Чешир

Он притащил меня в эту квартиру в пятницу, уже почти на ночь глядя. На вписке было душно и смрадно, нещадно хотелось свалить, я это по его глазам видел, поэтому просто взял за локоть, сказал парням, что мы идём за алко, и увёл его из этого королевства кривых ебал. Мирон совсем не вписывался в мою тусовочку — щуплый, с еврейским носом и огромными глазами, он был совсем не похож на тех ребят, забитых с ног до головы, которых я называл своими друзьями. Друзьями — а как ещё их назвать? Других людей в окружении у меня не было, поэтому становились друзьями те, кто не был врагами. Врагам я разбивал ёбла всерьёз, а друзьям — шутливо, ради игры. Вот и вся разница. Мирона не хотелось бить, поэтому он не вписывался в друзей или врагов. Он вообще не был похож на какую-то категорию, и этим всегда меня ставил в тупик. Нежности вызывал столько же, сколько сонные и растерянные ляли в постели под утро, но ведь мы не были любовниками, даже речи об этом не шло. И все равно его хотелось защищать и ограждать от любого дискомфорта. Что я и делал успешно; чем я и занялся в этот раз. В квартире пахло сигаретами и вином, до неё надо было добираться по закоулкам лестничных пролётов, которые запомнить мог только сам Мирон. Зайдя в его комнату, я только шутливо пожал плечами — теперь понятно, братан, почему ты девушек к себе не водишь. На стене была нарисована странного вида тёлочка, сосущаяся с каким-то мифологическим персонажем. Хотелось спросить, под какой конкретно травой Мирон это придумывал, да ещё и попросить номерок дилера, но обижать автора было бы неправильно. Старался всё-таки, пиздюк бунтующий. Рядом была карта лондонского метро с кучей пометок, какие-то плакаты. От всей этой сумятицы становилось жутко неловко — я как будто вторгался в его личное пространство и бесцеремонно трогал и оценивал всё то, что было для него чем-то важным. Мы сидели на его кровати, которая, честно, больше походила на матрас, поднятый над полом какой-то очень ненадёжной и сомнительной силой, и пили. Водка с соком входила легко, а у меня в кармане вибрировал телефон — пытались дозвониться кореша, потерявшие нас в пьяном угаре. Это всё было неважно, но дико важен был Мирон. В растянутой домашней футболке, хлещущий водку с соком из стакана, он жмурился и мотал головой после каждого глотка. Он смеялся заливисто и трогал меня за плечи, будто без этих прикосновений до меня бы не дошла какая-нибудь очередная умная мысль, которую он так хотел до меня донести. Я пил гораздо меньше, да и пьянел не так рьяно, как Мирон, но вело от этих посиделок на кровати также, как от забористой дури. — Жида, а в переселение душ веришь?— кажется, я сбил его с какой-то очень умной мысли, но он смотрел на меня так осоловело и так до странного знакомо, будто я знал его много лет, а не пару последних месяцев. — Это романтично, но не более,— он рассмеялся, утыкаясь носом мне в плечо, а я почувствовал, что в переселение душ верю. И верю всей душой. — Ты как котёнок, которого я подобрал в парке, когда мне было лет двенадцать. Он, знаешь, был серенький и такой вертлявый, но глаза были голубые. Отчим выгнал меня к деду, когда я вернулся с котёнком, а ночью этот пиздюк улёгся мне на грудь и ткнулся мордой в шею,— Мирон слушал так внимательно, будто действительно готов был поверить, что вот недавно ещё был маленьким котёнком. Он своими огромными и участливыми глазами пожирал меня, начиная, кажется, с самого сердца. Хотелось одновременно прижать его ближе, разрешить сожрать себя полностью, и оттолкнуть, чтобы не улетать в это цунами из чувств, странных недосказанностей и долгих взглядов. — Когда я ещё тусовался с сатанистами,— это звучало от Мирона как гротескная сказка, но я переборол в себе желание засмеяться,— мне всё время говорили эти оккультные пацаны, что я по натуре чеширский кот. — и улыбка такая же, Миро. Да уж, глаза у вас явно от одного бати. *** — У вас обоих супер-способность — растворяться в воздухе, оставляя только бессильную злобу, фантомную яркую улыбку, которая отпечатывается на радужке смотрящего, и желание поскорее найти и снова заговорить с вами. Я смотрел на него, такого возмужавшего и изменившегося, и тянул медленно свой коктейль. Теперь уже совсем не водка с соком, а элитные выдумки московских баров были у нас в руках. — Давай будет так: как будто прошло пять лет, И мы обратились в чистеньких и дебелых И стали не столь раскатисты в децибелах, Но стоим уже по тысяче за билет. Он даже не задумался, процитировав свою подружку-графоманку, которую я так часто видел на фото рядом с ним, изучал их обоих до мельчайших деталей и заставлял себя ненавидеть всё, к чему он прикасался или о чём отзывался с уважением. Процитировал и повернулся к тому, кто его окликнул, будто только что не улыбался мне опять своей чеширской улыбкой, которая так прочно оказалась выжжена у меня на радужке.