+++
Проходя вглубь зала для безмятежного времяпрепровождения, Мирон презрительно поморщился, с брезгливым пренебрежением поднося к носу платок, будто здесь ему не хотелось дышать. Хотя всё же хотелось — иначе-то бы задохнулся! Раболепная воспитательница подобострастно уверяла ненавистного и в то же время пугающего всех и вся до усрачки правителя в том, что нашла для него идеального бэби-боя, прелестного Джонни-боя, который и хорошо уроки учил, и кофе умел варить. — Вот, — пищала она, — позвольте предстааавить! — и жестом указала на мальчикса, что стоял у стены, читая книгу «Отцы и дети». Густые тёмные брови супились над осмыслением глубинной сути. Улыбчивый ротик был сжат в серьёзности, а глаза юного оленёнка смотрели в упор на страницу, поглощая приключения Базарова. — Так… — криво усмехнулся Мирон как змея, чуть ли не запихивая нос ему в ухо, что в принципе было несложно. Трогая с повелительным пренебрежением, всем своим видом как уголовник показывая, что личное пространство этого пацана не ебало бы его, будь он, Мирон, хоть четырежды омега! Разве что поёбывало бы, но и то… Только при согласии. Причём не этого несчастного сироты. — Нет, это совсем не то, — подытожил Янович, подзакатывая глаза от пустой тратки времени. — Есть ли ещё кандидатура? Воспитательница нервно сглотнула и суматошно огляделась. На диване в углу комнаты сидел, таращась в пространство, мальчонка в худи с тёмными волосами, наполовину покрашенными в светлый цвет. Этот осиротел так, что всем мало не показалось. — Хихушки-хохушки! — тем временем отсмеялся длинный, как путь к справедливому обществу, и так же обрывающийся ни на чём, мальчиш-кибальчиш, рассевшийся на подоконнике. Он читал что-то из блокнота собственного написания. «Похоже, этого осла насмешила собственная шутка, — подумал Мирон Янович, — как это жалко…» Мэр Горгорода подошёл к мэру собственного безумия. Неординарному юноше по имени Слава и фамилии Карелин, который прослыл в этом юношеском притоне своего рода гениальным писателем, заключённым за гениальные новаторские идеи в психиатрической лечебнице, но продолжающем творить даже под отупляющими препаратами. — А это что за юное дарование? — манерно протянул мужчина. — Ох! — воспитутка засуетилась. — Ой, как бы сказать… Я бы вам не советовала… Этот парень… Он… Как бы помягче выразиться… Конченный недотёпа. С ним невозможно наладить связь. Он себе на уме и часто врёт по поводу и без. Да и вы только посмотрите на него! Он такой странный парень… Я бы за километр его обходила, если бы не работа. Честно говоря, по моему скромному мнению, таких надо с младенчества сдавать в утиль. Ничего хорошего не получится. Уже ведь не получилось… Высокомерная улыбка Мирона сделалась хищной усмешкой. — Да? — переспросил он. — Как любопытно. Пожалуй, я выбираю это отродье. — Вы… — проблеяла детдомоработница. — Так добры, господин мэр! Давать шанс пропащему человеку. Пытаться взрастить мертворождённый плод. Отогреть замёрзшего насмерть слабоумного котёнка… Вы так добры. Такой светлый вы человечек… — Да-да, — с отвращением отозвался градовладелец. — Кончайте молоть языком. Запакуйте его. Ну или… Что вы там с ними обычно делаете? В общем, выполняйте свою работу. Если не желаете обнаружить себя на панели. Это был бы вполне удручающий и бесперспективный путь для такой женщины как вы. До топовой малышки вам ох как далеко, такую лялю на приватную вечеринку не позвал бы даже самый запойный и старый чинушка. Так что давайте, пошевеливайтесь, моя милая. — Конечно, — пискнула дамочка, как резиновая утка, на которую наступил жирный мэн. И понеслась запаковывать бедного Славу. Сначала в смирительную рубашку, а затем в целлофановый пакет, как было и принято в сим заведении.+++
С этого дня началась новейшая жизнь Славоньки Карелина, новоявленного сына мэра славного города с тупым названием Горгород. Впрочем, на нём была и улица Улулица и проспект Пропроспект, и кафе: «Ешь, пей, болдей». После усыновления жизнь Славы не задалась. Примерно на том же уровне что и прежде — так, среднячок незадатка. В туалет с кабинами без дверей ходить больше не приходилось, к кровати уже не пристёгивали, но контроль со стороны лысого Папы Римского, который был далеко не ласковый папик, был тоже не самой сладкой пилюлей. Но и не самой горькой засохшей какахой. Ведь ныне Славе дозволено было посещать частную школу-интернат, возвращаясь домой лишь на два дня в неделю, на выходные, а выходные-то были уматные! Омегарон не щадил бедного сынка и вместо того чтобы водить в кино и ворковать: «Ты ж моя принцесса», делал всё для его дефекального процесса. А именно речи нуднейшие в уши вливал, будто через воронку мочу, цепляясь к подростку по самое не хочу, так и этак его на чём свет стоит кляня! Не хватало ещё с Ерохиным сравнивать, с сыном папиного друга, только тут один плюс — друзей у носатого жопоносца, конечно же, не водилось. В общем, ни боулинга тебе, ни картошечки свободной, ни весёлого кино на диване в обнимку с любимым котом… Лишь нотации, снисходительные наставления и другие желчные высеры. Ну а Славка не унывал! Славка в интернате вступил в лит-кружок, где ему пророчили будущее великого, но никем не признанного писателя, что однажды закончит свою жизнь в доме скорби. Как говорится, где начали, там и кончили! А кончать, кстати, к восемнадцати годам Слава начал с приятной странностью вроде ароматных прозрачно-кристальных выделений из заднего ануса. Ну хорошо, что не из переднего. Славу сей анатомический факт сбил с толку, и он, постеснявшись пойти с ним к школьному психологу, так как сексологом тот по профессии не был, пошёл прямиком в кабинет к Мирону, у которого там все полки ломились от ослабителей запахов, усилителей запахов, омежьих пробок и пособий по тому как манипулировать альфами, и по безработице, которые он зажал жителям Горгорода. Мирон Янович искренне верил, что альфы — недоразвитые унтерменши, поскольку все жители этого больноублюдского городка (буквально в соседних такого явления не наблюдалось, да и здесь не наблюдалось, пока Мирон не захватил власть) изначально были альфами. Но годам к тридцати очень малый процент разособых личностей обретал характерный приятный запах попкорна из сферы сфинктера и тут же начинал грезить то ли о случке, то ли о карьере. Янович очень гордился тем, что пять лет назад он и сам получил данную привилегию. Стало быть, он подскажет, что делать с такими прелестями организма. Слава постучался в дверь кабинета, а затем вошёл внутрь. Мирон сидел за столом, водрузив на него ноги, и смотрел в планшет с неприязненной усмешкой. Он бы мог чем-то напоминать мужика из «Гадкого Я», только тот не был и вполовину таким же гадким. И не ненавидел приёмных детей. — Да, Вячеслав? — скучающим тоном, не отрываясь от хлеба и зрелищ, протянул Яныч. — Да я вот к вам по вопросу, — молвил пацанишка. — Личного характерца. Не велите казнить, а велите слово молвить, батюшка. — Ну, молвяй, — Мирон поднял на него тяжёлый взгляд, а Слава мысленно прыснул, настолько это постиронично звучало, вот только Мымрон постиронию не выкупал и скорее всего просто был глуповат для мэра. — У меня, знаете ли, во время недавнего онанизма из попы потекла струйка такого, видите ли, перламутрового цвета, немножко вязкая на ощупь, такая тягучая. Я даже палец себе смог присунуть весьма беспрепятственно! Так вот расскажите мне, бога ради, что за болезнь? И почему я теперь чувствую себя таким властным? Зрачки Мирона сперва расширились, ноздри вздулись на вдохе, затем на шумном выдохе зрачки сузились, как змеиные, а ёбыч окаменел, обретая холодный и злобный вид. — Не выдумывай, — отчеканил вполголоса всратый батя. — Ты знаешь, что бывает за ложь. Если ты мне сейчас солгал, мальчик мой, — Янович перешёл на вкрадчиво-ласковый тон, что означало одно — он готов унижать до последнего, растоптать до жижи из мяса, — можешь не сомневаться, в том, что ответ мой будет молниеносным. Ты ни-ког-да, — Мирон поднялся из кресла, легко, уверенно и угрожающе, — не вернёшься в свою поганую школу, — он обошёл Славу со спины, его ледяной шёпот коснулся загривка парня, хотя скорее плеча. — Никогда… — рука мэра влезла, как кобра, к простому горожанину в штаны позади. — Никогда… — это было добавлено на выдохе, когда средний палец Мирона сквозь ткань трусов бесцеремонно уткнулся в Славину дырку и вздрогнул, видимо, ощутив влагу. Карелину даже стало неловко — а вдруг это был правда пранк, и прямо сейчас в трусы жидко сочился понос с целью унижения чести Мирона Яновича? Он всё это время стоял как вкопанный столб, а Мирон, резко отдёрнув руку вверх из штанов, поднёс её к лицу и по-больноублюдски втянул запах широкими ноздрями. — Дрянной мальчишка, — проронил он, с досадой пытаясь скрыть удивление. И, вероятно, зависть, ведь самому ему честь сделаться сверхчеловеком выпала в куда более позднем возрасте, уже когда он был мэром, а Слава был, можно сказать, уникум, возможно, первый восемнадцатилетний омега в городе — парни обычно омегами не были. Только мужчины. Вот тут вы и видите проёб в логике — почему Слава спрашивает про болезнь, когда знает, что Яныч трясётся от чёрной зависти, а значит, и знает, что значат его симптомы? Проёбса нетъ. Слава просто хотел опустить этого и без того низко стоящего по причине мелкого роста подонка. Пускай живёт с этим. А Слава, тем временем, будет как боженька жить. Как чудесный, половозрелый дядька. Может быть, в Валентина переименуется, чтоб посолиднее, и под гитарку начнёт петь Летова, одурманивая умы мимо проходящих альф запахом из очка. Да не дерьма, а священного молочка! Вот как гордиться надо собой! Даже если не повезло родиться в убогом омегаверсе.+++
После занятий в день перед выходным Слава не особо горел желанием возвратиться домой. Нахуя? Это же не дом, а параша какая-то, где тебе, особенно после выяснения твоей сверхприродной сущности, доброго слова не скажут даже под дулом маузера. Даже под дулом альфического члена, которые Яновича избегали как избегающие в ларёк за пивком мужики. Был неслыханный мэр скорей не пивком, а мочой из-под крана. Кран принадлежал немытому дальнобойщику. Влей такую струю звонким рокотом в банку из-под элитного энергетика, и суть останется прежней — вонючка, вонючка, сучка. С тех пор, как парень открыл в себе дар омегана, ушлёпок-батюшка делал всё, чтобы доказать — он ошибка природы, ему никогда не стать настоящим омегой. Выражался подобный буллинг, к примеру, в том, что носатый уродец нанимал Славичу репетиторов. А затем сам же отзывал, утверждая, что здесь нужен человек со спецобразованием по направлению «Работа с даунистами». Да-с, эйблизм-с, но то слова токсика Фёдорова, ну а слов из песни не выкинешь. Только вырежешь при сведении, а потом напишешь другую песню с такими словами — прооофииит. Кстати, цепляться к такому подходу не стоит. Как поговаривают мудрецы: судишь строго — пососи немного. Тоже не авторская позиция. В общем, Слава-кун, очень довольный жизнью во всём, что никак не касается Яновича Мирона, стоял себе за гаражом и выкуривал сигаретку, когда к нему подоспел лысый поц. Это был его одноклассник, и звали его Максим. Дноклы обзывали Миксим, так и образовалось погоняло Микси. Особые интеллектуалы так же именовали Дикси, в честь магазина и детородного органа. Бля, в каком месте он детородный? Скорее уж детоизвергающий. Точнее, гаметоизвергающий. А у омег так и вовсе не разберёшь… — Что стоишь? Кого ждёшь? — поинтересовался Микс. Из лысины и длинности. Слава чудом сдержал ответку: «Да вот маму твою, шкет». Видимо, сказывалось абьюзивное влияние горе-папаши. — Да так, юноша, — загадочно отвечал Карелин. — Жду, когда течка пройдёт. Заебало в трусы в попожопскую область вставлять прокладки. А то и натягивать ле памперсон. — Вааау… — охуел парниша. — Ты хочешь сказать… — он принюхался. — Славка! Да ты как омега пропах! А какого же фига? Тебе ведь так мало лет. Мужики сплошь и рядом лет в тридцать осознают… Ты такой ранний случай! Я бы хотел быть как ты… Чтобы из меня потекло… Бля! А ты расскажи мне, как это? Приятно или не оч? Сочнее в итоге дроч?! Мне, может, тебе помочь? Проводить до дома… У Славкинса голова закружилась, и не от дыма. Скорее от спроса и предложения. Он вдруг ощутил себя таким валидным… Будто бы на него ценник повесили. На семьсот рублей. — Интересненько, интересненько, — протянул он, потягиваясь в расслабоне. — Нет, я никуда не спешу, смею вас огорчить. — Это наоборот хорошо! — заявил Миксис. — Го погуляем? Я всем расскажу, что гулял с омегой. Это ведь даже пизже, чем быть братком с мэром! — Ну ок, — согласился Славный, приблизясь походкой плавной. — Пройдёмте. Они семенили по двору. Слава за Микси, а тот за Славой. Так и ходил кругами, пока Микси не поймал его за руку. — Ого, ебать, — вдумчиво протянул Слава. — Ты редкостный ухажёр. — Ты серьёзно? — счастливо подивился Максим. — Я раньше только за кошкой ухаживал! Она месяца два жила. — Бедная китечка! — Слава на все сто обиделся. Собирался послать к чёртодьяволу и добавить скорее в чёрный список на телефоне, как вдруг парни услышали звук приближающейся машины. А это был нихуёвый автомобиль! И принадлежал он Мирону Яновичу. Слава своим взором выразил охуение. До конкретно этого дня злобный тиран никогда за ним не приезжал, будто бы надеялся, что он заблудится и подохнет в пустыне, оставив после себя только редкостно длинный скелет, обтянутый сморщенной кожей. Но ведь вот он, однако же! Смотрит в окошко и держит на руках кошку. Не из любви, а чтоб припугивать водилу. Взгляд ничего хорошего не предвещает, как и всегда. Да уж, редкостный фуфел! — Опа, паханчик! — подметил Слава и поскакал навстречу абьюзу. В салоне сидели молча. Мирон прожигал взглядом ухо к окну отвернувшегося паренька, что в наушниках слушал новую песню любимой группы «Мятные кокушки». Текстик такой: Оп-оп, коммунизм победил, Ноу биг дил, ноу биг дил. Оп-оп, коммунизм победил, Ноу биг дил, ноу биг дил. Оп-оп, коммунизм победил, Ноу биг дил, ноу биг дил. Оп-оп, коммунизм победил, Ноу биг дил, ноу биг дил. Под песню эту Слава потопывал ножкой, не отрывая её от земли, а как бы червя в ботинке. Мимо окон неслись заунывные пейзажи Горгорода, какие-то шуты на потешном столбе висели. Салон машины пропах ароматной ёлочкой, которую хотелось выдернуть с корнем и кинуть в окно, в одну из густых чёрных луж, состоящих из талой воды, чьей-то крови и, может быть, спермы уличного онаниста.+++
Томный вечер и дорогой ресторан. На столе канделябр, салфетница и дорогое вино за триста шестьдесят девять рублей. За столиком сидят двое. Нервный на вид лысый парень и зловеще спокойный на вид лысый мужчина. — Вина, быть может? — предложил последний. — Эээ… Можно. С-спасибо, — парень стеснительно нахлебался. — Господин мэр, позвольте спросить… Почему вы позвали меня сюда? Я не ждал внимания от такого высокопоставленного лица. Я же просто школотрон в школе! Обычный мальчишка. Простой мальчуган. Я бы не рассчитывал на встречу с певцом из своей наполовину любимой группы, что уж говорить о вас? Вы… А что вы… — Да ладно, заткнись уже, — снисходительно прервал Янович. — Это блеянье утомляет. Я не стану ходить вокруг до около. Не с таким незначительным школьником, как ты, мальчик. Ни влиятельных родителей. Ни особых амбиций… Ты до смешного незначителен. Но я всё же предупрежу тебя: берегись, если ещё раз дотронешься до моего сына Вячеслава. Если не хочешь однажды вернуться домой и застать на месте членов своей семьи члены их расчленённых тел. «Члены? — Макс был так глуп, что решил, будто речь о пенисах. Однако же мысль о таком боди-хорроре напугала его только больше. — Что ж с семьёю-то сделают, если на их месте письки останутся? Ещё и непонятно чьи…» — Я вас понял! — зазаверялся юный альфа. — Поверьте, я вообще с ним общаться не буду! Да и зачем… Он такой странный лох… — Что ты только что вякнул? — глаза Мироняныча злобно сверкнули. — Я… Я… ничего, простите. — Дай адрес своей семьи. — Нееет… У них даже не у всех члены есть! — пронзил визг отчаянья ресторан.+++
Это был ещё более поздний вечер того же дня. Янович Мирон сидел в своём кабинете и находился в раздрае, когда причина этого самого состояния без предварительного постука вошла и зашла. — Добрый вечер, "отец", — ухмыльнулся Слава. — Вот неожиданность. Вы сидите здесь. А не стоите. — Думаешь, ты умён? — прошипел змий Фёдоров. — Думаешь, ты достоин называться омегой по этой причине? Чёрт тебя побери, Вячеслав, — он потёр переносицу. — От тебя ведь одна головная боль. И зачем я вообще взял тебя?.. Слава гордо, вальяжно прошествовал к столику и уселся на его край. — Может быть, чтобы я взял вас? — возмущённый вздох папика он прервал жестом мягкой ладошки. — Завалите-ка рот. Тихо нахуй. Я вижу в вашем поведении, уважаемый Мирон Янович, непрестанную пассивную агрессию. Я бы даже сказал, агрессию пассива. Я так понимаю, с тех пор, как я появился в вашем особняке, вы вдруг поняли, что хотели не сына, а ёбаря. Ну-с, бывает! Бывает… А теперь вам обидно, ведь я, во-первых, вас превзошёл, став омегой значительно раньше… Не перебивайте. Рот офф, я сказал. Не то хуем заткну, — ох уж эти омежьи гормоны властолюбца. — Во-вторых, ваши шансы на кексик со мной улетучились. Как дым этого самого кексика, как если поджечь его, передержав в духовке. И теперь вы страдающая хуйня. Я всё понял. Возможно, что раньше вас. — Как. Ты. Сме. Ешь, — Яныч рывком поднялся со стула, голос его походил на рычащий шип. А в глазах вдруг блеснули предательски злобные слёзы. — Ты… Ты жалкая пародия на омегу! Ты похож на беременную цаплю, как будто тебя уже обрюхатили. Причём двойней! Ты — грязь под моими ногтями. Я тебя породил… Я тебя… Если чадо твоё ослушается тебя… Неделю без интернета… Какого дьявола ты здесь шшшумишшшь?! Янович подошёл к Славе близко, приблизился тупо вплотную, так что Славка смешно отодвинул шею, создав себе три подбородка. — Ну что, батя, высрался? Ты мне ещё загляни под дверь туалетика и уточни: «Что ты тут делаешь? Ты ебанутый?» невзначай. Супца жареного хлебни, приговаривая: «Ухх, бля». Не, мы тут не отцы и дети, Мирошка, лысая макарошка. Хотя… — Слава цокнул насмешливо язычком. — Можешь дэддиком для меня побыть. Возражений я не имею. Глаза Фёдорова обречённо сверкнули, как будто он не хотел признавать очевидное, но был уже на грани признания. — Допустим, — холодно процедил он. — Но как ты… меня иметь собираешься? Ты ведь уже потерял низкий статус альфы. — Я в антихайпе, — спокойно, как змей-удав длиной в тридцать восемь попугаев и одного петуха (с красивым именем «Мирон»), держал ответ Слава победоносный. — Мне поебать на физиологию. Прыгай на хуёк, и всё будет ок. Слава погладил большим пальцем подбородок нерадивого мэра. Тот, втягивая носом воздух, вдруг с грустным и злым выражением обречения поцеловал его ладонь. А потом и шею. Потом в подбородок, нос, как придётся, в общем, уже разойдяся. А в ухо красивое, мытое, так щекотно шепнул: — Как же ты узнал? Как ты понял, чего я хочу? — Интуиция!!!!!!! — заорал Слава весело. — Логика! Экстраверт! Иррационал! Слова грянули, как «Интернационал», и Мирон, поморщившись от такого сверхмощного саунда, всё-таки улыбнулся и мягко втянул в губы Славин сосочек. Младой человек пришёл голый, так как уже понимал, что его сейчас ждёт. За окном, будто Готэм, чернел от преступности Горгород.