Невидимка

      — Если бы ты мог только догадаться своей бинтованной головой, как ужасно меня раздражаешь!..       Чуя бесится. Бесится каждый раз, когда они возвращаются с очередного задания, потому что Дазай — как всегда — забавы ради не спешил вовремя погасить способность напарника. Тот факт, что Накахара уже отдохнул — отоспался и привёл себя в порядок, — лишь способствует наступлению неизменной второй фазы, когда силы восстановлены в достаточной мере, чтобы обрушить запоздалый гнев.       — Раздражаю? А я всегда считал, что за спасение стоит ожидать как минимум банальное «спасибо», но никак не желчные плевки, — Осаму строит серьёзную мину, но улыбку подавить невозможно. — Тебе, как вечно утопающему, пора бы уже запомнить столь простые правила хорошего тона.       — А? Это я-то утопающий? — кулаки сжимаются до побеления костяшек. Сейчас больше всего на свете Чуя желает вмазать этому придурку. — Я… Я сейчас… Я сейчас укушу тебя!       Шатен театрально всхлипывает, утирая невидимые слёзы с левого глаза.       — Пожалуйста, не причиняй мне боль, — руки медленно опускаются на плечи Чуи, разом усмиряя закипающую кровь. — И уж тем более не откусывай мне ничего.       — Я подумаю над этим, — под давлением внезапно обрушившихся прикосновений Накахара удивительным образом успокаивается. — Хотя… — склоняет голову вниз, — было бы что кусать.       Дазай вопросительно следует за взглядом юноши.       — Ты нарываешься, маленький, — пальцы чуть сильнее стискивают плечи и тянут на себя. — Хочешь проверить?       Проверить… что? Он это сейчас серьёзно?              Однако неожиданный поворот событий лишь способствует ускорению мыслительных процессов: в рыжей голове немедленно созревает план по унижению напарника.       Ни медля, Чуя на выдохе выпаливает:       — Конечно хочу – прямо сплю и вижу – вот только мне понадобится линейка.       От такого заявления смех и злость одновременно сковывают грудь, но Дазай не проявляет ни единой из этих эмоций.       — Что-то мне подсказывает, что линейки не хватит, — Осаму поддевает подбородок Накахары, вынуждая того смотреть только на себя. — А вот твоего горлышка будет вполне достаточно.       Пальцы плывут вдоль шеи до самых ключиц, наглядно демонстрируя подходящую длину.       — Ты намекаешь, чтобы я…       Ему не дают договорить. Взор одинокого карего глаза затыкает похлеще любых инородных предметов во рту.       — А ты разве не на это напрашивался, Чуя?       Напрашивался ли он? Чуя и сам не мог ответить на этот вопрос.       Чувствуя, как предательски краснеет, он отводит взгляд, но тот безуспешно бегает из стороны в сторону, не желая ни на чём задерживаться. Так происходит до тех пор, пока он снова не натыкается на спокойное лицо напротив.       Отступать поздно. Отступать — некуда. Накахара достойно выдерживает паузу, резким движением уходя от ладони, всё ещё державшей его лицо.       — Не напрашивался. Но так и быть…       — Не важно, что было сказано до «но». Поэтому так уж и быть… Дерзай, милый.       Последнее слово звучит так язвительно, так мерзко, что его одного достаточно, чтобы отомстить за всю невысказанную благодарность. Милый, блять! Чую перекашивает.       Дазай усаживается на край дивана. Весь его вид так и кричит «удиви меня». За руку — несколько дерзко, несколько грубо — он тащит за собой рыжеволосого.       Чуя мысленно ругается и за тот мимолётный отрезок времени, пока летит следом за Осаму, успевает изрядное количество раз проклясть себя за длинный язык. Вот же дерьмо. Нужно как-то если не прекратить, то хотя бы исправить начатое. И потому, чтобы не казаться круглым идиотом в не менее идиотской ситуации, он решает взять хоть сколь крохотную часть инициативы на себя.       — Эй, не всё так быстро. У меня есть маленькое условие… — пошарив где-то под диваном, Накахара, довольный, выуживает оттуда наручники. — Не хотелось бы мне ощутить на своей макушке твои руки… и член во всю длину.       Дазай и бровью не ведёт, завидев, что собирается сделать Накахара, лишь безразлично кидает:       — Хочешь меня совсем обездвижить? Я же могу в любой момент освободиться от этой игрушки.       — Я обездвижу только твои запястья.       — А как же мне убирать распрекрасные локоны, чтобы они не мешали тебе наслаждаться процессом? — приближаясь, Дазай опаляет дыханием ещё не сбросившую румянец щёку.       — Для этого у меня есть резинка, — произносит малец и завязывает хвостик. Пока всё идёт по его плану, создавая почти нерушимую иллюзию самоуправства.       — Так сексуально убрать волосы… Чуя, ты загоняешь меня в тупик. Мне ничего не остаётся, как повиноваться тебе, — Дазай отворачивается, рисуя на лице обиду, однако всё же протягивает руки вперёд.       — Спасибо, что ткнул мне прямо в нос свои бинтованные шпалы, — Накахара стискивает того в запястьях. — Так мне легче провести осмотр, чтоб ты наверняка не смог выбраться.       Пальцами пробегает вдоль обеих рук — от запястий до локтя, — тщательно изучая каждую складку бинта, после чего вызволяет на свет три скрепки, какие-то карточки, извилистую проволоку, которой, было видно, пользовались неоднократно, и… невидимку.       — А это что за…? — недоверчиво вертит женский аксессуар. — Откуда?       — Досталось на память после чудесной ночи, проведённой с не менее чудесной дамой.       Накахара собирает все силы, чтобы сделать вид, что он достаточно осведомлён о похождениях Дазая и ему, в общем-то, глубоко насрать на них. Но думать об этом больно. Думать об этом невыносимо.       Пальцы сжимают заколку так, что та едва ли не падает.       — Так значит? Тогда я… Тогда я заведу твои руки за спину, вот что я сделаю.       Мгновение, и вот уже верхние конечности Осаму находятся, скреплённые, за спиной.       — Ты начинаешь играть не по моим правилам, — Дазай кривится, разыгрывая настоящее страдание. — Верни мне мои штучки, я без них всё равно, что голый.       Чуя заливается хохотом. Хочет обратно свои вещицы? Так пусть повертится!       Он подносит к заведённым назад рукам невидимку — недостаточно близко, чтобы кареглазый смог дотянуться, но и недостаточно далеко, чтобы он даже не попытался заполучить ключик к освобождению.       Шею едва ли не сводит, пока Дазай оценивает расстояние, что отделяет его от заветного предмета. Накахара смеётся, наблюдая, как тот старается изловчиться, но скованные руки у поясницы — просто ужасное положение: движения неуклюжи, а попытки забрать протянутое — безысходны.       — Дразнишь меня, да?       — Дразню? Нет, я даже не начинал.       Чуя запрыгивает на колени парня и игриво проводит острым краешком невидимки по чужим губам. Медленно, непозволительно медленно — сначала по верхней, а после плавно стекая к нижней.       — Я ведь даю тебе огромную поблажку. Самый молодой исполнитель Портовой Мафии не может не придумать, как взять эту штуковину и освободиться, а после засадить мне по самые гланды.       Он смотрит на Дазая, но пытается смотреть будто бы сквозь него. Чуя не замечает, как его рука уже спустилась к паху шатена, уже ласкает похотливо через брюки, вынуждая кровь устремиться вниз и окутать тело чем-то томным и нестерпимо жгучим.       — Я мог бы придумать, что угодно…       «…если бы ты не мутил мой разум, бесячье ты отродие» — хочется продолжить, но Осаму сглатывает эту мысль вместе со слюной, вмиг сделавшейся отвратительно липкой, тягучей как паутина.       Вместо этого выдыхает с наглым прищуром:       — … И я придумаю, будь уверен.       Дазай поддаётся вперёд. Закусывает невидимку, отбирая прям из-под носа Чуи, и тотчас перемещает её в уголок рта на манер сигары.       Такой манёвр немало заводит, пьянит. Чуя охает и не понимает, как его губы оказываются на губах напротив. Поцелуй невесом, мечта — продлить его, вновь ощутить неожиданную мягкость Осаму, что не чета его скверному характеру, но Накахара быстро прерывается.       Дазай откровенно водит взглядом с полураскрытого рта на опущенные ресницы и обратно. Чуя не выдерживает этого и лёгкой шалью спадает к ступням Осаму, широко разводя его ноги и принимаясь снимать с того лишнюю ткань — настоящую «тюрьму» для эрегированного члена.       Ладонь осторожно обхватывает его. Ожидания не оправдываются, и Чуя лишь изумлённо передёргивает плечами, не зная, рад он этому или нет: половой орган в цепких пальцах — превыше всех ожиданий, а ведь тот пока что даже не стал каменным.       Накахара начинает не спеша двигать рукой. Сердце на секунду вздрагивает, а после увеличивает свой ритм, когда тот осознаёт, что член Дазая с каждым новым движением, вторя каждому следующему толчку сердца, становится твёрже.       Он исподлобья наблюдает за реакцией, будто ожидая разрешения полностью взять в рот. Ответ на это взгляд — само воплощение томительного ожидания, плохо подавляемое и ещё хуже скрываемое.       Стремительный прилив возбуждения со скоростью внезапно прорвавшейся дамбы заполняет собой, кажется, всё окружающее пространство. Дазай откидывается на спинку дивана, хотя сомкнутые под замком кисти отнюдь не добавляют особого комфорта. Осаму закусывает нижнюю губу, погребая в себе прерывистый вдох. Глупый, всё ещё старается не выражать своих чувств.       — Не останавливайся… — дыхание сбивается, а потому голос — излишне низок, чересчур хрипл, и это говорит само за себя, выдавая с головой состояние Дазая.       Но Чуе этого недостаточно.       Он помнит — и вряд ли забудет, с каким пренебрежением тот назвал Накахару и откуда у него заявилась грёбанная невидимка.       — Я вот думаю… — Чуя перестаёт взаимодействовать с половым органом, прижимая головку к своей щеке. — Может мне оставить тебя так? Звучит как не самая плохая идея, или же… Или же ты попросишь, как надо, и я продолжу.       «А вот сейчас я начинаю тебя дразнить, милый».       Осаму мечет молнию одним глазом, но это — лишь на миг, вряд ли Чуя мог это заметить, а сам Дазай — осознать.       — Послушай меня…       Осаму царапает ногтями сжатые ладони, только сейчас полностью понимая, в каком беспомощном состоянии он оказался.       — …если ты сейчас же не отсосёшь мне…       Перекидывает невидимку в губах и крепко сжимает её зубами. Лицо искажает хищный оскал.       — …одной лишь этой штучкой я буду пытать тебя так, что ты забудешь, какими словами молить о пощаде.       — Да-а? — тянет в ответ рыжеволосый, чувствуя такую сладкую власть над напарником.       Едкое словцо жаждет сорваться с губ, но Дазай вовремя глушит его наравне с собственным стоном. Одного взгляда становится достаточно, чтоб Чуя продолжал.       И он продолжает.       Накахара припадает к члену, целуя уздечку. Соблазнительно обводит языком вокруг головки, обхватывая её, после — ведёт вниз, скользит по каждой вене. Вбирает в себя чуть больше плоти. Горячо, солёно… приятно.       Осаму напрягается. Бинты не спасают: под давлением отяжелевшего тела сталь наручников врезается в кожу даже сквозь них.       — У меня всё болит, Чуя. Может, ты освободишь меня, а?       Снизу доносится что-то невнятное, но Дазай умудряется разобрать слово «сам». Забыв о самоконтроле, он жадно втягивает ртом густой воздух, из-за чего невидимка выскальзывает и падает рядом с бедром, теряясь в извилинах простыни, — но недостаточно близко, чтоб достать до неё. Мутно проследив за её полётом, Осаму откидывает голову назад: сейчас — не до этого.       — Ч-Чуя… Мог бы… Мог бы ты увеличить темп… Мы не на ебучей… мать её… прогулке.       Говорить тяжело, подавлять желание войти в глотку Накахары до самого конца — ещё тяжелее.       На это Чуя лишь прикрывает глаза. В их уголках собираются капельки влаги при попытке взять глубже.       Он упирается острыми локтями в колени Дазая так, что тот инстинктивно разводит их ещё больше. Чуя со всей силы вонзается ногтями не в свои бёдра и резко насаживается на член, загнанно дыша, но после только набирает скорость в этих порывистых «вверх-вниз». Струи слюны вперемесь со смазкой давно уже текут по подбородку, но Чуя совсем не обращает на них внимания.       Почувствовав крепкую хватку, Осаму невольно вздрагивает и кусает внутреннюю сторону щеки. Вкус крови горчит на языке.       Мысль о том, кто именно сейчас находится у ног Дазая и доставляет ему удовольствие, — поистине сводит с ума. Он понимает, что если продолжит думать о Накахаре, то кончит в следующее же мгновение. Главное — не думать, просто не думать! И Осаму ведёт голову в сторону, лишь бы не видеть копну рыжих волос.       Полное упоение ощущениями, что с каждой секундой цветут всё ярче, всё насыщеннее, незримо витая, кажется, даже в воздухе.       Просто — не думать!       Но характерное мычание, доносящееся снизу, вновь напоминает о его обладателе. Дазай чувствует, как последние капли самообладания утекают сквозь пальцы. Кусает губы, чтобы хоть насколько-то ещё продлить эти ощущения, но долго это продолжаться попросту не может.       Бёдра болят, приятно болят, и он мог видеть, как белые следы от фаланг пальцев Накахары превращаются в пунцовые лепестки. Тот, будто моментально считав чужие мысли, отрывается и целует яркие полумесяцы — отпечатки от собственных ноготков. Нет, Дазай точно должен что-то придумать, причём максимально срочно, чтоб засадить этому маленькому сорванцу по самое не хочу за такие непозволительные действия.       Ещё секунду он смотрит на свою бледную кожу и вновь жадно впившиеся пальцы Чуи и вдруг расплывается в хитрой улыбке. Всё гениальное — просто, достаточно лишь провернуть всегда отлично работающую тактику в не совсем привычных условиях.       — Да чтоб тебя… — полухрип-полуплач выбивается из груди Осаму. — Неужто это всё, на что ты способен?       Реакция — именно та, которую он и ждал. Чуя в приступе агрессии тянет того на себя, вбирая всю длину и непременно заходясь кашлем, а Дазай, скатываясь ниже, оказывается почти на уровне потерянной в простыне невидимки. Выгибаясь в спине, он толкается бёдрами навстречу рыжеволосому, отчасти чтоб ещё больше слиться с ним, отчасти — чтоб сократить дистанцию до желанного.       Локти выворачиваются до боли, до хруста. Дазай, насколько позволяет общее состояние разума и тела, пытается размять конечности, сжимая и разжимая кулаки, переплетая пальцы меж собой, но никак не может совладать: дребезжащие мелкие иголки сковывают похлеще кандалов. А Чуя, с каждым отбитым ударом сердца, двигается быстрее, при этом пытаясь понять, как всё дошло до такого, откуда у него такая снисходительность к чёртовой скумбрии и вообще… ему что, это всё нравится? Уж что-что, а входить в азарт Накахара никак не собирался.       Под натиском Дазая он старается объять необъятное, полностью захватить в плен своим ртом. Даже мысль о том, что Накахара впервые делает для него что-то приятное, не может оторвать от сего занятия; теперь уже не может.       Чуя издаёт тихий вопль, вдыхая носом жаркий воздух и прилагая все усилия, чтобы не задеть зубами плоть. В этот момент он понимает, что проиграл.        Дазай уже на пределе. Затёкшие пальцы мешают как можно скорей избавиться от оков, но затуманенный разум — вот что по-настоящему не даёт совладать с проклятой невидимкой. Если бы не данное самому себе обещание — освободиться быстрее, нежели кончить, — он бы уже сдался.       Пара мгновений, звон металла — Дазай отталкивается от дивана и по инерции припадает животом и грудью к Чуе. Пальцы дрожат — то ли от того, что долго находились в неподвижном положении, то ли от близости к оргазму.       Судорожно складывая обе руки на рыжем затылке, Осаму делает несколько завершающих толчков. Затем грубо отрывая за волосы от себя Накахару, изливается тому на язык, губы и подбородок.       Чуя порывается встать, но в исступлении лишь бьётся лбом об острое колено. На его щеках — снова алые краски, но стыдит его не то, куда попала сперма Дазая — убивает факт того, что всё это видел сам Осаму.       Дыхание напрочь убито, во рту пересохло, но для Дазая смущённое лицо Накахары — просто пир для души. В голубых глазах наравне со смущением он видит то ли замешательство, то ли умиротворение.       Проходит не больше минуты как голова Накахары уже спокойно покоится на чужом колене, лишь плечи ритмично поднимаются и опускаются в ещё не успевших остыть вдохах-выдохах. Почему-то Чуя не может найти силы и встать — поэтому лишь сильнее обхватывает голень напарника. А Осаму ловит себя на странном желании, чтоб тот как можно дольше пробыл рядом с ним вот так.       Будто опомнившись, Чуя всё же подскакивает и направляется к столу, оставляя Дазая в одиночестве. Там окончательно приводит своё лицо, равно как и дыхание, в норму. Приглаживает волосы. Надевает перчатки.       Спустя пару минут Накахара подходит к так и не сменившему позы напарнику.       — Дазай… — малец протягивает тому пачку влажных салфеток. — Думаю, ты знаешь, что с этим делать.       А Дазай не отрываясь следит за каждым движением Накахары: как тот суетился, ища салфетки, как быстрее старался убрать с себя следы произошедшего, будто ничего и не было, и как сейчас — смущённо отворачивается… Принимая пачку, он откладывает её на диван. Вместо того, чтобы сделать указанное Чуей, он притягивает его к себе за чокер. Издевается, — хочет насладиться смущением сполна, ведь финал не менее важен, чем прелюдия.       — А? Тебе мало, да? — возмущается Накахара, но всё же послушно наклоняется. — Ты так и будешь сидеть весь испачканный?       Осаму вновь довольствуется вполне ожидаемым поведением. Чуя такой предсказуемый!       — А ты не хочешь убрать за собой? — нарочито чётко произносит последнее слово. — Это же не моих рук дело. Вернее сказать… не моего рта.       Чуя резко отцепляет от себя наглые пальцы — один за другим, — и принимается собирать грязные салфетки, лишь бы Дазай не смотрел на него так издевательски. А ведь он снова издевался!       — Ты прав, это не твоих рук дело и даже рта, как ты говоришь. Это дело твоего славного хера… и вообще, — взметнув пару салфеток в воздух, — вот иди и сам всё убирай теперь.       — Ах, вот значит как… — Дазай неохотно начинает приводит в порядок и себя. — Помнится, всё началось с того, что именно ты усомнился в размере моего достоинства…       Он натягивает на себя нижнее белье и штаны.       — …И сейчас мы опровергли твои сомнения, только и всего.       — Только и всего? — в ярости оборачивается Чуя, вскипая от злости. — Это для тебя — «только и всего»? Кто-то тут просил не останавливаться и стонал от удовольствия! И лицо у него было ох какое!       Накахара гротескно изображает истому.       Брови Осаму подрагивают в изгибе.       — Ты… Ты не мог видеть моего лица, — надменно складывает руки на груди. — Ты был слишком занят!       Чуя улыбается, понимая, что его слова задели.       — Правда? Хоть я и был занят, но всё равно наблюдал за тобой. И твой взгляд, он был довольно… — Чуя вытягивает губы в тонкую нить, затихая. — Тебе ведь это понравилось и даже очень.       Осаму теряется под внезапным наплывом искренности Накахары и не знает, как возразить, чтобы не упасть в грязь лицом. В конце концов решается сказать правду.       — Отрицать не буду, — поворачивается полубоком, глядя на рыжего из-за плеча. — Ты классно мне отсосал, Чуя.       — Буду знать, что тебе нравится минет перед сном, — окончательно собрав грязные салфетки, Накахара отправляет их в урну.       — А я буду знать, к кому обращаться. Не думал заняться этим профессионально?       — А? В каком это смысле?       Осаму смеётся и падает на диван.       — Это был комплимент!       — Или намек на то, чтобы я тебя избил, а? — снимает с себя перчатки и в два прыжка оказывается у дивана.       — Ой-ёй, я смотрю, кому-то недостаточно адреналина на один вечер! — Дазай даже не пытается прятаться или что-то делать, чтобы защитить себя. — Мне бояться?       Чуя кидает перчатки обратно на стол, а после заваливается сверху на Дазая, затмевая собой свет от лампы.       — Можешь меня бояться и очень сильно, ведь в гневе я опасен.       — Да-да, я это уже понял. Вот только я не вижу гнева в твоих глазах, скорее… Нечто другое?       — И что же ты там видишь? — уже занеся кулак над головой, интересуется Чуя.       Осаму запускает пальцы в рыжие волосы, растрёпанные и влажные.       — Много чего… Но только не гнев. Уже не гнев.       …Одна рука скользит по коже у виска к выбившейся рыжей пряди, заправляет её за уши.       — Сейчас я вижу в тебе спокойствие…       …Другая — шарит по скомканной простыне.       — нежность…       …Блестящий предмет вновь меж пальцев Дазая.       — и… любовь?       Закалывает невидимкой непослушную прядку.       — Я прав? Посмотри на меня, Чуя.       Чуя аккуратно трогает висок, непонимающе глядя на Осаму, и когда сталкивается с заострённым предметом у себя в волосах уже не может сдержать смех.       — Присвоил меня, значит…       Это и есть ответ — положительный ответ Накахары.       Он покорно укладывается на груди Осаму так, чтобы прядь, заколотая чутким напарником, не растрепалась вновь. Он вслушивается в сердцебиение.       — Ты спокоен, — констатирует, — видимо, и тебе со мной хорошо.       Настала очередь Дазая соглашаться, не произнося однозначных фраз.       — Не всё одному тебе валяться дохлым телом после использования порчи. Я восстанавливаю силы, как и ты прежде… Только и всего.       — Только и всего, — повторяет Чуя и улыбается каким-то своим мыслям.       Дазай всё ещё мечтает пробыть в таком положении как можно дольше. И чтобы впредь Накахара не порывался куда-либо бежать. А Чуя лишь сильнее прижимается к Осаму, стараясь быть ближе, хотя, кажется, куда уж больше.       И обнимает того, как будто подобное больше не случится.