Тьма с проблесками света

Со смертью Мэттью Мэри постоянно живет во всепоглощающей, кажется, вечной тьме с редкими проблесками света — снами и видениями, ради которых она живет. Только в них она глубоко вдыхает впервые за долгое время. Мэри смеется, светлое летнее платье развевается за ее спиной, соломенная шляпка норовит улететь на ветру, но она бежит, бежит как в детстве, подхваченная ветром и подгоняемая им вперед. Она плохо понимает, где находится. Кажется, Мэттью повез ее посмотреть на земли, принадлежащие поместью и теперь бывшие под угрозой продажи, но сейчас ей это не важно. Главное, впереди, посреди поляны, стоит ее Мэттью, и она со звонким смехом влетает в его распростертые объятия. Он подхватывает ее и кружит, улыбаясь в ответ, а потом целует, страстно и нежно, так, что она теряет счет времени, обнимая его руками изо всех сил, почти судорожно вцепляясь пальцами в его рукава. С нежеланием разрывая поцелуй, она вдыхает и произносит сбившимся от волнения голосом: — Я так люблю тебя! Он улыбается в ответ и шепчет ей на ухо: — Я тоже тебя люблю, Мэри Кроули. Она прижимается к нему как можно сильнее, мечтая никогда не прерывать этот момент и вдыхает такой любимый запах, напоминающий почему-то мяту, сливки и канцелярские бумаги. — Обещай, что всегда будешь со мной, будешь любить только меня, — просит она, с волнением заглядывая в его глаза. — Я обещаю, — он смеется, обнимает ее еще крепче и подхватывает на руки, бегом унося куда-то. Куда угодно, с ним ей все равно. Она слишком долго запирала свои чувства и мечты внутри себя, слишком долго смирялась, уступала. Теперь она никому его не отдаст. Ни за что. Раздался стук. Она вздрагивает и поднимает голову над подушкой. — Можно войти, миледи? Не хотела вам помешать, — слышится мягкий голос Анны. Она тихо входит, неся перед собой поднос с завтраком. Мэри с волнением поворачивается вправо и видит… то же, что вчера. Нетронутые подушки и аккуратно заправленные концы покрывала на второй половине кровати. Его нет. Уже месяц она просыпается в холодной кровати, абсолютно одна. Он больше не обнимает ее сквозь сон, не целует утром, не делит с ней вечера и ночи. Его нет. Мэттью, ее Мэттью больше нет. И никогда не будет. Портьеры крепко задернуты, кажется, она еще в первый день ее одинокого заключения здесь приказала Анне больше не открывать их. Никогда. К чему позволять солнцу согревать себя и освещать свою комнату, если солнца, осветившего ее жизнь, растопившего ее каменную душу, больше нет. В ее жизни нет смысла. Все приходят к ней по очереди, пытаясь поддержать. Мама, папа, бабушка, Анна, Том, даже Эдит. Они говорят все одно и то же, о том, что очень сожалеют, но она сильная, она должна быть сильной, жить, выживать и подниматься. Она сильная? Да, она снова должна быть сильной, она не имеет права на другое, ведь единственного человека, для которого она могла быть слабой, больше нет. Но она не может, теперь — не может. Они говорят, что у нее есть Джордж, она должна жить ради сына, но она вряд ли может быть хорошей матерью, ведь того, кто верил в нее и по-настоящему так считал, рядом с ней нет. Прошел месяц со дня его смерти. И ее смерти тоже. Ее больше нет. Она почти никогда не спускается на завтраки, обеды и ужины. В Даунтоне поселился призрак, вечно скорбящий, не способный существовать без него. Облаченный вечно в траур и не имеющий больше никаких эмоций, холодный и неприступный, словно застрявший на грани миров. Что ей дела до причитаний родных, если стоит закрыть глаза, и она увидит его. Обязательно увидит. Ей снятся в основном кошмары, в них он снова и снова несется по дороге с огромной скоростью, счастливый, улыбающийся своему счастью и думающий наверняка о ней, а потом лежит на обочине, под изуродованной ударом машиной. Она не видела, как это произошло, но это лишь позволяет ей раз за разом рисовать в воображении это проишествие, с каждым днем все ужаснее изображая его в своих подробностях, о которых она не думала еще вчера, и унесшее навсегда его жизнь. Нет, не только его. Их жизнь. Но порой, очень редко, бывают и хорошие сны. Ради них, пожалуй, она и существует хоть частью в реальном мире. В таких снах она изо всех сил обнимает Мэттью, целует его со всей возможной любовью и не отпускает. Но он всякий раз словно растворяется в облаке, по-доброму улыбаясь ей на прощанье, а она зовет его, бежит и умоляет не уходить, с плачем хватая его руки. Он лишь улыбается и исчезает. Мэри захлебывается в рыданиях во сне, и, просыпаясь, видит следы слез на лице. Она отворачивается и вновь закрывает глаза, надеясь увидеть его еще раз. Но сон не идет. Вместо этого ее вновь одолевают мысли, тяжелые и давящие, мешающие вдохнуть, словно стягивающие веревку на ее шее. Она знает, что это не на долго. Скоро ее покинут все силы, и она, выпив стакан воды с какой-то таблеткой, подмешанной Анной по указанию леди Грэнтем, снова забудется своим привычным, тяжким сном. Потом в дверь постучится няня, предлагая ей пообщаться с сыном, на что Мэри только отмахнется и демонстративно спрячет голову в подушку. Потом зайдет Эдит или мама, предлагая спустится к ужину, и Мэри, чувствуя некий долг перед семьей, со вздохом поднимется и будет безразлично смотреть в зеркало, пока Анна причесывает и убирает ее, робко пытаясь начать говорить. Безуспешно. Мэри снова оденется в полный траур и, сидя с непроницаемым лицом даже не будет пытаться поддержать осторожные попытки обратиться к ней своей камеристки. Она выходит из комнаты темной тенью, неся за собой могильный холод и непроглядную темноту. Когда она заходит в столовую, разговоры затихают, взгляды семьи невольно упираются в нее. Это безумно раздражает, ей хочется крикнуть: «Чего уставились?!», и послать всех их, играющих сочуствие, ко всем чертям, несмотря на английскую сдержанность. Но она молча проходит к своему месту, садится, бездумно водит вилкой, лишь размазывая творения миссис Патмор по тарелке, и так же не проронив ни слова, уходит, не замечая обеспокоенных взглядов семьи. Она идет, пошатываясь, к своей комнате, по знакомому с детства пути, но все равно оказывается почему-то внизу, в зале. Мэри оглядывается, не совсем понимая, почему она здесь. Взгляд ее падает на колонны около лестницы, ведущей наверх, и вдруг у нее возникает странное чувство дежавю: кажется, что она уже наблюдала ту же картину, и те же мысли уже посещали ее… Она резко оборачивается, вспоминая, что тогда она тоже сбежала с ужина, будучи отчего-то не в настроении, и Мэттью пошел за ней, крепко поцеловав у этой самой колонны. Она самодовольно улыбнулась и соблазнительно повернула голову, подставляя белоснежную шею для продолжения поцелуев, с удовольствием наблюдая за его светло-голубыми глазами, темнеющими от восхищения и разгорающегося желания. Мэттью не останавливается, обжигая ее прикосновениями пальцев к оголенным участкам спины, к рукам, плечам. Она касается тоненькими холодными пальчиками его груди, и поднимает руки выше, зарываясь в уложенные когда-то волосы и почти не сдерживая стоны наслаждения. — Ты испортишь мне прическу, — он опаляет ее своим дыханием и подхватывает за талию, заставляя плавиться в его руках от его близости и низкого, бархатного голоса, обволакивающего ее с ног до головы. — Не все ли тебе равно, дорогой мистер Кроули? — игриво вопрошает она, заглядывая в его светлые глаза, и с той же интонацией продолжает: — Вы уже все равно не вернетесь к ужину, а мне вы нравитесь в любом виде. — Даже в обнаженном? — шепчет он, совсем приближаясь к ней, не оставляя ни сантиметра пространства между ними. — Еще больше, — хищно улыбается она, и целует его вновь, не давая ответить. — Как хорошо, что я не против, — произносит он и подхватывает ее, намереваясь поднять наверх, туда, где они смогут в очередной раз воплотить все, что было желаемо еще много лет назад, жаль только, они об этом не догадывались. Мэри изображает ужас и восклицает, слегка напирая пальцами на его плечи: — Что вы делаете, мистер Кроули? Мы не попрощались с бабушкой и кузиной Изабель, что они подумают о наших манерах? — Я попрощался со всеми за Вас, миссис Кроули, можете не беспокоиться. Что-то подсказывало мне, что в столовую Вы не вернетесь. — Вы очень предусмотрительны, мистер Кроули, я вынуждена сдаться Вам. Мэри целует его снова, обхватывая руками за плечи, и не отпускает больше всю ночь. — Мэри! Очнись, пожалуйста! — Миледи, с вами все в порядке? — Что произошло? — Леди Мэри! — Мэри! Она с трудом открывает глаза. Лица расплываются, она видит обеспокоенные взгляды, но не может посчитать количество склонившихся над ней людей. Все они что-то говорят, но она не реагирует, продолжая лежать с открытыми наполовину глазами и будучи не в силах выговорить ни слова, чтобы успокоить их. Наконец, преодолевая словно ком, оброзовавшийся в горле, она слабым голосом произносит: — Да, я в порядке. Что произошло? — Милая… ты вышла из столовой и направилась в комнату, но оказалась внизу, у колонны, где, кажется, упала в обморок. С тобой точно все хорошо? — обеспокоенно говорит мама. — Да, хорошо, не стоило волноваться, — бормочет Мэри, закрывая вновь глаза и отворачиваясь от всех. Они действительно волновались, похоже на то, и от того как жаль, что ей все равно. Теперь все равно. Ее каменное сердце растаяло когда-то, не устояв перед Мэттью, но теперь, вероятно, и вовсе сгорело, погибло вместе с ним, оставив после себя пепел и не планируя возрождение. — Оставьте ее, — слышит она обеспокоенный голос отца, — она снова переволновалась. Идемте. Затем слышатся шаги, перемешанные со вздохами, и ее комнату покидают все. Она остается одна, мечтая вновь вернуть то воспоминание, заставившее ее потерять сознание и хоть на какое-то время оказаться рядом с ним снова. Глупо говорить об этом в такой ситуации, но она скучала по его поцелуям, объятиям, прикосновениям, и потому получить их так, через видение, плод больного сознания… Что же, это казалось прекрасным вариантом в сравнении с тем, чтобы не чувствовать их снова больше никогда. Она не может смириться с тем, что его больше нет. Просто не может. Порой она забывается и хочет позвать его, чтобы рассказать какую-то важную для нее мелочь, или представляет, что сейчас он войдет и будет говорить о новых разногласиях с ее отцом в каком-нибудь вопросе в управлении Даунтоном. Иногда ей становилось чересчур жаль себя, и она вопрошала высшие силы, за что с ней так обошлись, за что забрали его у нее, как только они стали по-настоящему счастливы. Но порой она просто чувствует досаду за него: нельзя забирать у него жизнь, в которой только все встало на свои места! Ведь он почти не успел испытать счастье, такое, каким его представляют и описывают, но, увы, очень редко могут ощутить, не омраченное ничем и всеобъемлющее. Жаль, что у нее не было времени думать об этом, пока он был рядом. Тогда бы она, несомненно, наслаждалась каждым мгновением, отведенным им друг на друга. Она бы не отпустила его ехать домой из больницы одного, зачем, почему она не могла удержать его? О, если бы только она знала!.. Она бы сделала все, что угодно, лишь бы оставить его тогда рядом с собой и не отпускать никуда, ни за что. Никогда. Но она снова просыпается одна, снова плачет без слез — они давно кончились — и мечтает умереть, чтобы оказаться рядом с ним.