***
Спустя пару дней Радунхагейду покинул деревню. Находиться там стало тяжело. Ему нужно было разобраться в сложившейся ситуации, понять, что делать дальше. К тому же у него было много дел, возложенных братством. Разрываться на все сейчас он был не в силах – наверно, сначала стоило покончить с одной проблемой, а потом браться за другие. Впрочем, время текло, дела братства никуда не исчезали, а разрываться на несколько частей он так и не научился. К тому же к нему снова обратился его единственный живой родственник и, по совместительству, заклятый враг. Человек, который дал ему жизнь и который – он все еще верил в это – однажды сможет принять его и дать ответы на все его вопросы. Собственно, сейчас они сидели вместе за столом в Нью-Йорке, на его территории, в форте Джордж. Но даже в это время Радунхагейду не забывал, что его имя все еще было Радунхагейду – несмотря на то, что родной отец звал его Коннор. – Что ж, все фольклорные предания обычно заканчиваются весьма предсказуемо. В этой сказке нет ничего интересного, – весьма равнодушно ответил Хэйтем Кенуэй, выслушав его рассказ. Они уже покончили с обедом и сейчас вместе пили чай, сидя друг напротив друга. – Не понимаю, почему ты вообще решил мне ее рассказать. Коннор – пожалуй, пусть сейчас он все же будет не Радунхагейду, а Коннором – сделал глоток, внимательно наблюдая за выражением отца. Хэйтем был для него абсолютной загадкой, тайной, которой ему давно хотелось разгадать. И пусть он знал этого человека всего-ничего, он понял одно – иногда в разговоре с ним важно было не столько слушать, что он говорит, сколько видеть, что кроется в его глазах и жестах. – Возможно, ничего интересного и нет. Вот только это предание создала моя мать. Отец отвернулся и взял висевшую на стуле сумку – сделал вид, будто что-то ищет в ней. Но Коннор прекрасно понимал, в чем было дело: рассказ его определенно задел. Точнее – не мог не задеть. – Пусть будет так. Наконец, Хэйтем поднялся со стула, упрямо избегая его глаз, и прошел в другую комнату. Вскоре он вернулся – на голове его была треуголка, а в руке он держал тетрадь. Коннор прекрасно помнил эту тетрадь еще со времен их погони за Черчем на корабле – это был его журнал. Отец никогда с ним расставался – возможно, потому что он скрывал что-то, чего нельзя было рассмотреть в его серых глазах. – В любом случае, нам уже пора идти. Нужно быстрее доехать до лагеря Вашингтона. Сомневаюсь, что он будет нас ждать. – Отец снова смотрел Коннору в лицо; взгляд его стал невозмутимым, словно бы ничего и не случилось. Он прошел к тому столу и положил журнал в сумку, после чего развернулся и покинул комнату. Коннор поднялся вслед за ним. Честно говоря, у него уже давно зародилось предчувствие, что их встреча с Вашингтоном хорошо не закончится – он знал, что отец Вашингтона недолюбливал. Возможно, им не стоило ехать вместе, но Хэйтем на этом настоял. Хотя – быть может, это поможет ему посмотреть на ситуацию с другой стороны. В любом случае, сейчас он уже ничего поделать с этим не мог. Он лишь надеялся, что они об этом не пожалеют.***
И всё же – по воле судьбы его предчувствие сбылось. Он не понимал, как это могло случиться. Еще недавно он ехал вместе с человеком, чья кровь текла в его жилах, в лагерь Вашингтона. Еще недавно они, казалось, наконец-то нашли общий язык. Еще недавно он мчался к своим людям, пытаясь что-то изменить. Еще недавно он не мог поверить, что все было кончено. Но оказалось, что тот, кто дал ему жизнь, все это время скрывал от него правду. А тот, кто дал ему веру в победу свободы и справедливости, оказался лишь жалким трусом, однажды забравшим у него мать и теперь снова решившим уничтожить деревню ни в чем не повинных людей. И теперь на его руках была кровь его лучшего друга, с которым он разделил всё свое детство. Всё, во что он верил раньше, в одну секунду обернулось в прах. Ему некуда было идти – дома его никто не ждал. Все, кто был в его поселении, больше не скрывали своего отвращения к нему. Дети – дети просто боялись его. Даже женщина, которая направила его на этот путь, не могла поверить в то, что он сделал. И он, лишь дождавшись рассвета, тут же уехал. Он остановился в Джонстауне. Не то чтобы кто-то ждал его здесь – просто больше не мог бежать от того, от чего нельзя было сбежать. И теперь он сидел на ступеньке таверны, не ведая, что ему делать дальше. Он даже не знал, как теперь его зовут. Радунхагейду? Его люди отвергли его. Коннор? Среди чужаков ему места не было. В один миг всё потеряло смысл, и смысл сменился разочарованием. Разочарование принесло бессилие. А бессилие принесло… Он слышал лишь безумный хохот десятка голосов, доносившихся из таверны. Это его раздражало. Он поднял взгляд – проходивший мимо человек отшатнулся и поторопился уйти, заметив его глаза, блестевшие под тенью капюшона. По улице шла группка пьяниц, горланивших глупые песни, вдалеке виднелись солдаты в синем – а в руках он держал свой томагавк со знаком братства, в чьей стали чарующе переливались лучи солнца. Он помнил, как становился единым вместе со своим томагавком. На поле боя он будто слышал его безмолвную песнь – когда лезвие окрашивалось в алый, а его собственная кровь начинала бурлить в жилах. Топор не знал пощады. Так же, как не знали ее пули и клинки. Они знали лишь первозданную ярость – похоже, единственное, что теперь осталось у него. Он говорил себе, что никогда не поднимет руку на тех, кого считал безвинными. Кто никогда не причинял другим зла. Но как они могли быть безвинными, если они пришли и стали забирать всё у тех, кто жил здесь задолго до их прихода? Если всё зло пришло на эти земли вместе с… Зачем – зачем сдерживать ярость топора? Почему не дать ему вдоволь напиться белой крови? Зачем хранить его для тех, кто носил алые мундиры, когда?.. – Коннор? Он вздрогнул, услышав робкий детский голосок. Повернул голову – рядом с ним сидела девочка. Ее большие глаза выглядели слегка испуганно, а в руках она сжимала золотой венок из одуванчиков – такой же был у нее на голове. Это была дочь владельцев таверны, на ступеньке которой он сидел. – Ты… ты весь день выглядел грустным, – всё так же робко продолжила девочка. Он не представлял, как у нее вообще хватало смелости говорить. – И я решила сделать для тебя подарок. Вот. Он убрал топор в сторону и снял капюшон – это ее ободрило. Он наклонился, и она встала, чтобы надеть на его голову венок. Он улыбнулся – и она уже смеялась, крепко обнимая его. Она ни о чем не подозревала – и больше ничего не боялась. – Пенни, позови, пожалуйста, Коннора, ужин уже готов. Из таверны вышла полная женщина. Вначале она посмотрела в другую сторону, потом заметила их; Пенни тут же вскочила и обняла мать, всё так же счастливо улыбаясь. Коннор – думалось, сейчас он все еще был Коннором – смотрел на них, не в силах оторвать взгляда. Два года назад он помог этой семье – их дочь потерялась в лесу, он нашел ее и спас от медведя. С тех пор они не взяли с него ни пенни, а двери их дома всегда были открыты для него. И сейчас они так напоминали ему о том, что когда-то было и у него – о любви матери, о ее тепле и объятьях. Казалось, он будто снова слышал ее нежный голос – когда она пела песни на ночь, учила языку, рассказывала легенды их племени. Неужели он мог?.. – Коннор, вы выглядите таким печальным и уставшим после дороги. Прошу, пройдемте внутрь. К нам пришли музыканты, у людей праздник. Поешьте и выпейте эля – он поможет отпустить все грустные мысли. Мать и дочь зашли обратно в таверну, но он решил остаться и еще немного посидеть на ступеньке. Он снова слышал голос своей матери – он снова слышал, как она рассказывала ему историю об охотнике и белом волке. Отец сказал, что фольклорные предания просты – но это было не так. Наверное, мать таким образом хотела что-то ему передать, но рассказала об этом в виде сказки. Она что-то знала, что он в детстве не смог бы понять. Но что? Она мало говорила об отце. Он знал, что ей было тяжело говорить о Хэйтеме. Она говорила, что он был мужественен и красив. Она говорила о нем с нежностью – даже спустя годы она не переставала его любить. Говорила, что он когда-то спас ее и всё их племя от беды – да и Матерь Рода говорила, что он был добр к ним. Но его мать никогда не могла объяснить, почему он ушел. Ответа на это он не знал и сейчас. Молодой воин из сказки, пришедший с дальней земли, остался с воительницей и ее племенем. Но это, наверно, лишь отражало ее мечту, которой никогда не суждено было сбыться – разве он мог остаться? Ведь он… он ведь ушел сам, верно? Если бы не хотел уходить, разве что-то могло его прогнать? Да и мог бы он уйти, если б действительно любил ее больше жизни? Может быть – может быть, таким образом мать хотела сказать, что история их семьи не такая, какой кажется на первый взгляд? И не только их семьи? Ведь волки из этой истории тоже пришли с дальней земли. Ему нужно было узнать больше? Не полагаться лишь на слова того духа, что привел его к наставнику, на догмы братства? Видеть дальше предрассудков? Самому найти свой путь? Ведь в его жилах текла не только кровь его племени – в его жилах текла кровь волка. В этот момент, однако, его внимание переключилось – до него донеслись мужские голоса: – Слышал, на северо-западе отсюда недавно основали поселок? – Слышал. Там, где раньше жило какое-то индейское племя, которое ушло на запад? – А я понятия не имею. Знаю только, там есть земля свободная и пока не душно. А еще им нужно, кажется, зерно для первого посева. Думаю, может стоит туда съездить… Он осторожно взял со ступеньки томагавк и убрал его на пояс. Затем снял венок, положил его на ступеньку и поднялся на ноги. Он всего лишь хотел спросить тех мужчин побольше о том поселении, только и всего. И от их слов злости совсем не ощущал. Практически не ощущал.***
Спустя месяцы скитаний он прибыл в Бостон. Войной, делами братства уже давно не занимался, неделю-две проработал курьером – причина, признаться, была в том, что он попросту боялся брать в руки оружие. Сейчас же он стоял перед высоким домом из красного кирпича, находившимся в самом благополучном квартале города. В его голове не было ни одной ясной мысли – внутри зияла пустота. Он смотрел на приглашение с тем же удивлением, что и вчера – вчера хозяйка таверны передала ему белый конверт. Конверт же этот пришел от человека, от которого он ожидал услышать что-либо меньше всего. – Прошу, проходите, молодой человек. Дверь открыла женщина. Он прошел вперед, слегка покачиваясь – соображать было туго, слишком сильно действовал на него туман выпитого вчера алкоголя. Однако когда он увидел мужчину в черном фраке, то сразу же понял, кто это был. – Джордж Вашингтон? Улыбаясь, седой мужчина приветственно покачал головой. – Прошу, Коннор, проходите, чувствуйте себя как дома. – Вашингтон провел его в одну из комнат и указал на кресло перед чайным столиком. – Может быть, вы желаете чаю? – Нет, спасибо, – слегка подозрительно ответил Коннор, присаживаясь. Он был не против снова быть Коннором – другим именем его давно уже никто не называл. – Честно говоря, не представляю, как вы узнали, что я в Бостоне, да еще и нашли место, где я остановился. – Вы же не думаете, что глаза и уши повсюду есть только у вас и вашего братства? – заметил Вашингтон, когда служанка налила чай с молоком в расставленный для них форфор. – Я в Бостоне ненадолго, всего на несколько дней, не по государственным делам. Узнал, что вы здесь, и решил пригласить поговорить, как старые знакомые. – И всё же я сомневаюсь, что вы хотели со мной просто поговорить, – недоверчиво прищурившись, сказал Коннор. – Что ж, я вижу, что вы хотите сразу перейти к делу, – ответил Вашингтон, чувствуя себя неловко от его прямолинейности – а возможно, просто понял, что играть в благодетеля для дикаря и вправду было не самой лучшей идеей. Он просидел несколько секунд в молчании, подбирая слова. Наконец, он продолжил: – Значит, вот о чем я хотел поговорить. До меня дошли слухи, что одно поселение, к северу отсюда, спешно покинули проживавшие там фермеры. Поселение было основано недавно и находилось на территории одного индейского племени, которое решило покинуть землю и уйти на запад. Там начали происходить ужасные вещи. Сначала жители слышали по ночам странные звуки, объяснение которым не могли найти: скрежет, непонятный шепот, стук, похожий на удары топора по дереву. Вскоре по утрам жители начали находить отрубленные головы скота, разрушенные постройки, испачканные в крови предметы обихода, выломанную дверь – в косяке увидели старенький томагавк, который хранился в качестве трофея в сундуке старосты. Жители пытались найти нарушителя, но все было безуспешно – от его присутствия оставались лишь следы на земле. Случилось так, что ночью зажглось хранилище с зерном – пожар начался в ливень, который остановил его в считанные минуты, и никого не тронул, но зерно сгорело. В конце концов они решили сжечь все амулеты, побрякушки – всё, что осталось в поселении от прежних владельцев. Но когда жители бросили вещи в огонь, то в кострище увидели гнев десятков исчадий ада и решили, что земля проклята. За одну ночь они собрали все свои вещи и покинули поселение. – В этом нет ничего удивительного, – лишь пожал плечами Коннор. – Духи всегда оберегали свои земли. Люди пришли на чужую землю и разгневали их, за что и получили по заслугам. – Возможно. Вот только в последнюю ночь, говорят, у костра витал странный запах – я так понимаю, вместе с вещами индейцев они сожгли немало травы, предназначенной для ритуалов. Коноплю, может быть, не знаю. Да и запуганный человек может увидеть в языках пламени все что угодно, – спокойным тоном продолжил Вашингтон. – Кроме того, поселение находилось на подступах к долине могавков, на юго-востоке от нее. Я услышал еще и то, что жители клялись, будто при лунном свете несколько раз видели белую тень – но дух всегда исчезал прежде, чем они могли что-то разглядеть. А учитывая нашу… последнюю встречу, я подумал, что вы, быть может, могли бы пролить свет на эту загадку. Плечи Коннора слегка напряглись на этих словах. – Что ж, возможно, и смогу. – Знаю, тогда мы расстались не на самой дружественной ноте, но… мне кажется, нам все же стоит поговорить об этом. Прямо сейчас. – Было видно, что Вашингтону было трудно продолжать этот разговор. – Просто поймите меня правильно, Коннор – я не собираюсь вам угрожать или обвинять в чем-то. Я просто хочу поговорить, только и всего. – Признаться, я сильно удивлен, что вы теперь решили во всем разбираться, прежде чем повесить человека и сжечь все деревни, в которых он когда-то жил. – Коннор огляделся: вокруг не было ничего подозрительного. – Да и не думал, что вас может так сильно обеспокоить судьба маленького поселения. – Жизнь показала мне, что самые большие беды могут начаться с самых маленьких проблем. Тем более я знаю, что вы уничтожили многих важных людей, представлявших здесь британскую корону. Я могу представить, что вы можете сделать, если мы не разрешим этот конфликт, – тон Вашингтона стал мрачнее. – Во-первых, у меня нет никаких прямых доказательств вашей причастности к этому событию, только лишь догадки. Если мы продолжим вешать людей без суда и следствия, как это было во время покушения на мою жизнь, ничего хорошего из этого не выйдет. К тому же я знаю о верности ассасинов их наставнику, возродившему братство – вашу смерть они бы никогда не оставили безнаказанной. Во-вторых, вы принесли нашей армии множество побед, и было бы несправедливо делать выводы о вас, не поговорив с вами лично. А в-третьих, – он наконец-то посмотрел ему в лицо, – я помню, благодаря кому я все еще жив. Коннор молчал, равнодушно смотря вперед. – Допустим. О чем же вы тогда хотели поговорить? – Я так понимаю, вы… сильно изменились после того разговора с вашим отцом в моем лагере. И я понимаю, что вы тогда чувствовали себя весьма… разочарованным. – Разочарованным? Это еще мягко сказано. И я, знаете ли, много чего узнал о белых за это время. – Что же? Коннор мрачно усмехнулся. – Мой наставник рассказывал, что первые белые люди, прибывшие сюда на корабле, были беззащитны. Они были истощены дорогой, они не знали, как жить на новой земле, и вскоре погибли бы. Если б им не помогли народы, проживавшие на этой самой земле. И белые люди были им за это благодарны. Но я также понял и другое: белые – я говорю не столько про ту колонию, сколько о людях в целом – вскоре освоились, и их население стало расти. Им нужно было больше земли, чтобы прокормиться, чтобы было где жить. И собственно, все началось упираться в землю. Нужно иметь место, чтобы сеять зерно, заниматься скотоводством, рыболовством, строить города, содержать армию, развивать торговлю. Поэтому белые люди стали хитрить, чтобы забрать землю у индейцев: заключать поддельные "договоры", спаивать, угрожать, стравливать друг с другом. Истреблять. Стирать племена с лица земли. Только чтобы забрать то, что им никогда не принадлежало – и в принципе никому не принадлежит. – Я знаю об этом, Коннор. И я понимаю, что разочарованный человек будет искать любой способ, чтобы вынести свою боль наружу. Переставая замечать что-либо хорошее в других, – сочувственно ответил Вашингтон. – Скажите, вы прогнали белых людей из того поселения, потому что опасались, что они продвинутся дальше, к долине могавков? Или… вы это сделали просто так? Просто, чтобы отомстить? Коннор молчал, не в силах ответить ему. Он покинул Джонстаун и двинулся на северо-запад, пытаясь справиться с тем новым чувством, разъедавшим его сердце изнутри. Он перестал общаться с людьми, пытался охотиться, слушать духов леса. Но ничего не помогало. Он боялся остаться в Джонстауне – боялся кому-то навредить. По этой же причине он боялся вернуться в поместье Дэвенпорт. Он не мог вернуться к своему племени. В конце концов венок из одуванчиков завял, и он поселился на несколько бессмысленных недель неподалеку от волков, что пришли на чужие земли – благо, среди них не было детей. Поначалу он действительно говорил себе, что он делает это только, чтобы прогнать их, чтобы они не продвинулись дальше к землям ганьягэха – а потом понял, что это было бессмысленно. В принципе, как и всё, что он делал раньше. Но все же чувствовать чужой страх, слышать крики ужаса, наблюдать, как белые беспомощно пытались понять, что происходит… Это было забавно. Вкладывал ли он в это свое разочарование? Да, можно было сказать и так. Боль, обиду, злость? Тоже подойдет. Но бессилие… бессилие было самым ужасным. Он был готов сжечь весь лес – лишь бы избавиться от этого невыносимого чувства. – Я слышал, вы как будто бы решили отойти от дел. Стали пить, хотя вам, насколько я могу судить, это совсем не свойственно. Честно скажу, вы бы могли сделать больше, нежели сидеть в таверне и разносить письма днями напролет. – А что я могу сделать? Мое племя отвергло меня. Остановить неизбежное я тоже не могу. Некоторые племена уже уходят на запад. Британской империи эти земли отдавать нельзя: она будет выкачивать из своей колонии, как и из других, все, что сможет, и она не допустит, чтобы на континенте образовалось сильное государство. Если вы выиграете войну, боюсь, исход окажется тем же, даже если вы сдержите своё слово и не тронете индейцев. Страна будет расти и развиваться, людям понадобится больше земли – благодетели уйдут, и у власти могут встать совсем другие люди. Наверно, это лишь вопрос времени. Так что всё, что я могу сделать, в любом случае будет бессмысленно. – Неправда. То, что вы делали раньше, не было бессмысленно. Вы подарили свободу множеству людей, и они вам остались благодарны за это. Вы помогли сохранить жизни сотни простых солдат. Вы талантливый командир, Коннор. Это редкость. Помог? Да, он помог. Волкам – вот кому он помог. – Оплот вашей будущей нации – белые. Для большинства коренное население – дикари. Просто потому что у них свой собственный образ жизни, культура, вера, традиции, ценности. Их тяжело понять просто потому, что они… другие. Смогут ли люди столь разных культур когда-нибудь жить в мире? – Знаете, Коннор, если так посмотреть – среди простых британских солдат тоже есть немало хороших людей, которые гибнут ради своих королев и королей, хотя мы мало чем с ними различаемся. Может быть, одна из основных причин всех конфликтов состоит в том, что мы слишком сильно цепляемся за то, что нас различает, вместо того, чтобы сосредоточиться на вещах, которые могли бы нас объединить. Бесспорно, есть множество других причин. – Вашингтон замолк на несколько мгновений. После чего продолжил: – Я лишь хочу сказать одно: я бы не хотел, чтобы наша страна была построена на крови и слезах невинных. Я не могу говорить за людей, которые будут стоять во главе государства после нас, и я знаю, что я не смогу восстановить справедливость для всех – но я, вместе с остальными, постараюсь сделать так, чтобы в этой стране каждый человек мог познать свободу и справедливость. К какому бы народу он ни принадлежал. Улыбнувшись, он взял чашку и приподнял ее, спрашивая: – Ну что, мой друг, выпьете со мною чаю? И Коннору не осталось ничего, кроме как выпить чай вместе с ним. В глубине души он чувствовал, что это, наверно, была ловушка. В последние слова ему не особо верилось. Ведь он уже понял одно – если будешь пытаться помочь всем, то в итоге не поможешь никому, как бы сильно тебе ни хотелось. И он сомневался, что они станут допускать такую же ошибку. Но какая теперь была разница, если слова этого человека сейчас вернули его жизни смысл. Если он нашел утешение у волков, в то время как его собственные люди отвернулись от него.***
После разговора с Вашингтоном он решил вернуться в поместье – ему нужно было отдохнуть, набраться сил и наконец-то разобраться во всем. Сегодня он выполнял последние курьерские заказы и через день планировал уезжать. Более того, он встретился со своими учениками из братства – они были рады узнать, что их наставник вернулся. А один из старших ассасинов даже рассказал одну замечательную новость: патрулируя улицы, он узнал, что в одной таверне остановился человек, с которым ему уже давно нужно было поговорить. Коннор не помедлил прибыть на место назначения. И когда он зашел в таверну, то в дальнем углу увидел того самого человека в знакомой синей треуголке. Это был такой шанс – он не мог его упустить. – Здравствуй, отец. Мужчина вздрогнул и обернулся к нему. Конечно, это был Хэйтем Кенуэй, собственной персоной – по-видимому, тоже приехал в Бостон по каким-то делам. Он не заметил, как сын подошел к нему. – Ты не против, если я пообедаю с тобой? – Я… – Было в его речи что-то странное: говорил он медленно, голос его был слаб. Как будто его только что разбудили. – Конечно, Коннор, я… не против. Коннор сел напротив него. – Как твои дела? Мы довольно долго не виделись. – Да, прошло немало времени. Он сразу обратил внимание на одну деталь: Хэйтем выглядел невероятно бледным. Измотанным. Наверное, плохо спал в течение нескольких ночей. – Сегодня... довольно хорошая погода. – Весьма. Он точно видел, как были напряжены плечи его отца. Он был скован и более того – даже не мог этого скрыть. Он пытался продолжить есть свою порцию, смотря в тарелку, но кусок ему будто в горло не лез. И Коннор точно знал, что ему это не нравилось. Совсем, совсем не нравилось. – Ты… сильно занят сегодня? Мы могли бы… – Нет. У меня очень много работы, на разговоры времени нет. Похоже было, что к какому-то осмысленному диалогу им прийти не удастся. Он уже давно на него не злился – не думал, что отец был настолько обидчив. Упрямец – ни в какую не хотел идти навстречу. Зачем усугублять проблему, когда можно было просто поговорить и… Внезапно Коннор вспомнил. “Между нами все кончено.” “Сын…” Да помилуют его духи… “Предупреждаю: решите последовать за мной или попробуйте помешать – и я убью вас обоих”. Что же он наделал. – Послушай, отец, я всего лишь хотел… Он не договорил – внезапно Хэйтем зашелся кашлем. Он тут же вскочил и бросился к отцу – но тот отпрянул от него, будто от огня. Благо, Хэйтем смог сам быстро справиться с кашлем, а разносчица напитков принесла ему воды. Когда же он отдышался, то вытер рот салфеткой и сразу же направился к стойке – по-видимому, оплатить воду. Когда охотник искал отца в огне, то нашел лишь белого волка, испуганного, в крови. Волк кричал от боли – но охотник не знал пощады. И волку не осталось ничего, кроме как помчаться прочь, сквозь огонь. Как же он мог быть так глух. Несколько мгновений Коннор простоял в растерянности, оглядывая таверну. Посетители, обратившие внимание на кашель, увидели, что ничего интересного не случилось, и развернулись дальше доедать свой обед. На него никто не смотрел. Но он заметил, что на стуле висела сумка – Хэйтем был настолько ошеломлён, что забыл забрать ее. Могло ли это означать, что в ней лежал?.. Коннор быстро огляделся по сторонам: сюда все еще никто не смотрел, Хэйтема не было видно. Его терзали сомнения: единственным, что его интересовало в сумке, был журнал отца. Хэйтем точно поймет, кто забрал его. Возможно, отец после этого никогда не захочет пойти ему навстречу – ведь журнал был самым личным, что у него было. Это может поставить крест на их отношениях раз и навсегда. Но в то же время это был такой шанс – узнать отца лучше. Может быть, это подскажет ему, что делать дальше; может быть, даст ответы на некоторые вопросы. Что сделало его таким? Почему он вел себя так с ним? Чего он на самом деле хотел добиться? Почему?.. “Я часто думал о том, как бы повернулась моя жизнь, останься я с нею.” Почему он оставил их? Почему он ушел, если любил ее больше жизни? Он схватил сумку и в мгновение ока раскрыл ее: его дар тут же подсказал, что именно ему было нужно. Увы, повесить ее, как раньше, он уже не смог: Хэйтем возвращался к столу. Коннор успел лишь сесть и попытаться сделать вид, будто ничего не произошло, спрятав журнал на соседнем стуле. – Ты рылся в моей сумке? Коннор ничего не ответил, виновато смотря на него. – Ну что ж, что бы ты ни взял – надеюсь, оно доставит тебе удовольствие. Отец даже не посмотрел, что именно пропало; лишь покачал головой, развернулся и ушел. Проводив его взглядом, Коннор с шумом выдохнул и взял в руки журнал. Тетрадь была очень объемной, потрепанной и старой; он открыл первую страницу и увидел дату – 6 декабря 1735 года. Отец вел журнал с самого детства… Ему оставалось лишь надеяться, что теперь он сможет сделать всё правильно.***
Он мчался сквозь дым, видя пред собой лишь одну цель. Пламя его ярости простиралось к небу, пожирая всё на своем пути; он был готов сжечь весь лес, лишь бы догнать белого волка. Он мчался вперед, не зная усталости; белый волк бежал, что было сил, но не мог уйти. В конце концов пламя окружило их обоих в кольце – бежать было больше некуда. Волк повернулся к нему и оскалился, рыча и продолжая отходить назад. Он был измотан, он был в крови; он был готов биться насмерть. Охотник часто слышал его вой рядом с деревней. Он не знал, что волк пытался ему сказать, не хотел знать; он знал лишь, что волк так звал его к себе. Волк был стар, но все еще красив. Он был умен. Он рычал, но никогда не нападал; лишь только раз волк набросился на него и прокусил руку, когда был загнан в тупик, а у охотника в той руке был нож – знал, что клинок принес бы ему верную смерть. Иногда охотнику даже чудилось, будто он видел печаль в его глазах – серых, почти человечьих; но он знал, что это был всего лишь обман. Он преследовал волка несколько лет – но сегодня зверю было некуда бежать. Волк истекал кровью, он был беззащитен; охотник почти видел его белую шею, спрятанную под мехом. Языки пламени танцевали в стали его клинков – клинки не знали пощады. Всего один удар – и всё будет кончено. Волк бросился на него в последнем прыжке; всего один удар… И Коннор очнулся. Он был в поту, тяжело дышал; полная луна за окном заливала бледным светом его комнату. Он сел на кровати и опустил ноги на пол – он уже давно стал видеть сны об охотнике и белом волке, но такого еще не случалось никогда. Чувствуя, что пока больше не уснет, он поднялся на ноги и прошел к письменному столу. Он зажег свечу и открыл тетрадь, которая почти вся была исписана аккуратным мелким почерком. Он читал ее в течение нескольких месяцев, закончил читать достаточно давно – далось это ему с большим трудом. В какой-то момент ему становилось невыносимо тяжко и больно, у него начинались кошмары – тогда он просто бросал ее и пытался отвлечься. Чужую боль воспринимать было тяжело – своей по горло хватало. Но всё же он не отступил. И не собирался отступать. Он сел за стол и закрыл лицо руками – стал вспоминать, что узнал о себе и своем отце за эти месяцы. Это было невероятно – насколько они были похожи. В детстве потеряли дом и родителей в огне. Друзей. Разок сбегали с виселицы. Получали несколько раз по голове – может быть, отсюда и шли все их проблемы. Пытались делать правильные вещи, помогать другим людям. Искренне верили в то, что делали, но в итоге столкнулись с опустошающим разочарованием. И в конце концов оказались на перепутье, не зная, куда идти и кем же они являются на самом деле. Он теперь понимал, почему отец был таким… отчужденным. Почему он мог говорить такие обидные вещи. Почему он стал безжалостно убивать, хотя раньше был способен на милосердие – черт, то же самое чуть было не постигло его самого. В нем текла кровь ассасина – когда-то он верил даже, что их ордена могли жить в мире. Он попал к волкам обманом – и в обмане вырос тамплиером. Собственная мать отвергла его, когда он ребенком убил человека, защищая ее – перестала видеть в нем сына. И он никогда не оставлял их – Дзио сама его прогнала. Теперь было понятно, почему он не захотел слушать его в таверне: решил, что сын его возненавидел, хотя он, как и когда-то Дзио, уже давно простил отца и не желал ему зла. Хэйтем спас свою сводную сестру, несмотря на то, что в детстве они друг с другом не ладили. Отец мог говорить ему что угодно, бросать его одного на поле боя, сбегать – но именно благодаря Хэйтему он всё еще был жив. Он спас его от виселицы – и этим самым осознанно обрек свой орден на уничтожение. Он… он был разочарован в своем ордене – ведь тамплиеры забрали у него все, что он любил. Убил своего наставника. Но… почему он продолжил цепляться за идею, за прошлое? Почему он просто не захотел... идти вперед? Это было так странно. Он верил, что в глубине души отец все еще был тем самым человеком, которого полюбила его мать, пусть время и оставило на нем неизгладимый след. Он помог многим людям, но у него почти не было друзей, даже в детстве. По-видимому, члены ордена уважали его, даже восхищались – но не более того. Ему было некуда идти. Даже в доме наставника он не знал тепла – наставник был убийцей его отца. В силу своей натуры он не мог по-настоящему сблизиться с кем-то, даже с погибшим другом – Джимом Холденом. И даже после убийства наставника он не покинул орден. Как будто у него не осталось смысла в жизни, как будто… Да, наверно, это и был ответ на вопрос. У него не осталось смысла в жизни, и он продолжил цепляться за прошлое, как мог. Ему больше некуда было идти – пусть он и вырос в обмане, но тамплиером быть не перестал. И, наверно, никогда не перестанет. А сейчас – может быть, встретив сына, Хэйтем почувствовал хоть какую-то надежду выбраться из этого кошмара. Но теперь, когда его отвергли… Теперь он понимал, что крылось за надменным взглядом отца, его вечными подколками. Хэйтем пытался бороться с отчуждением – это ему давалось нелегко. Постоянно скалился, рычал, кусался – наверно, боялся, что ему снова причинят боль. Но не более того. Он помнил – его одобрительные похлопывания по плечу, улыбку, которая стала все чаще появляться на бледном лице, их разговоры. Он пытался показать ему свою отеческую заботу, пусть и на своем – волчьем – языке. И если б он был чуть более открытым ему… Черт, сейчас он был готов простить ему что угодно, принять его таким, какой он есть – лишь бы вернуть тот день в лагере Вашингтона и всё изменить. Он пролистал дневник – последними записями были мысли отца о том, что случилось в тот день. После он написал, что ему стали сниться кошмары об охотнике и белом волке, и… дальше страницы остались белыми. Их было совсем немного – две-три. Как будто бы на этом жизнь для него почти закончилась. Но нет, она не закончилась. И не закончится. Не может человек уйти, не узнав в жизни тепла. Всё будет хорошо. Он исправит свою ошибку, и они вместе вернутся домой, чего бы отец ни внушил себе. За это время он попытался отправить ему три письма – пытался объясниться, попросил встретиться. И пусть ни на одно из них он не получил ответа, он верил, что еще ничего не было потеряно. Верил и не перестанет верить. Ему лишь не нужно было рассказывать Хэйтему об охотнике и белом волке. Сказка матери не была предсказанием – это было всего лишь предупреждение. Мать никогда не рассказывала, как закончилась та история, и он никогда не желал смерти белому волку. Клинок не знал пощады – но не он. Всё зависело лишь от них двоих. Он не позволит пламени ярости уничтожить всё и забрать у него самого близкого человека, которого он только что нашел. Всё будет хорошо – лишь бы… Лишь бы только Хэйтем захотел идти вперед. Сейчас он больше не мог об этом думать. Нужно было успокоиться, подумать о чем-нибудь другом, пойти развеяться – ночь еще не закончилась, а впереди был тяжелый день. Наверно, стоило спуститься вниз и выпить воды – потом получится заснуть. Он взял свечу и вышел из комнаты. Тени причудливо играли в свете пламени – он и забыл, сколько тайн хранил этот дом. Скрип половиц, картины на стенах, мебель, лестница – все вокруг хранило воспоминания. Наверно, именно сейчас он осознал, как много это значило для него – это место, которое он называл домом. Здесь он жил с тех пор, как пришел на эти земли в четырнадцать лет. Многое узнал, многому научился. Разделил множество печалей и радостей с человеком, который владел этими землями и сделал его своим учеником. Здесь он познакомился с множеством замечательных людей. Здесь он осознал, кем ему предстоит стать. Здесь он стал тем, кем был сейчас. И ведь он уже почти не вспоминал, как звали его в племени. Здесь его так никто не звал – здесь его все звали Коннор. Правда, он один раз пытался вернуться в деревню – на подступах его заметили, кто-то поднял тревогу, он не стал разбираться и просто умчался прочь. Он не знал, уйдет ли племя на запад – в любом случае Вашингтон пообещал, что больше их никто не тронет. И теперь повлиять на что-то он вряд ли был способен. Но волки отнеслись к нему как к своему. Они никогда не желали кому-то зла, они всегда помогали друг другу. Они просто хотели мира. Здесь он излечился, здесь он снова обрел веру – пусть теперь уже в немного другие вещи. Он уже не был так сильно увлечен идеей, пусть и остался верным делу братства – это помогло ему видеть дальше предрассудков. Ему все ещё нужно было учиться, узнать больше, разобраться в себе и найти свой путь. Но он обрёл веру в себя, в свои силы. В людей – она помогла ему справиться с бессилием. Здесь он принял свою боль и смог пойти вперед. Ради этих людей он вернулся на войну. И пусть ему не хватало еще одной частички себя, он знал, что скоро сможет с ней воссоединиться. По другому быть не могло. – Коннор… Коннор спустился на первый этаж – наставник звал его. Он осторожно прошел в его комнату. – Прошу, принеси воды. Коннор направился на кухню и налил воду из кувшина, сначала себе, затем старику. Он помнил – именно Ахиллес назвал его Коннором. В честь своего сына, которого забрала болезнь. Наверно, именно сына старик и видел в нем – Ахиллес заботился о нем, дал ему кров, научил сражаться, дал свой костюм. Сделал ассасином – и своим наследником. Дал ему отцовскую любовь, которой он прежде никогда не знал. Может быть, в какой-то момент старик решил, что сможет заменить ему родного отца – ведь одной из первых фраз, которую Ахиллес сказал ему, когда решил взять в ученики, была… Он остановился, смотря на канделябр на стене – канделябр открывал дверь в подвал, где висели портреты всех его жертв. После чего прошел вперед, в комнату наставника. – Спасибо, Коннор. Ахиллес был стар и тяжело болен. Он почти не вставал с кровати. Коннор знал – его дни были сочтены. И Ахиллес это знал в том числе. – Ты в последнее время редко заходишь ко мне – Мириам говорила, ты стал часто засиживаться в своей комнате наверху, либо гуляешь в лесу один, ни с кем не общаясь. Что-то случилось? – Нет, Ахиллес. Ничего плохого не случилось. Я просто готовлюсь к встречи с Лафайетом, только и всего. Ахиллес внимательно смотрел на него, испытывая взглядом. Но он оставался спокоен – даже улыбнулся. Это успокоило старика – он тоже улыбнулся в ответ. – Ну что же, надеюсь, это тебе не мешает спать по ночам. Иди, ложись спать. Сам знаешь, завтра сюда должен прибыть Лафайет. Коннор лишь согласно кивнул. Он уже было поднялся с кровати, как Ахиллес снова остановил его: – Коннор, будь осторожен. Наверное, впереди предстоят самые важные для тебя битвы. Лишь прошу – не дай себя обмануть. Не соверши ошибку. Ты знаешь, что должен сделать. – Я знаю, Ахиллес. Всё будет хорошо. Не переживай. Ложись спать. Он вышел из комнаты. Подошел к лестнице – и, ступив на ступеньку, замер, положив руку на перила. “Они все должны умереть. Даже мой отец.” Он вспомнил. С самого первого дня, когда он вошел в этот дом, Ахиллес дал ему имя – Коннор. С самого первого дня его готовили, чтобы проливать людскую кровь. С самого первого дня в нем раздували пламя ненависти к волкам, которые забрали жизнь его матери. С самого первого дня ему говорили, что он делает это, чтобы спасти свой народ. Он убивал, и он продолжил убивать – пусть теперь уже не имея иллюзий, ради чего он всё это делает. Но этого было недостаточно. С самого первого дня ему внушали, что он должен убить человека, на котором держался орден тамплиеров. Человека, который когда-то разрушил всё братство – а впоследствии позволил уничтожить собственный орден. Воина, которого многие годы никто не мог убить – но в один миг сделали беззащитным. Потому что ему некуда было идти, потому что он был отвергнут всеми. И у него не осталось ничего – ничего, кроме единственного сына. Он и не заметил, как глаза наполнились влагой. Вторая рука его ослабла – он едва успел прийти в себя, прежде чем свеча упала бы на пол и сожгла весь дом. Пусть духи судят старика за то, что тот желал. Но не он.***
Коннор мчался по туннелям Нью-Йорка, слыша грохот ядер над собой. Город был под обстрелом – ядра не знали пощады. Они не щадили ни дома, которые спешно покинули жители, ни солдат, чьи алые мундиры окрашивались в столько же алую кровь. Надо было спешить – найти человека, которого ему нужно было уничтожить, и при этом самому не попасть под удар. Коннор вышел к форту Джордж. Дым пожарищ простирался к самому небу – ядра обрушивались на землю, не разбирая цели. В конце концов его контузило – одно ядро упало рядом, но к счастью, не убило его. Он поднялся и пошел дальше. Быть может, сегодня духи наконец-то были на его стороне, быть может, сегодня он наконец-то закончит… – Где ты, Чарльз? – Его здесь нет. Коннор обернулся – перед ним стоял отец. Он предчувствовал это. Он предчувствовал, что это не могло закончиться так легко. Он молил духов, чтобы они помогли ему сегодня в бою – но... Духи не знали пощады. Они вступили в схватку. Он ранил отца в руку и лишил возможности пользоваться скрытым клинком. Но этого было недостаточно – Хэйтем был готов сражаться насмерть. – Я пришел сюда за Чарльзом, а не за тобой. Я не хочу с тобой сражаться. – Тогда тебе придется. Хэйтем был неумолим. Он был всё так же бледен, как и в их последнюю встречу. Кровь снова бурлила в жилах Коннора, он слышал песнь топора. Но он оставался спокоен. По другому было нельзя. Сталь не знала пощады – но не он. И пока он не позволил ей напиться крови, всё еще можно было изменить. Хэйтем наносил удар за ударом. Снова скалился, рычал, кусался – больнее, чем когда-либо. Бредил о своей погибшей стае, о том, что они вернутся, чтобы построить лучший мир. Но Коннор больше не был глух и слеп – он парировал каждый удар. – Я знаю, что скрыто за твоими словами, отец, – сказал он твердо. Хэйтем сделал новый выпад – и он снова его блокировал. – Знаешь, мне много говорили о том, ради чего я сражаюсь. Больше всех – мой наставник. Он говорил, что это правое дело. Что я сражаюсь ради свободы. Ради людей. Ради своего народа. Но в ответ я получил лишь одно. – Что же? Меч и топор сошлись лезвиями. – Разочарование. Его слова подействовали. Хэйтем был в замешательстве – его сопротивление ослабло. Коннор усилил натиск – у него почти получилось выбить меч из его рук. – Тогда за что ты сражаешься сейчас? Отец остановился, переводя дыхание. – Не за орден, пусть я всё еще состою в нем. За людей. За тех, кто принял меня, когда мое племя меня отвергло. Мне больше нет места среди них – теперь я для них чужак. Хэйтем уставал – Коннор ясно это видел. Он был измотан бессонными ночами. Он истекал кровью изнутри. Сам Коннор не нападал – только оборонялся. Ему нужно было как-то убедить отца сложить оружие – и, честно говоря, он понятия не имел, что будет делать, если это ему не удастся. Ведь он знал одно – если Хэйтем не захочет идти вперед, он мог утянуть за собой их обоих. – И все же ты продолжаешь сражаться за байки своего старика. – Хэйтем снова бросился вперед. – Сказки о свободе, равенстве, братстве, всепобеждающей любви. Люди никогда ничего не решали – я уже тебе это говорил. Но они любят, когда эти сказки им рассказывают. Неужели ты не видишь, какая между нами пропасть, Коннор? Ты сражаешься за тех, кто их хорошо рассказывает – а мы несем то, что на самом деле построит справедливый мир. – Сказки? – Коннор снова отразил удар. Он не знал, что ему делать – он тоже уставал. Ничего не помогало. Проблема была, кажется, не в самих орденах – отец сам не верил в сказки своего ордена. Но тогда в чем? Этого он понять не мог. Но если ничто другое не могло переубедить отца – быть может… – Ты так отчаянно цепляешься за наши ордена, отец, что не видишь главного. Не идеи и не предрассудки должны решать наши судьбы – наши судьбы решаем мы сами. Не должна идея стоять на пути к миру и пониманию. Есть много вещей, в которые человек может верить – не только лишь в идею. – Какие же? Сталь вновь сошлась в единстве. – Многие. Даже самые простые – они понятны всем, каких бы убеждений человек ни придерживался. Они важнее любой идеи. Вера в себя. В свои силы. Возможность меняться и менять мир к лучшему. Идти вперед. В людей. В понимание. В милосердие. Чтобы поверить в эти вещи, не нужна никакая идея. Тот охотник из сказки мамы – он очень любил своих родителей. И он тоже думал, что потерял всю свою семью. Боль и ярость поглотили его. Он был опустошен горем – он не знал, что ему делать. И во всем, что случилось, он обвинил белого волка, которого увидел в огне – потому что думал, что это он забрал его отца и мать. Это работало – отражать удары становилось всё легче. Хэйтем слушал его. Снова стал останавливаться, чтобы перевести дыхание. Коннор верил – он нашел то, что могло их объединить. – Все говорили ему, что это волки забрали его родителей. И его жизнь превратилась в бессмысленную погоню за волками. Он убивал волков, одного за другим. Он убил почти всех, остался лишь вожак их стаи – тот самый белый волк. Волк не причинял никому зла – он был одинок, он не знал, куда ему идти. Он тянулся к охотнику, пытался что-то сказать ему. Предупредить. Но охотник не понимал его. Он не знал, какую боль причинял белому волку. Он так цеплялся за то, что их разделяло, что чуть было не потерял последнее, что у него осталось. Но он успел понять свою ошибку. Он сожалел – он молил духов, чтобы они помогли ему исправить ее, пока не стало слишком поздно. Потому что он верил в людей. И он увидел, что тот волк всё еще был… Он не договорил – ядро рухнуло рядом, и их отбросило в стороны. Но духи смиловались – они не погибли. Они все еще были живы. Лишь бы он сумел… Но Коннор не успел прийти в себя – отец оказался быстрее. Он набросился на него – схватил его одной ладонью за горло, а второй прижал его руку к земле. – Что же смог увидеть тот охотник в белом волке? Во что же он так сильно поверил? Скажи мне. Безумец отпустил его руку и начал душить обоими. Коннор не мог поверить в это – отец ведь слушал его, у него ведь почти получилось его убедить. На миг инстинкт напомнил ему о клинке – и тут же он увидел беззащитную белую шею. Белый волк набросился на него, чтобы он мог убить его одним ударом. Он знал, что это будет для него верной смертью. – Тот волк… Его вера пошатнулась. Воздуха уже не хватало, в глазах темнело – он не мог говорить. Он не знал, что ему делать – он не мог этого сделать. Не могло всё так закончиться. Просто не могло. – …был… Сил, чтобы поднять ладонь с клинком, уже не оставалось, вторая, еще сжимающая руку отца, ослабла – ему показалось, будто руки на его горле тоже ослабили хватку. Надежда всё еще теплилась внутри него – ее искра возродила веру. И с новым вдохом надежды он сказал: – …человеком.