Просто поцелуй меня уже.

— Правда не умеешь? — улыбается, нет, расплывается в дьявольской ухмылке. И у меня что-то скручивается внутри, словно жгутом, при виде её детских ямочек на щеках вкупе с опасным блеском глаз. Прислоняюсь к тумбе, попутно скрещивая руки на груди. Отличный ход, просто прекрасный. Никто в жизни не догадается, что ты чувствуешь себя…слегка неуютно, да. Для полноты картины осталось только покраснеть. Но, к счастью, у меня получается состроить гримасу глубокого непонимания и скептически вскинуть бровь. Мол, я не догоняю, о чем ты говоришь. Вот только незадача: я ещё как догоняю. Приглушенный теплый свет в помещении расслабляюще действовал на мозг. Как раз то, что нужно для людей, пришедших сюда пропустить по парочке бокалов за приятной и непринужденной беседой. Казалось, что за каждым столиком царила подобная атмосфера. За каждым, кроме нашего, конечно. Красные лампочки тревоги мигают в коридоре здравого смысла в отчаянной попытке спасти хоть крупицы рассудка, когда она приближается, не отводя от меня своих глаз. Сердце заходится в бешеном ритме; с такой силой вдалбливается в ребра, что, кажется, ещё немного — и прорвет грудную клетку. Но моё тело неподвижно. В каком бы ужасе сейчас ни прибывало сознание — я стою, тупо пялясь на то, как медленно она подплывает ко мне, как пронзителен её — даже сейчас, блять — насмешливый взгляд. Новоиспечённая компания явно устала от всех колкостей, то и дело метавшихся по диаметру круглого столика из темного, благородного цвета дерева. Она замечает это, да и я тоже. Трудно не заметить возведённые к потолку глаза нашей общей знакомой, которая по наивности надеялась, что бог не то, что существует, но ещё и может повлиять на происходящее. Расстояние между нами сокращается настолько, что если бы я сейчас была в состоянии дышать, то поглощала бы исключительно выдыхаемый ею углекислый газ. Растение, неподвижный организм даже в этой системе отсчёта. Пора заканчивать всё это, иначе мы рискуем остаться без хороших друзей. И плевать, что нам обеим дико это нравится: ежесекундно наносить друг другу тонкие, изящные порезы, приятно щиплющие и отвлекающие внимание от самого главного. Долбанная тумба. Двуличная скотина, обманом добавившая ещё пять сантиметров нашей разнице в росте под видом мнимого чувства опоры и защищённости. Я до боли в костяшках сжимаю пальцами ни в чем не повинный предмет интерьера, потому что очень сложно, знаете ли, держаться за реальность другими способами, когда тебе приходится задирать голову, чтобы сохранить визуальный контакт с плавно подбирающимся вплотную хищником. Хищницей. Последний ход должен быть за мной. Она всегда позволяла мне выигрывать, не вижу ничего, что могло бы послужить исключением сегодня. Она останавливается ровно там, где слышно, видно — понятно — всё: мой пульс, сумасшедших размеров зрачки и напуганно-восхищенный взгляд. Пара миллиметров. В паре гребанных миллиметров наши губы зависают в пространстве, прекращая движение. А она смотрит на меня сверху вниз, издеваясь, упиваясь моей беспомощностью, и только русалки плещут хвостами в её океанах. Вот уж с чем пляшущие черти точно не сравнятся.  — Просто поцелуй меня уже и успокойся, — отвечает на очередную порцию моего яда, которая должна — просто обязана — была стать последней на сегодняшний вечер. Говорит прямо в глаза, специально при всех, специально серьёзно. Не отвожу взгляда, не смущаюсь и не робею — делаю самый, как мне казалось, умный ход за всю свою жизнь: аккуратно потягиваю коктейль из трубочки, медленно выпустив её изо рта, произношу:  — Я же не умею, ты забыла, что ли? Кровь набатом стучит в висках, и я сдаюсь: отворачиваюсь в сторону, внутренне оправдывая свою трусость аритмией, впечатлительностью, влюб и вообще… Только сейчас понимаю, что не дышала последние секунд двадцать точно — панически заглатываю воздушные массы, кажется, сразу лёгкими. Всё ещё смотрю куда-то в бок, словно дитя прячусь от монстра, нагло эксплуатируя логику «если я его не вижу, то его здесь нет». Это провал. Мой сильнейший крах за всю нашу игру. Пока я с позором перевожу дыхание, ты улыбаешься. Я с л ы ш у, как медленно уголки твоих губ ползут вверх. Нет нужды даже в периферическом зрении, чтобы понять: ты уже ликуешь о победе. Так почему же тогда продолжаешь нависать надо мною? Зачем ты все ещё так близко? Ты увидела, что хотела — отпусти зализывать раны, оставленные этим бесконтактным боем. Будь добра. Хоть раз в жизни, ради разнообразия. Ненавижу её всею душой. Как возможно, что эта ведьма даже на секунду не изменилась в лице, пока я здесь умираю от сердечного приступа? Как она может сохранять эту игривую маску Снежной Корол- Ты не даёшь мне отдышаться. Длинный, стройный палец ложится на мою щеку, поворачивая голову, возвращая лицо обратно под натиск синих глаз. Но мне не приходится встречаться с твоим взглядом: ты вскользь проходишься подушечкой указательного по моему горлу от кадыка и вверх, зацепившись за подбородок. Тянешь на себя, приподнимая. Склоняешься тихонько, бережно накрывая мои губы своими. Наверное, именно так ощущается свободное падение. Или рождение сверхновой: я собираюсь в одну необычайно маленькую точку, вжимаюсь всеми молекулами туда, где ты касаешься меня. И, взорвавшись, растекаюсь, плавлюсь, обрушиваюсь на тебя потоком горячей лавы; раскрываюсь навстречу и вручаю своё тело, душу — всё, что хоть как-то было связано со мной на протяжении жизни. Всё своё существо. Я ошиблась: ты чувствуешь. Иначе отчего дрожать твоим губам, как дрожат уставшие после сильной нагрузки мышцы, подрываясь на обыденных, вошедших в привычку движениях? Ты ведь многих целовала, правда? Сердце больше не колотится: оно застыло, не смея и шевельнуться, боясь спугнуть — меня, её, момент. Чужой язык медленно погружается внутрь моего рта. Забавно ощущать бурную реакцию на проникновение в своё тело, словно она не прописывалась внутри моей черепушки, словно последние пару месяцев не занимала все мысли. Словно у меня получилось вытравить её хотя бы из одной. Я схожу с ума: мечусь по бедной тумбочке, бешено ношусь по затворкам своего сознания. Ты распаляешься, это чувствуется: дышишь рвано, пытаешься собрать каждое моё движение, углубляя поцелуй. Утробный, незнакомый звук разрезает горячий воздух темной комнаты, стоит ей провести языком по верхнему нёбу. Моему. — Какие мы чувствительные, — шепчет мне куда-то в шею, улыбаясь. И я не знаю, от её ли медового голоса, постоянно действующего на меня жёстче любого наркотика, или оттого, как она пытается отдышаться, положив голову на мое плечо, но в животе снова порхают бабочки, щекоча внутренности своими крыльями. Несомненно, глубокого синего цвета.