//
Она сразу понимает, что не так; ее не учили справляться со срывами, не рассказывали о соотношении успокоения и дискомфорта; в одно мгновение мир сам по себе перестает казаться четким, превращается в блеклое, мягкое пятно, едва различимое за пеленой подступающих слез: ей становится то жарко, то холодно, и в голове зудит лишь назойливое «это все не реально», скулящее комком злости и ярости где-то в груди. Страшно. Господи, как же ей страшно. Она еле успевает захлопнуть дверь номера и подойти к постели: колени не держат, и Юля опускается прямо на пол, спиной опираясь на деревянные крепления кровати; она почти физически чувствует, как ужас скапливается у горла, как холод оборачивается в кровотоке острой изморозью, как удушьем сдавливает диафрагму; Юля не слышит и не видит вокруг ничего – обхватывает лицо ладонями, плачет беззвучно и импульсивно, будто слезы рвутся впервые за бесконечные годы. Почему? Почему? За что? Ей не помогает ни одна знакомая молитва. Так безумно, отчаянно; она дергается от судороги, сжимающей грудину в тиски, – Юля пытается дышать ровно, но боится, что захлебнется: воздух обжигающий, горячий, очевидно, легкие в пепел превратить за секунду способен; ее кожа ноет, покрывается невидимыми, но яркими ссадинами, а стук сердца волнами откликается в голове и ушах, затмевая любые привычные звуки. Забери меня, забери. Она стоит на краю сумасшествия: на плечи опускается тяжесть, словно кто-то кладет туда руки; лицо щекочет невесомо и быстро, будто чьими-то легкими локонами, а обоняние проникается нотками сандалового дерева и клубники, свежей и пряной; Юля не меняет позицию, не перестает дрожать: «это все не реально», снова и снова проносится в мыслях. Она теряет счет времени: темнота поглощает, давит в сознание так сильно, что искры сверкают перед глазами; она не знает, проводит в этом положении час или два – но уверена, что ни секунды более не вынесет. – Юля, Юля! Забери меня. – Я здесь, все хорошо, милая. Она ступает на голос: родной и любимый, но от которого сердце начинает сжиматься еще больнее; пускай это все невозможно, пускай ей движет мания, паника и тревога – Юля хватается за голос истошно, не имея сомнений, что без него просто погибнет. – Юля, сфокусируйся на мне: я здесь. Юле хочется рассмеяться: разум играет с ней злую шутку; как она может сосредоточиться на Тине, если та еще больше лишает рассудка? – Считай со мной: один. Она набирается отваги приподнять голову и открыть глаза: первый миг она все еще ни капли не верит – но Тина действительно, блять, сидит перед ней на коленях, осторожно гладит предплечье и находится настолько близко, что кончик ее носа едва не задевает Юлины скулы; Юля несмело кивает, но пока не может остановить слез – Тина берет ее щеки в ладони, поворачивает полностью на себя. – Повторяй за мной: один, – просит она, и Юля тихо шепчет в ответ: – Один. – Два, – продолжает Тина, и теперь ее пальцы касаются Юлиного подбородка, нежно-нежно, и запах сандалового дерева полностью оседает у Юли в легких. – Два. – Молодец, ты справляешься, – с легкой улыбкой произносит Тина, и Юля тоже старается улыбнуться: глаза у Тины блестящие, обнаженно-сапфировые; Юля практически снова умеет дышать. – Три. – Три, – нервно повторяет она, но уже гораздо увереннее; холод отступает, меняется на волнующие потоки тепла и спокойствия. После зимы ведь всегда расцветает весна. – Смотри, все хорошо, – говорит Тина, но не выпускает Юлю из рук; Юле же совсем такого не нужно – чувствовать Тину подле намного желаннее. – Как ты?… – Я видела, что ты плакала на выступлении. Хотела зайти позже, узнать, в порядке ли все, – отвечает Тина с беспокойством. – Дверь оказалась не заперта. Прости, что не нашла тебя сразу. Ах, выступление. Сейчас Юля помнит: очередной город, очередной концерт, очередные попытки попросить мир о спасении: горечь опять сворачивается под ребрами, но в этот раз Юля малым трудом подавляет ее. – Не знаю, что на меня нашло, – тихо произносит она, кусая нижнюю губу. – Раньше справляться было…проще, – она выдыхает между собой и Тиной, и успевает заметить, как ее взгляд опускается ниже; Юля машинально облизывается, чувствуя, что напряжение медленно формируется в минимальном пространстве. Ты здесь. – Не стоит ничего объяснять, – Тина вдруг отстраняется, но задерживается одной рукой у Юли на шее; Юля же едва не скулит, потеряв необходимый контакт – чуть выпрямляется и накрывает ладонь Тины своей: чтобы сохранить хотя бы такое касание. – Я понимаю тебя. Сама училась жить с похожим очень долго, – печально хмыкает Тина, и Юле не нужно спрашивать: душа Тины ранами неизмеримыми вспорота. – Спасибо, – все, на что решается Юля; Тина смотрит на нее ласково, но с сожалением; сжимает Юлины пальцы меж своих в привычном и заботливом жесте. Так, как до этого делала с тысячу раз. – Пойдем, я помогу смыть тебе макияж. Слезам эту процедуру доверять не нужно, – Тина усмехается и незаметным движением стирает дорожки слез с Юлиных щек – на фалангах остаются отпечатки иссиней туши, но Тине, видимо, безразлично; внезапное осознание, что Тина не собирается уходить сразу, греет Юлю чуть больше, чем положено при дружеских (?) их отношениях; Юля начинает вставать, и Тина подается следом – ни одна не разъединяет сплетенные пальцы. И тем не менее, Юлю трясет: дойти до ванны после истерики превращается почти в испытание; и пускай ей совершенно не стыдно слабой перед Тиной казаться, но жалость самой к себе выглядит неприемлемо. Пугающе. Отражение в зеркале не демонстрирует ничего хорошего: потекшая тушь, искусанные губы в остатках треснувшей темной помады и алые мешки под глазами: и когда с ней случалось подобное раньше? Юля упирается в умывальник, изучает себя внимательно и с отвращением; тело не справляется с дрожью, а позвоночник вот-вот переломится от усталости. – Ванна бы помогла, – Тина подходит к ней сзади, и Юля напрягается резко: дыхание Тины жжется в волосах и около шеи, и Юля всматривается в них через зеркало, впервые замечая детали: Тина с подобранными локонами, уже без макияжа (в трещинки на полных губах Юля вглядывается внимательнее положенного) и в тонком домашнем костюме; Юля не сводит с нее помутневшего взгляда. – Ты прекрасна, – слышит Юля, и ей отчего-то кажется, что у Тины комплимент вырывается непроизвольно; Тина склоняет голову набок, отводит глаза; на ее щеках играет румянец. Ты прекраснее. – Я…– Юле рвется не согласиться: как Тине возможно считать красивой ее в таком состоянии? Но вместо споров Юля решает кивнуть и перевести разговор. – Ты права. Ванна бы помогла. Мягкая улыбка трогает Тинины губы. – И все же сначала позволь мне справиться с этим, – она указательным пальцем ведет по Юлиной скуле, а затем стирает помаду в уголке ее рта; Юля цепенеет. Тина отходит от нее лишь для того, чтобы взять баночку мицеллярной воды и спонж с туалетного столика; Юля следит за ней в отражении, все еще не будучи в состоянии адекватной формулировки мыслей. Почему Тина о ней заботится? – Сядь, – обращается Тина, и тон ее деликатный, но не терпящий возражений; Юля наконец отворачивается от зеркала и неполностью опускается на тумбочку около ванны – Тина удовлетворительно кивает. Она подносит спонж к Юлиному лицу, аккуратно и медленно; Юля закрывает глаза и боится лишний раз выдохнуть: вдруг от неосторожности Тина исчезнет, и все обернется каким-то дурманящим сном; но Тина приподнимает ее за подбородок, ногтем чуть царапает кожу, обрабатывает веки, ресницы, несколько раз останавливаясь, чтобы обновить увлажняющее средство; Юля приоткрывает губы, стоит касанию Тины опуститься к ним, и ее собственные ладони впиваются в края тумбочки. Тина чересчур тщательна, ювелирна, не оставляет ни один сантиметр без ухода; ее прикосновения воздушные, едва ощутимые; но такие, что Юле ноюще около бедер блаженством сводит – влажно. Упоение. Она упускает мгновение, в которое Тина заканчивает: не спешит открывать глаза и тогда, когда Тина проводит по ее губам уже пальцами, прохладными и шелковыми, – хочет продлить трепет хотя бы еще на секунду. – Ты прекрасна, – повторяет Тина ранее сказанное, и Юля наконец поднимает взгляд на нее: Тина смотрит сверху вниз, и в ней Юля читает искреннее, чистое восхищение; сердце реагирует моментально – посылает пламенные импульсы по каждому атому тела. – И это мне говорит самая невероятная женщина в мире? – неожиданно для себя парирует Юля, на что Тина (Тина!) смущается – опускает голову, избегает прямого контакта: – Я рада, что тебе легче. – Не моя заслуга. – Ванна все равно обязательна! – Тина никак не дает Юле перечить. – Хотя бы душ. Очаровательно. Юля приподнимается с места, подходит ближе; их разделяют жалкие сантиметры, и Тина быстро (нервно ли?) перекатывает между пальцами использованный недавно спонж. – Только в том случае, если после ты останешься со мной, – Юля не совсем понимает, откуда в ней берется такого рода смелость: Тина выглядит удивленной, но не теряется: – Умывайся, невыносимая. Я пока приготовлю тебе ванну. Юля знает, что Тина останется.//
Наваждение трещит по швам спустя двадцать минут. Тина ждет на кровати, с расческами и заколками на коленях: будто им по шесть лет и родители отпускают на ночевку в самый первый раз; Юля выходит из ванной в белом халате, с полумокрыми волосами и полным благодарности сердцем. – Ты же знаешь, что мы не играем в «дочки-матери», правда? – уточняет она, на что Тина вскидывает голову и твердо выдает: – С тобой, милая, я бы сыграла совсем в другую игру. Юля печально ухмыляется: от Тининого флирта неприятно колет в груди. – Со мной, Тина, ты играешь только в прятки, – бросает Юля и подходит к кровати; Тина всматривается в нее с прищуром, ничего не отвечает – на миг Юле кажется, что она Тину за живое задела; Тина лишь отодвигается дальше, молча приглашая Юлю занять место перед собой. Юля опускается к ней спиной, чувствует, как пальцы Тины тут же вплетаются в волосы, и расческа мягко ложится поверх головы; Юля прикрывает глаза, пытаясь расслабиться – недосказанность все еще звенит в тишине. Тина расчесывает ее неторопливо, с филигранной чуткостью: подушечки пальцев опускаются на слегка влажные волосы, задевают висок и мочку уха; сдержать сладость ниже солнечного сплетения Юле катастрофически сложно; ее передергивает, и Тина замечает сразу – кладет ладонь Юле на плечо, чтобы успокоить. Тина явно не осознает настоящую природу Юлиного волнения. – Я не прячусь от тебя, – на выдохе произносит Тина; ее голос слышится утомленным и отчаявшимся: Юле иронией зудит в этой фразе. – Не прячешься от меня? – переспрашивает она. – Тина, ты здесь только из-за того, что у нас обеих есть обязательства перед Плюсами, и если бы нас на две ночи не поселили в один отель, если бы я не расплакалась, то…– начинает Юля надрывисто, но не оборачивается: ей легче говорить в пустоту, чем видеть Тинин мерцающий взгляд. Уж сколько этих «если бы». – Это не так, – прерывает Тина, продолжая ласково гладить ей волосы. – Это не так, Юля. – Ты даже не пишешь мне, – обида сквозит в тональности, и Юля вдруг чувствует себя преданной и загнанной в угол. Она превращается в задетую маленькую девочку: у нее отбирают игрушку, к которой она так привыкла за несколько лет; Юле смешно и противно, но справиться она не может – Тина явно продемонстрировала ранее, что Юля ей не интересна. Как она могла Тине поверить? – Обернись, – просит Тина, будто читая Юлины сомнения. – Обернись и посмотри на меня. Юля знакома с не позволяющей пререкательств интонацией: и все же Юлю терзает жажда побега; проблема в том, что Тина у нее в номере, а не наоборот – деваться Юле здесь ничтожно некуда. – Посмотри на меня, – чеканит Тина строго; мурашки искрятся по позвонкам. Юля оборачивается, меняет положение – они сидят одна против другой; Тина склоняет голову, откладывает расчески и заколки в сторону – смотрит на Юлю изучающе и увлеченно. – Я не прячусь от тебя, милая, – она касается Юлиной щеки, и Юля подается ее жесту: жмется в бархат Тининой кожи. – Я просто не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Где-то внутри у Юли рушится мир. – А ты знаешь, чего я хочу? – и больше всего на свете Юля опасается положительного ответа; если Тина знает всю противоречивость и глубину Юлиных чувств, если Тина отвергнет ее – Юля никогда больше не соберет себя воедино. – Да. Юля ломается. – Тина, я…– Юле стыдно, Юле мерзло и противно; она хватается за ладонь Тины, сминает в руке и подносит к груди; Тина кусает губы, ее глаза сверкают в полумраке, и – боже – она такая абсурдно красивая, что Юля снова на грани эмоциональной пропасти. – Но не потому, что я не хочу того же, – шепчет Тина, отчего Юлино сердце вот-вот не выдержит. Это взаимно? На миг Юлю стрелой пронзает надежда: бледная, тонкая, но такая долгожданная и необходимая, что слезы наружу рвутся еще мощнее; Юля плевать на все следующие аргументы будет, если только Тина правда хочет того же, что и она. – Тогда почему? – Я не могу забрать у тебя все, – Юля видит, что слова Тине болят, становятся поперек горла; Тина прикрывает веки, сплетает их пальцы – Юля подается ближе, и головой опускается Тине на плечо; она держит Тину крепко, но бережно – как самое драгоценное воспоминание. – Ты – мое все, Тина. Она убеждена, что Тина вот-вот заплачет; но Тина тянется к ней в объятия, и они сидят так молча какое-то время: Юля дышит сандалом и ягодой, вбирает и продлевает момент настолько, насколько реально в их положении – Тина хрупкая, маленькая и абсолютно, черт возьми, совершенная: Юлина главная слабость. Юля принадлежит. Что-то меняется: Тина уклоняется в сторону, носом зарывается в Юлины волосы и затем губами невесомо касается шеи: Юля замирает, а дыхание превращается в тяжелое и учащенное; Тина же не останавливается, отпечатывает поцелуй на шее увереннее, поднимается к Юлиному подбородку и языком выводит косую дорожку; Юля теряется и понятия не имеет, как реагировать: это действительно тот момент, которого она ждала шестнадцать долбанных лет, но за все пропащее время судьба так ее и не подготовила. Тина настойчива: ее губы на щеках и у переносицы, и Юля разнимает их руки, тянет Тину к себе, путается в светлых волосах – распускает Тине пучок и пропускает локоны между пальцев. Тина стонет. Импульс возбуждения скользит между бедрами; на Юле отсутствует нижнее белье после ванной, а потому влага собирается прямо на коже; Юля дрожит. – Ты прекрасна, – в третий неверящий раз за вечер говорит ей Тина. – Господи, как же ты прекрасна, – она отстраняется, и щеки у нее тускло-алые, а грудная клетка вздымается так же быстро, как и у Юли. – Я хочу, чтобы ты была со мной, – полушепотом просит Юля. – Хотя бы сегодня. Пожалуйста, – наверное, это звучит жалко и сломлено – ее не трогает до тех пор, пока Тина продолжает смотреть на нее с вожделением. – Я могу позволить сегодня, – кивает Тина, но почему-то Юля мысленно утверждает, что одним «сегодня» это не ограничится. Ведь иначе она сорвется. И тогда Юля целует Тину в губы: внепространственно, терпко и опьяняюще. Шестнадцать долбанных лет. Юля сомневается, что когда-либо найдет исцеление.///