***
— Сайренто-тян! Синеглазая обернулась. Тень улыбки на мгновение проскользнула в холодных глазах, уголки губ едва заметно приподнялись. Учитель, Канроджи-сама, была единственным человеком, который когда-либо вызывал такие эмоции на вечно холодном, будто айсберг, лице Кори. Даже как-то странно думать, странно представить, что эту вечно молчаливую, тихую и отстранённую девушку обучала именно Столп любви, а не тот же самый Гию Томиока. Он пытался. Мицури неоднократно пыталась как-то заставить их контактировать — потому что сходство в характерах, чёрт возьми, было на лицо! Однако что-то пошло не по плану этой скромной сводницы — Столп воды пытался хоть как-то разговорить Сайренто, однако спустя неделю обучения он сдался и вернул её с твёрдым последним словом: — Даже для меня это слишком. Мицури пребывала в шоке как минимум от того, что вечно хмурый Томиока сказал больше двух слов подряд сам (!), и как максимум от того, что даже он не смог разговорить самую молчаливую девушку штата истребителей (конечно, если не считать Канао Цуюри — но Канроджи знала, что у цугуко Шинобу-сан были свои причины, не зависящие от неё самой). Кори и не думала, что её учитель возьмёт её обратно. Честно, первой мыслью (и второй тоже) было то, что её просто сплавили другому человеку. Честно, девушка об этом часто думала, но сразу же пораскинула остатками головного мозга — Мицури, и сплавила её? Ту, которую она почти что с ложки кормила и кормит до сих пор? Ту, которая улыбалась — ладно, врать самой себе не стоило, старалась улыбаться только рядом с учителем? Ту, которую она почти силком вытащила из глубокой депрессии на хотя бы попеременно-появляющуюся? Нет. Нет, нет, и ещё раз — нет. Просто её учитель не способна на такое даже в самых тёмных мыслях. — Сайренто-тян, ты опять задумалась? — А? — она очнулась только тогда, когда белоснежные, будто самый первый снег декабря волосы мягко погладили. Она посмотрела на весёлую, хихикающую одной зеленью глаз Мицури, и на вечно тихой душе разлилось что-то тёплое — будто она выпила чарку саке. — Да, задумалась. Что-то случилось? — Нет-нет! — та отрицательно покачала головой и активно замахала руками, то и дело их отрицательно скрещивая. Девушка улыбнулась уголками губ снова — учитель всегда такая милая. А вот она сама… — П-просто… ты всегда молчишь, я и не знаю даже, что и думать… Её слова затихали с каждым мгновением, на пухлых щеках разливался румянец. Беловолосая снова едва заметно улыбнулась, уже понимая, в чём дело — Канроджи-сама пыталась найти способ её «расшевелить». Но зачем это нужно, если Кори самой хорошо в нынешнем состоянии? Тишина и покой её души, разума и сердца не раз спасали жизнь при убийстве демонов — хладнокровном, мгновенном. Таком, которое и подобало истребителю ранга киноэ. Беловолосая снова посмотрела на январский снег, плотнее кутаясь в тёплое кимоно. Они были выходные пока что — особо сильных демонов на горизонте не было видно уже который день, Новый год, как-никак! — К кому теперь, Канроджи-сама? — зачем ходить вокруг да около, когда уже понятно, что её хотели снова***
— Доброе утро, Кори-тян! Уши от громкого голоса Столпа пламени заложило сразу же. Не понятно как, но Кори замечала за собой одну вещь — не смотря на свой молчаливо-отстранённо-тихий характер, она привлекала к себе исключительно шумных и энергичных людей. — Здравствуйте, Ренгоку-сама, — тихо сказала та, поклонившись. — Здравствуйте! — заулыбалась Мицури. — Я привела её! Вот сумка — в ней все её вещи. Она согласилась пожить с Вами это время, Ренгоку-сан. Пожить? Хмм, странно — об этом не было ничего сказано вчера. Видимо, подруга решила умолчать о таких подробностях. Хотя… Столп любви и к Шинобу, и к Гию, и к Муичиро, когда приводила для «терапии расшевеления» Сайренто, оставляла её пожить с ними. Нет, она не обижалась ни на секунду — вообще, она никогда не умела ни на кого обижаться, как не умела чувствовать и порой распознавать свои эмоции. Чему же удивляться в этот момент? Удивилась она только тому, что подруга поменяла тактику — решила, что гиперактивные, шумные и общительные люди (а именно таким и был Кёджуро) ей пойдут на пользу. Хоть и знала, что беловолосая совершенно не умела себя с ними вести и закрывалась в себе сильнее. Неужели она настолько сильно доверяла своему учителю? — Замечательно! — опять слишком громко. Она нахмурилась, а Столп любви засияла ещё сильнее — хмурость уже хороший знак! — Кори-тян, я выделил для тебя комнату в поместье. Пока что на месяц, если увидим продвижение — я попрошу Мицури оставить тебя на подольше! Согласна? — Да, — коротко кивнула та. Зачем лишние слова в таком чётко поставленном вопросе? — Ой, спасибо большое! Присылайте письма!!! — поклонилась чуть ли не до земли девушка и почти удушающе обняла подругу, с которой почти год прожила в одном доме. — Я буду скуча-а-а-ать! Ты же будешь писать, правда будешь, Сайренто-тян?! — Конечно, — кивнула та, в ответ положив руки на спину учителя. — Буду писать, как обычно — раз в три дня. — Вот и замечательно! Я пошла на задание, удачи вам!!! — попрощалась энергично девушка и побежала за уже в нетерпении каркающим вороном. Беловолосая, оставшись наедине со своим новым временным учителем и «психологом», осматривала его заснеженное поместье. Тот, в свою очередь, рассматривал её саму, поскольку во время знакомства не успел рассмотреть — так сильно та торопилась уйти из дома на задание. Теперь же у Кёджуро было время и право рассмотреть подругу своей бывшей ученицы. Он с улыбкой рассматривал белые волосы, достающие до середины спины девушки — в прошлый раз она была с туго завязанным пучком. Сейчас же он видел, как тонкие и, наверное, мягкие волосы, собранные в свободный низкий хвост, струились ровным потоком и едва заметно колыхались при движении и издали сливались со снегом. Рассматривал стандартную, пусть даже по всем фронтам закрытую и немного мешковатую для неё форму истребителя — не было видно ни одного открытого участка тела, кроме лица и кистей рук, как не было видно ни одного изгиба её тела. Рассматривал, как всегда, спокойное белое-белое лицо, будто лишённое вовсе красок и румянца и не намекающее даже на лёгкий загар. Глядел на чуть хмурые тонкие бровки и лёгкую складочку между ними — её брови на фоне лица заметить трудно, но возможно — они чуть темнее её волос. Глядел на аккуратные черты лица — тонкий маленький носик, худые и немного впалые щёки, острый подбородок, бледные и чуть припухлые губы, и его улыбка становилась всё шире и шире. Затем, когда та наконец-то закончила изучать двор взглядом и посмотрела на него, он всё-же смог снова заглянуть в её синие-синие глаза, совершенно спокойные, смог отыскать чуть голубоватые оттенки вокруг чёрных маленьких точек зрачков, смог снова увидеть целую стену ледяного спокойствия, которую видел и во время их новогодних посиделок, и во время первого знакомства почти за месяц до этого. И снова, будто в первый раз глядя в её глаза, Кёджуро уже в третий раз понял, что пропал. Кори же, налюбовавшись видами и игнорируя рассматривание себя, перевела взгляд на Ренгоку, чтобы… …просто чтобы не только он один её рассматривал, но и она его. Парень был выше неё на целую голову, в то время как сама она всегда равнодушно относилась к своему маленькому росту. Крепкий, рослый, с широкими плечами и загорелой кожей, со стандартной формой истребителя. Столп пламени заметил, как её зрачки расширились, и глаза начали принимать более глубокие оттенки небесной синевы. Руки Столпа были крепкими, ладони — широкими и явно очень грубыми. Форма наверняка обтягивала сильные косые мышцы плеч и предплечий, но за широкими рукавами хаори этого увидеть было нельзя. Алый клинок в его ножнах наверняка блестел, начищенный до блеска со скуки, и ножны вместе с рукоятью и цубой очень гармонично смотрелись с его ярким пламенным хаори. Вот ноги она увидеть смогла — точнее то, как крепкие бедренные и икроножные мышцы в некоторых местах обтягивала форма, и невольно синие глаза на это засмотрелись чуть дольше положенного. Затем та перевела взгляд на густую золотую шевелюру, что и на коротких прядях чёлки, и на более длинных волосах самой причёски переходила в кроваво-красные тона. Интересно, ему удобно с такими длинными волосами ходить на задания? Сайренто рассматривала овал лица, не слишком острый, но волевой подбородок, тонкую линию скул, что была видна — нет, явно не из-за худобы, скорее всего наследственность. Рассматривала густые чёрные брови, совиный разрез глаз, а потом, в самом конце — сами глаза. Яркие, они были очень яркие. Его зрачки сузились, когда они только-только наладили зрительный контакт, а потом начали медленно расширяться — так же вели себя и её собственные зрачки, чего она, конечно же, не знала. Глаза Кёджуро были золотыми и алыми одновременно, мягкое оранжево-алое пламя глаз постепенно становилось ярче ближе к зрачкам и уже около чёрных точек сияло переливами золотых костров. Беловолосая кожей чувствовала, как она начинала в них гореть, стоило только посмотреть в них дольше, чем того разрешали приличия — но нет, она просто не в силах была отвести взгляд. Она чувствовала, что начинала гореть в этих двух огнях, видела там самое что ни на есть живое пламя, но оно не обжигало. Она впервые в жизни почувствовала, что согревается. Казалось, будто в это мгновение между двумя людьми начал искриться воздух. Он становился густым, тяжёлым, почти осязаемым на самых кончиках пальцев. Оба расслабились под чужими пристальными взглядами, хотя стоило наоборот — напрячься. Кори не понимала, что происходит, но она отводить взгляда не хотела — даже не позволяла себе моргнуть лишний раз. Что-то внутри боялось в эту самую секунду того, что необычный момент исчезнет, стоит только на одну секунду отвести взгляд. Она ясно чувствовала, что не хотела, чтобы это тепло, этот мягкий жар уходил. Она чувствовала, будто тонет, тонет без возможности выбраться — и спасало то, что она каким-то… неведомым, непонятным и незнакомым органом чувствовала, что и Столп пламени тонул в омуте её глаз. Но что он нашёл в её двух пустых стекляшках? Кори в этот самый миг просто растворилась. Провалилась под снег, взлетела под самые облака — но точно была далеко-далеко от главных ворот поместья. Интересно, он тоже это чувствовал? Они не знали, как долго играли в гляделки, но первой закончила эту игру девушка — она опустила глаза вниз, предпочитая смотреть на свои ноги, чем дальше тонуть. Было такое ощущение… Невероятно странное. Слишком необычное, слишком пугающее своей огромной силой, слишком тёплое и незнакомое от слова «совсем» до слова «абсолютно». Синеглазая чувствовала страх, боялась того, что так неожиданно почувствовала что-то, кроме страха, боли и умиротворяющей тишины своей души. Боялась новых ощущений своего мозга — нет, не сердца, ведь это всего лишь человеческий орган, отвечающий за перекачивание крови и насыщения её кислородом. А сейчас этого кислорода было мало, непонятно почему. — Пойдём, покажу тебе комнату, — чуть рассмеявшись реакции девушки, сказал Кёджуро, после чего ловко подхватил со снега дорожную сумку и зашёл в дом. — Отдохни, я тебя позже познакомлю с семьёй. Кори не подняла глаза, но покорно пошла следом за временным учителем, до сих пор не понимая до конца того, что произошло и своей реакции, а так же не понимая — что рассмешило ярковолосого? От всех этих мыслей и самокопания разболелась голова. А парень лишь тихо посмеивался под нос, провожая ту и показывая, где какие комнаты, где что примерно лежит и куда лучше ей идти, если что-то нужно или если есть вопросы — конечно же, к нему в комнату, что была напротив. А после он, улыбаясь шире обычного, пошёл к себе с достаточно оптимистичной мыслью для себя. Она не так безнадёжна, как говорила Мицури, как говорили её прошлые психологи и по совместительству сожители. Ещё есть все шансы сделать из этой девушки прежнюю хохотушку.***
Девушка впервые вышла из своей комнаты спустя несколько дней. Ей нравилась тишина, нравился уют её комнаты. Но больше всего ей понравилось то отличие от других «учителей» — никто не заходил в её комнату, не звал, не пытался насильно её выдернуть из зоны комфорта. Дали привыкнуть. Это хорошо. Кори выходила ночью чтобы искупаться и что-то перекусить. Как ни странно, на столе всегда была еда, когда она выходила — ещё тёплая, не до конца остывшая. Это заставляло её чуть слабо улыбаться, а так же испытывать некое подобие… радости, что ли? Она была довольна тем, что не видела Кёджуро эти несколько дней. Ей нужно было подумать о том, что случилось между ними в первую встречу, и ей дали это сделать, что удивляло. Но, когда она всё обдумала, она не пришла к какому-то конкретному решению и списала всё на то, что у него противоположный ей характер и она впервые за долгое время осталась наедине с таким человеком. Это же могло быть и правдой, так ведь? Сайренто прошла на кухню сразу, как только проснулась — а просыпалась она рано, ближе к восьми часам. Однако она увидела странную картину, которую никак увидеть не ожидала. За плитой был Кёджуро, но он был каким-то… слишком маленьким — явно ниже неё на полторы головы. Беловолосая помнила, что новый учитель, наоборот, выше неё, да и более натренированный по телосложению. Такое маленькое кимоно точно не могло его мускулатуру скрыть или как-то создать иллюзию её отсутствия, а маленькие ладошки, что нарезали овощи, навряд ли ему принадлежали. Однако вопрос — почему Столп пламени так… сдулся? Он обернулся — и правда, Кёджуро, но лицо слишком по-детски круглое, да и костры глаз немного другие, не такие затягивающие. Или в этот раз она не поддалась? — Ой… Здравствуйте, Сайренто-сан! И голос слишком высокий, не сломанный возрастом. Слишком тихий… — Кори-тян, доброе утро! — услышала она со спины и обернулась. В проёме открытых сёдзи стоял… ещё один Кёджуро, но уже в своём облике и виде. Она была права — кимоно никак не могло скрыть его мускулы, однако от взглядов двух одинаковых людей закружилась голова, и девушка поспешила сесть на ближайший стул. — Всё в порядке, Кори-тян? — тут же заволновался второй Ренгоку, пришедший недавно. — Что-то не так? То ли её с потрохами выдавало это действие, то ли её глаза сами собой пытались подражать от шока глазам двух одинаковых молодых людей. — Я… — Чего эт вы тут балаган с утра пораньше устроили? Стоило только Столпу пламени отойти от дверного проёма, как там показался… Третий Кёджуро. Он был выше всех, явно выше неё самой на две головы эдак точно, в полураспахнутом на груди кимоно, с щетиной, хмурым взглядом и строгими чертами лица. Его скулы были чётко различимы, брови сдвинуты на переносицу, а взгляд странный — будто удивлённый, раздражённый и вопросительный сразу. Сразу же у не ожидавшей таких галлюцинаций девушки разболелась голова, и она положила ладонь на лоб. Опустила её ниже, протёрла глаза — галлюцинации не исчезли и явно были вполне себе живыми. И почему ей не сказали о том, что этот парень то ли умел клонировать себя в разных возрастах, то ли смог создать машину времени и привезти три версии себя в свой же дом?.. — У меня в глазах троится… — снова кладя руку на лоб и, чтобы удержать тяжёлую голову, положив локоть на стол пробормотала Кори. В одну секунду у всех троих глаза стали ещё шире (и куда шире, скажите пожалуйста?), а потом все три версии Кёджуро рассмеялись. Ну да — явно не ожидавшая таких видов беловолосая явно выглядела смешно, поэтому сама нервно фыркнула в едва различимом среди их хохота хихиканье. — Кори-тян, я как увидел твою комнату открытой, решил познакомить с семьёй! — вторая копия её учителя начала широко улыбаться. — Это мой отец — Шинджуро, а за плитой мой младший брат — Сенджуро. Прости, надо было предупредить, что мы так сильно между собой похожи… Проморгавшись, та снова рассмотрела каждого и чуть повела бровями. Какая сильная у них генетика, однако… Она поднялась, поклонилась каждому и тихо проговорила: — Прошу меня простить за доставленные неудобства, связанные с моим проживанием здесь. И прошу прощения за то, что обозналась и наверняка оскорбила вас этим, господа. Меня зовут Сайренто Кори, благодарю за гостеприимство и очень приятно познакомиться с вами. Первым поклонился в ответ Сенджуро, принявшись дальше готовить. Затем Кёджуро лишь тихо улыбался, но его взгляд залило беспокойство, как только тот глянул на отца. Шинджуро сощурился, осматривая одетую в форму истребителя девушку напротив, после чего повернул голову в сторону старшего сына, щурясь ещё сильнее. Его лицо начало перекашивать, как поняла беловолосая, от подступающей злости. — Сын… — больше похоже на рык. Кёджуро стал серьёзнее, улыбка мигом с его лица исчезла. Он посмотрел на отца, а тот с такого сильного размаху дал ему подзатыльник, что сама Кори вздрогнула, а Сенджуро в страхе икнул и снова посмотрел на всех. — Идиот! Забыл, что ли, правила приличия все? Демоны окончательно остатки мозгов разъели?! — грозной скалой стоя над старшим сыном рычал отец. — Надо предупреждать, что невесту в дом приводишь! И представлять её должен был ты, баран пустоголовый!!! Синеглазая замерла на месте, не решаясь лишний раз вздохнуть. Её глаза снова расширились в шоке, разум не до конца осознавал происходящее, а когда последние фразы Шинджуро наконец-то достигли её, то весь мозг и всю душу захлестнуло странное чувство, невероятно непривычное — хотелось сжаться, но не от страха, запищать, и единственное, что она сделала, так это опустила глаза и начала рассматривать кончики носочков таби и ленты её тёплых гэта. Кажется, Мицури говорила, что это называется «смущение», «стеснительность», «скромность»… что-то вроде этого. Щёки и уши горели, наверняка стали красными, будто маки, и в один миг ей стало ещё более неуютно, чем до этого. — Отец, она не невеста! — услышала та голос Столпа пламени, возмущённый и… тоже странный. Краем глаза глянула на него — у него тоже щёки горели, а рука держалась за затылок, куда пришёл удар. Тоже стеснялся? — Конечно, уже не невеста! — гаркнул старший Ренгоку. — Стыдно теперь будет жениться после такого тупого косяка!!! Да она сама сбежит, не поверишь, когда узнала что ты — необразованная бескультурная скотина! — Простите за то, что встреваю… — Сайренто начала говорить тихо, а когда на неё уставились злые яркие глаза, то продолжила: — Но я не сбегу, честное слово. Не стоит так волноваться и ругать сына, пожалуйста, господин Ренгоку. Внезапно она поняла, про что те разговаривали. Она — невеста Кёджуро? Когда успела?! ЕЁ ОБ ЭТОМ НЕ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ! ТАК ОНИ НЕ ДОГОВАРИВАЛИСЬ!!! Смущение (?) накатило с новой силой, и теперь горело всё лицо и вся шея. Потом серое вещество зашевелилось, и синеглазая решила, что Шинджуро просто обознался и подумал не совсем то, что должен был. Кёджуро от смущения (?!) икнул, потом почесал макушку снова и виновато посмотрел на Кори. Он снова получил звонкий подзатыльник. — Ты понял, придурок, что это значит?! Молиться тебе на неё надо, днём и ночью молиться! Благословения просить решил? А вот хрен тебе, женитесь так, без моего слова — ты же это можешь… Так благосклонно принял факт внезапной женитьбы сына? Странный мужчина… « — О чём ты думаешь, Кори? Свадьбы не будет, а ты — вовсе не невеста!!!» — Отец, она — не невеста, а просто гостья, — вторил её мыслям парень, будто читая их. Он пару раз кашлянул, был всё ещё красный, будто собственные кончики волос, и извиняясь посмотрел на синеглазую. — Она будет тренироваться тут некоторое время, нас познакомила Мицури. По просьбе Кори-тян она будет тут жить некоторое время и тренироваться. — Так жениться и не надумал? — хмыкнул Шинджуро, после чего махнул рукой. — Балбес, сказать сразу надо было! А то — «гости, гости!», и хрен поймёшь, кого ты привёл. И поторопиться тебе надо… На этих словах он ещё раз осмотрел беловолосую, оценивающе и уже не с таким странным прищуром. — …иначе всех хорошеньких разберут.***
Кори постучала в комнату Кёджуро. Было тихо, никого не было внутри. Странно. Он сам сказал, что по любым вопросам приходить к нему в комнату — а теперь где его искать? — Хей, что-то случилось? Та не испугалась ни на секунду. Повернула голову налево, глядя на Ренгоку, и одна её бровь в немом вопросе поднялась чуть выше. — Прости, я был в банной. В принципе, он мог не отвечать — синеглазая невольно начала рассматривать мокрые потемневшие пряди, с которых на крепкое тело стекала вода. Его кожа от высокой температуры тела была красноватой местами и активно выделяла пар — казалось, будто он сейчас закипит из-за разницы температур. Его крепкое натренированное тело скрывало только повязанное вокруг бёдер полотенце, так что Сайренто могла бесстыже рассматривать каждую мышцу, напряжённую и идеально развитую, будто у атлета, могла рассматривать его руки и перекаты мышц от непроизвольных сокращений. Могла рассмотреть шесть идеальных кубиков пресса, которыми очень и очень немногие могли похвастаться. Могла рассмотреть, как каждая капелька воды очерчивала покрытые гусиной кожей части тела. Как тонкая, но густая полоска светлых волос шла от пупка вниз и пряталась за полотенцем… Девушка сглотнула и резко подняла взгляд. Лицо Ренгоку было очень близко — ближе положенного. В его глазах были искорки смеха, они были чуть темнее и насыщеннее, чем до этого, а на его губах была ухмылка. Странный какой-то человек. — Понравилось? — бессовестно спросил он, но реакции дождался — бледная кожа на щеках едва заметно залилась румянцем. — А ты скромности не имеешь, но в противовес смущаешься! Вроде Мицури говорила, что ты лишена и этого тоже… Кори пожала плечами, всё так же ничего не говоря и в лице вообще не меняясь. Но потом, прокрутив фразу парня в голове ещё раз, заметила вопрос, после чего решила ответить: — Понравилось ли мне? — она чуть задумалась. — Анатомически все мужчины между собой одинаковы — новых органов я не вижу, и явных отличий от других мужчин тоже. Так что вопрос не совсем уместен, Ренгоку-сама. Кёджуро на мгновение впал в каплю, после чего рассмеялся и зашёл в комнату. — Ты смешная, Кори-тян! Я имел в виду — понравилось ли тебе рассматривать меня? Понравилось ли то, что ты увидела? Теперь она могла рассмотреть покрытую в некоторых местах шрамами крепкую спину Столпа. Ноги почему-то начали подкашиваться, сердце забилось неровно и соскочило с привычного ритма, и она поспешила тряхнуть головой. И вопросы учитель задавал странные. Понравилось ли его рассматривать? Как это понимать? Что значит «нравится рассматривание»? То, что она увидела, она видела в учебниках по анатомии, привезенных из-за границы и переведённых на японский. Видела на картинках японских книг, видела на свитках и на картинах разномастной живописи, видела вытесанные из камня тела в виде скульптур. Как ей могло понравиться то, что она видела, и не раз? — Не знаю, — наконец решила ответить она. Честный ответ, ничего не скажешь. Тот снова рассмеялся, после чего обернулся и посмотрел на очень задумчивое и серьёзное лицо собеседницы. — Можешь подумать об этом, а теперь — позволишь мне переодеться, Кори-тян? И опять — эти искорки смеха в чужих глазах. Буркнув « — Что я там не видела…» себе под нос, беловолосая закрыла сёдзи и пошла к себе в комнату, не понимая ни его вопросов, ни своих эмоций, и решаясь проанализировать это в течении пары часов. А Кёджуро, посмеиваясь с её последней фразы, кашлянул несколько раз и, попив воды, наконец снял полотенце.***
Перед глазами проносились моменты самой страшной ночи, такой же зимней и холодной, как эта, и тьма сознания сгущалась над головой девушки. Год. Год назад она стала убийцей собственных родителей. Лёжа на снегу, таком же белом, как и волосы, Кори смотрела на хмурое ночное небо, не обращая внимание на падающие на её кожу снежинки. Смотрела — но не видела снега, лежала — но не чувствовала холода. Вместо этого она, как и очень-очень давно, слышала рычание матери и отца, видела их изуродованные демонической кровью лица, чувствовала их кровь, что стекала по всему телу, чувствовала прилипшую к телу форму. Чувствовала боль и то, как она сама, как её душа ломалась на тысячи маленьких осколков равнодушия. Отчаяния. Горя. Чувствовала, что не хочет жить с этой утратой и этой виной. Слёзы стекали по её щекам, и она не заметила, как села. Не заметила боли от того, что провела ножом по своему предплечью с такой силой, что перерезала несколько вен сразу. Её глаза видели только кровь на снегу, как и в ту ночь, видели только острое лезвие кухонного ножа, разрывающее рукав чёрной формы и оставляющее глубокие раны на руках. Видела потемневшую ещё сильнее форму истребителя на своих предплечьях из-за её собственной крови, чувствовала только запах свежей крови, от которого тошнило. Она чуть кашлянула, думая, что заболела (или не думая вовсе, а зная?), занесла нож для того, чтобы отрубить свою поганую ручонку, но… Мицури её остановила. Снова. Снова она сорвалась. — Кори, не смей! Почему у Мицури такой грубый голос? Мужской, полный отчаяния и боли. Почему у неё такие широкие руки, зажимающие её раны? Почему её хаори на подоле с рисунком пламени? — Кори, маленькая моя, зачем? Она подняла глаза, что ничего не видели из-за слёз, и заметила силуэт огненных волос. Сердце упало в пятки, когда она поняла, что это не Мицури. Что это был Кёджуро. Почему в его голосе столько боли? Будто она не себя резала, а его. Будто она пыталась не себя лишить жизни, а его. — Скажи что нибудь… пожалуйста!.. Почему он плачет? Зачем он плачет? Будто ты мог потерять самое дорогое. Почему, Кёджуро? И почему самой Кори сейчас было так больно и тяжело на душе? — Идём, маленькая, идём… Её поставили на ноги, но когда её ноги подкосились, то Столп пламени её поднял и понёс. С левой руки стекала кровь, очерчивая их путь маленькими капельками. Ему не противно находиться рядом с такой, как она? « — Почему тебе не противно?» Девушка почувствовала тепло, услышала, как быстро закрылись сёдзи её комнаты. Её положили аккуратно на расстеленный футон, расстегнули пуговицу на рукаве и быстро закатили. Кёджуро закашлялся, после чего с шоком уставился на множество старых и уродливых глубоких рубцов, слишком ровных для когтей демона — идеально подходили под лезвие ножа. Некоторые раны ещё не зажили, одна открылась и пекла, но боль не чувствовалась. Как она могла не почувствовать эту боль? Тот вышел, видимо, ему было слишком мерзко находиться с такой отбитой самоубийцей в одной комнате. Сайренто легла на футон, расстегнула второй рукав, запачкав его кровью, закатила и посмотрела на другие рубцы и старые раны. Тут открылись уже три, неприятно жгли и пекли, и она откинула руки в стороны, закрыла глаза, позволяя образовываться с разной скоростью маленьким лужицам крови. Она не могла не услышать, как её сёдзи почти снесли, повернула голову, проморгалась от слёз. Кёджуро шёл с тазом тёплой воды, бинтами, иголкой и нитками в зубах. Из кармана домашней юкаты торчали белые тряпицы, слышались из другого кармана постукивания склянок. Решил спасти? — Тише, милая, сейчас помогу… — он заботливо поднял её руки, положил на красные лужи тряпочки, после чего помог Кори сесть перед ним. — Давай руки, промою раны и зашью. Он быстро покопался в кармане, вытаскивая несколько склянок и ставя их по другую сторону от таза. Вытащил нитки с иголкой изо рта и положил рядом, всё на белую чистую тряпку. Кори не сдерживала слёз и всхлипов, закрыла глаза, отвернулась, когда её раны промывали. — Выпей, ну же, маленькая — это обезболивающее, чтобы когда я шил тебе не было слишком больно. Даже не глядя, она выпила всю склянку, не чувствуя вкуса. Не смотрела на то, что её руки промывали мокрой тряпкой над тазом, закрыла глаза, позволяя вытекать слезам, и тихо завыла — от душевной боли и от стыда перед новым знакомым. Что-то внутри неё кипело, бурлило, отказывалось воспринимать реальность, и она не понимала, как долго всё это длилось и что с ней делали. Да и было как-то всё равно. — Всё закончилось, девочка моя, всё уже закончилось. Я здесь, я с тобой, не нужно так плакать… Её обняли, прижали к распахнувшейся юкате, а она завыла громче, давясь всхлипами и собственными слезами. Её руки сжали чужую одежду сильнее — нет, не оттолкнули, не понятно почему. Обычно она Мицури отталкивала из-за стыда перед ней, из-за того, что та снова тратила на неё силы и медикаменты, но сейчас ей почему-то так захотелось согреться, спрятаться в широкой груди Столпа от этой утраты, от глубочайшей вины, от новых непонятных эмоций. Она почувствовала, как положение менялось, как она ложилась вслед за Кёджуро. Она чувствовала, как он гладил её по голове своей огромной рукой, путаясь в мокрых волосах. Чувствовала невероятное тепло его кожи, его тела, чувствовала запах дыма от костра, странный и несочетаемый с запахом хвойного леса. Она чувствовала, как с её глаз стирали слезинки, позволяя ей видеть, чувствовала очень крепкие объятия и то, как лежала на чужой груди. Она чувствовала такое неописуемое спокойствие, которое никогда не чувствовала в своей душе. — …не нужно так плакать, пожалуйста. Мне больно от того, что ты плачешь, Кори. Его успокаивающий шёпот действовал невероятно сильно — она открыла глаза, всхлипывая уже тише и реже, её губы задрожали, руки наконец почувствовали плотно наложенные бинты и тонкие нити швов на ранах. — Зачем… зачем? — голос дрожал, будто осиновый лист на ветру. Она не верила в происходящее, не верила в собственную реакцию, просто не верила ни во что из того, что сейчас было. — Почему?.. — Я хочу помочь, — очень тихо, заставляя беловолосую посмотреть в лицо спасителя. В его глазах была боль, была тяжесть и одновременно какая-то странная лёгкость. Волнение, страх, нежность, сострадание — слишком много эмоций. Как он ещё не разорвался от такого количества? — Я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо. Я хочу помочь тебе вылезти из этой ямы. Хочу дать смысл твоей жизни, хочу убрать боль утраты и потери. Я понимаю тебя, понимаю, почему тебе так больно. Пожалуйста, позволь. Позволь помочь тебе, милая Кори. Она разревелась сильнее, цепляясь непослушными пальцами в края хаори, утыкаясь носом в сильную грудь и роняя жемчужины слёз. Не верила, что ей так самозабвенно хотели помочь, но кивала головой будто китайский болванчик, потому что да, ДА, чёрт возьми, ей нужна помощь! « — Помоги мне, Кёджуро» « — Умоляю, помоги»***
Очередная череда заданий, как ни странно, была проведена весело. Кори была в паре с Кёджуро, потому что тот сам настоял и лично попросил разрешения у Ояката-доно, а получив его — понёсся с улыбкой до ушей обратно домой. Уже три недели прошло с тех пор, как они начали выполнять совместные задания — и его, и её. Они смогли оценить стили дыханий друг друга, готовили вместе на костре пойманного зайца, загремели в дом Глицинии с трещинами в рёбрах и сейчас просто играли в сёги. И всё это с минимальным запасом слов и почти полным отсутствием разговоров со стороны Кори. Ренгоку, как ни странно, оказался хорошим собеседником в молчании. Они вместе молчали, когда шли на задания, молчали во время боя, молчали во время отдыха и привалов. Молча искали ночлег. Это молчание… Было необычным. Успокаивающим. А всё потому что беловолосая не смела что-то сказать после той самой ночи, когда сорвалась и снова пыталась закончить свою жизнь от своих собственных рук. Сейчас они молча играли в сёги просто от скуки, ожидая, пока рёбра до конца срастутся. Нелепо упали с дерева во время сражения, зацепили друг друга и уже не помнили, кто первый свалился. — С тобой всё хорошо? Ренгоку посмотрел в синие глаза, так и не дождавшись хода коллеги. Он волновался, заламывал руки, а когда та подняла брови, он спросил: — Ты кашляешь довольно часто, не заболела? Заболела, конечно же, но ему не нужно было об этом знать. Как и знать о том, что по непонятной причине лекарства ей не помогали. — Нет, Ренгоку-сама. Всё хорошо. Тот посмотрел в её глаза, подумал о чём-то пару секунд и выдал: — Я хочу тебе помочь, но ты же понимаешь, что ничего не выйдет, если мы не будем разговаривать? Та покачала головой, а затем вопросительно подняла брови. — Давай сыграем в игру? Вопрос-ответ, всё просто. Я задаю вопрос, ты — отвечаешь честно. И, да — я тоже отвечаю на этот вопрос. Если не хочешь отвечать — просто скажи. И мы меняемся — потом задаёшь вопрос ты, и мы отвечаем. Хорошо, Кори-тян? Она подумала чуть подольше, чем ярковолосый, а потом кивнула, после чего сразу же спросила: — Почему Вы так легко угадываете, о чём я думаю? — Можешь убрать эти личности. Давай проще — Кёджуро и Кори, хорошо? Уходит от ответа? На него не похоже, учитывая, что он сам только что предложил эту игру. — И нет — от ответа я не ухожу. Вот опять. Как он узнал, о чём она думала? Синеглазая кивнула. Ренгоку лишь улыбнулся уголками губ и сказал: — Как ни странно — у тебя всё на лице написано. Ты эмоции не показываешь, говорить очень мало, Кори, но я… не знаю почему, но как только смотрю на тебя — знаю, что ты хочешь сказать, но не говоришь. — Я думала, Вы… ты случайно угадываешь. — Хах, иногда такое бывает! Какой твой любимый цвет? — Жёлтый. — Жёлтый? Серьёзно? Жёлтый?! — Он тёплый. — Ты меня удивляешь всё больше и больше… — рассмеялся пламенный Столп, да так, что стены задрожали. — У меня синий. Спокойный такой, помогает сосредоточиться. Девушка кашлянула пару раз, поймала укоризненный взгляд парня и спросила: — Любимое блюдо? — Сладкий картофель, а ещё — солёный жареный лещ. У тебя, Кори? Она на секунду задумалась. Потом на минуту, перебирая все блюда, которые ела, в голове. Она даже и не знала, что сказать. Беловолосая глянула на Столпа, ожидающего ответа, и ответила честно: — Я не знаю. — Не знаешь, что любишь больше? — тот, казалось, сразу всё понял. — Бывает, потому что всё вкусное! Любимое время года? — Зима, — сразу сказала та. — Ха! Я так и знал! — торжествующе проговорил Ренгоку, улыбаясь шире. — Мне нравится лето. — Почему ты спас меня тогда? Сайренто, стоило только этим словам вылететь изо рта, прикрыла его рукой и посмотрела со страхом. Какая же дура — вообще не думала, что говорила! — А ты как считаешь? — чуть тише спросил яркоглазый, придвинувшись ближе к собеседнице. Под его пристальным взглядом ей было одновременно неуютно и хорошо — и это так перемешалось в голове, что не было понятно вообще ничего. Странные чувства, которые она не могла понять. « — Что же ты делаешь со мной, Кёджуро? Зачем ты мучаешь меня? Что вызываешь во мне, какие эмоции?» « — Прекрати, пожалуйста» « — Нет! Продолжай» « — Я хочу чувствовать и одновременно не хочу. Дай мне разобраться с этим, но я уже полтора месяца не могу понять, что со мной» — Я думаю что ты спас меня потому что должен был, — тихо, едва слышно сказала Кори. Но он её услышал. — Нет, — усмехнулся Столп, глядя прямо в её глаза — будто контрольный в голову. — Я этого хотел сам. Я не позволю умереть тебе, Кори. Не сейчас и ни-ког-да.***
Кашель не останавливался. Становился с каждой секундой сильнее, больнее, давил на лёгкие и разум. Что же это такое? Сипло, со свистом, Сайренто кашляла и не могла остановиться, будто невидимые цепи сдавили грудную клетку и не ослаблялись, желали, чтобы девушка задохнулась. Её начало мутить, рвать, и она, сидя в туалете дома Глицинии, резко сунула два пальца в рот по самые гланды, согнувшись над унитазом в три погибели. Желудок изверг всё содержимое, гадкий тошнотворный запах и кисло-гнилой привкус давали желаемый результат — несколько адских спазмов её разом заболевшего желудка позволили выблевать всё. Кашель продолжал раздирать горло, синие глаза зажмурились от болезненных слёз, и когда всё содержимое желудка вышло, она начала кашлять снова, будто стремясь выблевать и сам желудок. Разлепив глаза и левой рукой стерев слёзы, она посмотрела в унитаз и застыла. Яркие красно-жёлтые лепестки лежали среди блевотины, и от такой странной и отвратительной картины Кори снова вырвало — видимо не всё вышло. Что это? Как это?! Откуда в её желудке лепестки? А из желудка ли они, или из горла? Девушка тщательно помыла руки, умылась и протёрла глаза, начала пить прямо из ведра и посмотрела на своё отражение. Выглядела она, мягко говоря, ужасно — мешки под глазами такие, словно в них она планировала собирать весь урожай риса в Японии, зеленовато-синяя бледность на лице делала её вид невероятно больным и хилым, щёки слегка впали — казалось, будто она прямо сейчас упадёт и не встанет. Она надавила на глазницы до белых искр, будто желая их выдавить, после чего открыла и зажмурилась от света лампы. Проморгалась, снова посмотрела на своё отражение и затем, борясь с самой собой, посмотрела в унитаз. Лепестки не исчезли. Её мутило, поэтому она поспешила смыть водой из ведра. Кашель снова начал рвать горло, и заливаясь им и слезами, Сайренто думала — что это с ней? В глотке что-то застряло, на пальцы опустилось что-то невероятно нежное и мягкое, и девушка открыла глаза, а потом чуть не начала кричать. В её руках были лепестки, целая горсть. Достаточно длинные, чтобы мешать дыханию, жёлтые на одном конце и красные на другом, со смятыми и насквозь мокрыми тычинками и пестиками. Выкинув лепестки на пол, она сунула пальцы в горло, борясь с рвотными спазмами — и вытащила слипшуюся от слизи и слюны кашу из лепестков. Они… ОТКУДА ОНИ?! — Госпожа, что с вами? — раздался голос престарелой хозяйки дома. — Вам помочь? Она не знала, что делать. Как ей помочь? Чем ей могут помочь?! — Может, позвать господина Столпа? — Нет! — почти крикнула она в ночной тишине дома — а затем снова зашлась кашлем. — Позвольте войти, пожалуйста. Я вас быстро осмотрю. Синеглазая почти рыкнула, решив, что хозяйка дома наверняка никому ничего не скажет, а потому открыла дверь и снова скинула лепестки на пол. Она внимательно следила за потерявшим все краски морщинистым лицом низенькой хозяйки дома Глицинии. Следила за тем, как та быстро для своего возраста зашла и снова заперла дверь, а потом тяжело нагнулась за лепестком. — Откуда они, госпожа? — Я кашляю ими, — хрипло ответила беловолосая, затем снова согнулась в три погибели из-за кашля и выплюнула, фырча, ещё горсть лепестков, подтверждая свои слова. — Мне тяжело дышать, что со мной? — Ой-ой-ой, милая моя, я знаю, что это такое… — та сразу мягко надавила сморщенной рукой на подбородок Кори, и та послушно открыла рот. — У вас страшная болезнь, госпожа истребитель. Она называется «ханахаки». Девушка молчала, сожмурив глаза от слёз, а когда старушка отпустила её — снова зашлась кашлем. — Такая сильная болезнь у вас… обычно она идёт медленнее. Вы влюблены? Кори от шока перестала кашлять и подняла полубезумные, невидящие из-за слёз глаза. — Можете не отвечать, даже если сами не знаете или не понимаете этого, — закивала старушка и набрала в ковш воды, после чего понесла к губам девушки. Та начала жадно пить, выливая добрую часть на юкату. Зимняя вьюга завыла за окном. — Давайте я лучше вам расскажу… Когда вы любите кого-то слишком сильно и не можете получить ответа на свои чувства — эта болезнь начинает проникать в вас, никто не знает как она передаётся. У вас в груди, в лёгких, начинают расти цветы как знак истинной и нерушимой любви, которая не может ни исчезнуть, ни переключиться на другого человека… Эта болезнь убивает. Старушка, оказывается, очень много об этой болезни знала — из-за неё умерла её дочь почти десять лет назад. Цветы ассоциируются с тем, кого больной горячо любит. Болезнь ухудшается с каждым днём именно у Кори, потому что её эмоции не признаёт и она сама, просто потому что не умеет. В будущем они будут расти почти по всему телу — рукам, груди и шее, частям тела ближе к сердцу. Именно оттуда идут побеги и корни у этой болезни. Цветы в лёгких щекочут их, мешают дышать. Из-за этого человек начинает кашлять, со временем лепестки уходят во время кашля, но цветы начинают расти быстрее и больше. Избавляться от них нельзя — это только провоцирует рост. Так же от побегов на теле тоже нельзя избавляться. Это будет очень больно, смерть невероятно медленная и мучительная. Таков исход. Вылечиться возможно разными способами — стать демоном, например, или получить положительный ответ от объекта любви. Любовь нужно получать и отдавать — и чем сильнее болезнь разошлась, тем больше нужно лечиться и тем более серьёзные способы применять. Недавно начали изготавливать подобие лекарства — но это тяжело, долго, пить нужно каждый день по стакану в течении года, это очень очень дорого и просто закрывает все эмоции внутри человека. А так же, если любимый человек умрёт — тогда ханахаки уйдёт сам. Голова начала кипеть от такого количества информации, и Кори, помогая убирать лепестки, лишь спросила: — А в кого я влюбилась? На это старушка, глядя на кучку лепестков, лишь улыбнулась. — Я не могу точно ничего сказать, но мне кажется — это господин Столп. Яркие глориозы сами об этом говорят.***
Кёджуро. « — Почему ты так внезапно ворвался в мою жизнь? Переворошил все мои эмоции, перевернул их с ног на голову, заставил лёд моего сердца треснуть, почему?» Почему? На очередном задании Кори сидела, глядя в огни единственного этой ночью источника света — костра. Демона они уже убили — оказался он хиленьким, — так что сейчас в котелке готовился рис. Ренгоку не раз хвалил её за то, что в заплечной сумке она носила много всякой полезной ерунды — например, маленький медный котелок, рис и пару деревянных мисок. Парень сейчас разделывал пойманную в сети (тоже нашедшиеся на дне сумки) рыбу, чистил её от чешуи, а Кори готовила деревянные палочки для жарки, вырезая острый конец маленьким ножиком и срезая выпуклости почек. — Тебе больше нравится день или ночь? — сказал яркоглазый, слабо улыбнувшись. — Мне ночь, пусть это и время демонов — но в это время небо показывает нам то, что скрыто днём. Синеглазая положила палочки на молодую траву. Уже апрель, и мир начал оживать — медленно, но верно. Ночи всё же оставались холодными, так что приходилось кутаться и искать ночлег. — Я тоже люблю ночь. Красиво. Она подняла голову, глядя на звёздное небо, на тысячи маленьких огоньков, что начали будто по приказу гореть ярче и мерцать своим холодным светом. Ночь была безлунная, безоблачная — и оттого не менее прекрасная. Каждая звезда видна. Девушка приподняла уголки губ, глядя на звёзды, а Кёджуро тем временем боялся лишний раз неправильно вдохнуть. Он впервые увидел, как Сайренто улыбается, а в её глазах отражались звёзды, будто они были самыми что ни на есть небесами. — Как пишется твоё имя? — задала вопрос она, снова посмотрев на Ренгоку. Улыбка исчезла, оставляя место прежнему безразличию, что парня немного огорчило. Парень отложил рыбу, уже почищенную, на траву, после взял веточку и нашёл место более-менее земляное. — Вот… так, — высунув язык от усердия, начал выводить иероглифы Столп, и Кори от этого тихо рассмеялась, прикрыв рот ладошкой. Тот сразу оторвался от своего дела и посмотрел на ученицу, затем мягко убрал её руку и увидел уже более широкую, чем до этого, улыбку — примерно половина стандартной. Он видел, что уголки губ беловолосой дрожали — она хотела улыбнуться шире, и от этого засиял ярче, чем костёр. — Кори, ты уже улыбаешься!!! — возликовал он, отпустив её руку, и хихикающая девушка снова скрыла за ней улыбку. — Так не пойдёт — не нужно её прятать. Он снова мягко убрал её руку, сжал в своей и погладил тыльную сторону большим пальцем. Искры между ними переросли в пожар именно в этот миг. — У тебя такая красивая улыбка, — тихо, проникновенно сказал Столп, на что щёки Кори порозовели — но улыбнулась она шире, и из-за этого движения заболели скулы. Он глядел прямо ей в глаза, она — в его, и весь мир в мгновение ока сузился до них двоих. — Улыбайся чаще. Хотя бы ради меня, милая Кори. Та покраснела сильнее, хотелось запищать от слов Кёджуро, но она еле-еле держалась. Свободная рука невольно легла на чужую щеку, и когда девушка почувствовала тепло, она поняла — её жест без внимания не остался. Он положил руку поверх её руки, загорелая кожа мягко оттеняла её бледную, а после Ренгоку прижался к её руке ближе. Тонкие пальцы подрагивали от волнения, сердце готово было вырваться и сгореть от внутреннего огня в любую секунду, а дыхание впервые за долгий период времени сбилось. Удушье цветов немного спало. Прямо сейчас, на этой полу-зелёной поляне рядом с бившим ледяной водой родником, рядом с пылающим костром, Сайренто наконец-то поняла, что за чувства испытывала — она влюбилась. Окончательно и безвозвратно. Её сердце снова дрогнуло, когда Кёджуро наклонился к ней чуть ближе. Она сама, не до конца понимая, что делала и что вообще происходило, придвинулась к нему. Тишина ночной поляны успокаивала нервы, заставляла забыться в этом сладком чувстве, почти непонятном и воистину волшебным. Сантиметры между ними исчезали, и Кори почувствовала жаркое дыхание Столпа на своих губах. Буквально в нескольких сантиметрах. « — Пожалуйста… не томи…» « — Поцелуй меня, Кёджуро. Я так этого хочу, так хочу…» Секунды длились вечность. Она услышала стук его сердца, бешеный, взволнованный, чувствовала, как её собственное сердце рвётся на части, рассыпается и собирается вновь и вновь, причиняя боль и блаженство одновременно — и эта симфония давила на виски, отдавая буханьем в голове. Горячее дыхание сводило с ума в холоде ночи, хотелось быть ближе, хотелось ещё и ещё, ещё и ещё… Хотелось всего и сразу. — Ты… целовалась когда-нибудь? Они оба забыли, что в этом мире что-то есть, кроме них двоих. Забыли, что Сайренто не ответила на свой прошлый вопрос, что Ренгоку не показал ей ответ на этот же самый вопрос. Забыли обо всём, восторгаясь этим моментом, когда он мог гладить её нежную кожу, а она могла греться о его горячую щёку. — Нет… — тихий ответ, едва двигая губами. Они не отрывали взгляд друг от друга, от глаз напротив, потому что были бессильны сейчас против этих чувств. — Я тоже нет, — одними губами сказал парень, после чего его губы чуть дрогнули в улыбке. Они прижались ближе, чувствуя дыхание друг друга. Их носы соприкоснулись, а губы были в миллиметрах друг от друга. Голова начала кружиться от этой близости, и каждый чувствовал сбившееся дыхание другого на устах. — Ты хочешь это исправить? — на грани звука спросила беловолосая, не особо надеясь, что он услышит. Но он по её глазам понял вопрос. — Хочу. Прямо сейчас. Сердце разогналось быстрее, будто до скорости света, дыхание стало едва контролируемым, эмоции били по голове набатом и запах костров забил в нос — запах кожи Столпа. — Я тоже, Кёджуро. « — Произноси моё имя чаще, Кори. Из твоих уст оно звучит так сладко…» Он осторожно отпустил её ладонь, всё ещё держа вторую тонкую руку на своей щеке, тут же ощутил прохладные пальцы на второй. Мягко провёл самыми кончиками пальцев по чуть порозовевшей коже чужих щёк, по линии скул, по остренькому подбородку. Коснулся большим пальцем её нижней губы, очень мягкой и чуть влажной, чуть оттянул вниз, и почувствовал её сорвавшийся неровный, судорожный вздох. Она закрыла глаза, покорно ожидая, что будет дальше. Ренгоку погладил её по задней части шеи, не прикрытой собранными в пучок волосами. Чувствовал дрожь пальцев на своих щеках, как одна рука осторожно погладила его кожу, и выдохнул прямо в чуть приоткрытые губы, едва-едва ощутимо коснувшись их своими. Между ними будто разряд тока заиграл в этот момент, ударив прямо в голову. Кёджуро резко притянул её ближе, положив руку на заднюю часть шеи всей ладонью, мягко обхватил её нижнюю губу своими и услышал слабый-слабый стон прямо ему в губы. Пламя пожара между ними разрослось до масштабов лесного. Он ещё жарче прильнул к ней, соприкасаясь телами, целуя будто в последний раз, положил вторую руку на талию, ощущая, что она очень тонкая, прижал Кори ближе и провёл кончиком языка по её губам. Она застонала громче, и прежде чем Столпу окончательно снесло крышу, отстранилась, положив ладони на его плечи и мягко толкнув. Вся красная, девушка посмотрела на учителя сияющими непонятными звёздами огней глазами, потом немного перевела дух и приложила ладонь к губам. — Что… э-это было? — Тебе понравилось, — начал объяснять тот, после чего мягко улыбнулся. — Ты сейчас смутилась и начала стесняться своей реакции, но это нормально. И то, что было — тоже нормально. Ты не смогла сдержать все ощущения в себе, милая Кори, и поэтому чуть застонала. Это — тоже нормально. — Н-нормально? — икнула синеглазая, чувствуя, как горели шея, лицо и уши. Места, где он её касался, горели даже сильнее, будто ожоги. — Да, нормально, — закивал яркоглазый, отстраняясь. — Тебе же понравилось? Кори, уже не имея возможности нормально использовать речевой аппарат, лишь кивнула в ответ. — Мне тоже, тоже очень понравилось, — он отсел подальше, почесал макушку, отводя взгляд, но его красные щёки и широкая, глуповатая улыбка выдавали с потрохами. — Прости… я не должен был так заигрываться. — Ничего… В нос ударил горелый запах, а по ушам било шкварчание содержимого медного котелка. — Рис!!!***
— Я хочу жить здесь. Девушка выбрала себе домик — хорошо, что зарплата позволяла копить с самого начала пути истребителя на своё жильё. В конце апреля, когда задания кончились и им дали перерыв, она заявила об этом Мицури и Кёджуро, находясь по счастливой случайности в Асакусе — не сильно далеко от штаба и друзей. Девушка чуть кашлянула, сдерживая хрипы, потом оплатила бывшему хозяину дома всю сумму и получила ключи. Повернулась к коллегам. Розоволосая рыдала взахлёб от радости и печали одновременно — она не понимала, почему её подруга, даже более-менее ставшая эмоциональной, не хотела с ней жить. Конечно, Кори объясняла, что не хочет теснить её, что всё-таки она всегда больше стремилась к одиночеству, чем к большой компании, обещала часто заходить в гости и приглашать её саму, но Канроджи всё равно было тоскливо. Но она была рада тому, что у беловолосой горели глаза от своего небольшого домика, рада, что они жили недалеко, рада, что давняя мечта подруги о своём жилье сбылась. Кёджуро было грустно. Он понимал, что это — её мечта, но расставаться после того, как они стали так близки, не хотел. Но понимал, что так надо, ведь он может умереть в любой момент и ей нужно привыкнуть жить одной, без него. Чтобы она остыла к нему, хотя сам остыть он никак её мог. — Давай занесём вещи, Кори-тян! Мицури, не нужно так горевать — вы же не в разных концах Японии! — Но… — всхлипывала та, а затем и вовсе раскисла, упав в объятия Сайренто. — Кори-и-и-и… ПРИХОДИ ПОЧА-А-АЩЕ!!! НЕ ОСТАВЛЯ-Я-ЯЙ МЕНЯ ОДНУ-У-У!!! — Я не оставлю Вас, Канроджи-сама, — мягко гладила она подругу по голове и затем поволокла её в дом. — Идём, идём. Ренгоку-сама, заносите, пожалуйста, в коридор. После того, как она всех успокоила, напоила чаем и накормила варёным рисом, трое дружно принялись разбирать не особо многочисленные пожитки в её единственную комнату — вторая дружно была наречена гостевой комнатой. Они открывали плетёные корзины, снимая с них лоскуты ткани, вытаскивали личные вещи и бытовые предметы, а так же планировали сходить на ближайший рынок закупить мебель — хорошо, что все просыпались рано и с утра пораньше потащились покупать домик. И ещё лучше, что тормозить из-за несобранных вещей не пришлось, так как Кори собрала всё ещё вечером. Комната заливалась начинающим греть солнцем из-за открытых нараспашку и везде сёдзи, влагой из-за того, что на полках протиралась параллельно пыль, и звонким смехом двух Столпов — новая хозяйка дома смеялась тихо, но смеялась (!!!). Всё же Мицури не раз и не два благодарила Ренгоку за помощь её подруге, и так же лукаво смотрела на неё саму, когда та с полуулыбкой благодарила следом. — На кухне уже немного прибрали, — выдохнула беловолосая, убирая выбившиеся из пучка пряди. — Половину посуды расставили. — Осталось только всё остальное! — радостно захлопала в ладоши Мицури, перекладывая всё то, что нужно нести по её мнению на кухню, в пустую корзинку. — Да, — кивнула та, после чего снова приподняла уголки губ и принялась осматривать нашедшийся тут футон на предмет личинок моли или дырок — в общем, на пригодность к использованию. — Э-это… Ай! — услышав грохот около шкафа, девушки обернулись на парня. Сайренто залилась краской и нервно хихикнула, а Канроджи напротив — громко расхохоталась, глядя на весёлую картину. Учитель двух девушек, судя по всему, начал разбирать другую корзину с одеждой, потянул за первую попавшуюся ткань и вытащил кружевные трусики, которых с помощью подруги у новой хозяйки дома было пруд пруди. Естественно, парень начал заливаться краской, заикаться, держа злосчастный предмет женского гардероба, наступил на собственное хаори и свалился, ударившись спиной о стену — ну, а следом старый шкаф покосился и дверца, решившая увидеть праотцов, свалилась на корзину. Из-за этого Кёджуро сейчас сидел на полу около стены и весь был в куче женского нижнего белья, красный как помидор, с идущим из ушей паром от стыда и с дрожащими от смущения и неожиданности губами. — Э-э-это… ОНО САМО! После этой фразы все расхохотались, начали вызволять из плена Столпа пламени, а красная Кори быстро кидала всё бельё обратно в помятую корзинку. После этого случая всех снова надо было опаивать остатками чая, потом до конца разбирать вещи, идти на рынок за мебелью, которую Кёджуро клятвенно пообещал собрать следующим днём. А когда Кори наконец-то осталась одна в тихом домике, она зажгла в новых железных чашах, расставленных по всему периметру дома, огонь, кинула туда сухие лепестки глицинии, и глядя на всепожирающее пламя, заливалась глухим болезненным кашлем. Раскидывала лепестки, роняла слёзы, посмотрела на свои руки, полностью перемотанные бинтами из-за прорастающих огненных цветов, в истерике сорвала с себя бинты, обнажая шрамы и помятые глориозы. Срезала их с плоти ножом, хотя знала — нельзя, нельзя. Кинула цветы в огонь, проклиная любовь, что растекалась ядом в крови вместе с цветами на теле. Проклиная себя за то, что никогда не умела любить. Но ни одно проклятие не сказала в сторону Кёджуро.***
— …ри!.. Кор!.. КОРИ!.. Синие глаза тяжело открылись и тут же зажмурились. Первой пришла боль — она расползлась по всему телу лианами глориоз, опутывая лёгкие и ища выход через плоть грудины. Вторым пришёл острый кашель, разрывавший горло на несколько частей и заставлявший выхаркивать мясо и сгустки крови с противным звуком — будто что-то… мокрое падало на пол. Третьим пришли слова Мицури. Сидевшая на кровати подруга поддерживала её за плечи и спину, не давая упасть с постели и контролируя падение лепестков в тазик. В конце концов пришло осознание того, что это — не её дом. — Кори, я так волновалась! Шинобу сказала, что ты могла не очнуться до середины июня!!! В ушах звенело даже после тихой фразы, кашель не заканчивался и кто-то слабо похлопал по спине, помогая лепесткам, гибким ползучим стеблям и целым соцветиям выходить из организма. — Кори-тян, почему Вы ко мне не пошли, как только увидели признаки болезни? — пропела Шинобу, мягко улыбаясь и подавая бутыль с водой, которая была опустошена одним махом. — Я могла бы помочь Вам, вылечить Вас, а Вы даже лечиться от ханахаки не пытались! — Нет… лечения… Это она так хрипела? Что происходит? Последнее, что помнила Кори, так это последний день, когда она была в сознании — обмороки от удушья лепестками стали частым явлением в течении всего мая. Она еле-еле держалась на дне рождении Кёджуро, чтобы не кашлять и не волновать его, но всё же сдержаться смогла только до вечера — именно десятого мая был первый обморок. Последняя дата в голове — третье июня. Ренгоку, давным-давно закончив с мебелью и починкой/установкой всего и вся в домике, с радостью сообщил о том, что закончил делать всё, что надо (и не надо было) делать. В частности он закончил с камином и сейчас, весь чумазый, ушёл мыться. Кори и Мицури, спросив совета насчёт цветов и деревьев у умнейшего Столпа — Шинобу Кочо, посадили по углам территории глицинии, по бокам — вылечили сакуры. Сделали на заднем дворе небольшой прудик, обложили его камнями. Кёджуро принёс им рыбок кои, и теперь они их выпустили в чистую воду. Сегодня они занимались, каждый после своих заданий, садом — везде где бы они ни были, они покупали цветы и пересаживали их в садик. Над домом Кори, порой думалось ей, старались больше чем для своих поместий! Ренгоку ушёл домой, уже чистый и посвежевший. Девушки пили чай на веранде заднего двора, Кори начала дико кашлять, да так, что рыбки в пруду испуганно попрятались, Мицури пыталась помочь, что-то кричала… Потом снова было нечем дышать, в который раз за месяц, и беловолосая отключилась. — …ли она не ответит, сможешь дай ей пощёчину? Это отлично помогает, Мицури-чан. — Не… не надо… — Ах, Вы снова начали слышать! — пропела Кочо и дала уже полную бутыль с водой. — Я хотела бы узнать побольше… о Вашей болезни, Кори-тян. Вы когда цветами кашлять начали? — В конце… февраля. Да, середина или конец февраля. — Почему ты не сказала?! — почти завопила Мицури, сжимая бледные ладони подруги. — Мы бы вместе придумали, что делать! Она не отрывала взгляда от перебинтованной груди Сайренто. Там уже начинала цвести поляна, а на руках цветы переплетались лозами между собой — много бинтов уходило, чтобы их спрятать. Хорошо всё же, что у неё форма с длинными рукавами. — Ханахаки вылечить нельзя, — ответила за неё Шинобу. — Лекарство есть, но оно губительно для организма — действует на мозговой центр, отвечающий за эмоции, и просто-напросто заставляет его перестать функционировать. Нет эмоций — нет любви, нет любви — нет ханахаки. — Демоном я не стану, — тихо сказала Кори, снова ложась на кровать. Она теперь поняла — Мицури отнесла её в поместье Бабочки. Мозг из-за временного отсутствия кислорода начал думать медленнее, так что всё доходило до Кори очень долго и тяжело. — И… я сама не до конца понимаю, что и к кому чувствую. Поэтому не могу признаться, не могу читать чужие эмоции — не вижу ответа. А… без ответа я труп. Буквально. Как же отлично и идеально она, всё-таки, умела лгать в нужных ситуациях. Хрипы в дыхании не сулили ничего хорошего. Кочо дала ей настойку, чтобы немного облегчить боль и хрипы. — Это Кёджуро? — спросила Мицури шёпотом, а потом приложила ладони ко рту. — Я не знаю, — ложь. Снова чёртова ложь, лишь бы ничего не говорить. Лишь бы насильно не помогали. Она могла справиться и сама. — Цветы ничего мне не говорят, — задумчиво сказала Шинобу, осматривая лепестки в тазу. — Это может быть кто угодно. Не только Ренгоку-сан, ты же понимаешь, Мицури-чан? — Понимаю, — всхлипнула зеленоглазая, а после разревелась, ложась в ноги подруге и обнимая их. — Но я не хочу, чтобы ты умирала, Кори!..***
— Почему ты здесь? Столп пламени смотрел на подругу, что выглядела больше как оживший труп, чем человек. Но она улыбалась, сидя в поезде и глядя на свои ногти. « — Ты же любишь мою улыбку, Кёджуро, так почему не отвечаешь улыбкой мне?» — Кочо-сама сказала, что я могу сходить на задание с тобой и посмотреть на своё самочувствие, — синеглазая поправила рукава и мягко посмотрела на коллегу. — Если мне будет тяжело — я пойду к ней лечиться. Если не особо — буду сидеть дома. Ну не говорить же ему о том, что она сбежала, как только её ворон сказал о задании яркоглазого? Кори почувствовала движение поезда и посмотрела в окно. В отражении она видела себя с наглухо застегнутой формой и то, что друг ушёл куда-то. Видимо, в туалет. Она задумалась о Ренгоку, о том, что он начал выглядеть странно — его щёки впали больше обычного, а под глазами пролегли синяки. Видимо, ему нужно было дать перерыв тоже — заработался, бедный. Она обязательно всё спросит после задания. Как только он пришёл, то его глаза расширились от радости — на столе стояло несколько порций его любимого сладкого картофельного мисо-супа, несколько порций жареного сладкого картофеля и большая тарелка солёного жареного леща. Кори же ела темпуру из рыбы и овощей, и жаренные кусочки только и успевали, что задорно хрустеть. — Это… Это всё ты мне заказала?! На них начали оборачиваться, из-за чего синеглазая смутилась — но видя широкую улыбку любимого не могла не улыбнуться в ответ. — Набирайся сил, — хихикнула она и подвинулась, разрешая сесть рядом с собой. А потом хитро глянула на него, придвигающего к себе первую порцию. — Но оплачивать будешь сам. — Выходи за меня, Кори! — довольный Кёджуро, попробовав порцию, сказал ещё громче: — Женщина, кормящая меня досыта, уже идеальная жена!!! Она начала активно розоветь и сказала, погладив того по макушке: — Я подумаю, а теперь кушай, набирайся сил и энергии. Итадакимас. — Итадакимас! Вкусно!!! — с сияющими глазами сказал тот, и Сайренто могла поставить голову на отсечение, что после того, как она его погладила, он замурчал, будто кот. Так и ели они — она молча глядела в окно, а он каждые десять секунд заявлял на весь вагон, что ему: — Вкусно! Вкусно! Очень вкусно!!! Так ещё и мурчал!!! « — Ты странный, но милый» « — Я о тебе забочусь. Ты видишь это?» « — Я люблю тебя. Ты это замечаешь?» « — Ты дорог мне, Кёджуро» Очень. В вагон ввалились трое ребятишек, когда Сайренто напевала себе под нос какую-то мелодию, а Столп съел уже добрую половину заказанного, останавливаясь лишь на скандирование радости из-за вкусной еды. — Вкусно! Вкусно! Вкусно-вкусно!!! Они явно были в шоке, а девушка лишь повела бровью, глядя в окно и отставив коробок из-под еды. Они подсели, разговорились с пламенным Столпом, а девушка снова застыла в своих мыслях, не обращая ни на что внимания. Добрая половина их вагона решила уйти куда подальше от таких шумных пассажиров. — Кра-си-ва-я… — услышала синеглазая чей-то певучий голос и посмотрела на говорившего, очнувшись. Перед ней, глядя через стол, почти лужицей растекался желтоволосый парнишка с блаженной улыбкой, в то время как два его друга — мальчик с коробкой и кровавыми волосами и полуголый парнишка с головой кабана — лишь обречённо вздыхали. Странная компания, однако. Она почувствовала, что Кёджуро напрягся и даже перестал есть. С чего бы это? Из-за активности странного мальчика? На него не похоже. — Как зовут такую красавицу-у-у?! — воскликнул он, улыбаясь ещё шире, как только увидел внимание к своей персоне с её стороны. — Кори, — ответила та вежливо. — Сайренто Кори. — Ко-ри, — по слогам произнёс он, после чего придвинулся ближе. Беловолосая не пошевелила и глазом — всяких людей она в жизни видала. Одни только Столпы чего стоили... — Да, Кори. — Выходи за меня, Кори-тян!!! — воскликнул он, взяв девушку за руку и расплываясь в ещё более широкой улыбке. И как у него ещё скулы не свело? Что? — Что? — первым очухался от шока Кёджуро. — Что? — наклонила голову на бок Кори. — ЧТО?! — закричали во все глотки друзья блондина. На секунду повисла тишина. Девушка руку не убирала, лишь посмотрела на коллегу, у которого глаза стали ещё шире обычного. Он смотрел на их руки, лежащие на столе. Затем она посмотрела на паренька, лучившегося беззаботным счастьем и глядевшего на неё своими карими глазами. Вместо карих она хотела видеть красно-золотые. Синеглазая повела плечом, моргнула пару раз и только хотела сказать ответ, как на её талию легла горячая ладонь. Кори прижали к тёплому боку, руку паренька убрали с её руки, а потом Кёджуро переплёл свои пальцы с её, вогнав ту в яркий маковый румянец, и бодро произнёс: — Сердце Кори-тян давно занято! Прошу больше так не делать, Зеницу-кун! Парнишка в шоке и страхе расплакался, потом все трое стрелой встали рядом и начали кланяться чуть ли не до пола — кабаноголового оба насильно сгибали. « — Как же ты прав, Кёджуро… Но зачем ты снова и снова разбиваешь мне сердце?» — Что это было?! — тихо спросила беловолосая у парня, а тот лишь смотрел на извиняющихся парней и загадочно улыбался. — Я спас тебя от нападок и вопросов, — пламенные глаза встретились с синими, и она потерялась опять. — Не благодари. — Я же не твоя девушка… — буркнула та и отодвинулась. Не хотелось снова попадать в плен двух костров на глазах у детишек. — Если бы я предложил стать моей девушкой, ты бы согласилась? — тут же нашёл, что сказать (точнее, прошептать), Ренгоку. — Я думаю, что ты бы подумала. Та пожала плечами, контролируя каждый лицевой мускул, а потом ответила очень тихо: — Зависит от обстоятельств. А если бы я такое предложила? Думаю, ты бы отказался, учитывая мой характер. Тебе нужна такая же весёлая и энергичная девушка. — Ха-ха-хаа-ха-ха! Ещё чего! — расхохотался он, пока мальчики пытались запихнуть парнишку с головой кабана обратно в вагон. — Я бы сразу женой тебя сделал бы!!! Моей энергии хватит на нас двоих! Та снова густо покраснела и, цыкнув под нос « — Дурак», снова отвернулась к окну. Почему он ломал ей сердце каждым своим словом? А почему ей просто не признаться ему в чувствах? Она не знала причин своего молчания. Сайренто не знала, что и думать, не знала, что делать. Она поднялась и прошла к туалету, чувствуя, что кашель снова держать не в силах. Лепестки падали на пол, после — полетели в окно. Девушка прямо из крана выпила большое количество воды, потом умылась, посмотрела на своё лицо. Посмотрела в свои синие, пустые глаза, которые никогда не любила, но в которые Кёджуро так часто смотрел с улыбкой. « — Что ты нашёл в этих стекляшках?» Покачав головой, та продолжила убирать следы своих мучений. Однако она нашла один синий лепесток и нахмурилась. После этого всё же решила выбросить — наверняка в окно залетел вместе с ветром. Когда та уже шла обратно в вагон, то Кёджуро сказал, с улыбкой глядя на неё: — Кори-тян хорошо поёт! Ты же можешь спеть для нас? — Не думаю, что это лучшая идея… — начала отнекиваться синеглазая, поправляя пучок волос и садясь, а потом её пару раз похлопала по спине сильная рука — та даже чуть не уткнулась носом в уже чистый от коробок из-под еды стол. И когда успел-то?! — Не стесняйся, милая Кори, — она растаяла от этой нежной улыбки и сияющих глаз. Сдалась, закрыла глаза, и тихо сказала: — Ладно, но не здесь. Идём на заднюю площадку. Когда холодный ветер ударил в лицо, она сжалась. Поезд нёсся на большой скорости, где-то тут притаился демон, и Сайренто прокашлялась. Посмотрела на толпу из четырёх человек, что держались за поручни наружней площадки и глядели на неё в ожидании. Синеглазая перевела взор на проносящиеся мимо деревья, но от неё не укрылось пламя хаори любимого. Сердце тоскливо сжалось, ведь она не может принять все те эмоции, съедающие душу. Не может даже и думать, что у коллеги есть к ней чувства, и от этого болезнь прогрессировала снова и снова, разрывая кожу и пропитывая бинты кровью. — У меня некрасивые глаза, некрасивая душа — не проси сказать обратного, — не глядя ни на кого мягко запел её голос, хриплый от зарослей цветов в её лёгких и сердце. « — Нужно петь всегда от самого сердца», — такую нелогичную вещь говорила ей мама в детстве, но это же не правда — сердце не умело говорить. Не умело кричать. Не умело молить. Но если оно умело любить — разве это всё не могло быть таким правильным? — Синий лёд во взгляде пепельный и злой, — Столп пламени мягко взял Кори за подбородок, заставив её перевести взгляд на него. Он едва заметно улыбался, погладил белые волосы на макушке, пока та пела, казалось — ему в лицо крича: — Ты же видишь мою боль! По весне оттаю заново… Да, он видел всю боль в этих синих глазах, всё море боли, стоило ему с первого раза заглянуть в них. Видел и боролся, заставлял её саму бороться с этим — и у него получилось. Он всё видел — только не говорил. « — Я вижу твою боль, милая, милая Кори… и я убираю её. Ты же тоже это заметила, правда?» Она отвела взор снова на проносящуюся на бешеной скорости зелень природы, не убирая чужой руки с подбородка — и почувствовала тёплые объятия, а затем и то, как чужое хаори мягко обхватило её руки и бока. — У меня некрасивые глаза — они смотрят прямо в ад и сверкают красной искоркой… — боль в груди начинала давить из-за этих касаний, голос начал срываться, но девушка придала ему силы и крепости остатками своего сердца. Пламя чужих волос и яркого хаори било в глаза, в которых отражался блеск луны и этот жар. Она снова посмотрела из-за плеча на Столпа. — Подойти — познакомлю с Сатаной! Ты с вином или водой? Будем рады очень искренне… Он сжал её ладонь, лежащую на поручне ограждения, и она горела, горела в его глазах, видя тысячи пламенных дьяволов с них. Дьяволов, что давно открыли свои объятия для неё и заманили в свой сладкий ужасный плен. — У меня некрасивые глаза — я с тобой, но я одна! На зрачках зияют трещинки… — Кёджуро видел каждую трещину её зрачка, каждый кусочек её синих глаз, но никак не мог насытиться этим ни одну секунду этой жизни. Он знал — Сайренто не любит свои глаза, но никак не понимал, почему. Они же всегда показывают всю её душу, выворачивая наизнанку его собственную. — Будет жесть — не пытайся в них залезть, в этот тёмно-синий лес. Там что-то страшное мерещится. Знала бы она, как сильно он попал, как глубоко вошёл в этот тёмный, манящий лес её глаз, и как — даже видя выход — не желал выходить. А только погружался дальше и дальше — туда, откуда не было возврата. — У меня некрасивые глаза… — Кровь из носа ты слепа! Таково твоё проклятие… — мягко, осторожно он стёр красные дорожки с бледной кожи, размазывая её ещё сильнее и оставляя бордовые разводы на щеках. Затем, прижимаясь к хрупкому телу, осторожно положил ладони на её щёки и прижался к её макушке своей. Он сказал всё, что хотел, и теперь только улыбался и слушал. — Цвет воды? Как гитарные лады? — она спрашивала то ли у него, то ли у себя, что это значит. У неё глаза. и правда некрасивые! Холодные, пустые кусочки льда. Или он видел в них тёплую воду? — Вечно злиться и болеть — очень классное занятие… Последние слова утонули в объятиях и аплодисментах мальчиков, а потом её повели в туалет умыться и стереть кровь. — Почему у тебя кровь из носа пошла? — в волнении спросил Ренгоку, держа хрупкие плечи и глядя на то, как девушка стирала воду полотенцем. — Я не знаю, — честно сказала она. — Может, потому что я слишком много чувствовала разом? Ком встал в горле, и она принялась пить воду из крана большими глотками, давясь своим кашлем. Не здесь. Не сейчас. Умоляю, только не сейчас. — Ты пока иди, — мягко улыбнулся парень, и Кори послушно вышла. Она села на своё место, положив голову на окно и слушая лишь гудение. Глаза слипались, она хотела хотя бы во сне избавиться от желания кашлянуть и от этих эмоций. Почему того поцелуя и всех этих касаний не хватало? Почему ей хочется ещё? Почему после всего этого болезнь становилась только хуже? Задремав, она почувствовала сквозь сон мягкое плечо и что-то тёплое, после — губы на макушке и руку на талии, и уже окончательно заснула.***
— Ты когда-нибудь влюблялась? Глядя на звёзды в темноте зимней ясной ночи, учитель лежал на снегу с Кори. Они продолжали задавать друг другу вопросы, лёжа на заднем дворе дома Глицинии — всё же лечение лечением, а любоваться природой нужно. Нужно успокаиваться время от времени. — Не знаю, — ответила девушка, после чего посмотрела на ярковолосого, высматривающего созвездия. — А это как? Тот посмотрел на неё, как всегда — тёплым взглядом, и начал медленно объяснять. — Быть влюблённым — значит хотеть быть ближе. Хотеть быть рядом всегда, — он пару раз кашлянул, в должной мере громко, а потом продолжил: — Это… когда ты смотришь на дорогого сердцу человека и понимаешь, что с ним хочешь провести остаток своей жизни, заботясь, оберегая, разделяя всё хорошее и плохое. Любовь — это когда с другим человеком тебе тепло даже в зимнюю стужу. — Тогда я точно не знаю, — повела плечом девушка, снова глянув на звёзды. — А ты влюблялся? — Было дело, — тот повторил её жест, после чего снова перевёл взгляд на звёзды, как и она. — Это такое сильное чувство… ты растворяешься в нём. Но от этого оно и ужасно, особенно в нашей профессии — ведь каждый истребитель осознаёт, что никогда не может знать, где его ждёт смерть и когда. Так что я заставлял себя прекращать любить кого-то, пусть это и больно. Быть истребителем и при этом любить — очень больно. — Получается ли переставать любить? — с любопытством спросила синеглазая, рассматривая созвездия, чьих названий не знала. — Я думаю, что нет. В смысле — не всегда имеем право выбора в этом решении. — Хах, ты права, — кивнул Столп, после чего снова посмотрел на Сайренто, а у той цветы в груди предательски зашевелились. — У меня однажды не получилось. — И чем это закончилось? Оба помолчали пару минут, после чего парень тихо произнёс: — Я не знаю. Ещё не закончилось.***
— Вот так! — энергично подбадривал он, видя результат — взмахи стали ещё чётче, чем до этого. — Две тысячи! Стоп!!! Можешь отдохнуть, потом пробежимся. Девушка зашла в поместье Столпа, попила воды на кухне и выдохнула. Тренировки помогали ей не умереть от скуки и от количества лоз ярких цветов в её груди. Всё же не просто на лечение её позвали — на тренировки тоже. — Эй! Кори посмотрела на сёдзи, выходившие в коридор — там стоял Шинджуро Ренгоку, чуть шатаясь и с бутылью саке в одной руке. Сразу на кухне невыносимо сильно запахло перегаром. После знакомства с семьёй Кёджуро, она его не видела ни разу — но приносила еду под сёдзи его комнаты, тихо стуча и говоря, что именно она принесла. А после сразу же уходила, чтобы не слышать его криков в свою сторону и проклятий. Но каждый раз она находила поднос пустым. — Здравствуйте, господин Ренгоку, — поклонилась она и убрала за уши выбившиеся из пучка волосы. — Здрасте… ик!.. — пробормотал он, подходя к столу и грузно садясь на него. — Мой сын… не обижает… ик… тебя? — Нет, что Вы, — тихо сказала девушка, не поднимая глаз и глядя на ноги. — Он заботится. — Ты это… ик… — проведя пальцем по воздуху круговыми движениями и концентрируя взгляд на её фигуре начал глава поместья. — Не играй с ним, шаболда! Если чё чувствуешь — так и… ик… говори, не нужно крутить и вертеть моим сыном! С чего бы это к мужчине в голову пришли такие мысли? — Я Вас поняла, — кивнула та, поднимая глаза. — Я не играла Вашим сыном и не буду даже думать об этом, господин Ренгоку. — Знаю я вас, баб! — прогремел он, стукнув кулаком по столу и делая большой глоток из бутыли. — Наиграешься с пацаном, потом — бросишь! Я такого терпеть не собираюсь!!! — Я Вас поняла, го… В воздухе прогремел удар. Щека начала печь и болеть, а кашель снова рвал глотку на маленькие кусочки. — Нихуя ты не поняла, мелкая шавка! — раскатами звучали крики старшего. Она только и могла, что слушать. — Только попробуй… ик… что-то эдакое выкинуть, и я тебя!.. Рука снова засвистела в воздухе, Сайренто закрыла глаза, а потом… Второго удара не последовало. — Отец… — раздался рык почти над ухом. — Кори — не такая. Она — лучшее, что только могло случиться со мной. Такого обращения к ней я тоже терпеть не собираюсь.***
— Так как пишется твоё имя? Ренгоку попросил чернила, кисть и пергамент. Быстро принеся всё это, она разложила письменные принадлежности на столе своего дома и смотрела на то, как Столп выводил иероглифы с высунутым языком, стараясь не хихикать. — Вот так! Девушка легко прочитала его имя — оно прямо так и писалось. А фамилия… — «Чистилище»? — девушка чуть приподняла уголки губ. — И правда — потомственный Столп пламени. — Ну же! Как пишется твоё?! — яркоглазый сиял энтузиазмом и энергией, заражая и заставляя улыбаться шире от его любопытной моськи. Всё же хихикнув, беловолосая макнула кончик кисти в чернила и принялась писать, объясняя: — «Кори», как «лёд»… — тонкая белая рука выводила всё аккуратным почерком. Почерк Столпа же был чуть резковат и крупноват. — «Сайренто» как «тихий». Вот. — Тихий лёд? — прочитал парень, после чего оценивающе посмотрел на подругу и, сложив пальцы квадратом, закрыл один глаз, сощурил второй и высунул язык, крутя квадратом рук. — А ведь и правда похожа! Оба начали смеяться. — Дурашка ты, Кёджуро…***
Ренгоку держал плачущую девушку за руки одной рукой, второй гладил по голове и пытался заглянуть в эти холодные глаза ещё раз. — Кори, пообещай, что ты больше так делать не будешь. — Я… — она в истерике закачала головой из стороны в сторону, всхлипывая. — Я… я не могу!.. — Смоги! — заботливо и твёрдо сказал парень, после чего осторожно и мягко сжал вздрагивающие плечи двумя руками. — Ради меня, пожалуйста. Пообещай, поклянись… — Я не могу!.. — завыла беловолосая, закрывая лицо руками. Застучали сёдзи. — Ка… какого хрена?! — Отец, уйди, пожалуйста! — почти закричал Кёджуро, а синеглазая завыла громче от позора. — Успокаивай её, баран, нормально! Не мужик что ли?! — после этой фразы сёдзи хлопнули снова. — Я не хочу… не хочу жить, Кёджуро… Милый Кёджуро, пожалуйста… — она забилась в истерике, пытаясь вырваться. — Пожалуйста, дай мне закончить начатое, пожалуйста!!! — Нет, маленькая, нет… — тот лишь прижал её крепче, уже к своей груди, и мягко гладил спину. — Ты сильная, милая моя, сильная! Что бы сказали родители, если бы ты умерла из-за собственных рук? Что бы они сказали, увидев тебя в раю? Они тебя спасают, глупенькая!!! Всхлипы стали тише, реже. Сайренто подняла заплаканные глаза, посмотрела в пламенные, ища подвоха или хотя бы намёк на ложь. Либо она его не видела, либо его не было вовсе. — П-правда? — Да. — И они послали тебя защищать меня… от себя? — тихо усмехнулась она, и её губы задрожали. — Видимо, да — потому что я тебя защищаю от всего, Кори. Спустя минуту молчания и этого проникновенного взгляда в темноте оба услышали тихое: — Обещаю. Клянусь.***
Жаркий поцелуй затуманивал рассудок, и девушка, оторвавшись от чужих губ, увидела то, чего в её воспоминаниях никогда не было. У Кёджуро, обнимавшего её, была какая-то сине-голубая аура в области сердца. Кори посмотрела на себя — у неё была огненно-красная аура. Оба посмотрели друг на друга, глаза в глаза, а потом перестали обращать внимание на происходящее и продолжили изучать губы друг друга. Но почему-то в воспоминаниях этого не было от слова совсем… Она спит?***
Цветы. Эти проклятые цветы везде, по всему полу, на всей кровати, перемешаны с кровью, слизью, плотью, слюной, этот тошнотворный запах заставлял тело содрогаться в приступах тошноты. Её вырвало на пол, и она, не чувствуя ни одной конечности от этих зарослей, прыгнула со второго этажа, разбив окно напрочь. Не разбилась, но лучше бы разбилась, сломала себе шею и позвоночник, и не чувствовала бы этой нескончаемой боли. — Кори!!! Мицури и Шинобу тут, но беловолосая встала, глядя на них полубезумными глазами, и вытянула покрытые кровью и порезами руки. Бинты сползали с них, обнажая чёртовы букеты огня, и всё тело будто плавилось из-за каждого листика, каждого лепестка этого пламени. — Добейте меня! — Что ты говоришь?! — закричала Мицури, но только она шагнула — Кори отпрыгнула подальше и зашаталась на негнущихся ногах. — Мы поможем тебе! — закричала Шинобу. — ЛО-О-О-ОЖЬ!!! — сквозь всхлипы и слёзы прокричала девушка, отходя ещё на пару шагов. Она не могла смотреть на свои руки, не могла смотреть на себя, думая, что скоро умрёт и какую боль будет чувствовать Кёджуро от этого. И это больше всего сводило её с ума в одиночной палате. — ПОЧЕМУ МНЕ НИКТО НЕ СКАЗАЛ, ЧТО ЧУВСТВОВАТЬ БУДЕТ ТАК, МАТЬ ВАШУ, БОЛЬНО?!.. ПОЧЕМУ?! — Я не знала… — кричала Столп любви, этой проклятой любви, и упала на колени, разодрав их о камни и землю. — Прости меня, я не знала! Не знала, что до этого дойдёт!!! — Убейте меня, прошу… Прошу вас!!! — задыхаясь в новом порыве кашля и выплевывая цветы и лёгкие, кричала Сайренто, моля всех богов, чтобы этот ад закончился. — Добейте! Я не могу сама!!! — Почему это? — тихо спросила Шинобу, осторожно подходя к ней. — Ты же резала себе руки, почему т… — Я ПОКЛЯЛАСЬ ЕМУ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ ТРОНУ СЕБЯ!.. Я НЕ МОГУ, НЕ МОГУ, ЭТА КЛЯТВА МНЕ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ!!! Я так больше… больше не могу…***
— О, моё страдание… Зачем опять эти терзания?.. Ренгоку смотрел, как синеглазая легко танцевала на цыпочках, одетая только в его хаори и ни во что больше — они танцевали под дождём. Она вышла уже такой, он не видел ни одного кусочка её тела в каком-то пошлом или грязном смысле. Видел только босые ноги, мокрые распущенные волосы, нежное лицо и кисти её рук. — Никому не нужное создание… как параноик без него брожу одна я в Токио… Кёджуро встал, глядя на её улыбку, взял нежную кисть и закружил девушку. Та залилась на минуту смехом, полы пламенного хаори заметались в яростном танце, завораживая его и маня. — Последний танец, чтобы забыть о страшной боли… — она прижалась к нему спиной, обжигая пламенем хаори и своими сияющими льдинами глаз. Хотя… какие они льдины? Скорее два берега моря. — Сбежать от прошлого — и снова хочу всё заново начать и о страданиях не знать… Кори мягко отпрянула, закружилась сама и подала лицо навстречу тёплому июньскому дождю — первому дождю этого лета. Прохладный ветер закружил мокрую насквозь ткань ещё больше, и та заколола её булавкой на груди и в районе бёдер, чтобы не улетела и ничего не открыла — зачем тогда, глупая, держала? — Смешаю в небе ночь со днём! Станцую с ветром и дождём! — девушка развела руки в стороны, улыбаясь и начиная петь громче, протяжнее — этот танец заставил Столпа смотреть на неё, как на нимфу, повелительницу погоды и его сердца. Зрачки увеличивались, делая пламя очей ещё более густым и жарким. — Добавлю мёда и любви — и в танце закружит меня, закружит… Кори остановилась, глядя в огонь чужих глаз — именно огонь — и подняла руки наверх, гладила свои ладони, предплечья, облепленные тканью, двигала бёдрами и ногами в красивом и нежном танце, а самые пальчики ног ступали по мокрой траве. Волшебная. — В суете бегу — страх сидит во мне… Пришёл мой час с болью наедине! — кричала она небу, впервые так широко улыбаясь, во весь рот, и у парня сердце остановилось на несколько секунд. — Со всем я сердце разлучу и улечу… Улечу. У-ле-чу… У л е ч у!***
В её душе одни лишь цветы. Красно-жёлтые глориозы переплелись со тьмой, тонули в крови и сытились ею же, и тянули её полуживое, избитое всем чем только можно сознание всё ниже, ниже и ниже… В её душе было холодно. Невероятно холодно, будто в суровую зимнюю стужу поднялся на гору, но кипящая кровь и живые лозы цветов смотрелись так гармонично, так спокойно, так… Будто всё на своих местах. И бедная девочка, которая видела плавающие трупы чужих для себя родителей, плавающие кусочки плоти, конечности этих тел, сжимала иглу, дрожала от холода, обжигалась о кипящую кровь, хваталась за голову, снова и снова колотя по ней кулаками и умоляла, чтобы этот кошмар закончился. Так же, как когда-то молила об этом и Кори.***
Чёртов поезд. Если бы Кори сказали, что она будет в поезде, который сам является демоном — она бы не пошла на задание ни под каким предлогом. Но если бы хотя бы заикнулись, что она будет там с Кёджуро, снова увидит его яркую технику дыхания и просто будет рядом — она бы согласилась даже в пасть к Мудзану залезть. Синеглазая тяжело дышала. Она и Столп отделались малым количеством ран, они помогали Камадо и Хашибире очнуться до конца от происходящего. Столько всего пережить за одну ночь мало кому приходилось. Девушка прохрустела затёкшей шеей, выдыхая. — Кори, ты хорошо сражалась! — похлопал Кёджуро её по плечам, да так, что подкосились коленки. Синеглазая мягко улыбнулась ему. — Даже твоего недуга не было видно! Конечно, он не видел — она была в другом конце поезда и защищала людей. Конечно, он не видел того, что та едва дышала — но выполняла каты, одну за одной. Да. Всё хорошо, Кёджуро, ведь она позвала вороном Шинобу, на всякий случай. Третья Высшая луна появилась неожиданно. Отказывалась сражаться с Кори, настаивала на том, чтобы Ренгоку стал демоном, а та, слыша его отрицательные ответы, ни сколько не сомневалась в нём. У них все получится. Они смогут защитить мальчишек, как защитили каждого пассажира поезда. Демон просто уворачивался от атак синеглазой, заставляя злиться. И каты дыхания холода из-за этого трудно поддавались — во время боя этот стиль требовал полной концентрации и отсутствия лишних эмоций, по типу злости. Так… ...почему она злилась? Движения яростной силы заставляли глаза плыть, от пыли в носу щекотало и хотелось чихнуть, ударная волна магии демонической крови и усиленных пламенным сердцем Ренгоку кат сносила с ног, однако Сайренто держалась. Держалась на ногах, сосредоточившись на своём измученном ханахаки теле и движениях клинка. Атаковала Аказу сама, оставляя на его теле чёткие раны и иней, который тут же закипал от пламени. Голубой и алый клинки атаковали то поочерёдно, то вместе, действуя Высшей луне на нервы. Ренгоку воткнул клинок в его тело, она отрезала ему ногу, чуть ослабив технику демонической крови холодом, всё происходило слишком быстро, сердце било в ушах как ненормальное…***
— …ори… оя… илая Кори… Глаза не хотели открываться. Первым заработали тактильные ощущения — она почувствовала себя прикованной к больничной койке гипсой, бинтами и своим невероятно тяжёлым телом. Кто-то держал её за руку двумя своими, огромными по сравнению с её, и это касание было невероятно осторожным — будто ладонь боялись сломать одним неверным касанием. Позднее заработал слух — она слышала чей-то шёпот, отрывисто, урывками, порой проваливаясь в темноту и снова возвращаясь. Вот и сейчас она очнулась — а её ладонь так же держали. Над головой так же кто-то шептал. — …оя Кори. Маленькая милая Кори. Я каждый день сижу у твоей кровати и жду, когда ты проснёшься — но ты не просыпаешься. Мы не заканчиваем лечения — Глава приказал, да и Шинобу с Мицури тебя так просто не отпустят. И я не собираюсь тебя отпускать — я же сказал тебе, что никогда не позволю умереть… Шинобу? Мицури? Глава? Кто это? Почему эти люди настаивали на её лечении? Зачем лечили? От чего? Однако она знала, кто сидел рядом с ней — эти касания стали родными и не узнать их нельзя. Вот только мозг пока мало что осознавал, точнее — осознавал и принимал только чужую речь. — Я говорю с тобой каждый день, ожидая, что ты меня услышишь, — её ладони сжали чуть сильнее. Послышался звук падающих на одеяло капель — этот человек плакал? — И я буду ждать в десять раз больше, если потребуется — всё, лишь бы увидеть твои глаза. Веки были налиты свинцом — так просто не поднять. Нужны силы, которых не было вообще даже на то, чтобы начать нормально думать. — Можешь… можешь не открывать их, малышка, я не заставляю, — этот человек читал её мысли? Или просто угадал? Скажи, что делать дальше. « — Ты же поможешь мне?» — Просто… сожми мою руку. Или двинь пальцами. Мне хватит любого движения твоей руки — и я получу больше надежды, чем до этого у меня было. Потому что я люблю тебя. Любит? Он меня любит? Кто меня любит? Кто ты? Воспоминания подкидывали лишь тепло, пламя и красное золото глаз — ни имени, ни внешности. Только ощущения. Но и этого хватило, чтобы поверить. Её рука чуть дёрнулась, непроизвольно — и из последних крупиц сил она сжала чужую ладонь и снова потеряла связь с реальностью.***
— Так… сколько я была в коме? Вся перебинтованная, она лежала в койке поместья Бабочки. Наконец-то она смогла открыть глаза — поначалу это было очень неприятно, её ослепило, она снова потеряла связь с миром, но спустя бесконечный период времени смогла проснуться окончательно и привыкнуть к свету. Кёджуро был безумно рад — он так же мягко сжимал её ладонь, улыбался сквозь счастливые слёзы и бесконечно целовал её щёки. А огни здорового глаза были полны нежности. — Почти два месяца, солнышко, — едва слышно ответил он, после чего снова, уже в который раз поцеловал бледную ладонь Кори. — Уже начало августа. Твоя нога не полностью зажила, на боку всё ещё лежат швы. Остальные мелкие порезы и гематомы уже исчезли, вывихнутая рука здорова, но требует ухода до сих пор. Она мягко улыбнулась, медленно моргая. Её палату плотно зашторили, чтобы свет не раздражал сетчатку глаз. Она слабо сжала чужую ладонь, такую тёплую, такую по-настоящему родную, и улыбалась для него одного. Где Шинобу? Почему она не пришла, как только Кори очнулась? Она должна спросить — почему исчез её кашель? — Когда ты сказала, что болеешь мной, милая — это была правда, так ведь? — с ноткой беспокойства Столп сел рядом, на кровать девушки, ведь он хотел быть ближе. Осторожно провёл пальцами по нежной щеке, мягко и бережно, смотрел прямо в глаза и чуть улыбался. — У тебя ханахаки, так ведь? — Да, — очень тихо прошептала Сайренто, после чего опустила взгляд. Ей было стыдно. — Да, ханахаки. Ты видел цветы? — Шинобу сказала, что как только ты проснёшься — я должен сам попросить тебя показать их, — хрипло рассмеялся Кёджуро и покачал головой. Он поднялся, осторожно потянул одеяло руками, но замер и спросил: — Можно? Ты… ты позволяешь мне увидеть это? — Да, — синеглазая слабо улыбнулась и кивнула в довесок своим словам. Парень опустил одеяло ниже, прикрывая чужой живот и ноги. Он осторожно взял с тумбочки ножницы дрожащими пальцами, видел, как бегали глаза Сайренто, а потом поцеловал её в лоб. — Не бойся, маленькая. Я потом тебе тоже кое-что покажу. Она кивнула и закрыла глаза. В уши врезался тихий треск марли, тихое щёлкание ножниц, тяжёлое дыхание — его и её — и мягкий шёпот: — Я трону только те бинты, что скрывают руки и грудную клетку. Обещаю не смотреть туда, если ты не хочешь. — Хочу, — ответила беловолосая и приподняла уголки губ. — Там ты мало какой кусочек кожи сможешь увидеть. Так что я хочу, чтобы ты видел всю мою любовь. Она почувствовала, как бинты начали открываться и падать, как ножницы закончили стричь и легли на тумбочку, и открыла глаза. Лицо парня было очень близко. Он дышал тяжело, хрипло, мягко и солнечно улыбался, раздвигая бинты. Его глаз начал рассматривать бесконечное количество мятых лоз ярких, огненных цветов, рот открылся в изумлении, и он провёл самыми кончиками пальцев по ним. Все, как по команде, распрямились, разгладились, начали виться дальше и, наконец, открылись, обнажая золотые серединки. Сердце застучало как бешеное, дыхание сбилось, и какое-то волшебное чувство воссоединения с чем-то давным-давно потерянным разлилось по всему телу. Кёджуро осторожно, нежно поцеловал мягкие губы невинным касанием и прошептал: — Прости. Прости меня, пожалуйста. Я доставил тебе так много боли и страданий, но я обещал себе этого не делать… — Всё хорошо, — нежные руки легли на чужие щёки, она коснулась губами его кончика носа и улыбалась, показывая, что и правда всё хорошо. — Это был не ты, а всего лишь моё глупое сердце. — Кори… — едва слышно сказал он в чужое лицо и посмотрел в синие глаза. — Я люблю тебя, — мягко сказала девушка, после чего он отстранился. — А? — Я хочу… хочу, чтобы ты увидела, как я тебя люблю. Пуговицы тяжёлой формы легко расстегивались, и вскоре верх лежал на кровати, прямо в её ногах. Синие глаза распахнулись, она уставилась на бинты, закрывающие половину чужого тела, и на то, как он начал срезать их ножницами. — Т-ты… — Я тоже болею тобой. Очень долго и очень тяжело. Белые лоскуты падали на чистый пол, осыпались нитками, а беловолосая смотрела, очень тщательно и в полном шоке смотрела на то, как появлялись ярко-синие цветы с белой окаёмкой, не большие, изрядно помятые, такие красивые и такие ужасные, что хотелось заплакать. Слёзы потекли сами. Вся его грудь, все руки, вся шея были покрыты соцветиями синих декабристов, некоторые свисали на стебельках, и зная, что декабрист — кактус, Кори заплакала сильнее. — Боже… тебе же больно, Кёджуро! — Это кактусы — но шипов у них нет, — чуть хрипло рассмеялся он и сел снова рядом с девушкой, выставив для неё руку. — Говорят, когда твоя любовь касается цветков, то это чувство неописуемо. Она кивнула, потом мягко провела пальцами по синим лепесткам — и все раскрылись, расширились, окрепли и потянулись к её ладони. Кори тихо рассмеялась, в глазе Ренгоку был виден восторг и какие-то странные эмоции, а сам он тихо выдохнул и прижался к мягким губам с лёгким рыком, жадно их сминая. А когда насытился — несколько цветов упали на пол. Его, её — они сплелись букетом и вскоре пожухли. — И правда — мы друг для друга были созданы, — прошептал яркоглазый и переплёл пальцы с её. — Как тебе моё предложение? Будешь моей женой? Синеглазая рассмеялась и прижалась лбом к его. — Чтобы готовить тебе еду либо заказывать её? — А я буду в ответ заставлять тебя смеяться! Всё честно! Сайренто рассмеялась громче и ответила мягким поцелуем — потому что она о них грезила и ей было мало. Да и не только ей. — Я вижу, Вы идёте на поправку… — прозвучал ласковый голос Шинобу, а потом — писк Мицури. Пойманные с поличным отскочили друг от друга, как ошпаренные, с ярко-красными лицами, и каждый начал чесать макушку и насвистывать какую-то мелодию, глядя то на потолок, то на пол. Неловко вышло.***
Свадьбы, как таковой, не было. Точнее — Кори не хотела пышного торжества. А ещё точнее — пошёл дождь прямо во время распития саке влюблёнными. Как только самый ответственный момент по-быстрому закончили, тут же разбежались по домам, благоразумно перенеся ужин и танцы на другой день. Кёджуро поднял уже свою жену на руки, пока она прикрывала обоих тёплым пламенным хаори, и оба побежали в домик девушки, звонко смеясь и улыбаясь. Косметика немного потекла, они были мокрыми до нитки, но улыбались, потому что было всё равно на это. Ведь теперь, когда оба охотника ушли в отставку — они могут быть вместе всегда. Всю жизнь. Уже дома Ренгоку перенёс Кори в банную и поставил на ноги, и та кинула хаори в корзинку для белья — старые корзины со времён переезда послужат хорошую службу. Она подошла к зеркалу, взяла тряпочку и начала стирать грим, а новоявленный супруг обнял её живот и положил голову на плечо. — Ты хочешь детей? — тихо спросил он, после чего потёрся кончиком носа о нежную шею, вызывая мурашки и хихиканье. — Я хочу. Двоих, может — больше. Как Бог нам даст — там уже прокормить получится в любом случае. — Конечно получится — мы оба столько откладывали… — мягко сказала она, вытирая остатки косметики с губ и бровей. — Я тоже хочу детей. В семье я была одна, так что знаю, что ребёнку будет одиноко без брата или сестры. Как хочешь провести первую брачную ночь? Парень покраснел до кончиков волос и икнул. Он сжал сильнее её талию и прижал ближе, отчего синеглазая икнула сама. Она чувствовала его жар даже через своё и его свадебные кимоно. Чувствовала плотный бугорок своей пятой точкой. Девушка залилась краской и теперь смотрела на два красных лица в отражении зеркала. Поиздевалась, называется... — Я могу показать даже, как хочу провести… — хитро глядя прямо в глаза отражению новоявленной Ренгоку прошептал парень и погладил её бедра сквозь плотные ткани. — А-а цветы? — отложив ненужную тряпицу прошептала она и положила ладони на его руки. — Они уйдут? — Они уже уходят, солнышко, — Кёджуро мягко поцеловал волосы, собранные в высокую причёску, и замурчал. Точно — кот! — А так… чем чаще будем заниматься любовью — тем чаще и больше будут уходить цветы. Они нам не помешают, поверь. — Мне надо помыться! — начала слабое сопротивление Кори, и парень поднял её, улыбаясь. — Помоемся вместе! — А как же «первая ночь на футоне», как гласят традиции?! — взвизгнула закинутая на чужое плечо девушка — Мы и туда дойдём, не переживай — традициям не изменим, — улыбнулся парень, широко-широко и очень хитро. — Теперь у нас есть только ты, я и наше будущее.