Ярославна

На сцене она блистательна — на ее рыжих волосах покоится звездная диадема, глаза ярко подведены черным, и румянец искусно блестит на щеках, будто она задыхается от горящих углей. Это Анна Ярославна, жена великого киевского князя Руси Игоря Святославича. Она танцует яростно — мрачное проявление отчаяния и тоски, её руки вскинуты в небо, а платье разорвано, медные звезды путаются в ее локонах, потому что она годами ждала, когда ее сын и муж вернутся с войны. Он прочитал краткое содержание в буклете («смелое толкование оперы Бородина»), но ломаный английский не позволяет ему узнать больше. Его русский в лучшем случае плох. Баки смог бы перевести для него, но он здесь не из-за своего старого друга. Еще не время. Стив пришел сюда за ней, и это эгоистично. Он будет проклят. Наташа не поет. Она танцует свою историю. Он читает ее тело балерины, жесты бессилия, злость в мышцах. Она ненавидит быть беспомощной даже во время веры. Хор молодых женщин поет ангельски, но их голоса тревожно сладки, как дети, просящие шоколада. Стив ерзает на своем месте. Наташа подносит руки к лицу, открывает рот и тихо плачет. Когда она отворачивается, рыжие волосы плещутся на спине, будто кровавая мантия. Стрелы летят по сцене и сбивают ее. Враги здесь. Она падает в середине сцены. Молодые женщины поют припев, низко наклоняясь к ней и целуя ее белые руки. Стив смотрит на идеальную бледную кожу, как легко она становится трупно-бледной. Он смущенно сглатывает. Он хочет, чтобы все закончилось. К последнему акту она оживает без объяснения причин, будто стрелы были лишь плодом его воображения. Он оглядывается вокруг, задаваясь вопросом, заметил ли это кто-то еще, хоть кому-нибудь не все равно? Публика не реагирует. Они сидят и вяло смотрят, полузевая. Только жестокий танец Наташи имеет хоть какой-то воодушевляющий эффект. Она не спит, чтобы увидеть побежденного князя Игоря, возвращающегося домой верхом. Она бежит к нему в отчаянном танце и обнимает как лошадь, так и мужчину. Насколько Стив может судить, лошадь — настоящая. Они вывели настоящую лошадь на сцену? Наташа прячет лицо в её гриве. Стив чувствует что-то вроде вины. Он знает, что она уже не невинна. Наташа уже много лет обучалась в Красной комнате, хотя ей нет и двадцати. Она уже опытный шпион. Но сегодня вечером она танцует в Михайловском театре, и её волосы вьются по плечам, спутанные и красивые, и должно быть это настоящие слезы, которые текут по гриве коня, словно жемчужины морского дна. Да, он может понять, почему этот образ невинности работает на ее цели. Многие хладнокровные мужчины хотели бы пойти за ней, просто чтобы почувствовать вкус прекрасной Ярославны, женщины из народа, принцессы и крестьянки, девушки из плоти и крови. *** После представления организуют вечеринку пышную и яркую. Постсоветская России в начале 2000-х. Плохо освещенный зал приема скрывает съеденные молью портьеры и зеленоватый цвет поддельного шампанского. И все же каждый человек одет в лучшие наряды — блестящий алтарь новому капитализму. Стив выделяется в своем довольно простом костюме и галстуке. На самом деле он застенчиво чужд. Он потирает колючий подбородок и сожалеет, что не побрился. Он не следует за ней глазами, как все люди в комнате. По своему опыту он знает, что в конце концов, она сама придет к нему, потому что он иностранец, и весь его вид кричит «дезориентированный американец» и, следовательно, ей будет интересно. Хотя это довольно сложно. Не смотреть. Она переоделась в вечернее платье темно-синего цвета с открытой спиной. Под глазами еще осталось немного темного карандаша. Стив думает о времени, проведенное с ней в автомобилях, лифтах, грузовых и космических кораблях. Все время, что он мог ей сказать. Но они никогда не могли правильно говорить друг с другом. Они оба были обучены тишине. Ты хоронишь то, что чувствуешь не потому, что эти чувства ничего не стоят, а потому, что они как раз стоят всего. Он помнит одну ностальгическую ночь в ноябре, когда они снова собрали команду, прежде чем построить машину времени, только они вдвоем в диспетчерской штаб-квартиры распили бутылку бурбона, разговаривая о том, что они будут делать, если смогут вернуться назад. — Если бы я могла вернуться далеко назад, — пробормотала она. — Я бы… я бы сломала себе обе лодыжки, чтобы никогда не танцевать. Я бы провалила большинство школьных экзаменов, чтобы они подумали, что я глупая. КГБ не тратит время на идиотов. Я бы играла в идиотку всю свою жизнь. Я бы мыла посуду и меняла подгузники, пока бы не умерла. И тогда я выяснила бы, кто я на самом деле. Если бы во мне хоть что-то осталось. Стив посмотрел на нее так, будто видел другую девушку, не сломленную и домашнюю, в меру счастливую. Не её. Он подумал тогда: «я бы ничего в тебе не поменял, даже эту кровь на твоих руках, ничего». И это его напугало. То, что он был готов отказаться от всего, во что верил, потому что хотел всю ее, даже ту часть, из-за которой гибли невинные люди. «Некоторые люди растут, некоторые идут дальше. Мы нет». Он отставил стакан. Может быть, он слишком много выпил. — А ты? — спросила Наташа, поднимая бровь. — Ты бы хотел вернуться к Пегги, сделать ее счастливой. Не так ли? Она звучала так уверенно, будто не давала ему другого выбора. Будто она тоже боялась. Он беспомощно кивнул. — Да, вернуться к Пегги. Теперь он думает о той ночи, но даже не задумывается о том, чтобы вернуться к Пегги. Ему неинтересно, что могло бы быть. Стив знает, что он там, где должен быть, и он не хочет исследовать другую возможную вселенную. — Ты не отсюда, не так ли? Она говорит с явным акцентом. Иностранца бы другое напугало. Он не готов к её появлению, но Стив никогда не будет готов к ней. Он поворачивается, затаив дыхание. — И что меня выдало? Наташа улыбается: — Ты сидишь очень… — она подражает его сгорбленным плечам. — …очень зажато. Мы, русские, очень открыты всегда, почти всегда. Он горько смеется: — Понятно. Но я просто задумался. Наташа откидывает несколько кудрей с лица: — О чем? — О твоем выступлении, — отвечает Стив, сигнализируя официанту, чтобы он принес еще один бокал шампанского. — Я плохо разбираюсь в опере, но ты была очень милой. Замечательной, на самом деле. — Замечательной? По-английски это значит хорошо? Стив застенчиво кивает: — Да. — В России ради бизнеса или ради удовольствия? — спрашивает она, хладнокровно глядя на него, несмотря на ее открытый флирт. — Ни то, ни другое, — говорит он, протягивая ей бокал с шампанским. — Таинственный человек. Стив видит стайку поклонников, пытающихся привлечь ее внимание, чтобы отвлечь их звезду от хамского, некультурного американца, который надел полосатый галстук в оперу. — Ты, кажется, пользуешься высоким спросом, — замечает он, когда другие мужчины впиваются в него взглядами за монополизацию ее внимания. Люстры над их головами будто подмигивают хорошей шутке. Наташа смотрит через плечо: — Все эти люди просили меня поужинать с ними в их отеле. Ты нет. Стив отмечает, что ее акцент становится менее заметным. Он пожимает плечами с улыбкой. — Еще нет. — Что тебе мешает? — Не думаю, что тебе понравится. Мой отель не из дорогих. — Хорошо, — говорит она, будто потеряла к нему интерес, хотя это слишком далеко от истины. — По крайней мере, ты честный. Знаешь, честность стоит недёшево. — Знаю. Наташа видимо читает что-то неосторожное в его глазах — будто воспоминания всплывают на поверхность — поэтому она опускает глаза. Она не любит наблюдать за падениями людей. Она не любит ошибок. Она хочет, чтобы все были сделаны из мрамора. Никакой ряби, никакой глубины. Но тогда Романофф не сможет заставить их согнуться. — С кем ты будешь ужинать? — спрашивает он, кивая в сторону кучки нетерпеливых мужчин среднего возраста. Наташа пожимает плечами: — С тем, кто первым осмелится нас прервать. Стив склоняет голову: — Почему они ничего не делают? Я не угроза. Его непринужденная манера речи, человека вне времени, смиренного и неразборчивого, должна успокаивать людей. Но на неё это имеет противоположный эффект. И Стив это знает. — Ты сделаешь выбор за меня, — говорит она застенчиво с ноткой чистого любопытства в голосе. — Выбери одного из них. Стив наклоняется вперед, вдыхая запах её кожи, когда они оба осматривают этих голодных волков. Он шепчет ей в волосы: — Я не думаю, что имеет значение, кого я выберу. Ты не пойдешь на ужин ни с кем из них. — Да? — Ты подождешь, пока я уйду, и пойдешь за мной, чтобы узнать, где я остановился. Завтра, когда меня не будет в отеле, ты вломишься в мою комнату и покопаешься в моих вещах. Но ты будешь делать это очень осторожно, чтобы я не заметил. Наташа замирает рядом с ним, но ее улыбка не дрогнула ни на дюйм. В ее глазах сквозит опасность. Ее голос — охлажденное вино: — Ты слишком много о себе возомнил. Дыхание Стива греет ее плечо: — Ты не должна притворяться со мной. Ты можешь осмотреть мои вещи, если хочешь. Ты можешь пойти со мной. — Зачем мне это делать? — Потому что, если ты хочешь, чтобы я… я сломаю обе твои лодыжки, чтобы ты больше никогда не танцевала. Наташа поднимает голову. Призраки пляшут в ее глазах. Она потрясена. Она выглядит испуганно и хрупкой, Ярославна в смятении. Фраза, которую она никогда не осмеливалась произнести, ее тайное желание, ее жалкая фантазия. Наташа сглатывает. Он опаснее, чем она могла себе представить. Она улыбается дрожащей улыбкой: — Я оставлю тебя сейчас. Приятного вечера. Стив смотрит, как она уходит с болью в сердце. Но она вернется. Она никогда не оставляла загадку нерешенной. Она нейтрализует каждую угрозу и известно, что Черная Вдова убивает своих врагов еще до того, как они решают начать действовать. Он может быть врагом. Он подождет. У Стива есть все время в мире. *** Она приходит к нему на третий день. Он сидит в своем грязном двухзвездочном гостиничном номере с видом на заброшенный склад, гаражи которого были превращены в газетные киоски и цветочные магазины. Он смотрит на старушек, пытающихся продать хризантемы незаметным прохожим. Бродячие собаки кусают стебли. Старушкам приходится их прогонять. Где-то на расстоянии гремит двигатель автомобиля, лая громче, чем собаки. Стив склоняет голову к окну. Она входит в его номер беззвучно, вставая посреди маленькой гостиной. Линолеум приглушает каждый шаг. У нее глушитель в руке. Стив проводит большим пальцем по запотевшему окну. Он не видит ее отражения, но это не имеет значения. — Ты не собираешься этого делать, — тихо говорит он, когда она подносит пистолет к его голове. — Дай мне минуту, — говорит Наташа тем хриплым и дьявольским голосом, который он слышал много раз. Настоящая она. Боже, он так сильно по ней скучает, даже когда она пытается его убить. Стив слегка поворачивает голову и смотрит ей в глаза. Она все еще выглядит смутно напуганной. — Я скучал по тебе, Нат, — признается он, потому что какой смысл возвращаться и все еще лгать ей? Ее рука слегка дрожит: — Ты меня не знаешь. Я тебя не знаю. Стив любуется её лицом. Ее красота никогда не была более неприятной. Никто не может любить такое лицо, оно ослепляет. — Я знаю кое-что. Я знаю, ты хочешь быть хорошей, но тебе не разрешают. Я сделаю это. Я позабочусь о них для тебя. Пойдем со мной. Ты можешь быть той, кем захочешь быть… со мной. Она сжимает челюсть: — Я не ложусь в постель с ЦРУ. — Я не из ЦРУ, но ты это уже знаешь. У неё дрожат губы: — Ты покойник. Ты умер в 1945 году. Есть фотографии. Но это… это все не имеет смысла. Стив улыбается своей самой очаровательной улыбкой: — Однажды ты назвала меня ископаемым. Она разражается коротким паническим смехом. Ее палец дрожит. Она должна нажать на курок. Стив берет ее за запястье. Она все еще может это сделать. — Ты спасала мою жизнь много раз. Позволь мне спасти тебя, — говорит он, словно это самая естественная вещь в мире. Он поглаживает большим пальцем точку ее пульса. Его глаза, теперь, когда она действительно смотрит в них, теплые и дикие. Стив легко может сломать ей руку. Он может сломать ее всю. Он может выполнить свое обещание. Ей никогда не придется танцевать снова. Но как он узнал? Как узнал эти интимные, невыразимые вещи? Предположительно, мертвецы знают все. Стив тащит ее к себе, целует белую руку, поклоняется павшей Ярославне. Наташе необъяснимо хочется плакать. Она чувствует, как стрелы погружаются глубоко внутрь её. *** Она совершает ошибку новичка, которая показывает, что она еще не готова быть полноценным шпионом. Она ложится к нему в постель. Наташа могла бы обмануть себя, твердя самой себе, что пытается вернуть контроль. Она солгала ему, что не спит с ЦРУ, конечно, она делала это раньше. Но здесь все по-другому. Наташа спит с мертвецом, который знает ее лучше всего на свете. Она не знает как, но знает. Они даже не раздеваются. На самом деле они даже не ложатся в постель. Она садится к нему на колени. Сначала Стив целомудренно целует ее губы, словно вспоминая их первый поцелуй, когда они бежали от ГИДРЫ. Он часто мечтал о ее вкусе и наказывал себя за это. Но теперь Стив не беспокоится о том, что правильно и что неправильно. Он знает, что это правильно. Он хватает ее лицо и углубляет поцелуй, молча показывая ей, как сильно он хотел это сделать, как долго он ее ждал. Наташа чувствует тепло в своем животе. Она расстегивает молнию на его джинсах, и Стив резко выдыхает ей в рот. Он болен желанием получить её всю. Он не знает, с чего начать, его руки слепо шарят по её телу, не в силах остановиться прикасаться к ней. Они даже не успевают снять одежду. Все, что ему удается сделать, это стянуть с нее джинсы и сдвинуть трусики, прикасаясь к влажности между ее ног, Стив вновь стонет ей в рот, когда она опускается на него. Наташа шепчет ему на ухо, что она стала мокрой, как только вошла в его дверь, может быть, даже раньше, и он сжимает ее задницу своими большими руками, чувствуя мальчишескую гордость, волну вожделения, которая превращает их неуклюжий секс в обычный трах. В нем мало поэзии, и Стиву это нравится. Они трахаются на подоконнике, где любой может их увидеть. Он целует ее шею, целует ее рот, будто постоянно проверяя действительно ли она здесь, теплая и живая, так доверчиво прижатая к нему, будто она тоже его знает. Ему нравится чувствовать себя внутри нее, Наташа — его дом. Он не знает, как объяснить ей. Но Нат обнимает его за шею и прижимает к себе, впервые выкрикивая его имя. Он в восторге следует за ней, утыкаясь лицом в ее рубашку, прямо между грудей, чувствуя отпечаток золотого креста под свитером. Наташа такой хороший шпион, потому что она действительно верит, думает он. Картинка в его голове, как молодая Царевна обнимает своего мужа и его коня, пряча лицо в лошадиной гриве. Эгоистичная мысль бьётся в его голове. Он не хочет, чтобы она когда-либо обнимала другого человека, животное или живое существо. Он хочет, чтобы её объятия были только для него. Стив обнимает ее крепко, держит в своих объятиях до тех пор, пока сумерки не закрасят небо сине-фиолетовым, а старухи внизу начнут собираться домой. Переулки украшены цветами. Уличные фонари отбрасывают на город желтые ореолы. — Не отпускай, — шепчет Стив ей в рот. — Не отпущу, — говорит она немного ошарашенная, но совершенно уверенная в искренности своих слов. *** (Спустя многие десятилетия Сэм спрашивает его о кольце на его пальце. — Про неё ничего не расскажешь? Стив думает, что его Ярославна ждет его в Санкт-Петербурге с их тремя дочерями и единственным сыном. Они путешествовали по миру, делали вещи, которыми гордятся и не стыдятся, но Россия осталась их домом. Он не вернется верхом на коне, но она все равно будет рада его видеть. Наташа всегда рада ему. Это другой вид радости: мирской, не жертвенной. Они такие, какие есть, и нужны им только они сами. Стив улыбается. — Нет, про неё думаю не стоит).