Leçons d'amour

      Длинными золотистыми лучами, внутри которых летали маленькие кусочки пыли, солнце рисовало круги на стенах коридоров, классов и лестниц. Тишина окутала вечернюю школу, готовившуюся к выпуску своих непутёвых учеников домой. Изредка от сквозняка хлопали окна и двери, щёлкали замочные скважины учительских кабинетов или мел трескучим шёпотом раздавался по помещениям. А в остальном - лишь тягучая тишина конца второй смены майского дня.       Общее умиротворение нарушила тень, громкими шагами высокой платформы чёрных школьных туфелек оставляя следы звука в лестничном проёме, которые отдавались неприятным эхом по всем этажам. Девочка, впопыхах поправляя предательски сползающую лямку рюкзака, которая тянула за собой рубашку и белокурые, почти, как у альбиноса, волосы, поднималась в 35, проклиная кабинет французского, находящегося ещё и в самом дальнем углу рекреации.       Может, любви к последним урокам у Третьяковой никогда не было, особенно к находящимся в самой дальней точке от входа, но в этом, в основном, виной были злобные учительницы или скучные предметы. А обожаемая ею Лаура Альбертовна была такой, знаете, дамочкой а-ля «на хую я ваши принципы вертела, ой, у меня ж ни того, ни другого нет, ну ладно, я всё равно богиня». Поэтому без улыбки, лёгкого предвкушения, а главное - сладкого и местами острого ощущения внизу живота у неё на уроках находить было невозможно.       Мария поднялась и, понимая, что прилично опаздывает, перешла на бег. Закрытая дубовая дверь без номера предстала перед ней, а раскалённая дверная ручка обожгла пальцы, когда ученица без стука вошла в, на её удивление, пустой класс. Маша нахмурилась и по инерции огляделась на коридор, а затем вошла, захлопнув за собой дверь.       — Да ладно, кто-то вспомнил про урок? — смеясь, проговорила сидящая за дальним столом женщина и надела очки, подняв голову и устремив взгляд в сторону входа.       Пару секунд молчания, а затем саркастичный и в чём-то разочарованный смешок со стороны старшей. Встав, она аккуратно заправила тёмную прядь коротких волос за ухо, туда же убрала и ручку, которая стукнула об очки, а затем нарочно медленно приблизилась к ученице, что всё это время с блаженным обожанием и искреннем желанием встать перед ней на колени наблюдала за женщиной.       — Никогда в тебе не сомневалась, Третьякова, — с ехидной улыбкой проговорила Лаура, облокотившись вытянутыми руками на парту. Очки слегка сползли с её носа.       — Merci, mon cher, — без единой нотки акцента ответила младшая, даже немного склонив голову в парижской манере полупоклона.       Лукина мысленно порадовалась чистому произношению и улыбнулась краешком рта. Под аккуратной оправой её глаза казались особенно блестящими и, чёрт дери, - пошлыми. Да, именно это слово, не похотливыми или похабными, - она не жаждала чего-то большего, чем обычных развлечений в виде флирта и «случайных касаний», которые ужасно её забавили, а Марию чуть ли не убивали, придушившая сладким влечением.       Она не желала чего-то большего, чем использовать наивную, идущую за ней по горящему лесу девочку, - не девушку, так искренне и безвозвратно привязываются только дети, - в виде своей неуклюжей игрушки. Вот только, сколько бы она не убеждала саму себя в абсолютном холоде, отрицать свою симпатию к этому маленькому, бьющемуся через пелену тьмы цветку Лаура не могла.       Словно животный инстинкт, учительница на физическом уровне испытывала неясное сострадание и безгранную приязнь к белокурому ангелочку, после разрывая стенки своего горла комком, видя её влюблённый взгляд. Маленькая, маленькая, хрупкая и беззащитная девочка, так глупо и наивно привязавшаяся к ледяной, острой крепости, падающей на колени перед одним её небрежным жестом.       — Ну что, шуруешь домой или составишь компанию одинокой женщине? — ловко крутанув ногами так, что на туфлях пробежали блики, спросила Лукина, возвращаясь к своему законному учительскому месту.       Мария, склонив порозовевшую от смущения голову вниз, затеребила подол своего сарафана и почти белые, юношеские пальчики друг о друга. Учительница отвела взгляд на журнал, в котором, вообще-то, ничего нужного и не было, - массовые пропуски и Третьякова, как всегда упорно делает вид, что ей интересен французский, а не вздымающаяся от тяжёлых вздохов грудь преподавательницы.       — Хочешь, выпьем? — небрежно уронила она, пролистывая страничку, ожидая увидеть там всё те же прочерки напротив все тех же имён. И маленькое, состоящее из двух нарисованных чернилами палочек сердце. Она не дура, чтобы влюбляться, - если только самую малость.       Вопрос застыл в воздухе, как обледеневший водопад. Ученица, постаравшись скрыть своё удивление, подняла взгляд, желая понять: «это шутка или сегодня её день?».       — Ну, не смотри так на меня, — женщина с определённой радостью захлопнула предмет, сев на своём стуле боком, локоть поставив на спинку, а ноги, спрятанные под ровной тканью чёрного костюма, вытянув вперёд. — Ты девочка не маленькая, делать нам особо нечего, а я вечером должна идти на скучную школьную встречу с бутылкой вина, - хоть будет причина отвертеться, мол, и так пьяная, чего же боле.       — А не выпрут за преждевременную выпивку на рабочем месте? — спросила Третьякова, тут же начав превратившись в французский флаг, - почти посинела от осознания, побелела от страха, а затем раскраснелась от стыда.       Лаура очень доброжелательно отметила её замечание, - девочка учится выходить из роли серой мышки, умничка. Впрочем, на этот вечер, у учительницы были значительные планы на ученицу, на которую, кажется, ветер подует - она рассыплется. Закатным лучами солнца, заливающими класс, избавленный от жалюзи, старшая, возможно, исполнит мечту своей чудной принцессы.       — Не переживай, — Лукина придвинула второе кресло ближе к себе, махнув на него рукой. — если меня выгонят, то только вместе с тобой.       Мария хихикнула, прикрыв растянутый в умильной улыбке рот ладонью. Женщина потянулась к ней, сцепив худое запястье в своих пальцах. Уж кто-кто, а она видела её радость на розово-персиковых во всех проявлениях, - он незаметного смешка до неудержимого смеха. Она видела её белозубый оскал, ухмылку и смущённую, с розовыми щеками стеснительность. Лаура никогда не отпускала возможность поймать тот момент, когда подопечная улыбнётся особенно широко, особенно искренне. По-особенному.       Старшая опустила девичьи, бархатный пальцы, на что их обладательница лишь застыженно кивнула.       — Не глупи, Машенька, — лукаво проговорила Лаура, сжимая в обоих руках чужую, похолодевшую от тревоги ладошку.       В этот момент Лукина больше всего желала лишь никогда не двигаться, чтобы случайно не спугнуть свою бабочку, которая так легко и непринуждённо упорхнёт, стоит только слишком сильно спать её крылья из паутинок. Вот так вечность сидеть, смотря в пару нежных, кофейных глазок, которые то ли кричат о помощи, то ли с блаженством и благодарностью разглядывают в ответ.       Женщина всё же оторвалась первая, наклонившись к нижнему ящику стола, чтобы достать напиток. Нарочно тряхнув головой, чтобы очки и волосы немного съехали и скрыли её румянец, она искоса взглянула на Третьякова, где увидела такие же розовые, юношеские пятнышки на щеках. Лаура отвела взгляд, чтобы не выдать себя поднятыми вверх уголками губ, - боже мой, ну что за маленькое белокурое чудо?       Изъяв бутылку вряд ли хорошего и дорогого, но определённо вкусного вина, она начала шарить в поисках стаканчиков, однако нашлась только жестяная кружка, пережившая несколько походов, школ и должностей.       — Не брезгуешь? — внимательно следя за жидкостью, которая равномерно наполняла посуду почти до самого края, спросила Лаура.       Третьякова отрицательно помотала головой, с живым интересом внимая к каждой капле и струе, что являлись из бутылки. Женщина оставила бутылку и сделала небольшой глоток первой. Её такое слабое уже не берёт, а вот Маше голову снесёт, если до сих пор не снесло от нахождения влом кабинете. Лукина протянула кружку подопечной, которая с явным страхом сцепила её в обоих ладонях, ещё долго сжигая взглядом, прежде чем отпить.       Любопытство и подавляемый женщиной смешок всё же подтолкнул её к тому, чтобы сделать небольшой, робкий глоток. Напиток несильно, даже приятно обжёг горло, за ним ощутимо скользнул по стенкам горла, а после остался приятным послевкусием. Лаура с довольной и в чём-то насмешливой улыбкой наблюдала за Третьяковой, словно за орлёнком, который учится летать.       Так они и продолжили коротать свои жалкие 40 минут: долгими, наблюдающими, съедающими взглядами, одной кружкой на двоих, в которой регулярно обновлялось количество алкоголя и небрежными, раскрепощёнными прикосновениями. Всё ближе, горячее, точно подкидывая       — Я помню, что ты очень интересуешься русской классикой, — заметно быстро пьянея и, регулярно закусывая нижнюю губу, параллельно глядя то в потолок, то в окно, то резко на Машу, которая тут же обезоружено млела перед нежно-властными глазами, произнесла Лаура.       Женщина сделала паузу, положив ногу на ногу и болтая свисающим краем алого каблука на шпильке, который предательских вовремя соскользнул с тёмных капроновых колготок. Третьякова наблюдала за этим с неприкрытым ребяческим интересом, двигая зрачками в такт каждому поднятию и снижению туфли. Лауру это определённо заводило, а ещё больше, - умиляло.       Она, вроде бы, взрослая тётка, безумно любила вот так «играться» со своей подопечной, зная, что та бросится ей в колени, стоит только сделать небрежный жест рукой вниз. В редком пьяном угаре она винила себя за то, что рулит девчонке жизнь своими выкрутасами, а трезвея, видела её кофейно-карие жаждущие глаза, которые буквально молят тебя о кляпе во рту.       — Я думаю, ты знаешь это стихотворение. Оно пусть и короткое, но является одним из моих любимых, — продолжила учительница, расстегнув две верхние пуговицы, - нарочно, играючи, чтобы была видна идеально нежная и бархатная кожа её ключиц. — я начну, а ты попробуй продолжить.       Сладкий, приторный, специальный голос то ли выводил Машу из транса, то ли, наоборот, - вводил. Впрочем, для неё это было не так важно, лишь бы слышать этот трепет и придыхание, улавливая каждую частицу, которая только могла ей достаться, - а она хотела все, хотела каждую, хотела всю.       — До свиданья, друг мой, до свиданья, — постукивая пальцами по столу, таким образом медленно подбираясь к чужому плечу, начала учительница.       — Милый мой, ты у меня в груди, — в глазах Третьяковой заметились неподдельные искры, и, боже мой, Лукина искренне надеялась, что-нибудь от вина.       — Предназначенное расставанье.       Лаура резко положила руку на бледную, девичью шею, нежно касаясь её своими холодными пальцами, которые покалывало на кончиках маленькими ударами. То ли сердца, то ли общий звон в ушах слились в единый унисон, который невидимыми, жгучими и светящимися нитями связывал их.       — Обещает встречу впереди, — боясь даже вздохнуть, промолвила ученица.       — До свиданья, друг мой, без руки, без слова, — женские пальцы, нежно касаясь бархатной кожи и чувствуя тяжёлые, взволнованные глотки, спускались к ключицам.       — Не грусти и не печаль бровей.       — В этой жизни умирать не ново, — ладонь легка на подбородок, а большой палец нагло и настойчиво лёг на краешек губ.       — Но и жить, конечно, не новей, — на последнем дыхании, остатки которого забрала Лаура, промолвила Третьякова, тут же почувствовав, как сердце сжалось в комок из легковоспламеняющихся проводов. И спичка, способная сначала взорвать этот хрупкий орган, а потом на пепле и костях выжечь имена была у женщины, в чьих глазах мелькнул пьяно-игривый азарт.       — Машунь, а можно я обнаглею?       Глаза ученицы заискрились, обозначая непременный положительный ответ.       — Мне вспомнилось, как мы однажды разговорились, и ты сказала, что ни разу не целовалась, — нарочно растянуто и медленно проговорила женщина и начала обходить их стулья, вкладывая в каждый свой шаг всю страсть и обычно держащуюся под слоем «учителя» пошлость. А после, касаясь ногами чужих колен, подцепила девичий бледный подбородок тонким пальцем с коротким ярко-алым ноготком. — Можно ли украсть твой первый поцелуй?       — Воры не спрашивают разрешения, — с опьянённой развязностью и взглядом, смотрящим куда-то мимо предмета разговора проговорила девушка, криво улыбаясь.       — Я смотрю, усиленное изучение французской литературы идёт тебе на пользу, обязательно передам Татьяне Анатольевне, — ехидно и с каплей дразнящего раздражения, произнесла Лаура, почти соприкасаясь своим лицом с чужим вздёрнутым носиком, покрытым испариной.       Учительница не стала мучить Третьякова прелюдией, которая, кажется, и так была более длинной, чем ей следовало быть. Синхронно прикрыв глаза, они приложили губы к друг другу. Таким, каким всегда был первый поцелуй, - нежным, наивным и искренне детским.       Они разнялись быстро, но полностью успев почувствовать друг друга. Почувствовать пионы, летнее озеро, лебедей, звон колокольчиков и росы, библиотечных книг и терпкий вкус любого дешёвого пойла, редких сигарет, иногда выкуренных тетрадей учеников, кофе без молока, ненастоящей кожи и позвякивания бижутерных камней.       Лаура положила свой подбородок на чужую макушку, кладя на хрупкие плечи ладони. Ученица, немного склонив голову, так, чтобы нос касался женской шеи, в ответ обвила руками учительскую талию, водя пальцами по позвонкам.       Может быть, это даже не любовь, которую Лаура и так активно отвергает. Хотя её вполне можно понять, - что люди скажут? Мужа не нашла, карьерой не пошла, пьёт, так ещё ученицу решила споить, а параллельно эту извращенка!       Но это, знаете, такое волшебное состояние, почти достающее до любви к супругу - чувствовать себя мамой. Не обеспечивать, водить в школу, давать карманные деньги или стирать сарафаны и платья, - нет. Это сказочное ощущение мамы, которая смотрит в глаза монстру, пряча в глубине своей шали ребёнка, крепко прижимая его голову к себе. Эта бескостная и беспричинная привязанность, желание ломать все преграды своего солнца за него, желание подарить своему чаду самое лучшее, чего только может достичь человек.       Они в чём-то невозможно похожи, - поэтому, наверно, и притянулись. Лукина в Маше видит маленькую себя, - забитую, зажатую, загнобённую, оттого и растит ей крылья, вырывая из собственных перья.       Женщина часто ругает себя за такое отношение, - влюбилась, как малолетняя дура, одинаково готова отдать всю свою несуществующую душу человеку, который упорхнёт из её объятий также быстро, как появился в них. Но в этом и прелесть, Маша помогает избраннице чувствовать себя живой, чувствовать себя той, у кого всё ещё впереди, просто чувствовать хоть что-то.       Так привыкнув к безмолвным школьным коридорам, унылым собраниям и долгого нахождения без своего класса, лучик солнца, трепетно выглянувший из-за туч, просто поразил её. Взяв класс Третьяковой под своё руководство, она ни разу не подумала о том, чтобы отказаться, - учительница отдаст всю себя, раздаст каждому ученику свою любовь, лишь бы её главная птица была свободна и легка.       — Машенька…