Асаль - значит мёд

Рукав Ориона Планета Жадух. Асаль знал, что он плохой, недостойный сын своего гордого народа. Но ему было на это совершенно наплевать, так же как на гибнущих солдат, на разорённые поселения, на всё в этом сволочном мире. Он не хотел, чтобы война заканчивалась. Только здесь, в полевой лекарне, Асаль был человеком, а не бессловесной дыркой. В мирное время его ждала участь всех дырок - ублажать мужчин, приносить пустым женщинам детей и бояться всех и каждого. Обычная участь таких, как он, сынов гордого народа. Военные из одного упрямства затягивали развязку, изводя и себя, и противника бессмысленными стычками. Всё это напрасно, их преследуют, сменяясь, все новые отряды врагов и бои неотвратимо затухают, как угли костра под дождём. Порой совесть просыпалась и в нём, особенно когда раненые благодарили за бережные руки, за осторожные перевязки и за аккуратные швы. Подумаешь, тонкие пальцы и точные движения, в мирной жизни этого бы никто не оценил. В ответ он молча бесился, мужчины принимали это за скромность и ещё больше хвалили, словно пса, принёсшего озёрную кряку. Только вот, похвала ему совсем не нужна. Асаль всей душой жаждал уважения. Уважения, которого ни от кого никогда не видел и не увидит. Юноша с детства усвоил, такие, как он - испорченные существа, созданные для разврата. Только почему-то к разврату стремились сами мужчины, чем крупнее и агрессивней самец, тем похотливее. За такие крамольные вопросы его несколько раз примерно высекли и охота спрашивать пропала. Сам Асаль не хотел ни разврата, ни даже детей. Зачем рожать, если никогда не возьмёшь ребенка на руки, не будешь кормить и даже видеть? А когда ребенок повзрослеет, станет с презрением смотреть на родителя-дырку, если тебя конечно не продадут к тому времени. Он с ужасом ждал прихода омерзительных грязей, но старшая сестра училась на лекарку и готовила брату-подростку запрещенные снадобья. Грязи у него так и не начались. Гулна же посоветовала отцу продать пустого брата в армейские санитары. Асалю сказала, что это даже хорошо, не придётся становиться общественной дыркой, а страшнее участи для таких, как он не было. Тогда он обиделся и очень напугался, женщины ведь известные лгуньи, наверняка сплавить его хочет, чтобы даром хлеб не ел. Поначалу на фронте Асаль обмирал от каждого звука, каждый обращенный на него взгляд казался угрозой насилия. Он даже стащил хирургический нож с обломанным кончиком и бритвенно острым лезвием, чтобы успокаиваться, сжимая это смехотворное оружие в кармане балахона. Но вскоре пришло понимание: солдаты не трогают того, кто может или спасти в последний момент, дотащив до лекарни, или безнаказанно пройти мимо истекающего кровью обидчика. Асаль казался молчаливым и отстранённым, но на самом деле, он почти всегда мучился от того, что поговорить было совершенно не с кем. Ещё три санитара-дырки были собеседниками не очень. Вечно или ныли, или витали в каких-то несбыточных мечтах о замужестве. Вот это, вообще, было за гранью разумного. Впрочем, чем ещё утешаться затраханным непосильной работой и развратом дыркам? Сам Асаль никому не давал. Он всё для себя решил - лучше умереть от внутренних болезней, чем заниматься всякой гадостью, или от оружия, на войне это случается постоянно. По правде сказать, и у него бывали стыдные фантазии о добром любящем мужчине, ну, когда он был ещё несмышлёнышем, до папиной смерти. До сих пор он не мог назвать папу так, как называли их все остальные, даже Гулна так называла, а он не мог. За тот год, что родитель прожил с ними, Асаль и узнал своего папу. Раньше он был слишком мал, к тому же за детьми строго следили, чтоб не приближались к дырке, потом папу продали, как оказалось, не насовсем, на время. Папу вернули из другой семьи, там он оставил, кажется, пятерых, и отец с мамкой решили заделать ещё парочку младенцев себе. С парочкой они просчитались - папа умер в родах, оставив им только одного. Асаль не интересовался, для кого ценой рождения стала жизнь папы. Тогда как раз шла подготовка к изгнанию проклятых захватчиков, с которыми при этом торговали до последнего, и домашним было некогда следить за ними. Сестра была добра к дыркам, держалась строго, болтать не любила, но и не колотила, а их с папой прикрывала, позволяя помогать с травами и снадобьями. В тот год он понял, как недалёк отец и совсем перестал его уважать. Боялся, таился, терпел, но начал и потешаться про себя. Отец всё возмущался: в кого сынок дырка таким злонравным уродился? Асаль и сам знал, что был именно таким - строптивым и упрямым. Неужто могло показаться, что в тихого доброго папу, а не в самодура отца? Папа очень любил своих старшеньких, то-есть он всех своих детей любил, но Асаль и Гулна был единственными с кем посчастливилось общаться. Папа глядел на него с радостью и всё повторял: “Ты такой хорошенький, у тебя такие красивые глаза, будь послушным и ласковым, молись усердно и мужчины будут к тебе добры.” Папа был именно таким, но никакой доброты к нему Асаль не замечал, и молиться ифриту, который создал их дырками, он не собирался. Они часто об этом спорили и от этого папа плакал. Сейчас бы он, дурак, расстраивать папу не стал. Асаль и в себе ощущал эту постыдную мягкость, податливость, ненавистную слабость и давил, давил, давил. Особенно после того, как борясь с тошнотой, своими руками убрал липкие кровяные лужи с пола в купальне, где папа произвёл на свет своего последнего отпрыска. Теперь привычной жизни конец. Дурацкая идея сдаться в плен пришла Виени и Исеу, братья всегда были на одной волне. Асаль пытался их образумить, убеждал, что нет смысла менять одних головорезов на других, что неспроста оттуда никто не возвращается, что имперцы всех пленных насилуют с особой жестокостью, а потом в специальных ящиках-гробах на органы разбирают, это известно всем разумным людям. Но эти чумички просто чокнулись и Ирга, та ещё старая давалка, с ними заодно. Асаль так измучился со всем этим, что решил - будь, что будет, от судьбы не уйдёшь. Так после очередной бессмысленной стычки они и остались на выжженном, истоптанном поле возле стоянки врагов. Четыре глупых дырки. Солдаты пялились на пленных, все высокие, крепкие и какие-то не такие. Возможно, дело было в их лицах с круглыми, как пуговицы глазами или в нелепой одежде, Асаль не знал. От их жадных взглядов по телу прошла дрожь и кровь отхлынула от лица. Навстречу солдатне выступил Ирга, черноглазый и черноволосый, как растрепанная галка. Он был психованным и злым, вечно провоцировал мужчин и бывал за это бит, но насилие, казалось, только заводило его. Вот и сейчас, он начал подначивать солдат, задирая перед ними грязный балахон и крутя жопой. Те отвечали смехом, делали неприличные жесты, но на грубый тон особо не реагировали, хотя и без перевода было ясно, что кроют их на все лады. Асаль с трепетом ожидал развязки, когда разозлённые мужчины, накинутся на них с кулаками, повалят в грязь и изнасилуют. Всем известно, что захватчики страшные развратники. Зря Виени с Исеу говорили, что имперцы не такие. У этих давалок вечно в голове какие-то сказки, а вроде взрослые давно. Живот подвело от страха, сейчас похоже даже отсутствие неприличного запаха его не спасёт, нечего и пытаться. Первым шагнул вперед здоровенный и страшный, как шайтан, мужик с мелкими рыжими крапинками на лице. Широко раскинув руки, он приблизился к Ирге, а тот подался вперед и замахнулся… Асаль зажмурился. Раздался хохот и визг. Медленно приоткрыв глаза паренёк увидел, что рыжий уносит Иргу на плече, а тот колотит его со всей дури по спине. К оставшимся дыркам приблизились ещё несколько солдат. Вот и всё. Асаль, как ни храбрился, до дрожи боялся наступившего кошмара, неизвестности и всех окружающих. Солдаты неожиданно как-то вытянулись, подобрались и обратили взгляды в одну сторону. Появился офицер - мужчина в пятнистой зелёно-коричневой форме шёл не торопясь, не самый рослый из врагов, он выделялся уверенной и властной манерой держаться. Когда подошедший остановился, один из солдат что-то быстро и четко доложил ему. Асалю стало видно суровое и на удивление молодое лицо офицера. Ни одной седой нити в коротких темных волосах, ни одной морщины на гладко выбритом лице. Только от карих глаз, на удивление не круглых, а почти нормальной вытянутой формы с густыми тёмными ресницами, разбегались к вискам тонкие еле заметные лучики. Таких молодых офицеров в своей армии Асаль не видал, поэтому тут же засомневался в статусе мужчины, но короткие рубленые фразы, после которых солдаты куда-то понеслись, рассеяли все сомнения. К пленным подошли двое, ефрейтор и рядовой, начали задавать вопросы с помощью какой-то коробки, сносно воспроизводящий речь на чайнис. Местный язык сложен не только для дырок, но и для захватчиков, злорадно подумал Асаль и снова взглянул на вражеского офицера. У того на загорелом узком лице торчал длиннющий нос с высокой переносицей, настоящий клюв, как у всех чужаков. До чего же некрасивы эти имперцы. Как их только земля носит? Дальнейшее окончательно выбило из колеи и без того напуганных пленных. Рослый черноволосый ефрейтор взялся снимать с них знаки принадлежности, единственное обозначение статуса не подстилок, а санитаров, единственную, пусть и ненадежную защиту. Асаль отчаянно вцепился в свой, не позволяя грубым пальцам расстегнуть пряжечку и стащить тканевый ремешок. Он был уверен - не станет этого заношеного ремешка и ему не жить, тем более, его сломанный нож не так давно потерялся. Неравная борьба с криками и слезами длилась недолго, остановил издевательство офицер. Вблизи стало видно, что шея его представляла собой не человеческую кожу, а какую-то невиданную металлизированную плоть вроде тонких, не стесняющих движения полос. Выглядело это просто отвратительно, но Асаль почему-то не мог отвести взгляд, скользящий от широких плеч к упрямой линии вызывающе красивых, то-есть развратных губ. Между тем, чужак снова заговорил, забормотала коробка-переводчик, вначале непонятно, а дальше стало яснее: пленные переходят под власть Империи, им гарантируется защита жизни и свободы, никто не имеет права бить, оскорблять, заставлять бесплатно работать и насиловать их. Асаль сразу подумал об Ирге, как же, не имеют права насиловать. Теперь пленные обязаны соблюдать законы Империи и в первую очередь снять рабские ошейники, они больше не рабы. Офицер дотронулся до своей шеи и добавил, что за исполнение отвечает старший офицер отряда, назвал своё звание и имя, Асаль не запомнил. Наконец, почти добровольно, ошейники были сняты и их куда-то повели. Асаль всю дорогу пытался унять слезы и трясся от страха, цепляясь за своих чумичек. Пленных привели к другому ефрейтору и велели оставаться с ним. Этот был тоже опасным на вид, но слабый аромат ясно говорил о том, что наследников у мужчины не будет. Откуда-то появился вполне довольный Ирга и принёс на себе острый запах разврата. Вполне в его духе, только странно, что пахло всего одним мужиком, а не целой сворой. Ефрейтор, а точнее сержант Марон, первым делом объявил, что телесные наказания к ним применять не положено, а вторым - потребовал от пленных привести себя в порядок и даже подстриг их самолично. Асаль одежду постирал, но купаться не стал. Он же не дурак, сразу понял для чего это нужно воякам, наверняка хотят унюхать неприличный запах и заняться бесстыдством. Нетушки, не для того Асаль столько лет травился горькими снадобьями, чтобы стать игрушкой для этих развратников. Ефрейтор только ругнулся грубо да сморщил свой длинный нос, потом сделал всем четверым уколы в плечо, после которых остались под кожей еле заметные крупинки, выдал палатку и велел свалить с глаз долой. Естественно, за ужином разговоры у дырок были только о командире чужаков, о том, как он пугающе прекрасен и какого размера его причиндалы. Тот поразил их с первого взгляда своей статью, то-есть наглостью. Чумички, шайтан их подери! Асаль не участвовал в обсуждении чужака, отделавшись коротким: “Он не в моём вкусе.” На что Ирга захихикал, как припадочный: ”Так ты его на вкус и не пробовал ещё, дурачок, а я вот собираюсь.” Обессиленный и дрожащий, Асаль залез в палатку и рухнул на некое подобие матраса, и долго ещё крутился не в силах уснуть, с тревогой представляя, что ждёт их, несчастных дырок, завтра? Всё пытался решить, долго ли ещё придётся мучиться неизвестностью или совсем скоро станет ясно для чего их не убили сразу. Новый день, вопреки ожиданиям, не принёс ничего страшного. Пленных накормили, велели помочь свернуть лагерь, а после определили в арьергард и отряд выдвинулся куда-то. Асалю было всё равно куда, лишь бы его не трогали, и остальных дырок тоже! Они хоть и никчёмные, но люди, даже если сами в это не верят. Оказалось, что жизнь с ненавистными захватчиками не сильно отличается от привычного уклада: спешка на марше, короткие привалы, ночёвки в степи. Асалю было интересно, как чужаки не боятся пить из ничейных колодцев, они же все отравлены. Выяснилось, что на такой случай есть специальные порошки и фильтры. Парень ещё раз убедился, что имперцам известны все приёмчики местных и, самое главное, они знают, как с этим справится. Настоящей лекарни у этих самонадеянных вояк не было и пленных санитаров приставили к повседневным хозяйственным делам, поручали даже раздавать пайки. В этом-то и заключалась другое, непривычное отношение к дыркам. На Жадух-ён отродясь не положено было дыркам прикасаться к еде мужчин и женщин, готовить или мыть посуду. Враги на это не обращали никакого внимания. Может не считали нужным чтить древние традиции? Вообще не знали их? Такое даже представить трудно. Что же это получается, у пришлых нет никаких понятий о приличиях? Асаль только диву давался, имперцев совершенно не напрягало то, что по местным меркам являлось вопиющим неуважением со стороны дырок: встать к мужчине спиной или самовольно коснуться лица, например. Да какой там коснуться! Ирга обнаглел настолько, что царапался, как дикий брысь, а его ещё ни разу толком не поколотили! Или вот взять язык. Простой в произношении, но грубоватый на слух, почти не имевший тональных переходов, он казался невыразительным и различить настроение говоривших мужчин было поначалу трудно, но Асаль заметил, что имперцы совершенно не озабочены сохранением своего мужского достоинства - много жестикулируют, гримасничают, сквернословят и от этого понять их эмоции довольно легко. За исключением, разве что, капитана. Тот, как полагается офицеру, невозмутим и строг. И некрасив, даже больше, чем остальные пришлые. Не то, что бы Асаль его разглядывал, но не заметить так называемые импланты на шее, горле и даже на висках мужчины он не мог. Такие штуки были не только у командира. У рыжего шайтана, что запал на Иргу и часто крутился поблизости вся правая кисть оказалась нечеловеческой. Называл себя этот нахал непонятным словом альфа, а дырок звал омегами. Сержант Марон доходчиво объяснил: альфа это мужчина от которого появляются дети, самец, как про себя именовал таких Асаль. Сам Марон, как и многие солдаты, бета, бесплодный значит, так же называют и пустых женщин. А “дырка” это слово ругательное, правильно, то есть по имперски, такие люди зовутся омегами мужского пола. Разумно, решил Асал, ведь по аромату эти тонкости вполне различимы. Ирга часто находил время для разврата, Виени и Исеу, похоже, не отставали. Особого желания следить за ними у Асаля не было, он держался особняком и никто из вояк его не трогал, не преследовал, поэтому, постепенно успокоившись, парень увлечённо наблюдал за чужаками. Правда, мстительная мыслишка о том, что суровый капитан на потрёпанные прелести Ирги не позарился, почему-то грела душу. Отряд Берхо, точнее, озверелые остатки великой армии Жадух-ён, снова ушёл, оставив за собой трупы каких-то случайных гражданских. Издали Асаль заметил нескольких бойцов и двух детей между ними - крепкий мальчик лет 7-ми, скорее всего будущий альфа, держал за руку заплаканную девчушку помладше. Малыши, испуганные и растерянные, походили на попавших в бурю птичек. Солдаты молча отошли в сторону, уводя детей, и он увидел растерзанную пару. За время службы санитаром Асаль привык к виду раненых и убитых, но сейчас в каком-то оцепенении смотрел на мёртвые тела. Трудно было представить, что совсем недавно, может быть полчаса назад или того меньше, эти незнакомые ему люди жили, дышали, двигались. Местный парень омега - невысокий и худой, как сам Асаль, большой живот, руки бессильно раскинуты, восковое лицо смотрит в небо, на виске алеет рана, под головой растеклась кровавая лужа. Женщина из чужаков, крепкая и рослая, вся покрыта следами ударов и ссадинами, особенно пострадали руки, плечи и голова, видимо, эта ненормальная боролась до последнего защищая омегу. Непонятно, что толкнуло её на это. Так хотела спасти будущего ребёнка? Но ведь двое уже есть и позже она могла завести другого наложника со своим альфой. Если бы выжила. Что она могла против разъярённых солдат, на что надеялась? Странные эти имперцы. Асаль вспомнил, что ещё до войны слышал - взрослые дырки шептались о том, как бы хорошо было попасть в семью чужаков. Подошёл капитан, на лице его отразился гнев, заходили желваки на скулах. Он глухо отдал приказ и несколько солдат, скинув футболки, стали рыть могилу. Появились Исеу и Виени с ведром воды и молча начали обмывать тела, бесцеремонно прикасаясь к ним и ворочая. Глядя на это, Асаль почувствовал, что задыхается, земля качнулась, уходя из под ног. Рядом он мельком заметил рослую фигуру капитана. Очнувшись, омега почувствовал обуревающий его страх - пугало ощущение крепких рук под плечами и коленями, твердость тела, к которому его прижали, острый запах самца, в котором он различал каждый оттенок, а сильнее всего - собственная беспомощность. В этих руках жила власть, от которой омежья натура становилась слабой, податливой, а желание принадлежать непреодолимым. И он ненавидел эту власть, как и реакцию своего тела на альфу. К счастью, капитан, поставив его на ноги, удалился. Сержант Марон отчитал за неуместное любопытство, откуда ему было знать, что Асаль вовсе не любопытен. Какая-то непонятная сила не давала отвести взгляд, и он смотрел вокруг, впитывая все подряд впечатления и прекрасные, и пугающие, жадно, без размышлений, как в глубоком детстве. Обычно омега оставался странно равнодушен к происходящему, обычно, но не в этот раз. Асаль надеялся, что больше не доведётся вблизи увидать своих, но несчастливая судьба столкнула с ними нос к носу очень скоро и это обернулось предсказуемо плохо. Чего еще ждать от психов помешанных на убийствах чести? Асаль упросил Марона отпустить его с очередным патрулём за лечебными травами. С ними зачем-то увязался Ирга, наверняка, хотел с рыжим потискаться, тот как раз был старшим в дозоре. Они ушли далеко от места стоянки, светило уже подходило к зениту. Имперцы занимались своими делами - рассредоточившись и нацепив специальные очки, осматривали местность, негромко переговаривались через шлемы, омеги в стороне собирали травы. Асаль так расслабился, так увлёкся поиском нужных цветов и кореньев, что появление бойцов Берхо стало для него полной неожиданностью. Он заметил тощего злобного альфу, когда тот оказался совсем рядом, заслонив свет и вытянув в его сторону руку. Заскорузлые, с обломанными ногтями пальцы сжимали лёгкую саблю тану. Похолодев, Асаль подчинился движению лезвия у лица, медленно встал и сделал несколько шагов туда, где напряжённо замерли четверо в униформе имерских войск с оружием наизготовку. Оглянувшись, омега заметил, как последние нападавшие, все в пыли и песке, вылезают из под гребня холма, что нависал над рекой. Видно, прятались в норах вырытых в толще обрыва. Совсем рядом, только руку протяни, стоит бледный Ирга, пялится на рыжего чужака, Асалю видно, как его лицо от злости начинает покрываться красными пятнами. Спасения нет. Бывшие свои пришли убить их, Асаль тоже это знает, но ему снова стало всё равно, накатило равнодушное оцепенение. Альфы с обеих сторон громко переговаривались, бряцали оружием, шумел ветер, шелестело травяное море, а он, опустив взгляд, думал о папе. Увидятся ли они там, за чертой или впереди снова тоска и ад одиночества? Потом всё завертелось и оглушительно взорвалось звуками. Сперва кувыркнулась под ноги трава, плечо тут же больно врезалось в землю, рядом истошно закричал Ирга, загрохотали выстрелы, голос Ирги перешёл в хрип. Асаль лежал неподвижно и пытался сжаться, слиться с землёй, чтобы стать её частью, чтобы оказаться не здесь и не сейчас, лучше всего - нигде и никогда. О том, что всё закончилось Асаль догадался по звенящей тишине. Ощущая себя оглушённым и беспомощным, омега осторожно поднял голову и заметил короткие чёрные пряди, торчащие среди примятой травы, здорово их обкорнал ефрейтор. Почему Ирга не шевелится? Боится? Ранен? Асаль встал на четвереньки и пополз. Тот лежал на боку и страшно, с бульканьем дышал, в спине справа зияло развороченое, пенящееся горячей кровью входное отверстие оставленное таной - лезвие с силой провернули в ране и только после вытащили. Омега не задумываясь стащил с себя балахон, оставшись в нижней сорочке и штанах, разорвал на две части, сложил и прижал к ране. Ирга заскрипел зубами. Подошёл кто-то из чужаков, сделал раненому укол в плечо и осторожно перевернул на спину. Асаль увидел спереди рану поменьше. Это сквозное, лёгкое пробито, без операции не спасти, а лекарей рядом нет. Голова Ирги так удобно легла на колени, лицо такое умиротворённое, портит его только кровавая пена на губах, да мутный взгляд, что блуждает где-то вдалеке. Этот взрослый омега прежде чем попасть в армию жил с одним единственным мужчиной и рожал детей только ему. Все чумички считали, что у Ирги были к хозяину чувства, но тот не любил говорить о прошлом, кому интересны чувства глупых дырок? А сейчас это казалось важным, хотелось вспомнить о нём что-нибудь, кроме войны и распутства, но ничего не вспоминалось. Бережно поглаживая пальцами жесткие волосы раненого, Асаль снова чувствует себя живым. Это ощущение дарит боль, с каждым хриплым вдохом умирающего она становится только сильнее, а вместе с болью сильнее становится и желание жить. Подошёл рыжий имперец, что-то сказал. Ирга ответил, взгляд его вернулся на несколько секунд к лицам людей, стал осмысленным, а потом снова устремился в высь. Мгновение, другое и глаза потухли - там больше никого нет, никто не смотрит из чёрной глубины зрачков… Как складывали штабелем трупы воинов Жадух-ён, поглощенный горем Асаль не заметил. Его ослепила вспышка света в которой истаяли, обратившись в серый пепел, мертвецы. С Иргой так нельзя! Нет, он не позволит, не даст испепелить его! Омега вцепился в похолодевшие плечи покойника, но никто не стал направлять на тонкое тело Ирги лучемёт. Молча вырыли яму, обернули мертвого омегу в снятые с убитых рубахи и похоронили по человечески. Обратной дороги Асаль не запомнил, поглощённый борьбой с мучительным ощущением безысходности и неотвратимости судьбы. Собраные травы так и остались валяться, увядшие и забытые, возле свежей могилы Снаружи шумел дождь, люди за тонкой преградой термополотна что-то говорили, в стороне ревели подушники. Асаль лежал в палатке, задыхаясь от смеси десятков ароматов, проникающих со всех сторон, от боли во всём теле, во всём своём существе. Он понял сразу - глупое тело добилось своего, приготовить лекарство он не смог и неотвратимо наступили первые в его жизни грязи, а с ними появился и неприличный запах, сообщивший всем вокруг, что он готов к разврату. Сейчас от беспорядочных соитий со всеми солдатами подряд ему не спастись. Асаль слышал от других дырок о том, как наступление грязей меняет человека, а себя он, не смотря ни на что, считал именно человеком. В этом состоянии любой превращается в жалкое, скулящие от похоти, умоляющие о соитии безмозглое существо, готовое отдаться первому встречному. Он страшился именно этого и упорно отрезáл грязи ядовитыми снадобьями, не останавливали его даже появившиеся в последнее время боли внизу живота. От страха и обиды слезы наворачиваются на глаза, годы стараний и всё напрасно! Асаль не хотел терять себя, становясь текущим животным, не хотел унижаться перед самцами, но к такой боли готов не был. Какая похоть, какое желание? Всё его тело затопила тянущая, выкручивающая внутренности боль, никогда, даже во время самой жестокой порки не было таких невыносимых мучений. Остатками разума Асаль понимал - соитие может помочь, необходимо отдаться альфе, не для удовольствия, нет, а чтобы стало легче, чтобы утишить боль. Его природа, взяв верх над разумом, жестоко мстила за годы пренебрежения. Самым пугающим было то, что он знал на какой из десятков мужских запахов сильнее всего реагирует тело, предательски указывая возбужденным естеством на желанного партнёра. Дотрагиваться до себя в такие минуты было мерзко, член болезненно твердел, из задницы обильно сочилась липкая гадость, проявление его отвратительной сущности. Похоже, он даже произнёс вслух ненавистное имя. Какой стыд. Только бы чумички не услышали, только бы не вздумали позвать. Очередная волна боли и пульсирующая твёрдость в паху выдернули омегу из забытья. Это всё запах самца, его низкий глухой голос совсем рядом, торопливые удаляющиеся шаги. Появился Виени, поднёс к губам чашку... противный травяной вкус. - Он ушёл? - с трудом выдавил страдалец, ощущая, как тело охватывает горячка, как тяжелеет в голове и в желудке. - Асаль, может другого позвать? Они все добрые, ласковые, тебе сразу полегчает, я точно знаю. - Нет, не нужно, - Асаль прикрыл глаза и отвернулся, остервенело прикусывая губы, никакие отвары не облегчали телесные страдания. Стало невыносимо горько, он неправильный, не такой, какими должны быть дырки, чем-то они с Иргой похожи. Были. Вот братья нормальные давалки, покорные, как мужчины и любят. Ложатся с любым, кто приветливо взглянет или скажет доброе слово. Асаль так не мог. Он был запуганным и от того тихим, но непокорным, и даже в горячке грязей острые запахи самцов не сломили его глупого упрямства. Вот и не приглянулся суровому альфе. Тот ушёл. Как смог капитан преодолеть собственную природу, как смог противится зову плоти? Всё таки, что-то не так с этими имперцами. Проклятый высокомерный альфа побрезговал пленником. Асаль сам этого добивался, сам старался стать непривлекательным для самцов, а получилось, что обманул самого себя. За что? За что создатель так наказал его, сделав никчёмной дыркой? Асаль помнил, когда впервые понял, насколько злая доля ему выпала. В тот год мальчику исполнилось 11 и разница в росте и сложении между ним и будущими мужчинами стала очевидна. Начались издевательства и побои, причём травили и мальчишки, и девчонки, хуже того - братья смотрели на происходящее равнодушно и вмешиваться не собирались. Через это проходили все омеги, так им прививали покорность, что бы дырки знали своё место с малолетства. Взрослые мужчины тоже часто колотят наложников, наказывают за малейшую провинность, держат в чёрном теле, когда омега не в тягости. Правильно он не молился никогда, а только изображал смирение, сидя на коленях и уткнувшись лбом в пол в школе, куда ходил почти 4 года вместе с братьями и сёстрами. Потом школа для него закончилась и дома он совсем забросил это притворство. Асаль зажмурился, сердце билось часто и гулко, голова трещала, образы прошлого и настоящего перепутались в мозгу, как колючие шерстяные нитки из которых папа вязал носки. Единственная отчётливая мысль жгла огнём: “Неужели желанный альфа тоже будет бить?” Со стороны входа послышался шорох. В сумраке палатки Асаль разглядел двоих, запаха, кроме железа, пота и пороха не уловил. Беты. Зачем они здесь? Вдвоём собрались его пялить? Да ещё вперёд альф? Омега отполз к подрагивающей под струями дождя стене, зашипев от боли, каждое движение давалось огромным усилием воли. Вторженцы приблизились, что-то говоря, но лингва ускользала, проходила мимо спутанного сознания, те склонились ближе, принялись стягивать одеяло. Паника захватила всё существо омеги, вытесняя даже боль. Нет! Ни за что! Асаль дёрнулся, но тут же был прижат к полу, штаны приспустили и кожу на заднице обжёг укол, следом ещё один с другой стороны. Его замотали в термоткань и вынесли под дождь. Это похищение? Его решили кому-то продать или закинуть к альфам в палатку? Оказавшись в тесном чреве подушника, омега почувствовал, что стало немного легче. Рядом были те двое бет, они его больше не трогали, остальные тоже ничем не пахли и никакого интереса не проявляли. Асаль начал впадать в забытьё, качаясь на волнах между сном и явью в такт с плавным движением огромной машины. В следующий раз он очнулся от притягательного аромата вражеского альфы и ощущения дежавю: несносный капитан вновь нёс Асаля на руках. Вернулась мучительная боль, внизу совершенно бесстыдным образом потекло и затвердело, а мысли в голове с трудом сплетались в нить размышлений о том, как идеально чужие руки обхватывают его бока и бедра. Асаль понял, что мерзкая сущность победила разум и он безвозвратно увяз в развратных желаниях. Желания эти были сильны, и, что страшнее - они были сильнее его. Насмешливый голос капитана прозвучал, будто через вату: “Ты меня слышишь? Ух, как глаза горят, узнал значит. Меня Карлайл зовут. Скажешь своё имя, малыш?” И, покоряясь злой судьбе, он ответил: “Асаль, по-нашему значит мёд.”