Мамона

В последнее время часто в интернете натыкаюсь на анонимные откровения. И каждый раз задаюсь вопросом: «Стало ли автору легче?» Не удивлюсь, если вы мне не поверите. Я и сам себе почти не верю сейчас. Однако молчать больше не могу. Вдруг найдется кто-то еще, кто мучается, так же как и я. Если ты, прочитав это, узнаешь в чем-то себя, то не стесняйся, напиши мне notfuck@bk.ru. Логично будет начать с биографии. Так сказать создать антураж, чтобы у тебя, читатель, появилось больше возможностей поверить мне. Хотя это вряд ли. Моя мама родилась в Польше. Юность её застала на просторах СССР и, учитывая её так сказать национальность, ей пришлось там и застрять. Моя мама цыганка. Та самая, настоящая, в ярком платке и множестве летящих юбок. Она путешествовала со своей общиной и, однажды, заехав на территорию Советов, уже не смогла выбраться. Тогда, политика правительства была однозначной — они заставляли вольных странников оседать на одном месте, давали жилье и место на заводе. Не знаю, почему её семья не выбрала вариант быть депортированными. Но иначе не было бы моей истории. Община была расформирована, по крайне мере официально. Как бы ни претила работа на производстве цыганской душе, они смирились. Кому-то удалось уйти в торговлю (а это самое почетное занятие для нас), кому-то пришлось работать на фабриках. Мою маму отправили учиться сначала в школу, потом в институт. И всё могло закончиться прозаично, если бы моя мама, так же как и большинство, смирилась. Мама рассказывала, что когда она была еще совсем юной, Шувихани (женщина обладающая знаниями в магии) раскрыла ей тайну её будущего. Именно вера в непоколебимую правоту Шувихани придавала маме силу. Она знала, что наступит момент, когда она сможет вырваться из красного занавеса. К моменту распада СССР мама работала и имела сбережения. И стоило появиться слабому ветерку свободы, мама уехала. В семье одобрили её выбор. Несколько её братьев и сестер отправились вместе с ней. Конечно, о Вардо речи быть не могло. Выехав за пределы досягаемости бывшего СССР, они купили трейлеры и отправились путешествовать. Подробностей я не знаю, мама никогда не рассказывала, говоря, что если я хочу узнать какого это, я должен это испытать сам. Мне двадцать три года и пока что я не знаю, какое оно звездное небо абсолютной свободы. Возможно причина в том, что я пошрат (полукровка). Во мне нет той силы, что толкала маму в дорогу. Во мне наша кровь проявила себя по-другому. Но об этом чуть позже. У нас (всё же я считаю себя цыганом) есть обычай. Вскоре после рождения младенца необходимо окунуть в соленую воду и именно в этот момент дать имя. Когда моя мама стояла по колено в Балтийском море и держала меня на руках Дуввель (наше олицетворение бога) даровал ей видение. Дав мне имя — Ион, она окунула меня в воду. Что она увидела тогда, маме мне не рассказывала. Оно и понятно, видение было только для неё. Мой отец немец. Он геолог. По роду своей деятельности он много ездил по стране. В одном из многочисленных маленьких городов страны он и встретил мою маму. Она вместе с другими женщинами продавала платки на ярмарке. Он много раз рассказывал мне, что как только увидел её черные глаза, с ехидной усмешкой смотрящие по сторонам, то понял, что влюбился. Его любовь была безграничной. Он даже пытался бросить всё и уйти вместе с общиной путешествовать, но мама его отговорила. Вместе они были не долго. Табор ушел, отец остался. Однако спустя четыре года, открыв дверь своей квартиры, отец увидел на пороге мою маму и меня. Всё это время он был одинок. Так и не смог забыть мою маму. Когда он вспоминает об этих годах, мама с усмешкой отвечает ему, что никогда не сомневалась в нём. Цыганку забыть невозможно. Так началась моя жизнь. Я немец с цыганской кровью — именно этим утверждением я, порой, оправдывался перед своей совестью. Я работал в велосипедном центре. Да, продавал и ремонтировал велосипеды, сдавал напрокат и устраивал велоэкскурсии по городу. Однако мое поле деятельности ограничивалось не только должностью «веломастера». На одну зарплату невозможно оплатить аренду квартиры в столице. Я уже говорил, что страсти к путешествиям с сопутствующими им лишениями у меня нет. Если бы я родился лет сто назад, я был бы превосходным карманником. Век нынешний развернул мою способность по-другому. Я воровал велосипеды. Черный рынок краденых велосипедов у нас в городе цветет и пахнет. И я был один из тех садовников, который не позволял почве просохнуть и плодам перезреть. Не скажу, что гордился собой, но и большого волнения по поводу своей деятельности не испытывал. Пожалуй, это все, что я могу вкратце рассказать о себе прошлом. С чего все началось? Сейчас я точно знаю — все началось с просьбы моей мамы. Во время празднования её дня рождения, когда все многочисленные гости уже мирно посапывали, мама сказала мне: — Ион, я хочу тебя кое о чем попросить. Я писала письма в Россию, на тот адрес, где раньше жила, но ответа не получила. Знаю, что твоих бабушки и дедушки уже нет в живых, но кто-то же там должен остаться. Хочу, чтобы ты съездил и узнал. Не хорошо, когда семья разделена. Отказать я не мог. С большим трудом мне удалось найти деньги на визу и самолет в Россию. Потратив на перелеты больше суток, я оказался в маленьком городе, на востоке страны. Не буду углубляться в подробности, как мне удалось найти дом. Главное — я его нашел. И надеясь на теплый прием после трудной дороги, с треском обломился. Там где, по мнению мамы, должны были жить наши, оказались чужие люди. Русского я не знаю, поэтому ничего выяснить мне не удалось. И естественно жилье мне никто не предложил. Поэтому уставший и злой я решил заночевать тут же — на лавочке. На улице было лето. Я надеялся, что всё обойдется и утром я улечу обратно. Однако ночь преподнесла мне сюрпризы. Тогда я не сильно удивился тому, что какие-то малолетки попытались меня ограбить. Я принял это как само собой разумеющееся. Ничего хорошего я и не ждал, ночуя на улице. Сонный и раздраженный я блуждал по округе, когда увидел в подвале одного из домов свет. Я подошёл и заглянул в окно. Оттуда на меня смотрел парень. Он улыбнулся и жестом показал на соседнюю дверь. Я был обескуражен, но решил рискнуть. Зашёл в дверь подъезда, которая оказалась открыта, спустился в подвал и оказался в том самом помещении, освещенном одинокой лампочкой висевшей под потолком. Парень был один. Он сидел на деревянном стуле около окна. Когда я вошел, он обернулся и опять улыбнулся мне. Тут я пожалел, что не знаю русского. Парень был красив. Моему удивлению не было предела, когда он поднялся и, подойдя ближе, поздоровался со мной на чистейшем немецком: — Здравствуй. Я опешил. Что делает немец в подвале дома на окраинах цивилизованного мира? — Что ты здесь делаешь? — Думаю, то же что и ты — жду. — Чего? — Утра, наверное. Одет он был нормально, на бомжа не похож — джинсы и какая-то брендовая футболка. Правда, всё черное. Поэтому на фоне полутемного заваленного хламом подвала, смотрелся он мистически красиво. — Если хочешь, можешь остаться, — сказал он. Угрозы от него не исходило. Наоборот. Он был спокоен и невозмутим. Его внешность заворожила меня. — Меня зовут Ион. Он кивнул. Прошел вглубь подвала, в темноту. Вышел оттуда с еще одним стулом. Поставил его рядом со своим. — Присаживайся. Устал ведь. Я сел. Последовал его примеру, закинул ноги на трубы, проходящие по стене под окном. Было вполне удобно. Можно было бы даже подремать, но сон ушёл. — А тебя как зовут? — Мамона. — Он в который раз улыбнулся. — Странное имя, знаю. Но какое дали. — Кому ты рассказываешь. Меня самого не Ганс зовут. Он тихо засмеялся. В ту ночь я так и не заснул. Под танцующими тенями от раскачивающейся лампочки мы сидели на стульях и разговаривали. Обо всем и ни о чем. Он спрашивал меня о моей жизни. Я рассказывал, не все, но многое. Мне же так и не удалось узнать, почему он был в подвале. Он уклончиво отвечал на прямые вопросы. А я не очень и настаивал. Его тихий голос заставлял вслушиваться в каждое слово. Манера говорить удивляла — такого чистого произношения я давно не слышал. Мамона был действительно красив, красив настолько, что под утро я почти поверил в любовь с первого взгляда. Но с первыми лучами солнца, туман в голове рассеялся, и я отогнал лишний романтизм своих мыслей. Когда солнце встало, я собрался уходить. Он медлил. Уже у выхода я сказал: — Пойдем на улицу, Мамона. Он встрепенулся на стуле, как будто успел задремать. — Да. Идем. Мы вышли из подвала. Солнце слепило глаза. Мы стояли, касаясь друг друга плечами. Начало нового дня было похоже на начало новой жизни. — Ты так и не ответил на вопрос, Ион. — Какой? — Что нужнее всего в жизни? — Знаешь, есть такая поговорка: в жизни не хватает либо времени, либо денег. — Я усмехнулся. — Судя по тому, что я здесь… — Тебе не хватает второго? — Как и большинству людей. — Ты уверен в этом? — Да, абсолютно. Мамона улыбнулся. — Хорошее утро. Я кивнул в ответ. Неожиданно Мамона положил руку ко мне на макушку и, пройдясь пальцами по волосам, сказал: — Спасибо за компанию и за всё остальное. Он собрался уходить. Мне не хотелось отпускать его, но и остановить его я не мог. — Куда ты сейчас? Он обернулся и ничего не ответил, только улыбнулся. Я подождал, пока его темная фигура скроется за поворотом дома. Только после этого я нашел в себе силы сдвинуться с места. Вернувшись домой, пришлось расстроить маму отсутствием новостей и каких-либо зацепок о местонахождении нашей родни. За три дня моего отсутствия, естественно, ничего не изменилось. Я вышел на работу. После дневной работы, отправился к своим, на ночную тусовку. О Мамоне на тот момент я уже забыл. Не знаю, как мне это так быстро удалось, всё же он был не обычным прохожим. Но тем не менее. На год с лишним воспоминания о нем выпали из моего сознания. За этот год многое изменилось. На сбыте ворованных велосипедов я скопил достаточную сумму, чтобы идти дальше. У меня появилась возможность заниматься делами посолиднее. Было несколько предложений вступить в команду и воровать автомобили, но я отказался. К механическим коням у меня душа не лежала. Я решил завязать с воровством, пора было остановиться. Я открыл свою веломастерскую. Поначалу приходили только друзья, потом и простой люд подтянулся. Все было бы хорошо, если бы не одно «но». Экономическое состояние не только нашей страны, но и всего мира стало шатким. Невиданная до сих пор инфляция не давала развернуться в полную силу никому. С моим небольшим бизнесом я еще как-то справлялся, чего не скажешь о стране в целом. Я не углублялся в ежедневные новостные потоки, мне было достаточно общения с клиентами. Если еще год назад ремонт Cannondale был целым событием, то теперь он воспринимался, как рядовой велосипед. Мир стремительно менялся, и, судя по газетам, которыми я вытирал руки в мастерской, всё шло не так как хотелось политикам. В один из выходных, когда я был у родителей дома, мы обедали с включенным телевизором. Скажу сразу, тот обед мы так и не доели. Еда остыла, а мы к ней так и не притронулись. Никто из нас троих не мог поверить тому, что показывают в новостях. Мир сошёл с ума. Америка объединилась с Японией и Китаем, и была на грани войны с Россией. Германия пока находилась в нейтралитете. Но как сказал наш президент, если Америка не выведет свои войска из Китая, мы вступим в союз с Россией. Были даны сорок восемь часов, на разоружение. По истечению этого срока Евросоюз объявит военное положение. Я так и не смог понять конкретных причин всей этой заварушки. В политике никогда не разбирался. И, честно сказать, я не особо тогда разделял волнения отца. Мне казалось, что все как обычно разрешится мирно. Однако. Когда в обычный рабочий день, возясь над механикой очередного велосипеда, я услышал вой военных сирен с улицы, руки у меня похолодели. Бросив дела, мы с другом включили городское радио. «…нанесла авиа удар по ряду городов Сибири. Сегодня в тринадцать часов китайские войска совершили открытое наступление на Россию. О жертвах пока не сообщается…» В нашу эру интернета и айфонов, никто не мог поверить, что война реальнее, чем солнце за окном. Хоть мы были и далеко физически, никто из нас не мог быть спокоен. Стоило открыть YouTube и ты погружался в ад. Там, далеко, были такие же люди и они умирали. Правда и нам наблюдателями побыть удалось не долго. Финляндия, Швеция, Норвегия и Украина спустя месяцы молчания встали на сторону Америки. Я знаю, каким ничтожным себя чувствуешь рядом с танком. Совершенно не нужное знание. Когда объявили набор добровольцев в армию, я со своими друзьями, сразу же отправился подписываться. Мама меня отговаривала, как могла. Но я был должен. Только недолго мне пришлось носить форму солдата. Мама из-за всех этих волнений совершенно расклеилась. У нее стали случаться частые обмороки и, в конце концов, нам с отцом пришлось положить её в больницу. В день, когда мне должны были дать на подписание бумаги об окончании подготовки и моей готовности отправится в горячие точки, я зашел к маме. Она была бледна и с трудом говорила. Увидев её в таком состоянии, на мгновение, меня перестали волновать все те, по сути, совершенно незнакомые люди, которые умирали где-то далеко. Мне показалось, что я поступаю неправильно, уезжая и оставляя её в таком состоянии. Я начал сомневаться. Сев на край больничной кровати, я погладил маму по руке. Если бы она сказала: «Останься», — я бы остался. Но она сказала совершенно другое: — Скажи, в последнее время с тобой не случалось ничего необычного? — Мама, всё, что сейчас творится не может быть обычным, — я улыбнулся через силу, — меня научили стрелять из винтовки, разве это в порядке вещей? Мне стало страшно. Закрыв глаза, я увидел себя посередине поля, вокруг были рытвины от взорвавшихся снарядов, я смотрел по сторонам и видел, как один за другим умирают все, кто был мне близок, мои друзья уходили, растворялись в дорожной пыли. Я открыл глаза. Мама смотрела на меня спокойно и отстраненно. — Что ты видел? — Мам… Она приподнялась на кровати и обняла меня. — Ион, подумай. Может было что-то, чему ты не придал значения… — Я не понимаю о чем ты. — Я прошу тебя только об одном. — Она взяла руками мое лицо. — Ион, это очень важно. Попытайся вспомнить. Обещаешь? Мне ничего не оставалось, как дать обещание неизвестно о чем. Выйдя из больницы, я оказался под палящим солнцем. На улице была весна. Первая безразличная и пустая весна в моей жизни. Никаких катаний на велосипеде, никаких ночных гулянок в клубах, никаких красивых мальчиков и страстного пьяного секса, никакого отпуска и теплого моря. Ничего. Всё то, что заставляло биться сердце быстрее, обесценилось, как деньги в моем кармане. Все эти мнимые радости жизни потеряли яркость. Я отправился в военный офис. Там меня ждала длинная очередь из новоиспеченных солдат. Все примерно одного возраста. Я смотрел на них и не мог отделаться от маячившего в сознании видения смерти и пустоты. Подошла моя очередь. Старший сержант искал мою анкету. Перелистывая папки, спросил: — Фамилия Нойманн, а имя, как говоришь твоё? — Ион. Он усмехнулся и сказал: — Ну и имя… Я, стараясь, сдержать раздражение, на мгновение закрыл глаза и медленно выдохнул. Всю жизнь я терплю последствия своего имени. Для немецкого слуха оно действительно звучит странно. Старший сержант продолжал копаться в документах, когда сидящий рядом рядовой хихикнул и сказал: — У нас тут недавно еще интереснее было. Парень с именем Мамона. Ты можешь себе… — Как вы сказали? — Перебил я веселящегося парня. — Мамона. Фамилии не запомнил. В тот момент я не мог поверить самому себе. Как я мог о нём забыть? Наша ночь в России и его тихий голос. Как я мог напрочь об этом забыть? — Простите, а куда его определили? Конечно, мне не сказали. Забрав свои документы, в полупрострации я покинул здание. Как мне его найти? Зачем мне его искать? Не найдя ответы на свои вопросы, я отправился домой. По пути увидел, привычную для тогдашнего времени картину — люди стояли около церкви и слушали священника. Проходя мимо, пришлось взять листовку. Отказываться было неудобно. С приходом тяжелого времени многие вспомнили о боге. Как будто он чем-то мог им помочь. И тут дело не только в том, что у цыган нет обычая олицетворять божественную сущность с каким-либо человеческим лицом. Мне кажется, в современном мире в принципе нет места пустой вере, не имеющей под собой доказательств. С другой стороны, в войну тоже никто не верил, раньше. В листовке было написано, что лишь чистая вера сможет спасти нас. Свернув листовку в несколько раз, выбросил. После подписания военного документа, мне оставалось лишь ждать. Как только появиться необходимость меня должны были забрать. Дни слились в сплошное ожидание. Я стал плохо спать. Почти каждую ночь мне снилась война. Как ни странно, но не эти сны были мучительнее всего. Порой меня даже днем охватывало какое-то забвение, и я видел сны на яву. Все они были о том времени, что прошло. Светлые воспоминания, вперемешку с мечтами — выматывали сильнее кошмаров. Собственное бессилие и злило, и приводило в депрессию. Мне, то хотелось быстрее взять в руки винтовку, то становилось тошно от неизбежного кровопролития. Я до боли сжимал зубы, когда меня в очередной раз посещало осознание, что мне придется забрать чью-то жизнь. Так дико, так неправильно, так глупо. Больше даже глупо, потому что к тому времени, даже школьники знали главную причину развязавшейся войны. Не ту, которую навязывало наше правительство, через агитацию. Настоящая причина была проста до безобразия — Всемирная Торговая Организация во главе с Россией из-за роста инфляции потребовали от Америки остановить неограниченную эмиссию доллара. Ответом Америки стала бомбежка России. И уже потом вспомнились все былые «заморочки» и «обиды» и понеслось. Весь мир достал из заначки свои проблемы и пошел решать их на передовую. Как будто моя смерть, как и смерть тысяч других парней, могла чем-то им помочь. Развеять густую темноту, поселившуюся в голове, ничем не получалось. Ожидание впитывало в себя все силы. Единственное, что меня так и не оставляло в покое, так это одно имя — Мамона. Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы найти его. Поспрашивал у знакомых — ничего. Искал в социальных сетях — ничего. Поисковик говорил мне, что я ищу библейского подземного демона, покровителя богатства, но никак не симпатичного парня. На самом деле, я не особо отдавал себе отчет — зачем я его ищу? Да, он мне очень понравился тогда, но откровенно говоря, у меня не было ни малейшего настроения думать не то что о личной жизни, но и о сексе вообще. И всё же, думать о нем я не переставал. Спустя месяц моих метаний и ожиданий, наконец, пришёл приказ о зачислении меня в роту. Мама уже вернулась домой, чувствовала себя намного лучше. Отец тоже был спокойнее. Поэтому из дома мне было уходить намного легче, чем думалось ранее. Я уже говорил, что солдатом мне удалось быть не долго. Меня с другими парнями отправили на границу Польши с Украиной. Поезд, который должен был нас доставить на место, проходил рядом с границей. Доехать мы не успели. Поезд подорвали прямым авиа ударом. Что тогда творилось, вспоминать я не хочу. Всем кто выжил, пришлось выбираться из под обстрела собственными силами. Я с несколькими ребятами добрался до ближайшего городка, там нас приютила семья. Оказалось, что я, до того момента, понятия не имел о том какие люди на самом деле. С нами делились последней едой, о нас заботились, как о сыновьях. Я никогда прежде не чувствовал подобного родства с чужими людьми. Мы почти не понимали друг друга, но это ничего не значило. Мы говорили на разных языках, но оказалось, что доброта не нуждается в словах. Ночью, на третий день, я вышел на улицу и, отойдя подальше от домов, разревелся. Такой горечи я не чувствовал никогда. Мне было страшно, как маленькому ребенку. Только я уже не мог убежать к маме. Людская доброта бьёт больнее пули. Если бы я верил в эти иконы, стоящие в каждом углу комнат и с укором смотревшие на меня, я бы упал на колени и стал бы молить о прощении. Но я не верил. Чувство собственной ничтожности сдавливало горло огромным комом. У меня было столько возможностей в жизни, а я выбрал самое простое — воровство. Я чувствовал себя предателем, предателем в самом большом смысле, который только может быть. Всеми своими прошлыми стремлениями я предал вот эту самую польскую женщину, отдававшую мне последнюю еду. Я изменился не тогда, когда решил «завязать» с воровством. Я изменился в ту ночь, когда понял что значит быть людьми. Помощь пришла спустя четыре дня. Нас отправили обратно, для формирования новых отрядов. Я вернулся домой. Встретив меня, мама сказала, что я повзрослел лет на пять. Смешно, а до боя я так и не добрался же. Что было бы тогда? Мне казалось, что я бы не вернулся. Через некоторое время нас собрали вновь, но на это раз отправили в город Штральзунд. Прибыв туда нас расформировали по казармам и, казалось, забыли о нашем существовании. Каждый день у нас были тренировки, но не более. Судя по разговорам и новостям, доходившим до нас через офицеров, в мире обстановка становился все накалёнее. Бои велись на территориях почти всех стран, никто не остался в стороне. Находясь в Штральзунде у меня было много свободного времени. Оно было губительно, потому что никаких отвлекающих внимания вещей под рукой не было. В то время я много думал. Думал о своей жизни, о том насколько неправильно её строил, о том, как был глуп и мелочен в своих желаниях. Странно, но от этого осознания мне становилось легче. Как будто, хотя бы внутренне, но я исправлял прошлое. Как будто своим осознанием я очищал себя. Однажды, ближе к ночи, мне удалось уйти из части. Хотелось погулять у моря в одиночестве. И, знаете, я не писатель, и передать своё удивление словами не в силах. Добравшись до берега, я увидел там человека. Почему-то я был уверен, что знаю его. Он обернулся, и я увидел знакомое лицо с мягкой улыбкой. Мамона был в форме, так же как и я. Он стоял почти у самой воды и смотрел на волны. — Привет. — Привет. — Опять не скажешь, что ты тут делаешь? — Тоже что и ты — жду. — Но я ничего не… — Тут я сам себя прервал. Он был прав, я жду. Я постоянно чего-то жду. — Ладно. Я встал рядом с ним. — Странно, что мы раньше не встретились. Он посмотрел на меня и сказал: — Короткие волосы тебе идут. Я улыбнулся. Пройдясь рукой по волосам, сказал: — Непривычно. — Непривычно не значит плохо. — Ты прав, я вот только недавно это понял. — Что ты понял? — Понял, что не все проторенные дороги хороши. Он усмехнулся и ничего не ответил. Мы стояли и смотрели на Балтийское море. Близость Мамона будоражила. Хотелось прикоснуться к нему, но я не решался. Я вспомнил нашу прошлую встречу. Вспомнил его последний вопрос. Сейчас я бы ответил иначе. Мамона, обойдя меня, пошел в сторону. — Куда ты? Он обернулся и посмотрел ко мне за спину, я тоже туда посмотрел, на пляж где мы стояли, пришло несколько человек. — Мне захотелось пройтись. Ты со мной? Конечно, я пошел с ним. Мы ушли довольно далеко. Вокруг опять никого не было. Мы по-прежнему шли и молчали, когда Мамона остановился передо мной и спросил: — Ты знаешь, что значит твое имя? Я удивился вопросу. — Да. С цыганского оно переводится, как «добрый». Он покачал головой. — Это не совсем точный перевод. Твоё имя значит: «Бог является добрым». — Ты знаешь цыганский? Он пожал плечами. — Не то чтобы я владел каким-нибудь из ваших диалектов. Но перевод твоего имени знаю. — Откуда? Он засмеялся. — В интернете посмотрел. Я тоже засмеялся. — Я, кстати, тоже смотрел твоё имя. — И что же ты нашёл? — Только мифологию какую-то. — Мифологию? — Ну да, Мамона – имя демона из Библии, который живет под землей. Он наклонился ко мне. — А ты не крещенный. — Это вопрос или утверждение? В тот момент я еле держался на ногах. У меня голова кружилась от возбуждения. А он лишь стоял и улыбался мне. Мамона хотел что-то ответить, но я не смог себя сдержать. Потянувшись к нему, легко поцеловал в губы и уже стал гадать, стоит ли мне ждать удара под дых, когда он не дал мне разорвать поцелуй. Я не мог вспомнить, когда в последний раз целовался. Как будто в первый раз я ощутил чужой язык в своем рту, как в первый раз дрожь во всем теле не давала ровно дышать. — Точно не христианин. — Я не верю в бога. Мамона даже отошёл от меня на шаг. — Не веришь в Бога? Он засмеялся. — Чего ты смеешься? — Непостижимо, — он никак не мог успокоиться. — Ей! — Я пихнул его в плечо. — Ты не знал, сейчас атеистов больше чем верующих. Тем более я цыган. — О! Люди! Обняв меня за плечи, Мамона пошёл вперёд. Мне ничего не оставалось, как идти рядом. Его руку я скидывать не хотел. — А во что ты тогда веришь, как цыган? — Мне близок Дювель. Точнее концепция о нём. — Концепция значит. И что это за концепция? — Цыгане верят, что бог это небо и земля, солнце и луна. По мне лучше так, нежели верить в какого-то там неизвестного мне Иисуса, сына божьего. Мамона усмехнулся. — А как насчет концепции, что Бог в человеке? — Какие же мы боги? Боги не убивают друг друга. — Думаешь? — Уверен. — Хм, а что же тогда Бог делает? Я не нашелся, что ему ответить. Я никогда раньше не задавался этим вопросом. — Ладно, — продолжил Мамона, — а в цыганской версии демоны есть? — Да. Слова такого нет, только. — А что есть? — Просто отрицательная сила — Бен. Если это интерпретировать на христианский лад, то это будут демоны. — А откуда Бен берётся? — Чего тебя на теологию потянуло? Притянув его за ворот армейской рубашки, поцеловал. Мамона прижав меня к себе, не давал долго разорвать поцелуй. Мне не хотелось, что бы он посчитал меня неопытным мальчиком, у которого от одних поцелуев всё вскакивает, поэтому я резко прервал поцелуй и спросил: — А во что веришь ты? — У меня нет необходимости верить. — В смысле? — Ты же не хочешь об этом говорить? — Я этого не говорил. Он улыбнулся. Пройдя пару шагов, сел на поваленное дерево. Оно лежало на самом берегу. Я сел рядом. — Так что? — Что? Ты так и не сказал, откуда берется Бен. — Я не знаю. Пересев на бревне, так что теперь оно было между его ног, Мамона пальцами прошелся по моей щеке, опустившись ниже, расстегнул ворот рубашки. — Сказать тебе? Его прикосновения рассеивали мысли. — Скажи. Он был близко. Касаясь кончиком носа, моего виска, Мамона сказал: — Потому что Бог так хочет. — Странные у него желания. — Разве? Вполне обычные. Если считать, что Бен это любые отрицательные проявления, то сколько же его в обычных человеческих желаниях? — Но люди не боги. — Тогда почему их желания сбываются? Повернув голову, посмотрел в его глаза. В них была улыбка и неизменное спокойствие. — В чём тогда смысл? Это замкнутый круг. Он молчал, а я пытался найти ответ на свой вопрос. Меня никогда не мучили вопросы «высшего» порядка. Что есть бог? Какая разница, когда вокруг твориться ад. — Помнишь, ты спрашивал «что нужнее всего в жизни»? — Помню и то, что ты ответил. — Это был глупый ответ. — Почему же? — Потому что ни деньги, ни время, не играют большой роли. — Я опустил голову. Вид набегающих волн успокаивал. — Со всем, что мне пришлось пережить, я понял, что главное это люди. Точнее осознание того, что все мы люди, все мы одинаковые. Важнее всего не забывать это и жить, осознавая эту ответственность. — Так и в чем тогда смысл? Я удивленно посмотрел на него. Удивленно, потому что понял. — Смысл в том, чтобы понять это. — А Бен для чего? — Чтобы понять. — И откуда берутся демоны? Я улыбнулся. — Из, возможно не осознанного, но сильного желания заполнить ту пустоту, которая образуется, когда ты не знаешь, зачем живёшь. — И ты все ещё будешь настаивать на том, что люди не Боги? — Нет. Обняв его за шею, поцеловал. — Только не говори мне, что ты демон и, раз я понял, сейчас исчезнешь. Мамона засмеялся. — Не исчезну. Я тоже хочу тебя. Слышать это было приятно, но нужно было возвращаться обратно. — Пойдем, нам пора,— он встал и пошёл вперед. Я шёл за ним, думая, что не хочу расставаться. Мамона зашёл в подземный переход, ведущий в город. Наша часть была в другой стороне. Спустившись по темной лестнице вниз, он обернулся и сказал: — Идём. — Нам в другую сторону. — Разве? — Нас же увидеть могут! Он не стал слушать, скрылся в глубине перехода. Я знал, что будет, если нас поймают в городе, но шаги затихали, и я решил рискнуть, поспешил за ним в низ. Мы пришли на вокзал. Мамона пошел к кассе, я не стал идти за ним. Что у него творилось в голове, мне было не известно. Мамона вернулся и протянул мне билеты на поезд. — Ты в своем уме? Зачем ты их купил? — Ион, ты хочешь убивать людей? — Нет. — Тогда идем. — Нас осудят… Он опять меня не слушал. Шёл по направлению к перрону. Не знаю, как я решился, но я пошёл за ним. Солнце еще не встало, а мы были в Берлине. Приехали ко мне в квартиру. Меня всего колотило от волнения, Мамона же был спокоен. Сходил в душ и улегся ко мне на кровать. Когда я повторил его маршрут, он уже спал. Наудивление и я заснул быстро. Разбудил меня запах жаренных сосисок. В полудреме я прошёл на кухню. Мамона сидел, развалившись в кресле, с закинутыми на стол ногами и смотрел передачу. — Доброе утро. — Тш, я слушаю. Я тоже посмотрел в «ящик». Там шла научно-популярная программа, кажется, о космосе. Взяв сосиску, я облокотился на стол и стал тоже слушать. «…параллельные миры могут быть связаны квантовыми тоннельными переходами. Это значит, что теоретически можно перейти из одного мира в другой, не нарушая закона сохранения энергии. Однако, — говорил усатый мужчина, — для этого потребуется колоссальное количество энергии. Тут его перебил другой мужчина, этот был еще и бородатым. — Вы правы, но это не единственная теория. В природе могли бы существовать связывающие один мир с другим пространственно-временные структуры, их называют «кротовые норы». В принципе математика их существование допускает. — Правда, — заметил усатый, — есть один момент: «кротовые норы» пока никто не видел, их еще предстоит найти…» — Мамона, что ты за херню смотришь? — Разве? — Не прожевав, сказал он. — А я уверен, что всё возможно. Просто еще не доказали. — Погладив меня по голой ноге, добавил. — Ты отдохнул? — И хитро улыбнулся. Теперь настал момент, когда ты, анон, только хмыкнешь и подумаешь: «бред». Но я не в силах заставить поверить мне. С того момента прошёл месяц. Я перестал удивляться. Мамона лишь улыбается своей излишне возбуждающей улыбкой и говорит, что я не псих, и что он верит мне. Верит, что возможно многое из тех вопросов, на которые не в силах ответить интернет поисковик. Шрамы на спине, которые я получил, когда выбирался из подбитого поезда, никуда не делись. Вот только Мир, не знает ни о какой войне.