Дочь Болотного Царя

***

Мир гас в тусклом полумраке — дрожащий луч, пробившийся сквозь густую пелену облаков, воплотил в себе сражение того дня. Дня, когда бури укрыли зеленую ткань болот непроницаемой вуалью теней, где на зыбкой почве прорастали одуряюще пахучие цветы вереска, полыни и дрока. Буря обрушилась на окрестности с невиданным упорством, впиваясь в землю своими серыми дождливыми пальцами, словно швея в неправильный шов, распутывая нити дорог, что вились кружевом по горным склонам. Мир выцвел, став практически бесцветным, вместе с этим прикосновением. И где на землю обрушился дождь, воздух тронул холод. Под ногами хрустели промокшие стебли, болотная трава, набухшая от воды и града. Поток дождя был таким обильным, что нельзя было понять, где заканчивается край серого неба и начинается земля, разве что по красному пятну, своим цветом напоминавшему кровь, льющуюся из вены. Именно в этот ранний месяц весны Джинкс вернулась в мир, где она родилась, и земля под ее ногами зашевелилась, словно прирученная гончая, пробужденная прикосновением хозяина. Эта земля знала ее и знала хорошо, приковавшая к себе похуже цепи, она вывела девушку из царства железа и дыма в другой мир, куда стремилось ее сердце. А Силко... ... Силко... проживший целые эпохи на остатках собственной гордости, в одиночку, выстоял. Он выжил тогда, когда истерзанное терпение обхватило горло удушливой хваткой, сдавливая намертво, словно серебряная уздечка, когда ярость и страдания затопили его изнутри, накапливаясь по капле, словно драконья жадность до золота. Таков был его вид. ... Покуда нечто юное, прекрасное, сияющее своей молодостью, смертное — не спустилось к нему, по тропинке через леса, и не привлекло его жадный, без сомнения, взгляд. И вот оно случилось снова; его взгляд был намертво прикован к ней — хотя объект его желаний более не был настолько юным. Больше нет. Но все еще прекрасным — если одним словом можно было описать гибкость и изящность фигуры, что можно было сравнить с нитью паучьего шелка, отливающей на солнце, если бы это слово смогло вобрать в себя драгоценные оттенки ее волос, настолько неземных, что само понятие голубого было лишь грубым подобием. Ее тело выглядело так, словно ей все еще только минуло шестнадцать, но в нем расцвела грациозность, на которую понадобились бы века. Ее глаза, стоило последнему лучу солнца упасть с небес, окрасились яркостью рубинов, погребенных в толще морской воды. Силко всегда восхищался ею, и ее безумной в своей любви погоней за яркими оттенками цвета. Подобно птице она носила яркое оперенье, разгонявшее серую унылость его жизни. И в этот момент она была именно такой. Он наблюдал за нею издалека — за пределами своего царства, где разрослись дубовые рощи и рябиновые леса, где в стране железа и людей деревья гнулись до земли, усыпанные тяжелыми плодами. Туда он не мог проникнуть — ступить ни человеческой ногой, ни в облике кельпи, опасаясь холодного поцелуя смерти, что наконец приберет его себе. Но она беспечно пересекла реку, что петляла вниз, она прошла через вересковые пустоши, такая же уверенная, как в дни своей юности. Мерная поступь ее несла в себе ритм узнаваемой песни, и ни один камень не посмел зацепиться за ее обувь. Необычного цвета синие волосы, обвившие ее тонкие плечи тяжелыми жгутами кос, сияли словно маяк на фоне туманных холмов. Этот яркий свет с легкостью пробивался сквозь сизо-зеленую дымку вереска, и Силко одолел старый соблазн.Он вспомнил, как проводил вечера, ее теплое тело, прильнувшее к его ногам, и как его пальцы запутывались в ее бесконечных локонах, переплетая в косы. Как они сидели у костра, что танцевал на древесине, подточенной временем и водой. Эта тяга к ней — безумное желание, ностальгия, все что, как он полагал, надежно запер в своем сердце — свела его пальцы жестокой болью, и Силко стиснул их, складывая в замок, сустав за суставом, скупыми, неуверенными движениями, как когда он впервые ступил на землю из воды в новом обличье, не принадлежащем ему. Боль оставила свои отголоски — и этот он не чувствовал уже очень давно, он обвил его колотящееся сердце, стискивая, затягиваясь небесно-синей петлей. Возможно именно это и заставило его поступить так тогда, подумал Силко, следя за ее приближением тоскливым, опечаленным взглядом. Возможно именно цвет ее волос и пленил его, заставил похитить смертное дитя — уже не младенца в колыбели, но еще и не деву, которую можно было назвать невестой фейри — в тот роковой день, когда кровь ее приемного, человеческого отца пролилась на землю пунцовыми лужами. Силко манил, очаровывал небесно-синий цвет — яркий цвет моря, что не смогло пробиться к нему через каменистые пустоши. Этот цвет пел о юности, о смертности — он напоминал о быстротечности лета, что длилось так недолго, оттого такого бесценного, что часы его были так коротки. И Силко — создание глубины, чье сердце билось медленнее, чем проходила жизнь смертного, хотел его для себя. Заморозить, отобрать. Сохранить для себя. Увы, те годы остались далеко в прошлом. Он вздохнул, тихо и медленно, ожидая, пока тоскливые воспоминания не покинут его. Рана от ножа в его боку ныла, словно из нее снова начала сочиться соль вперемешку с кровью. Давно привыкший к боли от раны, что не заживет никогда, Силко подавил глухой стон, что рвался из его горла. Боль преследовала его не только своим фактом свершения, но и памятью, и эта рана была именно такой. Размытое пятнышко голубого превратилось в очертания фигуры; все ближе и ближе Джинкс подходила к нему. Ветер поднялся и закружился вокруг нее в знаке приветствия. Вскоре и со стороны озера поднялся вихрь, серебристой рябью скользя по гладкой поверхности, пока не треснула, острыми словно лезвия, осколками граница между ее миром смертных и его водным царством. Место, где он обитал — где когда-то давным-давно из земли бил ручей, а затем стал рекой, впадавшей в черные солоноватые воды озера — еще помнило ее, вздыбилось волнами, будто кланяясь. Силко услышал, как вода рокочет, приветствуя ее — и закрыл глаза. Ритм волн — накатывающий и отступающий обратно, снова накатывающий бурунами, и ускользающий назад, раздавался под его ногами, он почувствовал, как растягивается плоть, как скрипят жилы, трещат кости, создавая для него подходящую оболочку. И, когда он наконец снова открыл глаза, она была перед ним. Одетая в ту же одежду, что была на ней, когда нож вонзился в его тело, и наружу вместе с кровью хлынула печаль, когда он сидел на берегу, задыхаясь от боли, а она бежала прочь, уносясь словно синяя птичка через болота в туман, пока он не потерял ее из виду — она стояла теперь, дрожа, словно внутри нее что-то рвалось наружу, открыв беззащитные ладони, под нависшей глыбой скалы у воды. Ее губы приоткрылись и снова сжались, за долю секунды, и она медленно моргнула, словно следовала за биением своего сердца. Мириады различных эмоций пронеслись тенью по ее лицу — от эха горя в помертвевшем взгляде, до страха, от которого ее щеки стали белыми словно снег. Невозмутимость никогда не была сильной стороной Джинкс, а склонность к эмоциям стала привычкой, которую она переняла от отца. Привычкой, которую она переняла от него. Даже тогда, перед лицом той, что отняла у него слишком много, он хотел позаботиться о ней, инстинкты зверя сражались с сердцем и разумом, пока весь мир не окрасился в черный. Он видел, что ей больно — в уголках ее глаз заблестели алмазные капельки, слишком крошечные, чтобы сойти за слезы, даже на фоне стеклянной влажности ее нежно-розовых радужек. Он хотел осушить их. На секунду Силко показалось, что она и вовсе никуда не уходила; будто воочию он увидел нож, скользящий в его сторону, и приветствовал его. Нарушь молчание, шептал голос в уголке его сознания, взывал с нетерпением. Нарушь молчание и заговори, ты, старый дурак. Пока она снова не ушла. Но увы, кончик языка цеплялся за зубы, заплетаясь словно ноги новорожденного жеребенка на лугу, и ни одного словечка он из себя не выдавил. Тревожная тишина лилась из них обоих, такая густая словно молочный туман. Джинкс спустилась к нему, пока не поравнялась с Силко, твердо стоя на камне, глядя вниз, где воды бились о его щиколотки, вздымаясь с тем же ритмом, что и пульсирующая в жилах кровь. Этот рокот становился все громче. Но все же Силко молчал. В конце концов, она сдалась первой, заговорив. Но прежде нерешительно вздохнула, колеблясь, сотни невысказанных вопросов были подобны спутанным завиткам в ее косах. И все же она произнесла его имя. — Силко, — прошептала она, разделив его на две части, как делала это всегда, задерживая звуки во рту с тем страхом, что возникает, когда крадешь что-то слишком дорогое, чтобы потерять. Силко. Силко. Силк о-о-о. Его истинное имя, сорвавшееся с ее лепестково-сладких губ, не могло причинить ей вреда, потому что она была... — Силко, ты помнишь меня? Ты Принуждение стало почти осязаемым, стянуло его горло мертвой петлей, заставив задыхаться от того, насколько сильно она желала получить ответ. И все равно — он молчал. Она встревожилась. Затрясла головой в неистовстве, будто отгоняя воспоминания, осеклась от отчаяния, но затем ее тон стал жестче, отчужденнее — слова полились из ее губ, разносясь эхом воспоминаний. — Царь Болот, где черные воды встречаются с курчавым папоротником. Ты помнишь меня? Еще один шаг вперед по скользкому камню, такой громкий, словно колокол предстоящей смерти. — Помнишь ли свое собственное дитя? Ах. Вот оно. Холод отчуждения впился в него, оттаскивая назад, пока ее голос, произнесший ее имя, тянул Силко к ней. Что он мог сказать в ответ? Между ними были натянуты невидимые нити, когда-то толще и сильнее золотых цепей, а теперь такие хрупкие, словно паутинка. Но все же они остались, вибрируя. И он не хотел разрывать их, хотя знал, что это стоило сделать давным-давно, ведь они причиняли ужасную боль, вытягивая силы даже тогда, когда расстояние между ними увеличивалось с каждым днем. Так что он заговорил, аккуратно подбирая нужные слова. — Я помню дочь, — Силко наклонил голову, и его изуродованное лицо встретилось с ее. — Я помню нареченную невесту. Я помню ту, что нарушила клятву. Джинкс закрыла глаза, будто больше не могла встречаться своим взглядом с его, и единственная слеза, сверкающая словно льдинка, прочертила дорожку по щеке. Он слышал, как клокочет дыхание в ее горле, будто она и хочет возразить, но не может, скованная какой-то странной силой. И все же... Все же он не мог оставить этого так, ведь вред, причиненный ему ею, был отнюдь не слабым уколом. Так что он спросил — прямо и ясно, требуя ответа. — Какая из них вернулась ко мне нынче? Какую мне приветствовать? Она отступила назад. Он чуть не сломался под ее мятущимся взглядом. Он не хотел причинять ей такую боль. Но... — Какая из них ты теперь? — Все они... и никто из них, — ответила она, так быстро и рвано, будто слова жаждали сорваться с ее губ, быть произнесенными. — Силко, — она подняла на него глаза, но тут же осеклась, снова запинаясь. — Я... я пришла... — Одна пришла за теплом очага. Одна за любовью. А последняя за властью, — произнес Силко, безжалостно игнорируя ее слова, наблюдая за тем, как она снова опустила взгляд. — Ответь на вопрос, дитя. Если бы тишина могла резать, словно нож, так бы оно и было — потому что молчание пронеслось по ним, взрезая тысячами мелких ран, открытых, кровоточащих. Он видел, как она подавила жалобу, принимаясь подбирать правильные слова — сама словно парадокс в облике девушки. В одно и то же время она выглядела и слишком юной, и слишком взрослой — в облике девы на выданье стояла его дочь, державшая себя крепко и уверенно, но чуждая, новая нерешительность придавала новый облик ее лицу. Лицо изменилось. Ветер поднялся над Джинкс, играясь с ее косами словно с лентами. Она подняла подбородок, упрямство юности нахлынуло на нее как прилив после шторма. Тут Силко почувствовал, как его так же захлестывает волна облегчения. Она вернулась. Вернулась Джинкс, подменыш, укравший его сердце — помимо множества других вещей много лет тому назад. — Я пришла пленить Болотного Царя для себя, — храбро заявила она. Раскаленный янтарь, горевший в черноте его левого, изуродованного глаза, никогда не пугал ее, и даже сейчас она встретила его жгучее сияние с вызовом. Выгнув шею, словно на голове лежала тяжелая корона, Джинкс сделала шаг вперед. — И я пришла за тем, что стало моим по праву рождения. Попав в плен ее милости, Силко тоже шагнул вперед, из воды в черную грязь, прежде чем водоросли обвились вокруг его ступни, затем копыта, и снова ступни, потому что он не мог решить, какую оболочку выбрать. Влажность их хватки вывела его разум из оцепенения, и он с силой стиснул зубы. — Ты думала прийти за тем, что было твоим по праву рождения, — поправил ее Силко. — Так что... я спрошу тебя снова, дева, от которой разит железом и сталью, зачем ты пришла? На этот раз она не ответила. Вместо этого ее лицо озарилось озорством, а губы расплылись в довольной ухмылке дьяволенка — такой же знакомой ему, как солнце и луна на небе. Джинкс вытащила что-то из воздуха, изящные пальцы ухватились за пустоту, являя блеск серебра — складываясь, извиваясь, пока тонкие нити металла не свились в кольца, свисавшие с кончика изящного мизинца. Уздечка. Его дочь научилась хитростям мужчин. И принесла уздечку. Для него. Внезапно он фыркнул, откидывая голову назад, а затем поднял на Джинкс изуродованный глаз с мрачным выражением веселья. — Дитя, ты не хуже меня знаешь, что я не юный красивый парень. И ни одна уздечка не прельстит меня настолько, чтобы сдаться на твою милость. Лучше спрячь ее немедленно. Она колебалась лишь мгновение, а затем подмигнула, с удивительной готовностью. Прикоснулась пальцем к своему вздернутому носу, и, к удовольствию Силко, тут же повиновалась его приказу — уздечка тотчас же исчезла. — И ты не хуже меня знаешь, старик, что я уже много лет как не ребенок, — пропела она, ее голос заструился на ветру, лишь усиливая грубоватость ее почти детского говора. Она застенчиво указала на свое тело. — И... — Джинкс сделала паузу, чуть разворачиваясь. Позволяя ветру ласкать ее фигурку, касаться тонкой льняной ткани, раскрашенной мириадами ярких оттенков, пока та не облепила ее тело подобно второй коже. Он следил за нею, не отрывая взгляд, пока внутри разгорался жар, хотя прекрасно понимал, что не следовало этого делать — не когда волны бились о его ноги, вскидываясь точно гончие, учуявшие кровь на охоте, в едином ритме с его предательским сердцем, направлявшим кровь вниз тела. Ее облик — одновременно новый и вместе с тем такой знакомый, вызывал черные потоки похоти прямиком к его члену... — Мне и уздечка не нужна, чтобы пленить тебя, не так ли? Силко вздернулся, хотя взгляд требовал вернуться к ее телу — к стройным изгибам, что так послушно бы легли под его острые ладони, к шее, где она сходилась с плечом, оголенной, готовой к отметине острых зубов, к мягким выпуклостям ее грудей под тканью, где хлопок так и льнул к коже, подчеркивая еле заметные ореолы сосков... — Мои глаза выше, — сухо произнесла Джинкс, хотя в ее голосе прозвучала немалая доля веселья. — Как я и думала, хах. Он кашлянул, поборов румянец, что грозил просочиться на его щеки, сумеречно бледные на фоне восковой белизны кожи, а затем вздохнул. Его облик размылся, лишаясь определенности, поскольку ему стало неуютно. Но плечи дернулись — и разом, будто по щелчку пальцев он вернул себе человеческую форму. Раздался смех. — Мужчины — вы все одинаковые. Увидите красивую пару сисек и все, тут же мир вверх тормашками. — Именно так, — сухо согласился Силко, хоть ему и требовались все усилия, чтобы поднять взгляд выше. Вздохнул снова. Юмор оказался лишь слабым бальзамом на старую рану против накатывающих волн горя, но даже так он знал, зачем она пришла. И оплакивал последствия, ведь когда-то все между ними изменилось, превращаясь именно в это. И теперь... — Ради тебя я бы достал солнце с неба, ты ведь знаешь, — он начал, но эмоции захватили его. Пришлось помедлить прежде, чем заговорить снова, и тон стал неровным, а слова захрустели на зубах, хотя Силко произносил их с осторожностью. — ... и ты согласилась. Я никогда не требовал, это был выбор, который ты должна была сделать. Я предложил его добровольно, поскольку увидел твое желание. Ее взгляд стал печальным, но он продолжил: — Я видел твое желание... моя сломленная красивая девочка. Ты была совершенна, даже с такой похотью в тебе. Я взял маленького человеческого ребенка, собираясь лишь утолить свой голод, насытившись твоей плотью, костями и кровью, а ты... Ты стала чем-то больше. Для меня. Поэтому я и предложил. Но ты отвергла меня. Чего Силко не ожидал, так это стального блеска, появившегося в ее взгляде, когда Джинкс снова подалась к нему — в ее глазах сияла решимость и боль, а еще такой знакомый старый голод, его, а теперь и ее тоже — пылающий белым, лихорадочным жаром. За прошедшее время разлуки она стала его отражением, жажда быть ближе и ближе превратила ее в его точное подобие. Чем дальше она убегала, тем сильней походила на него, и это одно наполнило Силко странной тоской, а так же немалой долей страха. Он никогда еще не ненавидел себя так сильно, как в этот самый момент. Джинкс покачала головой, медленно, тихо, а затем подошла к краю камня. И присела. — Я не была готова... ты прекрасно знаешь, что не была. Ты был слишком эгоистичен. Так хотел спрятать меня от всего мира... поглотить, утащить с собой на самой дно, спрятавшись там, как это и произошло с тобой. Но у меня никогда не было такой роскоши, как бессмертие... Он услышал, как захрустел тростник, когда она рассеянно провела по нему ладонью, а затем села, свесив ноги в воду, как в детстве, прежде чем страх отнял ее у него. — Паудер умерла. И мне пришлось снова искать к тебе дорогу. Как могла. Из его рта вырвался тихий смешок: — Разве ты его потеряла? Путь ко мне? — спросил Силко. — Ты была маленькой и неуверенной, когда я нашел тебя, потрясенной смертью отца. Но ты никогда... — он запнулся, и его голос стал хриплым под тяжестью тоски. — Ты была непреклонна в своем желании... ты знала, чего хотела, и несмотря на беспокойство твоего разума, я никогда не думал, что ты меня оставишь. Что ты найдешь нож и... — Считаешь меня предательницей? — спросила она, обрывая его. Ее голос, несмотря на всю браваду, которую она нацепила на себя словно маску, становился все тише и тише. Страх лился из нее ручейками, разливаясь в настоящее озеро, и Джинкс дернулась, словно ею овладел ужас. Как было раньше, когда она в восьмилетнем возрасте попалась за прокрадывания по балкам, как когда ей было двенадцать, и ее вызвали в кабинет и как следует отчитали, как в шестнадцать лет она держала в руках окровавленный нож, а перед нею лежал изменяющийся монстр, застрявший в клетке из мяса и костей, лоснящейся шкуры кельпи и оскаленных клыков... — Я... я... никогда не хотела причинять тебе такую боль, — прошептала Джинкс. Он видел, что та глодает ее. На кончиках ее пальцев расцвел пунцовый цвет. Запах железа в воздухе и железа в воде. — Силко, ты должен поверить мне. Я никогда не хотела, чтобы нож... — Дело было сделано. Теперь это больше не важно, Джинкс, — печаль стянула уголки его рта в тонкую линию. Ее имя сошло с его языка стоном. Он не произносил его столько лет, но вкус был слишком знакомым, всего один слог боли, что тонула подобно камню в тихих водах. — Больше нет. Силко услышал, как она проглотила крик, видел, как она зажмурилась — застыв между эйфорией от произнесенного им имени и агонией. Ее розовые глаза открылись, но взгляд остался блуждающим, словно она цеплялась за воспоминания. Она колебалась, глядя вдаль на непроницаемую черноту озера, утонувшего под тяжелыми облаками. — Я спрашиваю тебя снова. Зачем ты пришла? Чего ты хочешь? Теперь она смотрела прямо на него — ясным взглядом, наполненным всей тяжестью мироздания. — Тебя, — выдавила из себя Джинкс. — Хочу тебя обратно, себе. Я скучала по тебе так сильно... ночью, когда постель становится холодной, а железо еще холоднее. Оно окружает меня. И я не могу дышать. Я тону, — ее сдавленное дыхание всколыхнуло воздух. — Я скучала по тебе по утрам, когда солнечные лучи не касаются холодной воды, когда тебя нет рядом, чтобы заплести мне волосы. Я скучала по тебе, когда птицы пели свои новые песни, когда зацветали луга, когда яблони сбрасывали листву точно змеи изношенную шкуру. Я так долго ждала, чтобы вернуться. Силко, я... Она сглотнула. — Я хочу тебя. Он вскочил. — ...И я был твоим, — Силко оскалил зубы от досады, ярость зажгла янтарный зрачок изуродованного глаза. — Я был твоим с того дня, когда ты ворвалась в мою жизнь, скорбя и распространяя свой гнев на весь мир. Это ты меня бросила. Джинкс... — Тогда позволь мне поймать тебя, — взмолилась она. Во внезапно наступившей тишине ее слова звучали громом. Она выставила перед собой ладони, словно успокаивала дикое животное, обещая не причинять вреда, показывая, что не держит в руках оружия. Этот жесть означал лишь, смотри, я пришла к тебе с лаской, с расчетом... с обещаниями и клятвами и любовью. Если я приручу тебя, мы будем нужны друг другу. Пока я владею тобой. Пока ты принадлежишь мне. Я буду звать тебя своим. Ложь. Такая желанная. Дикость, текущая в его крови, пела о покорности, и он смотрел на эту сделку со своенравным желанием — его тоску сдерживала лишь вода, бурлящая под его ногами, обещающая свободу бесконечных глубин и яростную дикую радость забвения, приходящую с приливом. Но Силко был стар, и милость волн, что уносят и бросают на произвол судьбы, их вечные приливы и отливы, непокорность, направляемая луной, все это больше не имело над ним такой власти, как раньше. Искушение лежало в другом — в руках смертной девушки, что была на сотни лет моложе его. И воспоминания сковали его сильнее любой сети, клетки или уздечки. — Позволь мне быть с тобой, Силко, — подол ее платья поднялся на дюйм, нежная рука застенчиво скомкала ткань, и кожа засияла жемчужной белизной, словно луч света в бескрайней темноте. Ему хотелось дотронуться до нее. Еще один дюйм. Она опустила ресницы, словно ей было невыносимо смотреть ему в глаза. Хотя насыщенное тревогой смущение не остановило ее руку. — Мне не нужна уздечка. Теперь, когда я могу предложить себя вместо этого, — заявила она, поднимаясь на ноги, вздергивая подол все выше, и вместе с этим движением обнажая все больше кожи. Под платьем на ней больше ничего не было, тонкие кружева не скрывали ни запаха ее тела, ни блеска влаги, сочащейся по ее бедрам в обещании большего. Силко уставился на нее, его сердце стиснуло надеждой и ужасом одновременно. А затем набросился на нее. Все было безумно быстро — его прыжок напоминал шторм, жестоко терзающий небеса. Издавая рычание — от ярости, или похоти, или отчаяния, чего-то другого, он не знал — он бросился к ней и потащил. Инстинкты монстра — когда когти обхватили ее лодыжки, стиснули — были верными. Такова была его природа: охотиться, пожирая, когда кровью пахло небо и кровью пахла вода, и... Она упала в озеро с громким всплеском, вытянувшись стрелой в его объятиях. Сила струилась через Силко, жилистые мышцы двигались, извивались в воде, когда озеро сомкнулось вокруг них. Не давая ей сообразить или вздохнуть, он набросился на нее под рокот волн наверху — поймав ее в поцелуе, а затем потащил вниз, все глубже и глубже, и глубже, сминая ее губы своим ртом в поцелуе. Она была как огонь в кольце его рук, а ее рот — шелковистый, обжигающий солью, принадлежал ему. Но поцелуй не длился долго — не поначалу. От удара в воду Джинкс, должно быть, ошеломило, ее легкие сдавило, и он слышал, как крик застрял в ее горле, давление заставило ее выдохнуть. Она задыхалась, захлебываясь водой — сражаясь со всем безумным отчаянием умирающей девушки — но все это не имело значения, поскольку он держал ее крепко, невесомо легкую словно солнечный луч на травинке. Борьба длилась лишь один миг, казавшийся бесконечным. Джинкс билась в воде, извиваясь, глотая воду, пока ее смертное сердце бешено колотилось в отчаянии. Они тонули все глубже и глубже, пока их не окутал мрак, так далеко они были от неба. Это была не ее стихия. Она не принадлежала этому месту. Здесь, в его бессмертных владениях, Джинкс была добычей. Ее сердце отзывалось воспоминаниями: о беге олененка, грациозно уворачивающегося от волчьих зубов, о юркой серебристой рыбешке, шныряющией в тени гигантской акулы. И все же... И все же. Джинкс замерла в одно мгновение. Она не сдавалась, нет. Она верила ему. Ее глаза открылись под водой, сияя в толще мрака. Она отдалась поцелую, прижимаясь к Силко всем телом — ее губы были сладкими и покорными, когда она вверила ему свой последний вздох. Вкус ее был слишком сладок. И тогда он очнулся. Они разорвали поверхность озера, и волны, насыщавшие его ярость, разом стихли, оставив лишь слабые круги на зеркальной глади. Джинкс была неподвижной в его руках. Белая словно кость, по щекам струились черные потеки краски, словно слезы они текли из ее закрытых глаз.Силко прекрасно знал, как выглядят утопленники, они сотни тысяч раз видел, как они погружаются в свой бесконечный сон. Страх ударил его трижды, вгрызаясь в разум вспышками черноты, заставляя обезуметь. Глаза вспыхнули, потому что она не приходила в себя. Его собственное дыхание рвалось из груди рваным стакатто, и Силко ощущал боль при дыхании словно он снова впервые поднялся из глубин, в которых был рожден. Тошнота подкатила к горлу. Она не должна была умереть. Не так... Не от его руки. Никогда. Он покачнулся в воде. — Будь ты проклята, — прошептал Силко, прижимаясь к ней лицом. Его движения были грубыми, бешеными — так не похожими на изящную, обходительную манеру поведения, отличавшую его королевскую грацию. — Дыши, Джинкс. Дыши. Тишина. — Живи. Девушка в его руках закашлялась, резко и неожиданно. Она давилась водой, что струйками вытекала из ее рта, захлебываясь. В уголках ее глаз заблестели слезы. При виде ее измученного взгляда, затуманенного болью и облегчением, он подхватил ее на руки. Она обвила его шею руками, слабо, инстинктивно. В мгновение ока Силко протащил ее по воде на самое мелководье, пока водоросли не защекотали его лодыжки. — Си... Силко, — прошептала Джинкс слабым голосом, цепляясь за него. — Ты держишь меня... слишком крепко... Напуганный, он отпрянул назад, пытаясь рассмотреть ее, как следует. Ее пальцы сжались. — ... Я в порядке. Просто... просто дай мне минуту, хорошо? — она издала слабый смешок, смешавшийся с рваным дыханием. — Девушке надо передохнуть прежде, чем... — Больше никогда... — прошептал Силко ей в макушку. Он был разбит, как и его слова, и сердце чуть не разорвало от боли. — Если бы я тебя потерял... — Я в порядке, — повторила Джинкс, успокаивая его, нежно проводя рукой по его спине к затылку. — Все в порядке. Мне не больно. — Джинкс, я... — Никаких извинений, — она бессвязно рассмеялась. — Думаю, теперь мы квиты, да? Я как-то тебя ударила ножом, ты меня утопил... — Здесь не над чем смеяться, — раздраженно огрызнулся он, нахмурив брови в замешательстве. — Я потерял контроль над собой. Ты могла умереть из-за меня. Пожалуйста, отнесись к этому серьезно... Силко уставился на ее палец, прижавшийся к его губам — немного дрожа, но уверенно. Это прикосновение испугало его сильнее, чем следовало бы. — Ш-ш-ш-ш... все в порядке. Я знала, что не должна была так тебя соблазнять. Особенно через столько времени. Но... — она пожала плечами, и усмешка озарила ее взгляд озорством. — Не могла устоять. В следующий раз я попробую что-нибудь еще. У меня все получится. Клянусь... Инстинкты все еще владели его телом, потому что следующие слова, которые Джинкс пыталась сказать, были поглощены его поцелуем. Она все еще висела в кольце его рук, но ветер подхватил их, толкая в плечи с той же яростью, что и волны бились о их ноги. Больше никакой попытки утащить ее на дно, никаких сдавленных криков. Джинкс прильнула к нему страстно, а не испуганно, ее пальцы впились в его грудь, пока боль не слилась с удовольствием воедино. Резкий запах болотных мхов и влажная чистота озера вплелись в запах, который был присущ только Джинкс, просочился в его вены, заполняя вены. Силко вдыхал его, бешено впившись ртом в ее нежные губы. На вкус Джинкс была той же самой, как и под водой. Ее пульс дико бился под кончиками его пальцев, шептал — жива, жива, жива под той же рукой, что причинила ей боль, и наконец Силко охватило облегчение. Облегчение, словно все грехи упали с его плеч, и тихая радость, наполнившая его тело дрожью. Он целовал ее крепко, не давая возможности увернуться, пока его внимание не переключилось ниже, на обнаженную шею, зубами он прихватил ее плечо, ярость сдерживали лишь воспоминания о том, как близко она была к смерти несколько минут назад. От его поцелуя по коже поползли красные струйки, а из горла вырвался трепетный вздох и тихие стоны. Когда она вздрогнула под натиском его обожания, Силко омыл оставленные раны гладким языком, вылизывая их и зацеловывая. Джинкс вздохнула, прильнув к нему еще сильнее — словно дикость свободолюбивой кошки, стремление бежать прочь, все это растворилось в воде, что свивалась петлями у их ног. Силко тоже успокоился, оставляя нежнейшие, точно прикосновения крыльев бабочки поцелуи на ее щеке, кончике носа, и снова на губах — настолько осторожные, что они оба затрепетали от нежности, что овладела ими, несмотря на страсть, гудевшую в жилах. Их ласки длились какое-то время, и он будто упал в бездну упоения, восторг бурлил в крови, но Силко оставался нерешительным, пока... Она не укусила его. Она укусила его. Скорее больше даже прикусила, ее тупые человеческие зубы не смогли бы пустить ему кровь, да и сам укус длился не дольше вдоха. И все же. Он тут же дернулся назад, пораженный, уставился на нее со смесью легкого упрека и раненного удивления. Его встретило дикое, радостное хихиканье. А затем — нежный поцелуй, губы, целомудренно прижавшиеся к его рту. Джинкс подняла руку и провела пальцами по застарелым шрамам, изуродовавшим его левую половину лица, самыми кончиками выглаживая каждую неровность, таким знакомым до боли жестом. — Расплата, — пробормотала она, прижимаясь к нему, — трижды возвращаю ее тебе. Затем она снова прикусила его губу, один раз, второй, нежно, будто не прошли сотни лет их разлуки, и ее бедра прижались к его. — Почему же ты медлишь, — в ее голосе, полушепоте, полустоне, прозвучало отчаяние. — Как я должна соблазнять тебя, когда... Теперь была его очередь кусать ее. Джинкс застонала снова, и этот звук вызвал в нем прилив нежности, смешавшийся с пьянящей похотью. — Тише, — зарычал он, его голос стал низким, хрипловатым, подходящим более для борделей или постельных утех, чем для дикой пустоши болот. — Мы дойдем до этого, дитя. Терпение — добродетель. — Не хочу ждать, — заговорила она, но вскрикнула, когда его ладонь обхватила мягкий изгиб ее ягодицы. — Силко... Он проигнорировал ее отчаяние. Осторожно поддел ткань платья острым когтем, что теперь прилипло к ее коже, сочась водой после купания, и посмотрел на Джинкс, ожидая дозволения. На один короткий, тревожный удар сердца она сомневалась, и его сердце стиснула боль, хоть Силко и знал, что у него нет права. Но она кивнула, улыбнувшись. — Ладно, — ее голос был твердым, как и все истины этого мира. — Я доверяю тебе. Последние слова запели в его сердце. Он хотел запротестовать, хотел сказать, чтобы она не доверяла ему, ведь он копил это в себе так долго — голод, истинный, поглощающий все на своем пути, переплетенный с кровавым прошлым, с историями, наполненными смертью, безумием и горечью — и этого было слишком много, даже для девушки, что ждала его столько лет... Но ее запах притягивал его чувства с такой силой, какой Силко не ощущал уже слишком давно. И он был слаб. Обворожен. Этот аромат дразнил его инстинкты, увы, показывая, что насыщение за пределами досягаемости, выдирая остатки контроля острыми зубами. И все же он боролся, пока не смог нежно поцеловать ее, погружая пальцы — когтистые, острые, в тонкую мокрую ткань, раздирая на мелкие обрывки. Вкус ее нежного рта питал его — в этом сдержанном ухаживании — разбудил что-то в Силко, и он бы завыл в отчаянии, если бы не Джинкс. Обхватив ладонями ее мягкую грудь, памятуя об остроте когтей, он наклонился и поцеловал ее снова — его поглотили эти ощущения, и вокруг его горла словно обвилась невидимая цепь привязанности. Ее соски стали дыбом под его поглаживаниями. Он пил ее дыхание, отчаянные прерывистые вздохи — полуплач, полувсхлип — такие тихие, что различить их мог лишь благодаря тому, что мир вокруг него исчез. Так много обнаженной кожи предстало перед ним — стройного, нежного тела, но он встретился глазами с Джинкс, и ее взгляд широко-открытых глаз оставался таким же невинным, как и годы тому назад. Потрясающе честным. — Силко, — захныкала она, только громче. — Пожалуйста... — Тише, Джинкс. Позволь мне позаботиться о тебе, — ответил он, сдерживая порыв схватить ее, притянуть к себе, сжать — ведь он не был зверем, он мог позаботиться о том, чтобы ей было хорошо. Но когда одна из когтистых ладоней легла ей на загривок, потребовалась вся выдержка мира, чтобы не ухватить за волосы, направляя ниже, и научить ее тому, как сделать ему приятно... И все же его попытка контроля была обречена на провал, когда Джинкс выгнулась назад, обнажая шею — готовая, жаждущая, полностью покорная его воле, и от этого возбуждение поглотило его целиком. — Джинкс, — прорычал он низко, опасно, останавливая себя. — Если ты делаешь это нарочно... Бестия в его объятиях смеялась между стонами, почти не дыша от возбуждения. Он чувствовал, что она хочет его — ее аромат благоухал в воздухе, сводя с ума. В Силко было слишком много от монстра и так мало от человека, а ее запах пел о раскинувшихся равнинах, о плодородных водах, о молоке, цветущем вереске и... — Ох, надо же, работает... — простонала она. — Хорошо... Силко закачал головой и фыркнул. — И что же именно, во имя болот, работает? — его беззаботный тон был таким фальшивым, ведь его выдавали пальцы, поглаживающие по ее нежной ягодице. По бедру. Обманчиво медленно, будто играясь, касаясь внутренней поверхности бедра, все ближе и ближе. — Дитя, будь более точной. Она снова захлебнулась смехом. — Соблазнение тебя... — слова замерли на ее языке, потому что его пальцы коснулись щели между ее ног. Внезапность этого вторжения — то, с какой легкостью они скользнули внутрь, во влажную тесноту, — заставило их обоих задохнуться. — О-о-о, — прохрипела Джинкс, вжимаясь своим телом в него. — Я так долго... ждала. Пожалуйста, я хочу еще... Он согнул пальцы. — Тише. Я буду таким медленным, как я захочу, — он все еще игрался с нею. Но знал слишком хорошо, что достаточно ей податься навстречу его, насадиться на его пальцы, и он потеряет контроль, до того Силко был возбужден. Движения бедер навстречу было достаточным приглашением, чтобы помучать его, и с низким рычанием, рвущимся из горла, из самых глубин его нутра, где жил монстр, Силко схватил ее за волосы, поднимая голову так, чтобы их взгляды встретились. — Можешь быть... ахх... медленным... в следующий раз, — она возразила, задыхаясь. Ее пальцы тоже запутались в его волосах, но не болезненно ухватившись, а наоборот, успокаивающе поглаживая — хотя эффект от этого оказался обратным. Ощущение нежности — руки, предложившей ему покой — больше возбуждало, чем наоборот. — Я ждала... этого... Сил...ко. Его имя разбилось на два слога, между которыми протянулся ее нежный, пронзительный стон. В его руках она была такой легкой, почти невесомой, и... до того он был жалок, проклят настолько, что какая-то часть его все еще хотел укусить ее, оттрахать, практически изнасиловать самым примитивно диким образом, но Силко все еще еще не мог решиться, не мог... — Силко, — прошептала она, и в этот раз на ее щеках, девы, расцвела пунцовая краска от подступающего оргазма. Этого было достаточно, чтобы отбросить остатки разума прочь — инстинкт зверя требовал взять ее прямо сейчас, погрузиться... В конце концов, она сделала ход первой. Скользнув изящной рукой ниже, обхватила его член, поглаживая. — Пожалуйста, — выдохнула она ему в рот. — Даже если это будет всего лишь один раз... Его терпение лопнуло, рассыпаясь мириадами осколков, и Силко, издав яростный рев, потащил ее к берегу. Камни под ними были холодными, но никто не обращал на это внимания, до того они были поглощены друг другом. Ее ноги раздвинулись в нетерпении, а член с легкостью скользнул внутрь, одним толчком погружаясь до самого упора. Под ним билась Джинкс, став такой, какой ее Силко никогда не ожидал увидеть. Она принимала его со всем голодом, с яростью — его спину взрезали, расцарапали до кровавых следов ее человеческие ногти, ее бедра жаждуще поднимались ему навстречу, давая понять, что она ненасытная женщина. — Еще, — выдыхала она, ее ярко-розовые глаза почти остекленели от этого голода. — Сильнее, прошу... — Джинкс, — прорычал он сквозь стиснутые зубы, — обезумевшая девчонка... ты довела меня до безумия... — еще один глубокий толчок. — Ты овладела моим разумом... — Хорошо... — она с трудом могла говорить, перемежая слова с бессвязными стонами, — значит, я буду с тобой всегда... Силко знал, что не заслужил этого — но жажда наказать себя никогда не покидала его. Мягкий, влажный жар, обхвативший его член, трепещущий под его рваными толчками, опустошил разум, пока не остались лишь инстинкты зверя — по венам, по костям заструилось тепло, и им овладело лишь желание толкаться в нее, глубже и глубже, до самой матки, излиться в ее влажное тепло семенем, отмечая, пока ее живот не округлится от его жеребенка, пока земля и небо не сольются воедино, пока не расцветет каждый вересковый стебелек — пока она тоже не сможет сбежать от него... — Я хочу... остаться, — прошептала Джинкс, закрыв глаза в болезненном наслаждении. Движение ее бедер, подающихся навстречу ему стало таким же рваным и безрассудным. — Хочу остаться... с тобой. Прошу... Эти слова стали его гибелью, оргазм нахлынул на Силко подобно гребню дикой волны, резко, внезапно, опустошая его. Все его тело вытянулось струной, напряженное, твердое, пока он изливался в нее, наполняя семенем ее горячее пульсирующее нутро. Когда он, в порыве блаженства, в последний раз слабо толкнулся в нее, она так же задохнулась от блаженства. Ее тело изломанно выгнулось в оргазме, пальцы в поисках опоры вцепились в неподатливый камень. Она задыхалась, плакала, изливаясь охрипшим криком, и сложно было сказать, испытывала она боль или наслаждение, когда Джинкс вдруг вывернулась из-под него. С его члена стекало, капая, семя, и вдруг она обмякла, раскинувшись на камне, затихнув. На мгновение показалось, что они оба могли лишь задыхаться. Глаза Джинкс были закрыты. Она лежала неподвижно — словно умерла, но с ее губ срывались вздохи, а кроличье сердце бешено колотилось под его ладонью. — ... Джинкс, — выговорил Силко, все еще склонившись над нею. Он погладил ее по лицу, обхватил ладонью мягкую щеку. — Джинкс... — ...мне было так хорошо, — прошептала она в ответ, задыхаясь, и ее слова послали искры облегчения и восторга по его позвоночнику. — Ох, спасибо, Силко. Он прижался губами к ее брови, а затем оставил долгий поцелуй на ее губах. — Я люблю тебя, — ответил Силко. — Тебе не нужно благодарить меня за что-либо, мое милое дитя. — ... тогда можно мне остаться? Внезапно он замолчал. Ее глаза распахнулись, в них царил лишь страх. Возможно она приняла его молчание за ответ, потому что внезапно заволновалась. Джинкс поцеловала его, всхлипывая, и отстранилась с прерывистым вздохом. — Прошу, позволь мне вернуться домой, — взмолилась она, ее глаза жадно скользили по его лицу в поисках ответа, руки судорожно потянулись к его щекам. — Позволь мне остаться тут. Пощади... Силко утихомирил ее поцелуем. — Как я могу позволить тебе уйти? — прошептал он ей прямо в губы. Его ранило то, что она считала, что он откажет ей, после всего, что произошло между ними. — Куда тебе идти? Она рывком прильнула к нему, приподнимаясь. И зарыдала. Долгое время Силко мог лишь прижимать ее к своей груди, поглаживая по спутанным волосам, что, как раньше, синими волнами рассыпались по ее обнаженным плечам. Она выплакивала всю боль в сердце за годы разлуки, и Силко тоже закрыл глаза от горя. Но теперь она была с ним. Навсегда. Это все, что значило для него теперь. — Я думала, это прощание, — сказала она наконец, когда ее слезы иссякли. И шмыгнула носом. — Думала, что ты меня прогонишь со своих болот. И тогда я... я больше тебя никогда не увижу... Боль пронзила его подобно удару клинка. — Ни за что. Бедная его девочка. Он был виноват в этом — в ее печали. В ее горе. Силко вздохнул. Заговорил, тщательно подбирая слова. — Однажды я предложил тебе тысячу шкур — испещренных серостью, рожденных в море. Я предложил тебе трон на дне. Я предложил тебе соль в крови и сладость луговых трав под ногами, — он сделал паузу, прежде чем в его голос просочилась печаль. — И ты отвергла меня. Ее плечи склонились — такие тонкие, хрупкие, испещренные поцелуями солнца, рассыпавшимися крошечными веснушками подобно звездам — в беспросветной скорби. Она молчала, лишь больше горбясь, обхватив себя руками. Не оправдываясь. Не защищаясь. Она сидела перед ним, ожидая клинка, что упадет на ее шею, несмотря на то, кто его держал. Она знала, что обрекла себя на гибель, но не ожидала прощения. Она была наполнена болью, которую никто не был в силах исцелить, но не желала забыть о ней. И Силко знал, как спасти ее, здесь и сейчас. — Год и день я буду сторожить тебя, а затем ты никогда не сможешь сбежать от меня. Она вздрогнула. Выпрямилась. Но все еще отказывалась поднять на него глаза. Слова легли между ними точно печать. Болотные равнины, подхватили их, разнося к горизонту, к самому солнцу, что смогло пробиться сквозь серые тучи. — Этого достаточно для тебя, Джинкс? — мягко спросил ее Силко. — Дал ли я тебе то, за чем ты пришла? — ... да, — тихо откликнулась она. — Но даешь ли ты это по доброй воле? Он рассмеялся в ответ на ее слова. — Думаешь, все еще можешь укротить меня, дитя? Обуздать? Слова сказанные, трижды повторенные — вот истина. Все, что я имею, твое, — Силко сделал паузу и продолжил еще мягче. — Всегда было твоим. В его голосе скользнули нотки веселья. — Но... разве нужен был нож? К его удивлению, Джинкс подняла лицо и рассмеялась — несмелым, сладким смехом. Его звук прокатился волной сквозь него, казалось, будто даже холмы не в силах удержать нежный звон. Силко не ответил. Терпеливо молчал. Волны плескались у его ног, тихо отзываясь. Он наклонил голову, прислушиваясь к шепоту воды над черным камнем, к их сочувствию, песне сожаления о годах разлуки — как вышло так, что он не понял их языка? Он, тысячи лет проживший в болотах, рожденный в их глубинах. Совсем скоро и Джинкс услышит их шепот. Если судьба будет к ней благосклонна. Посему он ждал. — Ты все никак не переживешь это? — спросила она с весельем, хотя в ее вопросе было и сочувствие. — Дочери должны расти вдали от своих отцов, — сказала Джинкс, когда последние мелодичные перезвоны ее смеха растаяли вдали. Ее взгляд скользнул к горизонту, следуя за лучами света, раскрасившими алмазными бликами, воду, а затем покачала головой. — Я не жалею о том, что решила, если что. Мне нужно было уйти. Но я жалею, что... — она сглотнула, и глаза ее потемнели, нежно-розовый стал похож на пропитанный дождями цвет вереска. Силко с еле скрываемым интересом следил за тем, как двигалось ее горло, как она облизнула губы, и юркий язычок скользнул между зубами подобно рыбке. ... — что я не из твоего рода, и ты знаешь об этом. Мне позволено лгать. В моей крови достаточно железа, чтобы убедить тебя в этом. Он вздохнул, но все же кивнул. Здесь и сейчас, какая-то часть Джинкс всегда будет человеческой. Он уже давно смирился с этим. — Но я обещаю, что с тобой я... — тут она улыбнулась, бесхитростно и искренне. — Я буду собой. И я буду любить тебя. До конца моей жизни и дальше, теперь, когда я поймала тебя. Ее рука скользнула в его руку. Здесь ей было самое место. Силко сжал ее ладонь в ответ, а затем поднес к губам и впился в нее томительным, благоговейным поцелуем. — И так мы будем жить, — ответил он просто. — Здесь и сейчас... и вечно.