственного мнения. Каждый волен любить того, кого пожелает, и спать с тем, с кем захочет. Это явно не касается посторонних. Люди не должны лезть в постель друг к другу, до тех пор, пока это не касается их самих. Я знаю, что я не единственный, кто так считает, однако идти наперекор всем — себе дороже. Мне хорошо известно, что ты раньше делал в нашем храме, и осуждать или корить не собираюсь, виноватым не считаю. Думаю, тебя совсем скоро отпустят, уж больно многим нашим старшим ты приглянулся. — он заканчивает, пожимая плечами. На протянутую половину маньтоу смотрит вопросительно, выпуская совсем тихий смешок и принимая угощение, откусывая.  — Заиграло чувство справедливости, и решил помочь мне? Такие как ты долго не протягивают в реальном мире, — на недовольный взгляд и вопросительно согнутую бровь, Минхо лишь чистит горло, продолжая свою «жизненную» лекцию. — Идти против системы не всегда лучшее решение, рано или поздно ты рискуешь стать изгоем, несмотря на то, что есть люди, разделяющие твоё мнение. От таких как ты всегда много проблем.  — Разве лучше быть овцой в стаде точно таких же овец? — Хан не издевается и не говорит это с подтекстом, а интересуется максимально искренне, будто маленький ребёнок, спрашивающий своего родителя. Ли смотрит на него какое-то время, пожимая плечами и качая головой.  — Я не могу дать тебе ответ, Хан. И то и другое могут привести к одинаковому результату. Главное, чтобы тебе было нормально и это не сильно отражалось на твоей жизни и близких. Остальное дело пятое-десятое. — Джисон в его ответе не находит ничего полезного, считая эти слова чем-то банальным и само собой разумеющееся. — Кстати, а где остальные недо-монахи? Вас же тут четверо, если судить по матрацам.  — Эти трое дежурят этой ночью, сегодня их очередь. До шести утра они патрулируют входы и выходы, меняясь местами каждый час. — объясняет Хан, убирая со стола пустую плошку и складывая её на деревянный поднос. Перед Ли оказывается небольшая пиалочка, в которую младший наливает остывшего, зелёного чая, после чего «преступник» благодарно кивает.  — Хуёво дежурят, раз ты смог вытащить меня из темницы.  — Была пересменка.       Минхо цокает языком, слегка закатывая глаза. На любые его слова парниша находил ответ и делал это моментально, не позволяя старшему и придраться к чему-либо. В какой-то момент, глубоко внутри больно колет совесть. Как-то неудобно становится сидеть перед человеком, который не только накормил, но и вытащил из сырой камеры, позволяя нежиться в теплой келье. Чувство некой вины и беспомощности неприятно скатываются в ком, перекрывая дыхательные пути. По его лицу становится заметно, что дискомфорт так и разъедает изнутри, и Джисон, приняв это за недовольство, вопросительно глядит на старшего, голову набок склоняя.  — Есть ли что-то, чем я могу помочь тебе? Принять всё за просто так будет некрасиво и нечестно по отношению к тебе. Я мало что умею, но могу постараться пригодиться хоть в чём-то. — Хан тихо смеётся, наконец поняв, в чём именно было дело. Лишь отрицательно качнув головой, он вежливо отказывается. — Если ты мне не скажешь что сделать, я ведь сам найду чем помочь.  — Нечем мне помогать, все свои обязанности я уже выполнил, остаётся лишь отдыхать в келье и перед сном помолиться за благополучие. Неужели поможешь мне с молитвой, м? — Ли недовольно щурит глаза, на пару мгновений задумываясь. Ничего путного в голову не лезет. По большей части, он скорее сделает всё хуже, чем окажет помощь. Снова неприятное чувство ненависти к самому себе прикладывает лезвие к горлу. Он был хорош лишь в одном деле, и то, за которое его в конечном итоге заставили предстать перед божественым судом. В голове непроизвольно вырисовываются картины того, как Хо «благодарил» монахов храма за оказанную помощь в виде пристанища и роскошной еды с одеждой. В голове одна мысль начинает блуждать, будто червь извиваясь во все стороны: «Отблагодарить его так же?». Понимание абсурдности идеи приходит сразу же, а сам юноша направляет свой взгляд на Хана. Тот всем своим видом источал юношескую неопытность и невинность, даже, в какой-то степени, незаинтересованность в такого рода вещах. Несмотря на это, юркий огонёк азарта загорается в чужом взгляде. — Ты во мне дыру проделаешь. — комментирует младший, доедая маньтоу.  — Закрой глаза и не открывай их, пока не скажу, хорошо? — коротко бросает Хо, разминая затёкшие плечи.  — С ума сошёл? А если ты собираешься отключить меня и украсть что-то? — Джисон напрягается всем телом, попятившись слегка назад. Ли тихо смеётся, руки перед собой выставляя в привычном жесте, указывая на свои чистые, в том или ином смысле, намерения. Джисон лишь недоверчиво смотрит какое-то время, после, сдавшись, прикрывая веки.       Минхо разглядывает его с головы до пят пару мгновений, а после подползает ближе, чувствуя даже на расстоянии напряжение в чужих мышцах. лёгкая усмешка обрамляет его уста и Ли цепляется глазами за белоснежный пояс на, такого же цвета, одеяниях. Паренёк готов пойти на такой риск, не надеясь на ответное со стороны служащего, ожидая с мгновение на мгновение, как ему прилетит пощёчина, или, и то лучше, отрезвляющий кулак. Тонкими пальцами зацепив узел на поясе, он чувствует как чужое тело не просто напрягается до предела, но и будто отскакивая. Хан втягивает живот и горбит спину, откинувшись на руки назад. Его глаза так же закрыты, а щёки наливаются еле различимым румянцем, который отчётливее виден на ушах. Ли снова тянется к поясу, пока до его ушей не доносится звонкий голосок:  — Что ты собрался делать?  — А ты правда не понимаешь? — Старший не двигается, держа в руке узел, непосредственно касаясь с одеждами, через которые чувствует как слегка подрагивает чужой живот. — Не собираешься меня отталкивать, кричать, бить, звать на помощь? — Минхо принимал второго за слегка странноватого юношу, просто взявшего и накормившего преступника, да ещё и пожалев. Однако, он не считал его тупым или недолёким, чтобы тот не был в состоянии постоять за себя в такой ситуации. Чужие действия говорят сами за себя. Пока Ли анализирует всё в своей голове, Хан возвращается в исходное положение, больше не горбясь, тем самым оказываясь чуть ближе к самому Хо. — Вы только поглядите, в голове у священного служителя не самые чистые мысли и желания, — юноша расплывается в широкой улыбке, пока дело принимает весьма неожиданный поворот событий. Развеселённый, Ли продолжает. — Ваше святейшество, как можно думать о столь бессовестных вещах, да ещё и с мужчиной, — наигранно вздыхает, качая головой.  — Иди к чёрту. — ядовито проговаривает Джисон, собираясь ускользнуть из-под чужих рук, однако цепкие пальцы всё ещё крепко держат атрибут одежды, не позволяя увеличить дистанцию между ними.  — Тише, монахам же запрещено браниться, ты чего, — чёртики из глаз уже не пляшут, а захватывают разум юноши полностью, несмотря на отчаянные попытки сохранить самообладание. — В качестве благодарности за предоставленную заботу, я продемонстрирую тебе такие вещи, что ни одна женщина во всём мире не в состоянии их повторить.       На такое заявление Хан ничего не отвечает, лишь сглатывает шумно, позволяя старшему маневрировать собой как тому угодно. Последний же окончательно избавляется от пояса, откинув полы монашеских одеяний, под которыми они носили обычные, утеплённые штаны с рубашкой. Минхо не чувствует и капли стеснения или неловкости, проделывая всё будто на автомате. Его руки проходятся по тонкой талии, вызывая у младшего непривычные мурашки, которые волной проходятся по всему телу, заставляя дёрнуться. Проговорив тихое: «Не шугайся так», Ли приподнимает белоснежную рубашку, обнажая смуглую кожу, которую незамедлительно одаривает мелкими, щекотными поцелуями. Служащий отзывается тихими смешками, и, найдя это крайне забавным, старший делает дорожку из таких же поцелуев к боку, который после кусает несильно, однако достаточно неожиданно.  — Ты что, волк, раз кусаешь за бока?  — Если я волк, выходит ты невинная овечка. Ах, прости, слово «невинная» тебе не совсем подходит.       На это лицо Хана заново вспыхивает, даря какое-то особенно извращённое удовольствие Минхо. Его прошлые партнёры, в основном мужчины среднего возраста, опытные и грубые, никогда не подавали признаков малейших эмоций кроме чистого удовольствия от секса. Наблюдать за всей гаммой чувств, что отражались на чужом лице было настолько интересно, что хотелось распробовать все известные ему приёмы на этом парнишке, лишь бы лицезреть весь букет. Паренёк кладёт свою ладонь на чужое плечо, слегка надавливая, тем самым безмолвно приглашая лечь, чему следует Джисон, встречаясь спиной с деревянным полом кельи. Из такого положенья Хо становится намного удобнее ласкать монаха, губами спускаясь медленно к тазу. Руки распутника умело стягивают нижнюю часть одежды вместе с широким бельём, открывая себе вид на слегка выпирающие косточки таза, худые бёдра и полу-возбуждённый член. Старшему невероятно льстило это, однако, учитывая полное отсутствие опыта, новизну ощущений и возраст юноши, такая реакция была полностью оправдана.       Район таза сразу же оказывается в плену чужих губ. Поцелуи бутонами расцветали на коже, однако после мягких касаний следовали грубые укусы, лишь раззадоривающие и без того возбуждённого Джисона, который сейчас всеми силами пытался скрыть лицо за руками, лишь бы старший не видел пунцовые щёки. А тот взгляд пока поднимать и не собирается, полностью вовлечённый в процесс. Отчего-то понимание, что это первый раз паренька, дарило необыкновенную лёгкость, будто в животе давно умершие бабочки запорхали вновь, наворачивая круги и щекоча каждым взмахом крыльев. Ли отчётливо помнит свой первый раз, и у него явно нет ни малейшего желания повторять сценарий с этим юнцом. Точно так же, как юная дева трепетно относится к первому разу со своим возлюбленным, так и старший пытался действовать аккуратно, но уверенно, пытаясь даровать как можно больше удовольствия. Его рука обхватывает наполовину мягкий член, проводя по нежной коже пару раз от основания до головки, заставляя тихие вдохи срываться из груди паренька. Для большего удобства, Минхо сгибает в коленях ноги младшего, широко их разводя. Вернув своё внимание на чужое возбуждение, юноша принимается бесстыдно проходить горячим языком по всей длине члена, пока Джисон вжимался в деревянные доски под ним, от избытка ощущений не зная куда себя девать.       Все чувства до головокружения приятные, новые, до этого раннее не испытанные, от этого и столь яркие, ударяющие в голову похлеще изысканного императорского вина. Удовольствие не просто волной, ураганом накрывает с головой, подчиняя себе. Хан вытягивает одну руку, будто пытаясь дотянуться до чего-то, однако та остаётся висеть в воздухе, пока старший старательно облизывает каждую венку на чужом стволе. Заметив движение чуть выше своей головы, Ли аккуратно кладёт юношескую ладонь себе на затылок. Монах моментально принимается поглаживать чужие мягкие локоны, зарываясь пятёрней в волосы, подушечками пальцев слегка массируя скальп. Минхо поклясться готов, что ещё немного и тот замурчал бы, словно настоящий кот. Впрочем, от кота он мало чем отличался, в особенности похожим был шероховатый язык, которым тот продолжал вылизывать член до полного возбуждения. С каждым движением ствол становился всё твёрже, пока. В один момент Ли не отстранился. Джисон пугается, неожиданно резко распахивая веки, взглядом ища «любовника». Тот смотрел на него сверху с довольной ухмылкой, будто исполнил мечту всей своей жизни.  — Я ведь не говорил открывать глаза. Какой ты непослушный, — с этими словами Хо приподнимает чужие бёдра, ладонью замахиваясь и оставляя шлепок на ягодице под вскрик монаха. — На первый раз прощаю.       После этих слов юркий язык Минхо проходится по губам, смазывая слюной, после чего он опускается к паху юноши, беря в рот чувствительную головку. Внутри до невозможности жарко и Хан готов задохнуться от ощущений. Пока язык обводит очертания головки, задевая все нервные окончания, младший чувствует, что ещё чуть-чуть и взорвётся от переизбытка ощущений. Ли опускается ниже, беря в рот больше и старательно трясь о чужой ствол. Он слизывает предэякулят, задевает уздечку и снова чуть отстраняется, тихонько дуя на мокрый член. Тысяча мурашек устраивают марафон на теле Джисона, пока тот с ума сходит. Рука всё ещё находится в чужих волосах, изредка сжимая их. Младшему хотелось дать волю себе и своему голосу, однако рядом находилось ещё немало келий, в которых отдыхали другие монахи. Служащего не особо устраивала перспектива оказаться пойманным за совершением греха, да ещё и с «преступником». Оттого он как мог затыкал себя: то губу кусал, то пальцы на свободной руке. Движения Ли с каждым разом становятся всё увереннее. Тот заглатывает член до конца, чтобы тот головкой упирался ему в глотку, а после отстраняется, заводя за щёку. Мастерству распутнику явно не занимать, и тот чертовски ловко заставляет Хана буквально растворяться под ним.       Пары минут активных движений головой хватает, чтобы Хо умело довёл Джисона до пика наслаждения. Поступающая разрядка заставляла содрогаться в мелких судорогах, сводя мышцы.  — Погоди, у меня очень странные ощущение, я будто сейчас в обморок упаду, — Хан качает головой, пока Ли с характерным звуком продолжал старательно приносить удовольствие младшему. Когда сам Минхо чувствует, что младший вот-вот кончит, отстраняется, в активном темпе надрачивая тому рукой, языком мельком по головке проходя. В итоге Джисон издаёт тихий, протяжный стон, сопровождённый рваными выплесками семени на лицо Минхо. Последний, собственного, такого против не был, без брезгливости слизывая капли спермы с головки. — Прости-прости, я тебя испачкал. — младший тут же подрывается, хватая свои штаны и принимаясь вытирать с чужого лица семя. Явно не ожидавший такого Хо, с мгновение глядит в глаза юноше, после чего смеётся, позволяя тому себя вытереть.  — Тебе только что отсосали, а ты беспокоишься за мою чистоту? — до этого обделённый лаской и заботой после самого процесса, юноша чувствует непривычное тепло, больше похожее на объятия солнца.  — Конечно беспокоюсь, из-за меня это было у тебя на лице. А если бы в глаз попало? — в этот момент Джисон похож на бурчащую старушку, и от такой ассоциации Ли не может не засмеяться громче. Однако, весело перестаёт быть в момент, как он ловит взгляд младшего, направленный куда-то вниз. Во время процесса Хо даже не заметил, как собственный член затвердел. Он, определённо, был возбуждён, однако и подумать не мог, что настолько.  — Тебе помочь? — искренне спрашивает Джисон, заглядывая своими тёмными глазами прямо в душу старшему.  — Ангелочек, ты собрался полностью сегодня превратиться в дьяволёнка? Долго ведь грехи отмаливать придётся.  — Я умею долго стоять на коленях, — Минхо давится воздухом, когда слышит эту фразу, и в какой-то момент, ему кажется будто он оказывает явно не лучшие влияние на этого юнца.  — Что же, давай проверим? У тебя есть что-то на подобии масла? — Ли оглядывается, глазами выискивая в помещении хоть что-то, что напоминает ёмкость с ароматическим маслом. Джисон указывает на небольшой шкафчик рядом со своим матрацем, к которому направляется старший, отворяя дверцу. В глаза сразу же бросается бутылёк с жидкостью розоватого оттенка. Скорее всего, это не то масло, что монахи использовали в своих ритуалах.  — Аккуратно, это целебное масло от отца, — отвечает на немой вопрос во взгляде Хан, шумно сглатывая, когда распутник выливает себе на пальцы половину содержимого.  — Обязательно. Теперь встань на четвереньки, раз колени хорошо держат. — на чужие слова Джисон реагирует очередным слоем румянца на щеках и прищуренным взглядом. Уже убедившись, что юноша не имеет в голове никаких корыстных целей, монах послушно встаёт на четвереньки, принимая коленно-локтевую позу. Сгорая от стыда, он кидает взгляд через плечо на Ли, который удобно устроился сзади, открыто любуясь видом, который перед ним предстал. — Какой же ты красивый.       Смущённый до предела, Джисон уже собирается ответить что-то, однако сразу же замолкает, чувствуя касание чего-то холодного и скользкого к сфинктеру.  — По началу может быть дискомфорт, однако постепенно он будет отступать. Если будет больно или неприятно, сразу же говори мне.       В ответ на свои слова Ли получает лишь короткий кивок. Вздохнув, тот проскальзывает одним пальцем внутрь, внимательно следя за реакцией парнишки. Хан чувствует еле ощутимое неудобство инородного предмета в себе, однако значительной боли не следует, что его, несомненно, радует. После пары пробных движений, старший понимает, что можно добавить ещё один палец. Тут уже Джисон напрягается, затаивает дыхание и прислушивается к собственным ощущениям. Колечко мышц податливо растягивается пока Минхо умело обрабатывает чужое нутро. Он проталкивает пальцы как можно глубже, разводит их, имитируя ножницы и делает круговые движения. Дыхание Хана, с трудом восстановленное после бурного минета, снова сбивается, смешиваясь с тихими хрипами. От Ли не может утаиться напряжение младшего. Тот наклоняется слегка, губами проводя дорожку мягких поцелуев по позвонку, стараясь отвлечь как-то юношу от дискомфорта внизу. Неудивительно, что это срабатывает и Хан уже готов таять под этими нежностями. В этот момент Ли добавляет третий палец, а Джисон с силой закусывает губу, явно не готовый к такому.       Несмотря на острую реакцию вначале, после продолжительной растяжки Хан привыкает к новым ощущениям, и даже начинает получать от этого удовольствие, самостоятельно начиная подмахивать бёдрами в такт толчков пальцев. Удовлетворённый результатом, старший вытаскивает пальцы под огорчённый вздох младшего, уже успевшего привыкнуть к приятным ощущениям внутри себя. Ли спускает с себя штаны карот и оставшимся на ладонях маслом смазывает свой ноющий член. Головка упирается прямо в колечко мышц, а Джисон затаивает дыхание, сжимая руки. Минхо наклоняется и чуть охрипшим голосом проговаривает на самое ухо:  — Будет немного больно. Думаю, ты понимаешь наше положение, и что мы не можем позволить себе быть слишком громкими. Поэтому, чтобы ты не растерзал свои сладкие губы, — Ли протягивает перед ним свою тыльную сторону ладони, не измазанную в масле. — Кусай сколько хочешь и как хочешь, если это облегчит боль внизу. Джисон небрежно кидает короткое: «Хорошо» и опускает голову вниз, прикрывая глаза и ожидая действий со стороны старшего. Последний крепко свободной рукой хватает чужое бедро, насколько это позволяло масло, придерживая тело парнишки. Смазанный член проникает без проблем, однако сам Хо входит медленно, с маленькими перерывами, давая Хану время на передышку привыкнуть к чувству заполненности. Монах почти до крови чужую ладонь кусает, и обоим больно представить, что было бы без растяжки. В конечном итоге, служащий храма более менее привыкает к члену внутри себя и отпускает из смертельной хватки своих зубов чужую ладонь. На той остаются отчётливые следы зубов и Хану почему-то становится стыдно за свои действия, из-за чего он коротко целует место укуса в качестве извинения, вызывая волну нежности со стороны старшего. Тот же, понимая что это является прямым намёком на зелёный свет, выходит наполовину и потом сразу же входит обратно, делая первый толчок.       Внутри Джисона неизведанное чувство разливается, подталкивая того издать стон, однако страх быть замеченным сковывает грудь, железной стеной преграждая выход любого звука. Тот довольствуется лишь глубокими, тяжелыми выдохами, пока юноша сзади в медленном, размеренном темпе продолжает движение, улавливая даже самый неразборчивый звук. Последнему хотелось услышать стоны, крики, мольбы об ускорении, однако как и монах прекрасно понимал ситуацию, в которой они находятся, а значит свои желания нужно отложить на полку, а то и выкинуть. Старший чувствует, как тело в его руках напрягается с каждым толчком, натягивается как струна гуциня, вот-вот готовая порваться. Хан снова чувствует приятную истому возбуждения внизу. Он привыкает и к умеренным толчкам, которые больше не доставляли дискомфорта. Возбуждённый, он готов просить «грешника» ускориться, сделать так, как описывают в дешёвых романах издательского дома Ли, один из которых совершенно случайно попал ему в руки. Хотелось на себе ощутить эти «фейерверки перед глазами и взрывы удовольствия внутри». — Пожалуйста, давай чуть быстрее, — выдаёт Джисон, слегка повернув голову к Хо. По его лицу можно было понять, что тот уже готов к «следующему этапу», а значит и Ли может сбросить одну из цепей, что сдерживали его не наплевать на всё и вдолбиться в юное тельце.       Темп увеличивается, а стенки Хана лишь сильнее сжимают чужой ствол, вызывая лёгкое головокружение у своего партнёра. Приятные толчки будто передают импульс удовольствия, который за миллисекунды распространяется по всему телу. Каждое движение вызывает неприятное трение в зоне коленей, которые, незащищённые, проходились по деревянному покрытию пола, царапая нежную кожу. Однако эти ощущения не в состоянии конкурировать с теми, что сейчас испытывают оба, поэтому и остаются где-то на фоне, будто символическое дополнение. С каждой минутой оба начинают дышать всё тяжелее, старший срывается на быстрый темп, меняя изредка углы входа и задевая простату, заставляя Джисона высоко мычать и выгибать спину лишь сильнее. Первым пика достигает монах, который, не в силах больше совладать со всеми чувствами и ощущениями, изливается на пол с рваным выдохом. Заметивший это Ли выходит из разгорячённого тела, рукой помогает себе достичь предела и кончает на чужую спину, запрокидывая голову назад и тяжело дыша, будто пробежав всё побережье королевства от и до. — Ты как? — любезно спрашивает он, натягивая на себя резкими и быстрыми движениями одежду, стараясь привести себя в порядок, насколько это было возможно. Джисон ничего ответить не может. Он еле приподнимается, однако сразу падает обратно. Ватные, размякшие конечности совсем не слушаются, и он лишь кивает в знак того, что чувствует себя нормально, в том или ином смысле. Минхо позволяет себе лёгкую улыбку умиления. — Ты умничка, хорошо справился. Надеюсь, понравилось. — Шутишь? Я будто дважды вознёсся в мир небожителей. — констатирует Хан, потянувшись в сторону своего матраца в попытке потянуть одело к себе. Несмотря на все те вещи, что они вытворяли, сейчас предстать перед Ли нагишом казалось чем-то до нельзя распутным. — Я рад. — после этих слов их настигает неловкая тишина, которую Джисон осмеливается прервать. — Что ты собираешься делать после того, как тебя освободят? — Скорее всего, переберусь ближе к границе с Китаем, в какую-то деревушку. Буду там помогать людям за еду и ночлег, — он пожимает плечами, садясь в позу лотоса рядом с младшим. — У меня ни профессии, не имени в стране, поэтому остаётся скитаться и просить у других. — Он улыбается, будто это не было чем-то прискорбным, пока младший служащий поджимал губы. — Отцу в столице нужны помощники, которые буду собирать ему травы и готовить лекарства… — начинает он, взглянув на Хо. — Там ведь тебя никто не знает, ты сможешь начать новую жизнь. Он позволит тебе остаться и, думаю, на счёт еды тоже беспокоиться не нужно будет. Да и плюсом, — он слегка запинается, отводя глаза куда-то в угол. — Скоро заканчивается учёба и я вернусь туда, буду работать в храме при дворце. — Ты хочешь видеться со мной и после? — перебирает его Ли и спрашивает напрямую, будто он был удивлён этому факту. Джисон замирает на пару мгновений, не зная что ответить и какую правду тому выдать. — Просто хочу, чтобы ты попал в хорошие руки. А если ты снова начнёшь мужеложство и тебя поймают? Так я хоть смогу присмотреть за тобой. — фыркает он, кутаясь сильнее в одеяло. Минхо улыбается. Широко, по-детски, искренне. Чужое доброе сердце заставляло собственное пропускать удары. — Хорошо, я принимаю твоё предложение. — В последний день твоего заключения я спущусь и расскажу все детали. — заканчивает Хан и прячет за толстым слоем ткани лёгкую улыбку.       Джисон любит помогать людям. Ему захотелось помочь определённому человеку, который был его полной противоположностью и вызывал неестественный интерес. Он рад, что может стать частью чьей-то жизни и его преображению в лучшую сторону.       Хан Джисон рад, что его взяли на публичную пытку Ли Минхо, распутного мужеложца, укравшего его девственность, мысли и сердце.