что-то о ненависти

«Я догорал дотла, она подливала бензин

Ну кто тебя просил? Ну кто же тебя просил?» © — Эрен, — вскрик, который отзывается чем-то ноющим в грудине, будто бы разболелась старая колотая рана, похороненная под потемневшим рубцом. Эрен останавливается посреди пыльного коридора, прикрывает глаза, кривит губы. В данный момент он чувствует себя полным идиотом и возникающую головную боль от топота ее ботинок, а больше, пожалуй, — ничего. Микаса хватает его за запястье, прямо как в детстве. «Упрямая, упрямая, упрямая Аккерман», — проносится в мыслях, и ему на секунду даже кажется, что он хочет ее ударить. Да, именно ударить. Треснуть так, чтоб до звездочек перед глазами. Может быть, оставить белой скуле на память кровоподтек. — Чего тебе, Аккерман? — Эрен тянет слова лениво, едва размыкая губы, так по-мудацки. Микаса молчит своим фирменным блядским молчанием, подушечкой большого пальца надавливает на его выступающую вену, а тонкие девичьи пальцы кажутся сродни тюремным браслетам. — Не можешь и шагу ступить без хозяина? Микаса не дрожит, не плачет, не возмущается — Микаса не пригодна для закатывания сцен. А мысли кружат голову Эрена ядовито-розовым туманом, оседающим на мозгах приторно-сладкой сахарной ватой, которую он видел лишь единожды, да и то в воспоминаниях Гриши. Он так близок к чему-то поистине невероятному, что даже не замечает, как его рывком заталкивают в какую-то темную каморку и прижимают к стене. Вдавленным в каменную кладку лопаткам остро и холодно, Эрен цокает языком с явным намеком на недовольство. Микаса все еще молчит, упирается своими изящными руками, выпачканными кровью до костей, в его уставшие сгорбленные плечи и смотрит так прямо, отчего ему резко становится весело. — Ну и? — Рабыня, значит? — Эрен зачем-то переводит взгляд на ее приоткрытые губы, обветренные.– Ненавидишь, да? — Микаса подходит ближе, пытаясь выглядеть если не угрожающе, то хотя бы более-менее серьезно, на деле же — льнет к нему вздымающейся грудью, ощущает чужое дыхание на макушке и, вопреки всем своим планам, смущается. Эрен ловит себя на том, что уже не смотрит, а нагло пялится, словно видит ее впервые, словно ему снова четырнадцать, словно не она с ним с самого детства рука об руку. Красный шарф больше не обматывает тонкую шею, и это наблюдение режет его без ножа: — Да, ненавижу, — если он не может её ударить, то может хотя бы хорошенько подковырнуть изнутри. Микаса чувствует удар прямо в солнечное сплетение, только Эрен всё еще неподвижно стоит зажатый меж её согнутых в локтях рук и продолжает смотреть на неё сверху-вниз своими давно потухшими зелеными глазами, за которыми она ничерта не может разглядеть. — Отпусти, — собственные руки никогда не казались Микасе настолько тяжелыми, но ей вдруг кажется, что она уже слишком устала его держать. Эрен разминает затекшие плечи, когда она разворачивается к двери, собираясь уйти по-тихому, без лишней дешевой драмы, прямо как он и хотел. Из идеального солдата хорошей актрисы точно не выйдет. — Какая же ты, Аккерман, несносная, — он тянет её на себя, не заботясь о том, что от такого резкого рывка на бледной коже зацветут синяки. Пальцы смыкаются на подбородке почти нежно, заставляя слегка запрокинуть голову, и губы сами находят ее припухшие губы, а то он ведь так и сдохнет не целованным. — Нашла из-за кого плакать, Аккерман, — ничего более невкусного, чем обжигающий привкус её солоноватых слез, Эрен за свою короткую жизнь не пробовал. Микаса приоткрывает рот, чтобы что-то возразить, и уставший от пустой болтовни Эрен этим тут же пользуется, углубляя поцелуй. Пусть она лучше помнит его до самой глубокой старости, которую только он один во всем этом погрязшем в маразме и блядстве мире сможет ей обеспечить. — Останешься со мной? — воздух кажется тяжелым и липким, из-за чего Микасе в голову лезет какой-то сплошной бред. Эрену не хочется отвечать ни «да», ни «нет». Эрену хочется разъебать осточертевшие стены, военные корабли, сверкающие на солнце автомобили, идиотов в дорогих костюмах. Уничтожить, стереть с лица Земли, растоптать, а после — рассыпаться горсткой пепла на её покатые молочные плечи. Но всё это как-то сейчас слишком не в тему — пусть лучше йегеристы конвертируют эти мысль в очередной пафосный лозунг, пусть они украсят громкие заголовки газет, пусть хоть сам черт рогатый, цитируя их, выберет для его задницы подходящий котел... — Останусь, — Микаса знает, что он врет, — навсегда, — но ложь эта так сладка. Когда это её Эрен стал таким взрослым? Когда руки, нагло сминающие обтянутые солдатскими штанами бёдра, стали такими сильными? Микаса тихо стонет ему прямо в ушную раковину, путается пальцами в каштановых отросших волосах и горит заживо. Эрен сдавленно рычит, подхватывает её на руки и усаживает прямо на стол с покосившейся столешницей. Об этом ли она мечтала, когда холодными ночами не спалось, а мысли сами лезли в голову? Может быть, воображение рисовало хотя бы казенную кровать с жестким матрасом, пахнущие мылом свежие простыни, керосиновую лампу на прикроватной тумбочке, очерчивающую контуры их тел своим скудным светом. Он бы шептал ей слова любви, гладил бы ободряюще, смотрел бы прямо в затянутые поволокой серые глаза, как самый преданный на свете цепной пёс. Но есть лишь реальность — жестокая и отравляющая. — Ты уверена? — холодные пальцы Эрена касаются кромки белья и застывают неподвижно. Наверное, все еще можно остановить это безумие, оставив ей надежду на счастливое будущее. Без него. — Да, — ещё никогда и ни в чем Микаса не была настолько уверена, а ему от этого совсем голову сносит (раньше времени). — Ты такая глупая, — Эрен входит плавно, борясь с желанием заполнить её до конца резко и безрассудно, — моя девочка. Микасу окутывает жар и пронзающая неугомонная боль, которую она впервые за столько лет позволяет себе почувствовать. Эрен заканчивает на пол и по-армейски быстро натягивает боксеры вместе с брюками, не хватало ей из-за него еще больше проблем. Микаса застегивает пуговицы подрагивающими руками, отчего он испытывает лишь легкую тень сожаления. Ему хочется навсегда запомнить этот день, жаль только времени не будет, чтобы вспоминать. — Я люблю тебя и всегда любил, — Эрен аккуратно заправляет смоляную прядку за ухо, Микаса перехватывает сухую ладонь ловкими пальцами и прижимается к ней щекой. Он отшатывается назад на негнущихся ногах, потому что ему пора. — Спасибо тебе за все, — распухшие губы трогает грустная улыбка. — Не иди за мной, ладно? — Эрен больше не оборачивается.