***
Иногда Кайто просыпался ночью без каких–то причин. Он мог захотеть пить, описаться, вскочить от кошмара, но в те дни, когда наступала ясная ночь, мальчик садился на кровати и долго смотрел в окно, пока снова не засыпал. В этот раз хочется пить. Пора идти. Когда Сатору хотел пить, он заходил к родителям и тряс их, чтобы кто–то сходил за водой, и никто из супруг не злился. Стоило Кайто повторить за ним, мать одарила его пустым взглядом, достала бутылку из тумбы, отлила воды в стакан и подала без слов. Казалось, ребёнок получил свою воду, но мысль, что этот стакан могли вылить ему на голову, не отпускала Кайто. Воспоминания убедили его спустится на кухню, чтобы взять воды из холодильника самому, без помощи. Шторы сморщились по бокам окон, лунный свет окутал гостиную. Кайто ясно видел тумбу в углу и старый, проводной телефон на ней, не работающий два года, ворсистый ковёр, большие двери и блеск высокого зеркала перед дверью кухни. Если кто–то шёл к ней, он не мог пройти мимо него. Будучи совсем малышом, Кайто не сомневался, что в гостином зеркале смог бы отразится в полный рост мужчина повыше отца. — Как оно блестит, — шепнул в темноту ребёнок, подбегая к стеклу. Луна, на мгновенье, скрылась за маленькой тучкой, дав мальчику шанс насладится собственной улыбкой, но вот ночное светило бросило новый луч на стекло. Комната налилась светом. Кайто прикрыл глаза от его яркости, но быстро привык. Взгляд упал снова на зеркало, а дыхание замерло, будто бы горло ребёнка стянула тяжёлая рука и не давала вырваться. По ту сторону стекла Кайто увидел высокого парня лет восемнадцати, похожего на… него самого? Почти те же волосы, только голова и тело стали взрослее. Взгляд Кайто скользнул на зеркальный пол — под ногами парня растекались три красных лужицы, на одну стекала свежая кровь с толстого ножа для мяса. Отражение сжимало нож, как что–то важное, и медленно водило головой то вправо, то влево, пока не повернулось к Кайто. Кровь залила рубашку парня, задев края рукавов, а алое пятно на щеке отражения стало последним штрихом безумного… маньяка? Это слово подходило к нему. Ужас пробежал по всему телу. Кайто снится кошмар? Ведь тогда почему… Кайто приблизился к зеркалу, насколько позволил испуг. Отражение улыбнулось, но не двинулось в ответ. — У него… голубые глаза, — вслух прошептал Кайто. — У тебя, — странный голос раздался в голове ребёнка, словно его собственный, — у тебя голубые глаза… — У… у меня красные… Кайто попытался мотнуть головой, чтобы выкинуть голос, как вдруг толстая тучка закрыла луну собой, и всё погрузилось во тьму. Парень с ножом исчез из зеркала. Отражение стало мальчиком и отразило страх оригинала. Образ себя в крови, сжимающего нож, не выходил из мыслей. Прозрачные слёзы наворачивались на глаза. Всё тело стряслось от ужаса. Кайто видел его ещё в тот день, как приехал домой, но осознанное видение сильно отличалось от размытых, детских образов. Кто этот парень, он сам? Он предаст родителей и станет маньяком? Как можно так поступить, убивать непозволительно, старший Куроба никогда бы так не сделал, ведь его так учили! Только… почему его так учили? Родители знают об этом отражении? Это всё… чистая правда? «Тогда остаётся один вопрос», — Кайто поднял глаза к зеркалу, счастливый видеть своё ещё дрожащее лицо: «Почему его глаза были голубыми?». — Почему оно сказало, что мои глаза… голубые?***
Той ночью Кайто вернулся в свою комнату и не смог уснуть. До утра почти четыре часа, усталость начала давить через два, но страх пересилил желание спать. Ребёнок ворочался, мучился, зарывался в одеяло по голову, но отражение не пропадало из памяти. К утру мальчик стал ходить по комнате, пытаясь выкинуть тот образ движением. Взял фигурку фокусника, положил, подобрал телефон, взглянул на время — делал всё, чем занимается потерянный взрослый в поисках дельного занятия на день и спокойствия до ночи. И Кайто плакал, с каждым кругом всё сильнее. Когда проснётся отец, дело времени. — Кайто? — сонный Тоичи недовольно протёр глаза. — Что стряслось? — Папа, я видел что–то странное в зеркале ночью! — крикнул мальчик. Присутствие отца воодушевило его. — Так и не смог уснуть. — В зеркале? — мужчина закинул руки на бока. — В гостиной? — Да, там был парень в… Кайто замолчал. Если он скажет «в крови», папа подумает что–то не то? А если он знает о зеркале и не захочет слышать об этом? Наверняка, отец разозлится. Кайто был уверен. — Мне… причудилось, что я увидел в зеркале странного парня, — Кайто упустил деталь с кровью. Тоичи серьёзно спросил. — Позади тебя никого не было? Странных звуков? — Нет… — Может, это был кошмар? Когда ты встал? — Наверно… да, — ребёнок опустил голову. Нет смысла врать, но Кайто соврал: — Час назад… — Поспишь ещё? Выходной. — Да, немного… если засну. Отец улыбнулся, дежурно коснулся головы сына и вышел из комнаты, выключив за собой свет. На улице начало рассветать, мальчик залез под одеяло и накрылся с головой. Он не забыл видения, но уснул от усталости. Ребёнку сложно стоять на ногах, проспав всего пару часов, Кайто отрубился в теплой постели на большую часть дня. Что он пропустил? Подъём, зарядку, завтрак, папин поход в магазин. Дома осталась мама, она говорила с подругами по сети, настраивала новые наушники, и, изредка, вытаскивала их, заставляя динамики кричать. Под этот шум проснулся Кайто. Приоткрыв глаза, он заучено потопал в ванную. Сонливость укрывала от воспоминаний, как могла, но продержаться долго ей не удалось, и вчерашний образ был воссоздан широкой детской фантазией во всей красе. Но первым, что Кайто вспомнил, была не кровь или орудие убийства, как бы ни дрожали колени. В памяти всплыли голубые глаза, пустые сначала и довольные после. Будто с души маньяка упал камень, а в глазах засверкала надежда… после убийства. Он лишил жизни, возможно, трёх людей и чувствовал настоящее облегчение. Почему? О чём он думает, когда перед ним мёртвые люди? «Когда кто–то умирает, это очень больно», — мама читала ему ту сказку с выражением: — «Нет оправдания чужой смерти. Всю месть, всю злость и ненависть можно вылить, не убивая, а убийство — обрывание всего, что есть у человека. Ты серьёзно думаешь, что он недостоин жить, будь он хоть дважды плох? Тогда плох ты». Кайто наивно верил в эту сказку. Когда плачущие убийцы с широких экранов заливались слезами, объясняя своё отчаяние, Кайто переключал на случайный канал с мультфильмами, ложился на диван и смотрел, нравилось ему шоу или нет. Если нет, он засыпал, если да, то забывал о новостях и наслаждался зрелищем. В конце концов, Кайто был самым обычным ребёнком — ему хватало приятного зрелища для яркой улыбки. Такими были все дети в том возрасте, не исключая Сатору. Их сажали смотреть один мультфильм. Чаще всего (лучше подойдёт «почти всегда») Кайто начинал скучать, а брат наоборот — восхищался происходящим до невыносимости. Мог кричать, визжать, объяснять брату, как крут был самый глупый момент (по мнению Кайто), а потом тряс Кайто, пока тот не просыпался. Кайто тоже любил развлекаться, смотреть что–то часами и мечтал довольно рассказывать об этом толпе, когда станет фокусником, но почему–то, рядом с братом, его эмоции исчезали. Кайто мог, без шуток, уснуть во время длинного разговора, а улыбка младшего вызывала у него зевки и другие симптомы скуки. Сатору казался раздражающим таракашкой, заползшим к ним в дом. Ему уделяли время, хвалили, он был гениальней и быстрее Кайто во всём и при том не вызывал любви и уважения. Например, на простой фокус с зеркалом у старшего ушёл день, у брата — десять часов. На простые фокусы с голубями отца — три дня и один с половиной. Кайто оттачивал быстроту с тренировками, руки Сатору творили волшебство так легко, что он никогда не ошибался. В пять лет Кайто достиг одного уровня в магии с четырёхлетним Сатору. Если бы Кайто взял привычку Сагуру считать до секунд, Сатору победил бы его в любом состязании. Отец говорил, что в фокусах любимого сына есть что–то чарующее, а Кайто хвалил за одно — «отточенная техника». И, каждый раз, как Тоичи повторял такой «комплимент», алые глаза Кайто сверкали чуть ярче, а блики в них потухали. Кайто впервые почувствовал неприязнь к отцу. Не такую сильную, как к брату, но… А что сказать о матери? Кайто понимал, что она переживает за Сатору, но её волнения, порой, особо непонятны. Например, когда Кайто лежал в снегу без шарфа и лепил снеговиков, скучая без Аоко, мама укутывала Сатору в пятый шарф, чтобы не заболел. Простудился бы Кайто? Вылечили бы, бровью не повели. Но простудился Сатору, отчего поднялся крик на всю округу. Или «ор», меньше не скажешь. Инструкции для больного Кайто не заходили дальше: «Оставайся здесь, вот еда, вот салфетки, позвони, если станет хуже!», а брат преспокойно играл, изредка проверяя Кайто из личных побуждений. Как заболел Сатору, мама выдавала такой поток слов, что половина вылетала из второго уха. Но охранять брата предстояло Кайто, так как: «Тоичи ушёл в аптеку, а я за мёдом с имбирём!». Что–то Кайто вспоминал, другое узнавал у Аоко по телефону, и брат оставался цел к приходу родителей. Они бежали помогать Сатору, Кайто вставал, выдыхал и уходил в свою комнату с потемневшими глазами, отмечая, как мама помешалась на младшем сыне. «Позвоню Аоко ещё раз», — улыбнулся Кайто: — «Всего разочек...» Номеров в книге было немного, найти её — никакого труда, но палец немного задрожал. Гудки начинали напоминать барабаны, пока не прервались. Рот Кайто раскрылся, он готовил приветствие, но замолчал, услышав: — Кхе… Кхе–кхе… Ах, — у Аоко участилось дыхание, — Кайто? Снова привет… Кажется, я тоже простуди… Кха–кха! — Эй, позови отца!... — Он на работе, но мама дома… Она вызывает скорую, они осмотрят меня и… всё будет в порядке, — она говорила это привычно, словно болела не раз. Будто всё нормально. — Я надеюсь, — улыбнулся Кайто, — врачи помогут… — Да, они ведь… умные, — после недолго кашля, в голосе Аоко снова заиграла улыбка, — я полежу в тишине… Встретимся в садике, Кайто. — Да, буду ждать. Отклонив звонок, Кайто поднял голову вверх. Неужели прошёл год? Совсем незаметно. Ему пять, Аоко в этом году исполнится четыре… И парень из зеркала «снился» ему не первый раз в ясные, безоблачные ночи.***
Детский смех разносился по небольшой площадке в парке недалеко от сада. Группа детей у горки, ещё четверо у качелей, несколько в песочнице — кто где, а Кайто с Аоко на лавочке вдалеке. Она обнимала мишку и делила с другом сладкие леденцы, он мотал ногами, подумывая к кому бы напросится поиграть, но передумал. — Аоко, как думаешь? — немного пискляво спросил Кайто. — Я спросил у родителей, от кого у меня такие глаза, они сказали, что от деда, но соседка сказала, что мой дед был голубоглазым… — А ты проверял по маминой или папиной линии? — улыбнулась Аоко. — Может другой дедушка? — Может, но… разве мои глаза не странные? — Кайто указал в свою переносицу, а Аоко, хихикнув, обняла в своей маленькой ладошке его правую руку. — Скорее необычные! И очень красивые! Кайто выдохнул, а Аоко протянула ему леденец, продолжая улыбаться во весь рот. — Спасибо, Аоко… Казалось, сейчас ещё тот понедельник, когда они дружат, но Кайто уже пять, а ей вот–вот стукнет четыре. Он не раз боялся спускаться по нужде ночью, и не меньше за водой, ещё пугаясь того отражения, а в её улыбке всё чаще проскакивала странная грусть. С каждым днём она всё дольше думала о чём–то и потом… — Кхе… Кхе–кхе! — Аоко едва сдерживала кашель. — Ой, прости… кхе… я снова… — Родители ведь отвезут тебя в больницу? — пискнул Кайто, обнимая подругу. Её родители казались ему милыми, но мысли о своих не давали успокоиться. — Да, отвезут, но они сказали, что я останусь там надолго… — Надолго? Это остро ударило в грудь Кайто. Он застыл. — На сколько? — Папа сказал, может на неделю или две, — Аоко достала клубничный леденец и протянула другу. Тот продолжал смотреть на неё. — Он сказал, что попробует договорится, если ты захочешь навестить меня в конце недели, так что… — Да, да конечно! — схватив её руку вместо леденца, Кайто с улыбкой добавил: — Я приду, не сомневайся! — Я не сомневалась! И ты, и папа с мамой, и мишка со мной! С довольной улыбкой, Аоко предприняла последнюю попытку предложить медведю леденец, а Кайто негромко посмеялся над милой сценой. Аоко совсем ни капельки не была неприятной, с ней тепло и спокойно. Хотелось упасть на её плечо и просто уснуть там, но день обязательно закончится, ему придётся встать. Мгновенье слишком скоротечно, даже в таком едва осознанном возрасте.***
Многие люди, сами того не понимая, придерживаются позиции «если это не касается меня, то и плевать, я имею право не думать об этом или презирать тех жалких людей. Мои–то близкие не такие, никто из них не может поступить так, как те глупцы!» — считают они, а потом обжигаются об реальность и наивность своих убеждений. Этот больной укол врезается в память раз и навсегда. Так случилось с Кайто в первую неделю больничного Аоко. Ещё до того лета Кайто стал очень часто приезжать к ассистенту отца по фокусам Коноске Джи. Он владел баром с бильярдом, скромничал, но выглядел мудро, пусть и не бодро. Засиживаясь за его стойкой, ребёнок мог задавать вопросы и довольно улыбаться в ответ на скромное: «Юный Кайто, вы так любопытны…». Джи не смотрел в глаза Кайто с недовольством, а с едва уловимой грустью, словно знал нечто такое, чего лучше не знать никому. И только щепотка неизбежности в печальном взгляде означала «он всё равно узнает… Возможно, именно мне придётся сказать ему». Такому никогда не сравниться с родительским презрением, и Кайто искренне обожал Джи, иногда отпрашиваясь к нему в гости на долгие часы. А ещё у Джи двое детей — сын и дочь. Последней под тридцать, она была слаба и больна. Кайто иногда сидел рядом с ней, ощущая себя, как в гостях у простуженной Аоко — хочется чем–то помочь, но чем, если он такой такой малыш? Маленькие ручки, тело, голова… да он просто бесполезен! — Джи–тян, — как–то спросил Кайто, дёрнув Джи за брюки, — а она может выздороветь? — Ей станет лучше после дорогой операции, — честно признался старик, опустив голову, — но ей всё хуже, а денег ещё мало… Хотелось бы больше… Джи владел своим баром уже несколько лет и с тяжестью на сердце вспоминал, как в молодости проиграл кучу денег и дорогой кий, усеянный камнями. Тогда его оппонентом был известный хастлер, не проигравший ещё ни одной игры в своей «карьере». Он был из тех азартных игроков, зависимых от ставки на деньги, как в открытых играх, так и в подпольных «матчах» — мог поставить всё и выигрывал в сухую без трюков в рукаве. После проигрыша дорогого кия Джи долго не возвращался к бильярду. Бывало он хотел провалиться в алкоголь, но пытался держать себя в руках. Однажды старый друг Джи предложил дружескую партию, а Джи удалось выиграть в ней. С того дня Джи решил, что он может вернуть кий назад, если ему удастся стать лучше в бильярде. Он играл с разными людьми: от знакомых до профессионалов - всё ради того, чтобы снова сыграть с тем хастлером и отыграться. Тот согласился на второй раунд за столиком в баре Джи. Кайто удалось посмотреть на этот матч. Хастлер был самоуверен, Джи морщился от недовольства, проигрывая ставку за ставкой. Старик аккуратно выбирал самые низкие, а оппонент подначивал его повышать их колкими шутками. «Тебе так нужны деньги?» — усмехался он: «Что же такого у тебя стряслось?». Лицо владельца бара косилось всё сильнее, он с каждым днём сомневался, что ему поставить в этот раз и спрашивал у Кайто, нравится ли ему бар «Синяя Птица». Даже маленький ребёнок понял, что старик вот–вот поставит на кон весь бар. Речь идёт о дочери, вариантов нет, а бар — самое дорогое, что есть у Джи, его последний шаг. Кайто не мог пропустить такое и подслушал дату игры. Она выпала на третий день, когда Аоко лежала в больнице. Кайто собрался, едва вернувшись с садика. Ночи были длинные, на улице ещё светло, да и родители согласились отпустить ребёнка даже в такое время. В конце концов, хотя ехать не близко, достаточно сесть на конкретный автобус. Мальчик не раз ездил на нём, только был совсем маленьким, слишком… самоуверенным ребёнком. Сев на автобус, он лениво зевнул от усталости, слегка наклонился и подумал: «Да я чуть–чуть…». Закрыв глаза, ребёнок стал считать остановки. Один, два… три… четыре… Остановки почему–то закончились, но появился размытый сон о зеркале — Кайто смотрелся туда не один, позади стояла Аоко, а отражении всё тот же убийца. Но девочка позади ярко смеялась, Кайто поглядывал на неё, пока не понял, что её отражения в зеркале нет. — Ах! — Кайто вскочил. В автобусе ещё остались пассажиры, он ехал по своему маршруту, но картинка за окном сменилась малознакомой улочкой. Лёгкая дрожь пробежала по плечам. Глаза забегали, остановившись на старушке через одно место от Кайто. Она казалась доброй. — Бабушка, — наивно спросил Кайто, — а какую остановку мы уже проехали? — М–м? — хмыкнула та. — Театр у речки… Дрожь превратилась в больших паучков, разбежавшихся по всему телу. Кайто глянул в окно — впереди знак остановки, но сколько бежать до того торгового центра? Потерянность росла поминутно, остановка показалась толчком в спину. Кайто спрыгнул с лесенки, взглянул вдаль на путь назад и побежал вперёд, пользуясь моментом энергии. Путь казался длинным. Кайто мог опоздать, и за этот путь успело бы сильно стемнеть. Сначала Кайто вспоминал примерное направление, но, после второго перекрёстка, пришлось обратится к незнакомцу. Первый молча указал рукой, второй объяснил всё бегло с помощью только ему понятных слов, и мальчик едва–едва нашёл остановку. От неё до бара три улицы, полные тёмных переулков и подозрительных прохожих. Поглядывая вперёд сквозь стеклянную остановку, Кайто обратился к высокой женщине с телефоном в руке: — Эй, а сколько времени? — Ты мне? — быстро уточнила она и глянула на экран. — О, скоро будет поздно. Потерялся, тебе помочь? — Да, мне нужно до торгового центра, к папиному другу иду, — ответил мальчик. — Подскажете, как… Он не успел добавить «дойти», как девушка поднялась с места и отряхнула запачканную задницу. — Я не спешу, лучше провожу тебя. Тем более, я люблю тот тц. — Спасибо большое! — довольный Кайто почувствовал новую энергию. Он подбежал к доброй незнакомке и пошёл за ней довольным утёнком, привязанным к маме утке. Они шагали по людному тротуару, уворачиваясь от крикливых старшеклассников и вымотанных офисных работников. Женский голос успокаивал, одному не так страшно — казалось, что и путь сократился вдвое, а торговый центр вылез из–под земли. Кайто указал на дома рядом с баром, сказав, что ему туда. Женщина кивнула и полетела к входным дверям огромного здания. Кайто ещё оборачивался назад, только женщина уже исчезла, и пора бежать вперёд. Негустой сумрак успел обнять город. Ночные заведения не спешили включать неоны, как и бар «Синяя Птица» — его синие светлячки над дверью спали мёртвым сном в ожидании своего часа, но что это? Кайто заметил висящую с той стороны бумажку на стекле и подбежал ближе. На печатном листе красовалось короткое: «Закрыто». — Что за? — шепнул под нос ребёнок. «Ещё не вечер, да и бар не закрывается… Может, Джи сделал так, чтобы никто не мешал матчу?» — предположение показалось гениальным: «Тогда зайду через чёрный ход!». Если знать место, в бар было легко пробраться — дверь спрятана за зданием. Нужно было повернуть вправо к тротуару, пока не заметишь узкий переулок, пробежать по нему до упора и свернуть у небольшого забора. Перед тобой оказывалась тяжёлая дверь, обычно закрытая ключом — Кайто, по привычке, каждый раз дёргал её. В тот раз ручка легко поддалась. «О?» — удивился он: «Значит он зашёл отсюда… Почему не закрыл?». Кайто вошёл внутрь. Звонкий хлопок. Мальчик похлопал глазками, повесил свою кофту на вешалку, прикрыл вход и посмотрел на дверь. Звякнуло из бильярдного зала в подвале, немного приглушённо, но различимо. Этот звук задержался всего на мгновенье и показался чем–то обычным. Звонкий хлопок. Кайто замер. Нет, это был не хлопок — загадочный звук проваливался в нечто и глох. Это напоминало маму за готовкой в тот миг, когда острый нож входил в большой кусок мяса и проваливался сквозь, пока не разрубал плоть. В особо мясистых местах звук был точно таким. Звонкий хлопок. Резали что–то очень… жёсткое, звук от обычного мяса так не глох. Нож едва разрубал странное мясо и каждый удар становился всё медленнее. Любой бы вскрикнул, а потом полетел за полицией. Звонкий хлопок. Но кем был Кайто в то время? Маленьким, наивным и притом самоуверенным малышом. Он каким–то образом решил, что знакомый старик готовит для него вкусный сюрприз, ведь, в конце концов, это было сильно похоже на мамину кухню. Ребёнок подошёл к стойке, приоткрыл дверь за ней. Звонкий хлопок. Кайто спускался вниз на цыпочках, чтобы не мешать, и прислушивался. У двери звук бы особо чётким, сильно отдавался в уши, а сейчас просто… прекратился, сменившись шебуршанием пакетов. «Джи–тян закончил?» — улыбнулся Кайто: «Вай, хорошо, сейчас я обрадую его!». Кайто сделал пару широких шагов, взялся за ручку и с усилием наклонил её вперёд, чтобы войти. Дверь щёлкнула и поддалась, Кайто сделал шаг вперёд и упустил дверь из руки. Та стукнулась о косяк, хлопок остался незамеченным. Кайто уставился на Джи, пытаясь понять, а не мерещится ли ему это всё. Картина, раскрывшаяся перед ним, не укладывалась в его детское понимание мира, а беспощадно рушила его. Кровь растекалась под ногами самого доброго старика, которого Кайто знал. Джи крепко стоял на этой крови и сжимал нож, что указывал на четыре пакета с мусором и бильярдный стол. Кровь попала и на него. Вся одежда старика пропиталась красным, будто в чёрных пакетах части чьего–то тела. «Будто»? Куда уж очевидней, трупный запах бегал по подвалу от угла к углу. Тошнота подкатывала к горлу ребёнка, но он держался на ногах, ещё не соображая, кажется ему всё или это чёрная реальность. Джи состроил недовольное лицо, сложил оружие рядом с любимым кием и пошёл к Кайто. Ребёнок отпрянул, ноги впились в пол, а глаза наблюдали, как старик доставал банку с распылителем. Нечто выстрелило в лицо, нос зачесался, и сознание покинуло ребёнка. Обмякнув, мальчик свалился на пол. Он ничего не помнил с того момента, проснулся на следующий день у себя дома. Голова ощутимо потяжелела, в памяти всплывали мутные образы, пока не возникла чёткая картинка. Тёплый какао, налитый мамой, разлился по одеялу. Чикаге раздражённо запричитала, уставившись на Кайто с упрёком, а он даже не повернулся к ней. Глаза замерли на коричневом пятне. Джи с ножом, трупный запах, кровь — что произошло? Мальчик едва верил в очевидную истину, но он понял всё, в меру навязанных ему убеждений. Полная сумма на лечение дочки появились «из ниоткуда» за ближайшие несколько месяцев, а семья Джи куда–то переехала.***
Когда Чикаге собралась с ним в больницу, Кайто сильно удивился. Уже по дороге вспомнил — мама собралась к лучшей подруге. Они с Аоко лежали на соседних этажах, и миссис Куроба навещала больную знакомую уже не раз. Как наивно было надеяться! Ребёнка отпустили в свободное плаванье, только мать с сыном вошли в широкие двери, уточнили палаты на регистратуре и вбежали в лифт. Кайто выбежал на третьем этаже в пустой от людей и декора коридор — ни украшений, ни тумб, ни мусорных корзин, только маленький столик на колёсиках в конце коридора с покрывалом на нём и белые стены. Глаза бегали по дверям и зацепились за необходимую цифру, когда дверца палаты приоткрылась. Спешащая на отчёт медсестра с доской на зажиме не заметила, как стукнула Кайто по носу и унеслась к лифту на другой стороне коридора. Её взволнованное лицо испугало мальчишку, и он забежал в палату сквозь широкий проём. На многочисленных полках спали игрушки от машинок до кукол, из тумбы выглядывала лямочка голубого рюкзака, нещадно прижатая дверцей, а Аоко смотрела в стену с погасшими, усталыми глазами. Маленькие ручки всё крепче сжимали белое одеяло. Кайто неуверенно прикрыл дверь. Девочка услышала тихий хлопок, обернулась, медленно моргнула и одарила друга обычной улыбкой. Или… почти обычной — новая была вправду больной, ненормальной. — Кайто, ты пришёл! — протянула она. Рядом с ней стоял стульчик, у самой постели. — Садись, простуда уже прошла… — Тогда зачем тебе оставаться ещё на неделю? — удивился Кайто. Он подбежал к табуретке без спинки и упал на неё. — Я не знаю, — девочка чуть наклонила голову, сузила глаза и замотала головой, — врачи сказали, что… нужно ещё раз проверить анализы на всякий случай. — С тобой точно всё нормально? Только слепой и глупый мог не заметить, что Аоко всегда была болезненной: бледная кожа, холодные руки, а ещё девочка никогда не играла осенью ни с ним, ни с другими детьми. Она замирала после прогулки, схватившись за голову, и Кайто не знал, что делать — только увёл её с горки на лавочку, да сбегал за воспитателем. Подобное случалось не единожды, а сейчас Аоко на больничной койке, устало смотрела на него и тянулась к тумбе. И Кайто остановил её, покачал головой, а потом подал голубой ранец. Из него упала коробка шоколадных конфет с клубничной начинкой, девочка подняла её. — Пожалуйста, можешь убрать ранец… Сумку тоже. — Хорошо, — улыбнулся мальчик. Он аккуратно сложил вещи, а потом нелепо запихал туда свою серую сумку. Кайто захватил поесть, но то потом — сейчас он принял её угощение. — Нравится? — Угу! Конфеты таяли во рту быстрее, чем в садике. Дети говорили обо всём, как наивные малыши, оставленные одни дома занятыми родителями. Только от стен пахло медикаментами, и их запах не давал Кайто успокоиться. Он ни разу не лежал в больнице, потому каждый пациент казался серьёзно больным. А тут его подруга Аоко, с которой они знакомы целый год. — Ничего, Кайто, я буду в порядке! — снова улыбалась она. — А как дела у тебя? Как прошла первая неделя? Кайто, выдохнув, приготовился похвастаться тем, как отец научил его новому трюку, но перед глазами всплыла другая картина, четыре дня назад: фигура Джи в алом месиве рядом с четырьмя толстыми, чёрными пакетами в окружении трупного запаха. Блевотно–мерзкое зрелище. Воспоминания такие же. — Всё… нормально, — соврал мальчик. Он хотел сказать прямо, спросить, что случилось, но смех Джи и его скромное «юный Кайто» сжимали его горло. Мальчик искал дельную отмазку. — Недавно случайно увидел странный фильм по телевизору, он меня сильно напугал… — Фильм? — удивилась Аоко. — Я думала, что ты посмелее! — Конечно! Но… там была… очень реалистичная сцена, — выкрутился он. — О чём этот фильм? — Один очень добрый старик, — Кайто ненадолго замолчал. Постепенно картина произошедшего сложилась в его голове от причин до каждого шага убийцы, как у опытного детектива. — У него была больная дочь, ему не хватало на её лечение, поэтому он пытался заработать разными способами… — Оу, — Аоко опустила голову к коленям, приобнимая их ладошками, — это очень печально… — Да… А ещё у него был свой… своё кафе! — сменив бар на кафе, ребёнок натянуто улыбнулся. — И он любил играть в покер со старым, богатым приятелем. — Они играли на деньги? — Однажды старик захотел поставить своё кафе, как ставку, но, — Кайто не знал точно, проиграл Джи или собирался играть, но что–то подсказывало ему, — проиграл… и тогда он убил его. — Того приятеля? — с запинкой переспросила Аоко. Получив кивок в ответ, она крепче сжала коленки. — Значит, он сделал это, чтобы забрать его деньги на лечение дочки… Понятно. Кайто поднял глаза. Аоко печально взглянула на стену и повернула голову к нему. Она смотрела прямо, просто, спокойно и ждала, скажет ли Кайто что–то ещё, но тот дожидался её. — Убийство — это без сомнения преступление, но мой папа говорил так, — отпустив колени, девочка сложила руки на одеяло, где был живот. — Полностью искоренить убийства никогда не получится, люди слабы. — Слабы? — выдохнул Кайто. — Папа сказал, что у многих есть причина… близкие… любимое дело… ценная вещь, ради которой они готовы сделать это, — голос Аоко дрожал от печали, но она слово в слово запомнила слова отца, — и это печально… Для того мужчины это была дочь. — То есть при том, что это непростительно, у этого всё равно есть причины? — Кайто коснулся пальцами своей шеи и чётко ощутил быстрый пульс. — В этом никакой логики… — Папа говорил, что её в отношениях и нет! — улыбнулась девочка. Она оглядела лямку сумки Кайто, что вылезала из тумбы. — А ещё он говорил, что причина убийства не самое страшное. — Но что страшнее? — мальчик ждал ответ. Девочка неразборчиво пробубнила: — «Есть ли люди, которые заслуживают смерти?» Что думаешь насчёт этого? Кайто уставился на свою сумку и потянулся к ней. Пока он вытаскивал из неё пакет фруктов, его мысли убежали далеко за эту больницу, улицу и время. Он замер там, где Джи резал толстое тело хастлера глохнущим в мышцах ножом, с трупным запахом в носу напротив толстых пакетов и красного пятна у бильярдного стола. Дрожь перебегала с пальцев к плечам, груди и шее, пока Аоко тянула руку к другу. Девочка положила её к сердцу, ритмично отсчитывала быстрые удары. — Ты дрожишь, — шепнула она, — сердце сильно колотится. Глаза Кайто блеснули, как два рубина. Что–то пробежало по его лицу маленьким паучком: скатилось из глаз, перебежало мостик носа и направилось к уху, где растворилось на коже. — А, вспомнил… сцену из фильма, — соврал Кайто. Он подобрал мандарин и попытался снять кожицу. — Так напугало? — удивилась Аоко, тоже потянувшись за цитрусом. — Боюсь представить, что за фильм такой… — Да, — Кайто ощутил, что дрожь утихла, и шкурка легче подавалась под пальцы. — Ты же скажешь мне, как перепроверят твои анализы? — Да, конечно! Яблоки помыли в ванной, мандарины закончились быстрее, ещё до зелёных фруктов. То же с конфетами и только плитка шоколада осталась в тумбе Аоко, когда в палату вернулась медсестра. Она с улыбкой объяснила Кайто, что ему пора, и мальчик, поверх шоколада, протянул Аоко две книги, какие ещё не успел прочитать ей в садике. Девочка улыбнулась и обещала вернуть, а он помахал рукой и крепко закрыл дверь в коридор. Глаза зацепились за мужчину, стоявшего почти за маленьким столиком на колёсиках. Этот передвижной малыш был больше Кайто настолько, что мальчик мог спрятаться в нём, и он сразу подумал об этом. Тихо, опираясь на стенку, мелкий хулиган прошёл мимо дверей, разглядел усы врача и поднял белое покрывало, присев на металлическую пластину под ним. Он идеально входил туда. Прямо домик для него. Только бы не увезли далеко. — А, вот вы, сенсей! Кайто не видел кто это, но говорил молодой мужчина, если судить по голосу. — Я вас обыскался! — Я сходил за её анализами и всё перепроверил… и этот случай… — Разве ей не поможет та операция? — уточнил молодой. — Вы сами сказали… — Помочь–то поможет, только жизнь продлит, — тяжко протянул врач. — До восемнадцати не доживёт. А Накамори так радовался дочери… «Паучок», пробежавший из глаза Кайто, обошёл его ухо и пролетел к другому, хотел что–то прошептать. Сам мальчик не слышал, в его голове отдавалась последняя фраза врача. Он говорил это легко, у него в практике наверняка были такие случаи, но Кайто не представлял, что речь шла о «Накамори». Кайто не знал других «Накамори», кроме семьи Аоко. Но, может… Мальчик выпрыгнул из укрытия, плюнув на врачей, и понёсся к лифту. Кнопка чуть выше его, одно нажатие, и квадратная капсула понеслась на его этаж. В ней на стенку опиралась хромая бабушка, он встал рядом с ней. — Вам на первый? — Да, малыш, едем… Лифт снова тронулся и упал вниз. Старушка сжала трость, Кайто побежал к регистратуре, чуть не врезавшись в двух старшеклассниц. Его не видно за стойкой, мальчик бил по ней то одним, то другим кулачком, чтобы привлечь внимание. Регистраторша наконец глянула вниз. — О, ты тут с мамой был, да? Твоя мама ждёт тебя в столовой, — улыбнулась она и вернула взгляд к монитору, но мальчик громко спросил: — Я хотел спросить, только честно, — немного жалобно попросил он, — а в этой больнице есть ещё кто–то с фамилией Накамори? Кайто задал этот вопрос в сомнениях, ведь всё сходилось: фамилия, отец, дочь, но наивная надежда ещё держалась, как хлипкий мост над пропастью. — Ну, это не то, что могут спрашивать посетители, но, раз у тебя такое бледное лицо, — женщина пробежалась по списку больных, — то из Накамори у нас только Аоко–тян… А что–то случилось? — Нет… ничего… Хлипкий мост надежды, что жизнь Кайто не так плоха, рухнул в тот день, в полупустом коридоре больницы под стойкой регистратуры.***
Ничто не делает время таким медленным, как сладкое ожидание. Ровно так ничто не делает время особенно быстрым, как страх. Его вечные спутники: «Скоро всё кончится», «До того момента, дня, года и всё», «Это не вечно» преследуют каждого, кто взглянул на календарь или на секунду вспомнил тот разговор, как Кайто. Не одну ночь ему снились кошмары. Он был всё таким же маленьким, вечно молодым и ужасно бесполезным, а Аоко уже такой взрослой, ещё не очень женственной, но ослепительно яркой. Каждый раз она читала ему простую сказку вроде той про бамбук, а потом ярко улыбалась, просила подождать утра, откидывалась на койку и… засыпала? Засыпала так, что начинала бледнеть и чахнуть, а больничные химикаты сменялись на трупный запашок, мерзкий и незабываемый. Да, тот самый, как в тот день. Но это уже не шулер, а она — бледная, но всё такая же прекрасная. Был бы Кайто постарше, назвал бы это паранойей, но это слово ему не знакомо. Зато он знает «страх» — ему этого достаточно, что с зеркалом, что тут, что в семье. Тоичи и Чикаге думали, что всё нормально, Сатору рос всё таким же наивным, а в Кайто что–то ломалось. Его добрейший друг — убийца, подруга умрёт через несколько лет, брат обходил его в новом фокусе, а старший Куроба еле улыбался под новую мрачную сказку. В ней мужчина имел магические силы, чтобы возродить возлюбленную, но они имели суровую цену, и та довела героя до смерти. Кайто попросил маму оставить ему эту сказку, и Чикаге испуганно вытаращилась на него. Она сжала книгу у груди, быстро моргая глазами, и избегала прямого взгляда, как бы мальчик ни пытался поймать её глаза. Паучок у уха заверещал, как цикада, но только Кайто слышал это. — С Аоко… всё нормально? — спросила мама. Совсем не к месту, со странным тоном, будто… что–то знала. Только не об Аоко, о другом, связанном с книгой. Это только подожгло интерес. — Да, мам, — улыбнулся Кайто, сильнее вытянув руку. Алые зрачки блеснули. — Хочу прочитать её ещё раз. — Тогда, — женщина замялась. Впервые в жизни мальчик видел её такой… испуганной. Она боялась, по настоящему боялась, но чего? Сказки? Его просьбы? Его? Ребёнка? Её ребёнка, её сына? Его взгляда? — Вот, — даже книгу протянула с дрожью в пальцах и цеплялась за неё, пока Кайто тянул корешок на себя. Он не знал, зачем попросил её, но мелкие паучьи лапки ласково щекотали его у уха и просили книгу. Хотя Кайто сравнил это с пауком, он не боялся его. На его лице ничего не было, под пальцами тоже, друг с кучей лап прибегал сам, когда ему хотелось и только почёсывал хозяину щёку. «Выбрать ему имя?» — как–то подумал Кайто: — «Но, наверно, мне просто кажется». Паучок был похож на сигнал: когда Кайто было обидно и страшно, паучок бегал по лицу и щекотал, как воображаемый друг, второй голос, что поддержит, если трудно. Он появлялся, когда Кайто читал ту сказку, или если он потерял любимую игрушку, не успел взять бесплатный шарик на День Детей, иногда во время страшного фильма или после кошмара. Кайто стал привыкать. Щекотка на щеке не делала больно, больно от другого. Больно, когда Кайто спорил с братом о полной чуши, а уставший отец отчитывал его первым. «Ты должен быть добрее, Кайто», — снова повторял он. Папа просил быть добрым, мама просила быть добрым, сказки просили быть добрым, в садике просили быть добрым, будто стены просили Кайто быть добрым. Просили Кайто, но почему–то не брата. Что такое доброта? Когда кто-то готов отдать последнюю рубашку близкому? Если так, то Сатору был добрым: отдал бы свою игрушку, если бы старший потерял свою, поделился большой тарелкой еды или переключил давно пересмотренный фильм на что–то новое. Но он не «всегда» был добрым, как учили Кайто. Аоко иногда говорила, что другу так кажется, но Кайто убеждал её снова — его брат не идеален. Если он узнавал крутой фокус, он не помогал Кайто выучить его, чтобы показать отцу в одно время, он бежал вперёд, чтобы быть первым. Если он видел новый фильм, он никогда не дал бы отобрать пульт, лишь бы досмотреть до конца. И он ябедничал, что в садике, что дома. Мать заступалась за Кайто? Нет, она строго просила его согласиться с братом, потом дёргалась, мотала ладошкой в нервном танце и передумывала, предлагая паршивый компромисс. Сатору постепенно соглашался, Кайто просто отводил глаза. Почему с Аоко так легко, а дома сложно? Злополучный паучок не сходил с лица. Однажды он появился в необычный момент, испугавший не меньше, чем вечный парень из зеркала. За месяц до шестого дня рождения Кайто он сильно повздорил с братом. Началось с простого спора за пульт, закончилось спором на новый фокус. Кто сможет — выиграл, оба или никто — ничья. Старший был первым, начал идеально, но ловкость подвела его, он не смог закончить. Младший начал медленно, немного неуверенно, а завершил идеально. Яркая улыбка засияла на его лице. — Кайто, смотри! — показывая руки, он громко кричал. — Я смог! Такой радостный, что тошно. Сверкает, наслаждается мигом, урчит, как накормленный кот, а Кайто только смотреть, да вспоминать свою жалкую попытку. Не дал пульт. Выиграл. Он–то его «добрый» младший брат? Паук, ещё сидящий у уха, вдруг стал тяжелее. Он вжался лапками в кожу, проваливаясь в неё и прожигая, чтобы влезть. Но Кайто не замечал, эти чувства были очень слабыми, зато злость и обида слились в гнев, пальцы с ладонью составили кулак. Удар поднялся в сторону брата всего на миг и упал на тумбу в гостиной, где стоял старый телефон. Пятилетний ребёнок никак не мог ударить так, чтобы дерево треснуло, но, только Сатору обернулся, на тумбе осталась вмятина с капельками крови. Кайто накрыл пальцы платком, собирая кровь, и Сатору очнулся. — Про… прости, я увлёкся… Эй, Кайто! — мальчик едва наклонил голову, когда брат поднял её, чтобы из чёлки показались два алых глаза, ненормально сияющие, подобно вампирским. Ненормальные, совершенно точно ненормальные. — А–а–а–а! Сатору отскочил, ударился в новый диван и обмяк на нём. Дрожь пронзила каждое его движение - от взмаха руки до поворота головы. Это поубавило пыл Кайто. — Что такое? — спросил Кайто. Его глаза не задержались на ненавистном зеркале дольше секунды и замерли на брате, а тот настойчиво указывал Кайто в лицо, выше носа. — Твои… Твои глаза! Паучок провалился в щёку по лапки. Слабый ожог от него заставил поднять руку и приложить пальцы под глаз. Кайто ощутил… жар, словно от сильной температуры, когда лицо горит, а лоб наливается красным. Кайто повернулся к ненавистному зеркалу и сам, забыв о младшем брате, отскочил от отражения. Его глаза сверкали насыщенным алым, готовым испепелить каждого, кто только приблизится. Взгляд безумца, потерявшего контроль… и это его отражение? — Верни… — тяжёлый голос выдавливал слоги, — верни свой истинный цвет глаз… Попятившись снова, мальчик ударился об тумбу, чётко ощутив, как телефон впился в спину. Безумный голос повторялся почти под ухом, брат продолжал дрожать, а зеркало размывалось перед глазами от подступающего страха. Уже не в первый раз Кайто страшно до безумия. Хорошо, что родителей не было дома, а Сатору не решился рассказать им про это, попытался стереть из памяти, сбросить на фантазию. А Кайто не мог забыть, пытался — не мог. Держался за щёку, но не чувствовал ожог и паучка. Какого паучка он ищет на своём лице, что за глупость? С каждым днём Кайто всё меньше понимал себя.***
Кайто исполнилось шесть, Аоко в сентябре исполнилось бы пять. Он шутил, что она младше на два года, та дулась, но легко остывала и в шутку называла друга «семпаем». И каждый раз, день за днём, они вместе ждали сентября, чтобы Накамори позвали Кайто отведать торта и дали поглядеть, как отец семейства лопает хлопушку. Мальчик ждал с нетерпением и боялся с дрожью. Аоко исполнится пять, останется тринадцать лет. Кажется, это так долго, но кончится рано. Всё, что понимал Кайто, «это кончится рано» — слишком рано для неё, для той, с кем ему так спокойно после надоедливого братца. Разве она чем–то заслужила? Никогда. Не в жизнь. Точно не она. С ней спокойно. Её отец всегда забирает её с садика, если не занят на работе — в такие дни его сменяет красавица–мать, высокая и спортивная женщина на год старше супруга. Оба души не чают в дочке, радуются её новым друзьям и частым визитам Кайто к ним домой. В их уютном доме пахнет цветами, розовым лаком миссис Накамори и домашним уютом. Совсем другой мир! Встречали, обнимали, предлагали домашние вафли, а Аоко советовала, чем заняться. Кайто не раз представлял себе Аоко дома — как она ест вкуснятину, играет с родителями и наслаждается детством. Порой ему снилось, что он живёт у них, бежит по полю за подругой и радостно зовёт её родителей. Но эти яркие сны неизбежно сменялись кошмарами. Вид бледной Аоко со слабой улыбкой, лежащей в ожидании смерти, душил хуже петли из крепкой верёвки, быстрее грубых рук. Кайто беспомощно смотрел на неё из раза в раз, неспособный ни на что. Может, когда он станет старше? На следующий год Кайто ушёл из садика и поступил в начальную школу, куда хотели в будущем отправить его брата, ведь «ты же старший, не забывай следить за братом!». Но Кайто уже не обращал внимания на это, он ждал, когда Аоко тоже присоединится к ним. И каждый день Кайто бежал через улицы в садик, чтобы проводить подругу до дома и попытаться не забыть забрать брата по дороге. Сколько раз он получал за то, что Сатору снова вернулся с друзьями? Не перечесть. Ещё год — Аоко поступила в одну школу с Кайто. Она попыталась найти друга на первой же перемене, но запуталась в большой школе, если бы не Сатору. Его отличная память помогла ему выкрутится, найти второй класс и заметить фигуру второклассника у окна. Кайто только кивнул ему и отвесил сухое «спасибо». Он повёл Аоко вдаль в коридоры, но уже не давал запутаться, показывал интересные места и тщательно спрятанные рисунки разных детей. Пропустил всего два места, ведь их потом нашёл брат. Как–то Аоко стало интересно, почему Кайто так странно относился к брату. Тот отшучивался, качал головой, но сдался под напором подруги и передал переживания в короткой фразе: — Мне кажется… я сильно завидую ему во всём. Аоко не злилась, наоборот, понимающе взяла друга за руку. Она задала совсем случайный вопрос, про новый фокус Кайто, но уже скоро тот понял — она хочет ему помочь по мере её сил. И, может, она просто наблюдает за его тренировкой, но её слова и улыбка помогают справиться со всем. — Ничего, если кто–то хуже или лучше, главное, чтобы всё получилось! — Аоко услышала эту фразу в одном мультфильме и часто её повторяла. — А Кайто точно справится! И Кайто выкладывался на полную, ведь Аоко в него верила. Кайто десять, Сатору девять, у них один уровень магии. Каждый новый фокус, как новый уровень в игре, цель всего соревнования. Обойти Сатору не только вызов себе, а первый способ «покрасоваться» перед Аоко. Может глупо, наивно, но это придавало сил, пока Кайто не… устал. Тренировался столько, что перегорел, как потерявший вдохновение творец–любитель. Теперь ребёнок решил, что отец точно станет смотреть свысока, но тот сказал: «Отдохни, не перенапрягайся». Кайто подумал, что это приговор, пока Аоко не поддержала решение Тоичи. — Кайто, никто не может постоянно выкладываться на полную, ты просто израсходуешь все силы и сойдёшь с ума, — Аоко часто улыбалась, произнося такие взрослые фразы. — Мама говорит так папе, когда он неделями не приходит с работы. — Да… наверное, ты права… я устал, — только и ответил Кайто. Кайто впервые узнал, что такое расписание, за этим прошёл год — ему одиннадцать, Аоко — десять. Они давно могли долго гулять по городу, убегать из школы на большой перемене и спорить, какое мороженное стоило выбрать на маленькие карманные деньги. Каждый день казался веселее прошлого, Кайто находил всё новые местечки, а Аоко бегала за ним, пока снова не закашляла. Сначала в этом не было ничего особенного, особенно когда мимо проходил человек с сигаретой, но постепенно кашель появлялся чаще, совсем как тогда, когда Аоко попала в больницу. — Аоко, мне кажется, это уже не нормально, — Кайто перестал сдерживаться, — давай пойдём к тебе домой и скажем твоим родителям, хорошо? — Кайто… — сухой кашель прервал её незаконченную фразу, — наверное, ты прав… Голова немного болит… Услышав о болезни Аоко, её родители впали в ужас, запричитали, но нашли момент, чтобы улыбнуться другу дочери за важное сообщение. Доктор тоже одобрительно покивал, увидев Кайто рядом с семьей за пределами кабинета. По его словам, простуда могла перейти в более тяжёлую форму, если бы мальчик не сообщил, но теперь врачи могли отследить осложнения и справиться с ними. Но Кайто так и не смог выдохнуть, ведь Аоко снова осталась в больнице. Из расписания исчезали прогулки, перемены с приключениями, мороженное… Одноклассники приглашали Кайто гулять, но пятиклассник отказывался, ссылаясь на брата. А их прогулки оканчивались коротким диалогом, вроде такого: — Кайто, я понимаю, что вы очень дружны с Аоко, — Сатору часто оглядывался по сторонам, следуя старому совету родителей быть внимательным по дороге, — но ты разве не хочешь завести ещё пару друзей? — Нет, — отказывался Кайто, — мне никто так не нравится, как Аоко. — Но это как–то даже… не пойми меня неправильно, но… — Странно? — тяжело проговорил старший Куроба. У Сатору всегда было много друзей, что ещё от него ожидать? — Мне так нравится. — Дело твоё, конечно, — скромно отвечал брат. — Но я ведь тоже твой друг? Мы же братья, да? Братья, которые не общаются, если родители не просят Кайто следить за братом, или соперничают за новые трюки. Такие ли они друзья? Скорее, кто был Кайто другом, так это Джи. А Сатору, как щенок, которого завели родители, но ответственность легла на другого ребёнка. Иногда Кайто смотрел на него, как на щеночка. Похож же: весёлый, неугомонный, шумный, куча друзей, любимец всех. — Ты прямо кот–однолюб! — однажды пошутил Сатору, почти угадывая мысли Кайто. — Может, Аоко тебе нравится? Одиннадцать лет. Время первых «потаскаю твой портфель» и поцелуев в щёчку, года первых «нравится». Половина детей едва задумывалась об этом, другие во всю делились по парам, а кто–то понимал всё так, после вброшенной кем–то фразы. — Нравится? — Кайто поднял голову на белые облачка, перистые и неровные. — А может и так… Да, наверное, это тоже правда. Осознание чувств не принесло ничего нового в жизнь Кайто. Будто они были ещё с детства, неосознанные головой, но давно принятые сердцем. Кайто всё так же навещал Аоко, показывал ей выученные трюки и всё так же улыбался, получая в ответ улыбку. Ещё бы только она не задержалась в больнице дольше, чем тогда. Ещё бы… — Завтра я узнаю, задержалась ли она, — шептал Кайто, каждую ночь, когда заснуть становилось трудно, а тело просилось в туалет. Тогда он снова спускался на первый этаж, подходил к окну и смотрел, ясная ли на небе луна. Если нет, мальчик оглядывался на зеркало и шёл в туалет с улыбкой. Если да, мальчик сначала шёл в уборную, а потом выходил к зеркалу готовым, что снова увидит его — парня из зеркала. Кайто уже столько раз его видел, что перестал бояться. — Эй, — вопросы в пустоту — его новое развлечение, — а почему ты появляешься только в ясную ночь? Голос, ещё давно кричавший что–то о цвете глаз, исчез давным–давно. Он не отвечал ни на один вопрос, будто собрал вещи (если они у него были) и сбежал далеко от Кайто… А может, его и не было вовсе. Но отражение в зеркале ещё осталось. — А ещё… паучок ушёл, — сказал Кайто и погладил щёку. — Тоже воображение? Много вопросов душили Кайто. Что за отражение? Станет ли Аоко лучше? Почему его брат такой идеальный? Почему отец и мама так прохладны к нему? И почему его глаза ни с того, ни с сего красные? Найдёт ли он хоть один ответ? Точно не на всё. Может ли он придумать свои ответы? Стоит попытаться. Но не сейчас — Аоко выпишут уже завтра. А значит, всё снова будет по прежнему.***
Кайто двенадцать лет, он выпускник начальной школы. Аоко с удовольствием сопровождала его на церемонии выпуска, родители стояли неподалёку и сухо хлопали. Но Кайто уже и не смотрел на них без желания учить трюки от отца или спросить, где лежит что–то у матери. Ранняя теплота к родителям окончательно иссякла. Кайто отказался фотографироваться, кроме одного фото — с Аоко, непременно в полный рост и рядом. В его день это был лучший подарок, чтобы ценить его всем маленьким сердцем, пока родители готовили документы к средней школе. Новые люди, новая жизнь… хотя действительно ли что–то изменится? Кайто уже не надеялся, да и не хотел большего, чем разгадать хоть один из своих вопросов. Хотя бы один… хотя бы… — Ай! — задумавшись на перемене, первокурсник не заметил, как в него врезалась одногодка. Высокая, красивая, необычная, с прямыми алыми волосами — он не видел такую у себя в классе, но быстро вспомнил, как слышал что–то о такой девушке. — Извините… — Эй, куда, — на секунду её рот раскрылся в претензиях, но, взглянув на Кайто, девушка покрылась… ужасом. Долго смотрела в его глаза, будто и вправду потерялась там, как в тёмном лесу. Потом едва натянула улыбку и фальшиво извинилась: — Прости, не смотрела, куда иду… Ты из класса Б? — А ты Коидзуми из класса А? — предположил Кайто, ещё пытаясь отойти от её прямого взгляда, будто бы прямо в душу. Что она так уставилась на него, как на живое чудо? — Да, я Коидзуми Акако, — улыбнулась она, неожиданно игривым тоном. — Думаю, мы ещё встретимся… — Да… Первое впечатление о ней было странным. Но, наблюдая, как она уходила, Кайто снова ощутил щекотку паучка на щеке. — Она так на меня посмотрела, — шёпот совсем под нос, — будто у неё все ответы… Но ждать пришлось ещё год муторных тренировок, сложных домашних заданий и прогулок с Аоко по новому парку недалеко от дома. В нём росло несколько высоких сакур, и тень у одной стала любимым местом детей, у которого они часто засиживались допоздна. Цветущее великолепие. Тут Аоко впервые накормила Кайто домашними бутербродами. Тут он показал ей сложный трюк с двумя белыми голубями. Тут они вместе баловались со своими новыми телефонами. Тут они прятались от адского солнца. А вчера, под этим деревом, Кайто нашёл Аоко в слезах, едва сжимающую ручку и блокнот в руках. Будто бы она собиралась что–то написать, но ручка шаталась и не попадала по бумаге, а потом и вовсе укатилась в траву. — Аоко? — Кайто подошёл ближе и присел, чтобы поймать непослушную ручку. — Что–то случилось? Кайто ещё не удалось забыть её взгляд. Разбитый, полный отчаяния, боли, шока, паники и страха, словно у загнанной в угол жертвы. Вот только… кто убийца? — Кайто, я… я… Её нерешительность раскрывалась во всём — от жестов до взгляда, но Кайто не торопил, а сел рядом и потянул к ней руку. Его большая ладошка сжала маленькую ручку Аоко в надежде успокоить. Её лицо стало печальнее. — Я недавно была в больнице… — Тебя снова положат?! — визгнул Кайто, но девочка замотала головой, натянуто улыбнувшись. — Тогда… — Помнишь, когда меня положили в больницу в садике… Я ещё тогда слышала, что врачи говорят моим родителям о серьёзной болезни… и, когда те уходили, тоже… Кайто вздрогнул. Дрожь пробежала по плечам, от детских воспоминаний. Он понял, о чём она, но боялся услышать это вслух. Ведь понять просто, а если она это скажет… — Я ещё тогда боялась, что может случиться что–то ужасное, и, в общем, — Аоко аккуратно взяла испуганного друга за щёки, — они сказали, что будут продолжать пытаться сохранить мне жизнь, но я могу умереть до восемнадцати лет… И вот она сказала это. Маленькая слезинка, дополняя рассказ, скатилась с её щеки, потом скрылась с опущенной головой. Аоко разглядывала лепестки сакуры у ног Кайто, пока его руки ловили её плечи. И тогда она ощутила его дрожь. — Кайто? А, уж подняв глаза, Аоко увидела слёзы. Впервые в жизни Кайто заплакал. Не от первого укола, разодранной коленки, видения в зеркале, а сейчас, услышав то, что и так знал — Аоко скоро умрёт. Совсем скоро. — Кайто? — Аоко потянулась к его щеке, попыталась поймать слезу. — Кайто, ты плачешь? — Я? Я не, — Кайто отбил её руку, попытался вытереть глаза рукавом, но наткнулся на что–то мокрое и чистое. Это и вправду были слёзы. — Я просто… — Прости, я расстроила тебя! — Аоко порвалась обнять друга, тот пискнул и обмяк в её руках, ещё едва соображая. — Прости… — Нет… Спасибо, что сказала… Может мы ещё что–то придумаем, да? Наверное, мы что–то придумаем, да? — только наивная уверенность держала ноги на тонком канате. — Всё ещё может измениться, я… обещаю… — Не давай обещаний, которые не можешь исполнить, — печально улыбнулась Аоко. С этого момента Аоко могла грустить об этом при Кайто, а тот всегда слушал и поддерживал её во всём. Весь этот год, весь следующий они были вместе — он на её выпуском из начальной школы, она пошла за ним в его среднюю школу, и они вместе изучали новый для них учебный корпус, почти никогда не разбредаясь порознь. Лишь единожды Аоко пришлось остаться одной, когда Кайто отправился в первую школьную поездку. Это была короткая ночёвка около лесного озера на три дня и три ночи. Урок по природе, рисование, рассказ о лесах — для этого собрали и А, и Б, и С классы. Пришли не все, кто–то прогулял и заболел, но большинство шумели в автобусе уже не один час, обсуждали медведей и новое платье Акако. Её популярность возросла за два года до небес и каждый мальчик падал ниц перед ней, будто привороженный. Половина девочек и имени её не знали, а называли ведьмой, да убегали — грубые и ревнивые. Аоко же обожала Акако, а Кайто было почти без разницы… «почти». Даже в автобусе эта загадочная девочка не сводила с него глаз, будто с музейного экспоната. Кто бы не хотел знать, почему на него так смотрят? Вот и Кайто было интересно. Первый день прошёл спокойно, как весёлый урок природоведения. Ночью дети заснули в большом доме, поделившись на мальчишек и девчонок. На второй день началось муторное рисование деревьев. Кайто сидел неподалёку от Акако, иногда поглядывал на её аккуратный холст, а потом на свой грязный карандаш. Ему точно не выиграть в конкурсе… — Победитель — Коидзуми Акако! Девочка только улыбнулась, Кайто недовольно цокнул, но собрал свой лист в свою сумку. Спустя часы на улицу спустилась ночь. Детям наказали не гулять в одиночку и не дольше пятнадцати минут, а затем идти спать. Но Кайто, как подросток–бунтарь, хотел уйти один с самой тесной группой «будто с ними», когда незнакомая рука придержала его плечо. — Эй, — улыбнулась Акако, — давай отойдём. У меня к тебе пара вопросов с нашей встречи. Это было внезапно, но что–то подсказывало Кайто — он давно этого ждал. Будто со столкновения в коридоре он понял, что должен поговорить с ней, что и паучок снова забегал по его щеке. А Акако шагала витиеватой дорогой ближе к чаще, чтобы скрыться за деревьями и спрятаться ото всех. Вот деревья сгустились и заслонили луну, но расступись чуть дальше. Луна нависла над подростками, как огромная лампа. Акако встала спиной к ней, позволяя лунному свету стать её плащом, а Кайто ждал её слов. И начала она с глупого и этим странного вопроса. — Ты старший сын семьи Куроба? — обычно Акако говорила с высокомерием, но сейчас её голос преобразился, стал похож на голос мудрой деревенской ведуньни. Такой хотелось рассказать всё. — Ну, я думал, что это все знают, брат в эту же школу ходит, — на Кайто её чары не работали, но говорить он говорил. — С этим что–то не так? — А твои родители рассказывали тебе, почему у тебя красные глаза? Некоторые люди интересовались глазами Кайто. Его родители так и не рассказали, почему они такие. — Говоришь уверенно, ты что–то об этом знаешь? — хитро вкинул Кайто. Он никогда не надеялся получить настоящий ответ и уж не тем более не ждал смеха в ответ. Звонкого, дерзкого, слегка… безумного. Акако походила на настоящую ведьму. — А если знаю? — ответила она. — Я изучаю родовые проклятия, в том числе я слышала и о семье Куроба. Правда, я думала, что они уже обречены, но твои родители поступили благородно, ты счастливчик! — Счастливчик? — бровь задёргалась. — Эй, знаешь ли, мои родители не сильно меня… То есть, о чём ты? — О, значит, они не любят тебя? Ну, неудивительно, — Акако покачала головой. — Искренне сочувствую… — Что–то не очень искренне! — рявкнул Кайто и кое–как прикрыл себе рот. — Мне что–то не очень верится в проклятия, чем докажешь? — Хорошо… надеюсь, что твой паучок с тобой, чтобы не было нервов? Сердце Кайто ёкнуло. Он никому не говорил о паучке, и уж тем более не ждал, что тот забегает по щеке в этот же миг. А уж алый круг, развернувшийся под ногами Акако, заставил вскрикнуть. Мир будто замер, всё покрылось алым от деревьев до луны, а Акако уже не стояла в походной форме — на ней было закрытое платье алого цвета и лёгкие туфли. Её глаза сияли, как очи колдуньи. — Я красная ведьма, — улыбнулась она. — И да, если ты кому–то скажешь, тебе не поверят. — Ведьма? Красная? — Красный — это один из видов магии у тех, кто имеет контакты с Люцифером, — горделиво пропела она. — В процессе обучения, я изучала семьи и их родовые проклятия, мой взгляд заинтересовали многие, в том числе и… — она обошла пенёк, около которого стояла, и усмехнулась снова, — «Глаза Пандоры». — «Глаза Пандоры»? В школе Кайто читал древнегреческий миф о женщине по имени Пандора, которая хранила загадочный ящик, а потом не удержалась, открыла его и выпустила на землю беды. Но Кайто не успел спросить что–либо, когда Акако продолжила. — «Глаза Пандоры» — родовое проклятие семьи Куроба. Оно не столько относится к ящику Пандоры, сколько к твоей очень древней родственнице, которую назвали Пандорой, — заявила ведьма. — Сомневаюсь, что ты знаешь о такой, но, тем не менее, в тринадцать лет она заключила контракт с неизвестным, но могущественным демоном. Его расплатой было проклятие на весь род — те самые «Глаза Пандоры». — Значит, это из–за моей пра–пра–пра и так далее? — уточнил Кайто. — И что этот контракт дал ей? В чём суть проклятия? — Возлюбленный Пандоры умирал от болезни, она хотела спасти его от смерти, и демон предложил ей следующее: он подарит её возлюбленному вечную жизнь в обмен на то, что она убьёт кого–то в обмен на его жизнь. Тогда Пандора убила свою горничную, и её возлюбленный по сей день всё так же молод, — Акако взмахнула рукой, и красная пелена спала — мир снова обрёл свои краски. — Отныне каждый первенец семьи Куроба рождался с алыми глазами, как у Пандоры, взамен получая возможность обменять жизнь на жизнь — подарить жизнь одному, убив другого. — Спасти одного, убив другого? — Кайто потянул руку к глазу. Паучок сильно защекотал щёку. — Значит, ты хочешь сказать… — У тебя есть эта сила. Убей человека, и твоя умирающая подруга останется вечно прекрасной. Успеешь потешить демона, убив несколько человек за час, и демон благосклонно позволит тебе подарить вечную жизнь себе или кому–то ещё. Можешь даже выбрать своего ребёнка — тот будет расти, как обычное дитя, пока не потешит демона следующим. — Это же… безумие, — казалось, Кайто всё понял, но, вместе с тем, едва ли осознал хоть часть рассказа. Убить в обмен на жизнь? Ещё и потешить демона несколькими трупами? После того, как родители читали ему все эти книги? Читали ему те книги про убийц… Неужели? — Хочешь сказать, что все первенцы в нашей семье… — Да, но только первые пять поколений, — подняв руку, Акако создала два стульчика без спинки, а посередине расположила небольшой костёр. Но, вместо жёлтого, в нём полыхал бордовый огонь. — Садись, сейчас будет один из жестоких моментов. — Да… — Первые пять поколений это было нормой, но одна из наследниц возненавидела свою силу. Она не пользовалась ей, вышла замуж, родила двух детей и ужаснулась, увидев у первого близнеца алые глаза. Но второй был голубоглазым. И тогда она подкупила акушерку, чтобы та отнесла второго ребёнка и небольшое письмо её мужу, а ещё, что она умерла во время родов. Когда акушерка ушла, женщина задушила первенца, а затем повесилась сама. Но это не всё — в своём письме мужу она рассказала о проклятии и наказала избавляться от первенцев, — Акако прервала свой рассказ долгой паузой, оглядела искры страха в глазах Кайто и с усмешкой спросила, — угадай, кто первый ребёнок, от кого за века не избавились? Отвечать смысла не было, Кайто уже догадался. Да и всё сходилось — книги о том, как отвратительно убивать, ненависть в глазах бабушки и деда, холодное отношение родителей, испуг мамы, когда попросил оставить ему одну из сказок, его алые глаза и… отражение в зеркале? — А бывают видения? — аккуратно спросил Кайто. — В ясную ночь демон подкидывает тебе видения в зеркала или отражение воды. Конечно, если на него падает луна. — Акако улыбнулась. — Было? — У нас в гостиной большое зеркало, — Кайто перекрестил руки. Горло просохло, но рюкзак остался в здании неподалёку. — Значит, чтобы подарить кому–то эту вечную жизнь, нужно убить кого–то… без разницы кого? — Да, любого человека, хоть бомжа, которого никто искать не будет. Главное, чтобы он лишился жизни от твоих рук. Можешь даже отрезать провод смертельно больному, — Акако цинично хохотнула и размяла руки. — А как же люди живут с этой вечной жизнью? — Кайто вспомнил, как не раз слышал, что это скорее бремя, но, с другой стороны, представил вечно молодую, прекрасную Аоко, которую он мог видеть до самой смерти… а если он тоже обретёт такую силу, то… — Вначале вы можете жить спокойно, как правило родители уходят, когда их ребёнок находит свою пару и создаёт семью. Тогда они могут делать, что угодно. — Акако покачала головой. — Не сильно интересуюсь этим. Ещё вопросы? Кайто усмехнулся. — Только один — зачем ты рассказываешь это мне? Тебя тоже на это какой–то демон подбивает? — Ха–ха–ха! — яркий смех разбежался эхом по поляне и почти добрался до леса. — Что ты, я просто подумала, что было бы печально разлучать такую милую пару, как вы с Накамори–сан, и я решила подсказать вам этот выход, — подмигнув, Акако добавила: — Можно сколько угодно спорить, правильно ли убивать, но никто никогда не сможет сделать так, чтобы люди думали об этом одинаково. Для кого–то убийство будет и останется единственным выходом. А нам, кстати, пора… осталось три минуты, чтобы вернуться назад. Так невзначай напомнила о времени, совсем не в тему. Но Кайто не сопротивлялся, а побрёл за ней, соблюдая лесную тишину. Все вопросы разрешились, их сменил новый. «Смогу ли я убить?».***
С того дня все заметили, что Кайто стало легче — он громче смеялся, быстрее бегал, чаще хулиганил и кружил по школе, но немногие знали, какой долгий спор продолжался в голове. Первый ответ очевиден, «убивать нельзя», но если на кону Аоко? Вспоминалась та сцена в больнице, её слова, «у каждого своя причина», и Кайто снова задумался, выбирая между Аоко и кем–то. Пробегал мимо заброшенного здания на конце улицы, разглядывал бездомных в обносках. Таких вряд ли будут искать… стоп. О чём он думал? Чтобы разобраться во всём раз и навсегда, Кайто перечитал ту детскую книгу, которую попросил у матери. Книга с моралью, что за насмешку над смертью последует справедливая цена, разве Аоко не стоит того? Даже если придётся платить, Кайто… Хотя так подумать, а придётся ли платить? Кайто вспомнил Джи — он идеально замёл доказательства, сотрудничал с полицией, рассказывал им такие сказки, что с него сняли с подозрения за день. Один день, и ты сбежал от «гениальной японской полиции», которую так хвалят в СМИ. Вот только включил телевизор, и в новостях фотороботы не пойманных маньяков, нераскрытые преступления пятилетней давности и загадочные происшествия, больше похожие на несчастный случай или самоубийство. Тысячи преступников по всему миру оставались незамеченными из–за халатности полиции, потерянного времени или плясок под дудку гениального убийцы. Если иметь чётко продуманный план, шансы Кайто увеличивались. Вопрос «убивать или нет?» забылся, вопрос «как убить» занял его место. Безумный, дерзкий, просящий крови и поскорее, он выдумал план, с которым есть шанс сбежать. Но нужно было соблюдать осторожность, чтобы семья не узнала его историю поиска или о энциклопедиях, взятых им в школе. И это удавалось. К пятнадцати годам Кайто знал не меньше полиции о крови, трупах и уликах. Как наивно выкладывать большинство этих знаний прямо в интернет? Часть дня Кайто практиковал трюки, часть — провожал Аоко до дома, своровав чьё–то любовное письмо из её шкафчика, затем снова сверял свои знания с очередной статьей, тщательно избавлясь от истории поиска. Но почему Кайто ещё не реализовал свой план? Он отложил его на крайний случай, если Аоко не поможет терапия от нового врача, назначенная ей в следующем году. Мистер Накамори сильно восхвалял того врача, так, что и Кайто поверил в его способности. Все стали надеяться на чудо. В надежде прошёл год, и Аоко снова попала в больницу. На сей раз Кайто посещал её куда чаще, приносил фруктов и хвастался, как круто он продвинулся в магии. Известный фокусник, приглашённый Тоичи в гости к чете Куроба, похвалил и его, и брата, да так, что известная школа фокусников отправила им приглашение заранее, как раз та, куда Кайто хотел. Аоко зааплодировала в ответ, её друг счастливо кивнул. Если Аоко вылечится, а он действительно станет фокусником, то может и ладно? Пусть семья ещё холодна к нему, он может съехать и жить с Аоко вдвоём, забыв о молчаливых родителях и надоедливом брате. Жизнь налаживалась, всё было хорошо почти год — Аоко порозовела, смогла выписаться из больницы до Рождества и провела его в городе вместе с Кайто под огромной елкой. Это походило на свидание, хотя им не было. Оба были счастливы. Вот Кайто исполнилось семнадцать, Аоко — шестнадцать. Он начинал подумывать над признанием, расписывая программу из кучи фокусов. Она уже второй раз дарила ему домашний шоколад на четырнадцатое февраля, называя его «благодарным». Между ними вспыхивали искры, заметные даже забытому Сатору — его шутки уже не кололи. Кайто иногда забывал, что за ним следует тень в виде брата. Если он не мешался, с ним было легко. Если начинал, да и к чёрту его, пусть пойдет первым по плану на убийство. Почувствовав, как эта мысль проскочила в голове, Кайто удивлённо открыл рот, но захлопнул его, пока муха не залетела внутрь. Весь его план не звучал так безумно, как мысль об убийстве брата… хотя так подумать, а ведь как он надоел! Нагоняет в магии, будто рождён с идеальными навыками, забирает всё внимание родителей, ведь он нормальный сын, а не наследник родового проклятия… Да и разве родители лучше? Зачем они оставили его, если им плевать? Решили играть в благородство? Кайто стал задумываться над этим так часто, что едва спал. А в ясные ночи специально спускался в гостиную, чтобы потратить час на монолог с молчаливым парнем в зеркале. Как же он боялся его раньше, но как же интересно поговорить с ним сейчас, особенно жарким летом. — Знаешь, у меня есть идеальный план, — усмехался Кайто, проводя рукой над тремя лужами по ту сторону экрана. — Что, если прикончить трёх человек, чтобы и Аоко, и я, и наш первенец жили вечно? Голубоглазый парень в зеркале хищно улыбался. — Голубые, — улыбался Кайто, поглядывая в два сапфира, — как у Аоко… Хочу такие… Голос, напугавший Кайто в первый раз, снова забежал к нему в голову. Только вместо слов дерзкий, злодейский смех на низких тонах. Но Кайто не испугался, он захотел засмеяться в ответ, следуя нота в ноту с загадочным голосом. Осенью Кайто вкладывает все силы в учёбу, зимой радует Аоко новыми фокусами. В феврале она снова дарит ему шоколад, в марте он говорит ей в лоб слово «свидание», возвращая вместо шоколадки коробку конфет. Но они так и не смогли отправится в «Тропикал Лэнд». На следующий день, только Кайто проснулся, ему позвонил Накамори и сообщил: — Аоко стало плохо, она в нестабильном состоянии, — его голос дрожал, — врачи сказали, что терапия не возымела эффекта, Аоко дотянет до… конца апреля. — Ага, — только и ответил Кайто, скинув звонок. Эта новость была ужасно не вовремя, в один важный для Кайто день — день экзамена в школу фокусников. Как бы не был отточен каждый фокус, Кайто едва двигался. Он знал, что отец Аоко наверняка просто забыл об этом дне и напомнил ему вместо Аоко, которая точно бы не хотела. Она ещё недавно поддерживала его и помогала с трюками. Поддерживала его всем сердцем. Кайто не мог оплошать. Кто он, если он бы оплошал? Лжец и только. И Кайто смог. Его движения были выверенными, быстрыми, заученными до дыр, идеальными. Брат вторил ему, как зеркало. Оба улыбались и казались неразлучными частями чего–то целого. Каждый был уверен, что его примут, Сатору был уверен, что снова будет учится вместе с братом, но Кайто совсем не думал о родственнике. Сосредоточился на руках и технике, как мог. Выкладывался на полную. Улыбался, как в последний раз. Точно лучше всех, нет никаких сомнений, что аплодировали именно ему. Кто такой Сатору? Плевать, он ему не нужен. Кайто поступит ради себя, ради Аоко, точно поступит — каменная уверенность не шаталась ни разу, когда Кайто улыбался бледной Аоко, успокаивал её тихим пением и гладил девичью ладонь. А Аоко всё шептала: — Точно поступишь, поздравляю–поздравляю! — она верила, что он уже первый в списке и вот–вот получит долгожданное признание отца, брата и всего мира. Она верила, что Кайто исполнит детскую мечту стать фокусником уже тогда. Но оплошало настроение Кайто? Оплошали его руки? Оплошали трюки? Или в том, что среди деревянного списка на заборе вычурного здания, не было ни одного «Куроба Кайто», виноват не он? Зато в вершине списка, большим шрифтом светилось гордое «Куроба Сатору». Поступил младший, не старший. Кайто смотрел на список, как на приговор. Аоко в больнице, едва держится до апреля. Он, как сказал отец, первый кандидат на замену, если другой абитуриент откажется от места. Всего лишь замена кого–то лучше, например… своего брата. Своего удивлённого брата с фальшивым беспокойством на лице. — Кайто, только не расстраивайся, — жалкие слова «поддержки», гадкая рука на плече, отобравшая у него место в этой школе, слабая, тупая улыбка. Разве Сатору понимает, что произошло? Разве не понимает, что он натворил? — Ты ведь первый на замену, вот увидишь, кто–то откажется, и ты поступишь! Сатору виноват во всём — его младший брат и никто другой. Ещё с детства всё так же мешает ему двигаться вперёд. А не пошёл ли он к чёрту? Кайто хищно улыбнулся, выдумывая простой ответ: — Да, спасибо, братик! — с улыбкой, чтобы выиграть время, пока Сатору смущается от первого «братика» в его сторону. «Действительно?» — усмехается Кайто: «Зачем изобретать велосипед… если один дома есть?».***
Одиннадцать часов ночи. На улице давно потемнело, но Сатору ещё не вернулся, а родители пропадали на ночном свидании. — Да, Аоко, я буду рядом, — Кайто улыбался в телефон. Стоял посреди гостиной напротив зеркала. Тучи не давали прорваться лунному свету к его большому стеклу. — Не плачь, ты не умрёшь, с тобой врачи… да, знаю, но давай надеяться на чудо до последнего, хорошо? Но Кайто уже не верил, что случай сможет что–то изменить. Он твёрдо сжал рукоятку толстого ножа с кухни, стараясь не уронить его под ноги. Ждал, когда жертва ступит на порог дома. А пока голос Аоко ласкал его уши. Вот бы и слушал весь день… — Аоко, — идея безумная, но Кайто чувствовал, что это идеальное время, — извини, что по телефону, и что придётся поговорить об этом позже, но… я люблю тебя. Кайто слышал тихий визг Аоко, как она уронила коробку с печеньем, захлопала себя по щекам, но старалась что–то выдавить в ответ. Он остановил её, напомнил, что они поговорят позже и нажал на кнопку под её номером. Дверной звонок напомнил о себе. Кайто не сомневался, что это Сатору — только он звонил так прерывисто и коротко, словно пытался надоесть ещё больше. Но скоро он задумался, а не вышел ли Кайто в магазин и засунул ключ в скважину. Кайто поправил перчатки и отошёл вперёд, подальше. Нужно увести его от входа ближе к лестнице. — М–м? — вот и брат, что улыбался во все тридцать два. — Кайто, я думал, ты ушёл! Почему ты изнутри закрылся? Звать не понадобилось, Сатору приблизился к брату, касаясь его опущенного плеча. Доверчивый младший братец! Кайто крепко схватил его плечо, а он лишь ойкнул: — Кайто, что–то стряс… Кайто целился в грудь по центру, но нож удачно сошёл, идеально в сторону сердца. Даже в пальцах отдалось чувство, куда угодило остриё. Но Кайто подумал, что так даже лучше — это почти мгновенная смерть. А если выдернуть… Убедившись, что Сатору обмякнул, Кайто вырвал нож назад. Крови на одежде стало больше, а перчатки залило полностью, но Кайто не спешил менять что–либо. Сначала нужно проверить, жив ли брат и можно выдохнуть… Звонок в дверь. Сначала длинный, потом прерывистый — это родители. Так быстро и не вовремя вернулись, но что уж поделать! Кайто продумал и это, наспех зашторив окна небольшим трюком, превратив комнату в тёмную коробку. С непривычки, родители запутаются. Вправду, Тоичи с Чикаге не сразу привыкли к темноте, но смогли разглядеть тело сына. Они подлетели к нему, впадая в истерику — мать кричала и приобнимала ребёнка, Тоичи в ужасе смотрел на бледное лицо Сатору, когда снова зазвенел нож. Отец семейства увидел, как Кайто выворачивает руку, чтобы нож прошёл сквозь грудь матери к её сердцу. Ужас проскакал по лицу Тоичи, как у загнанного в угол травоядного, но он не дал Кайто напасть на себя без боя. Отец увернулся, попытался достать что–то из рукава, только не смог удержать на месте ногу, когда сын ударил по ней. Не дав отцу опомниться, Кайто нанёс первый удар в грудную клетку, второй около сердца, но промазал. Зато с третьего нож вошёл куда нужно. Кайто решил оставить нож в теле отца. Пусть легендой станет дерзкий грабитель — осталось сменить перчатки, разворошить дом, украсть все ценные вещи, и полиция едва ли задумается: «А мог ли выживший член семьи устроить такое?». Но прежде Кайто подошёл к зеркалу, увидев, что его снова осветила луна. По ту сторону не три пятна крови, только одно от тела отца и кончик ноги Сатору, да и одежда и кровь на парне совсем другие — доказательство, что это отражение, а не глюк. А, раз это так, Кайто довольно засмеялся, стараясь не задеть лицо окровленной перчаткой. Его глаза наконец стали настоящими — голубыми. Так проклятие Пандоры, спустя века, снова сбылось. И, интересно, кто на этот раз больше всего в этом виноват?***
Кайто успешно обманул полицию, расследование прошло спустя рукава. Шанс раскрыть правду проскочил, когда Накамори попытался помочь полиции, но он не смог сосредоточиться на этом. Ему пришла счастливая новость — чудо случилось, Аоко абсолютно здорова. Все анализы в норме, никаких проблем, готова пробежать любой кросс хоть сегодня. Мать не могла нарадоваться, благодарила всех за чудо, отец плакал, а по врачам бегали слушки о «божьей помощи». И только один человек искренне улыбался, крепко держал руку Аоко и поздравлял — Кайто. Он снова прошептал Аоко «я люблю тебя», прямо на ушко, и Аоко скромно кивнула, прошептав «я тоже» ему в руку. Когда её выписали, их уже не могли представить порознь. А школа фокусников радостно приветствовала Кайто на замену брату. Один из учителей хотел за что–то извиниться, но Кайто не стал его слушать. Он вложился в учёбу всеми силами, чтобы стать лучшим в школе, и ему это удалось. Словно семья и правда была главной помехой, а наказание ждало не всех или задерживалось на несколько лет. А если наказанием должен был стать молодой детектив, заинтересовавшийся давно закрытым делом, Кайто уже давно не до этого. Он известный фокусник, обожающий свою жену Аоко и малышку–дочку Фудзико, маленькую копию матери… С красными глазами.