пустота

      мрачно.       погода в последнюю неделю не радует – день и ночь идут проливные дожди, а когда они останавливаются, то на их смену приходит густой туман, что стремится обвить весь сеул. грозные серые тучи нависают над городом, портят настрой метеозависимым людям, да и в целом умиротворения ни у кого не вызывают.       все вокруг такое тусклое и безжизненное: жизнь идет, люди куда-то бегут, торопятся, машин только больше из-за погодных условий – на душе пусто.       ёнбок никогда не давал клятв не начинать курить или пить, не обещал вырасти правильным, но почему-то именно сейчас, когда в руке была тонкая сигарета, а на плечах огромный груз отвественности, все ощущалось иначе. парню было не о чем сожалеть: в свое время он все сделал правильно, и единственное, что ему оставалось – поддерживать этот настрой.       но в голове была буря. и совладать с ней, как ему казалось раньше, не выходило чем-то простым; более того, он даже притупить ее не может.       живет с ощущением удушья, с ощущением петли на шее, с ощущением полной безысходности и отчаяния. ужасно хотелось плакать, глаза болели, тело казалось одной сплошной натянутой стрункой, но слез не было.       не было ни-че-го.       пустота.       кромешная тьма в голове и перед глазами.       ёнбок затягивается долго, позволяет никотину проникнуть в глотку, позволяет расчесать ее изнутри – любой другой человек поежился бы от резкой горечи, но ёнбок даже не дрогнул. он впитал дым до единого атома и жадно глотнул ртом воздух, прежде чем не выпустил остатки наверх.       остатки души, он полагает.       обширная грудь, облеченная в рубашку, тяжело вздымалась при каждом вдохе и грузно опускалась при выдохе.       риччи скучал по отцу. они давно не виделись, не созванивались, даже не списывались. вина лежала на ёнбоке, что вечно был занят, и хуан понимал прекрасно – не допытывал, не расспрашивал, не мешал. а временами так хотелось, чтобы кто-то помешал.       хотелось, чтобы кто-то подбежал, схватил его за грудки, возможно, даже ударил бы по лицу, и закричал:       «ЧТО ТЫ, БЛЯТЬ, ДЕЛАЕШЬ?»       да, мечтать определенно не вредно. ёнбок вырос слишком рано, но даже до этого внепланового превращения в серьезного взрослого он никогда не нуждался в чужих словах, что служили призывом к действию – а сейчас он сам был для кого-то чужим словом. в его юных руках лежало слишком многое, и он сам послужил началу этого катаклизма, но пустота в душе не отступала.       все амбиции испарились в день, когда осознание происходящего накатило впервые за столько лет, – в день, когда ёнбок нашел в сумке ючи заряженный пистолет.       тогда все встало на свои места.       ёнбок сам выстроил в своей голове радужный мир, где он перенял дело мин су и зажил долго и счастливо: он ведь правда долго считал, что это то, к чему его душа лежит – к экстриму, к адреналину, к управлению другими. все казалось таким простым, тогдашние проблемы были такими мелочными и неважными, что одна простая вещь окатила его как холодной водой, разрушив весь мир в глазах в одно мгновение.       тогда ёнбок понял, что душу свою где-то потерял.       и потерял ее, вероятно, пока искал другую – он шел по головам, когда отдал все силы на поиски хуана. он уничтожал людей, пытал их, убивал в себе человека, душился моральными принципами и задыхался, заверяя себя, что все эти люди не заслужили даже года жизни его отца. он медленно, но верно сходил с ума, и вся оболочка треснула лишь на мгновение, когда он нашел хуана: разревелся тогда как пятилетний ребенок, успокоиться не мог долго, несколько часов находясь в дикой истерике – и с тех пор больше не плакал.       ёнбок, конечно, шутил тогда, что проплакался на несколько лет вперед, но и представить не мог, что в следующие года не проронит и слезинки. не представлял, что станет пустым настолько, что не останется даже слез.       это давило.

and i wanna cry, i wanna learn to love but all my tears have been used up

      любовь, наверное, все-таки приятное чувство: в книжках описания можно встретить самые разные, люди говорят различные вещи, да и самому наблюдать иногда перепадает – и да, определенно, любовь окрыляет. взаимная она или нет, может болезненная, несчастная, но окрыляет всегда, наполняя человека переизбытком чувств, вынуждая захлебываться в этой чаще.       и ёнбок, наверное, любил. любил искренно, отдавал всего себя, погряз полностью, теряясь, забываясь – но любил! разбивал себе костяшки, когда защищал, пачкался в чужой крови, что ненавидел, целовал до помутнения в рассудке, обнимал до хруста, ластился как майский кот, и любил любил любил       любили ли его в ответ? определенно да.       но любовь оказалась разной. как же ёнбок мог знать об этом? как мальчик, что рос в любви нежной, окрыляющей, невесомой, мог знать, что любовь может ранить глубже пуль? как мог знать, что, переполненный чувствами до горла, что лезли наружу нескончаемым потоком, в один момент он ощутит, как отдал эти чувства все? как мог знать, что останется один с этой пустотой?       не был он романтиком, но и думал всегда, что любовь у всех одна: щемящая, ласковая, теплая. ошибся. нет, даже не ошибся, он обжегся об чужое пламя сборной солянки чувств. не было это ни трепетом, ни заботой, ни нежностью – он гнался за предвкушением, гнался за этой свободой в чужих глазах, гнался гнался гнался       и устал. не заметил, как во время бега растворял все свои эмоции, не заметил, что пока бежал, растворялся сам.       а когда остановился, то понял – это конец.       перед глазами был обрыв, за которым была пустота. пустота еще большая, чем в голове, пустота нескончаемая. падать в нее, следом за своей любовью, равнялось смерти. и насколько бы отчаянным не был он, не прыгнул бы туда сам никогда.       потушенный бычок сигареты полетел в мусорку, как любовь ёнбока в эту пустоту. только вот сигарета осталась тлеть на дне отходов, а любовь разбилась об скалы вдребезги.       навсегда.

🃏

      – я люблю тебя, – голос чужой был надломленным.       ёнбок, приоткрывая глаза, лениво повернул голову в бок и посмотрел на парня, что держал перед ним дуло пистолета. руки ючи не дрожали, взгляд был ясен, и, казалось бы, уверенность сквозила в каждом его вдохе во время этой безмолвной тишины, но голос дрогнул; блондин смог уловить это.       – котёнок, – тихо и спокойно позвал парня ёнбок, руку медленно потянув к пистолету, чтобы забрать, да только вот ему не дали.       ючи вжался дулом в чужой лоб. останется след, думается риччи.       они проходили через эту сцену бесчетное количество раз. нет, в кровати, до этого нежась в объятьях друг друга, конечно, было чем-то новым, но сценарии складывались всегда одинаковыми: оба понимали, насколько все это комично – бездумная любовь, граничащая с жизнью, была готова разрушить одну из их двоих.       они долго молчали, смотря в глаза друг друга.       – это должно было закончиться рано или поздно, – первым подал голос ючи, хватку на огнестрельном оружии лишь усиливая с каждым произнесенным словом. – мы оба знаем, что если не я, рано или поздно именно ты убьешь меня. в этой игре нет счастливого конца.       ёнбок чуть склоняет голову в сторону и руку вперед вытягивает, ладонь умещая на чужом теплом лице. ючи чуть морщится от ужасно холодного касания, но от него не убегает. блондин нежно водил большим пальцем по чужой щеке, задевая каждую едва различимую крапинку – касался так, чтобы запомнить.       касался так, что ясно давал согласие на этот исход.       щелчок предохранителя показался грохотом в этой давящей тишине, но ни один из них не дрогнул.       – даже не поцелуешь? – ёнбок чуть брови вверх вскинул.       – не переживай, я многое успею сделать с твоим еще теплым телом, – ючи хмыкнул.       ёнбок позволил себе улыбнуться в последний раз.       ючи нажимает на курок.       ничего не происходит.       парень тихо шикает и нажимает еще. еще, еще и еще, пока не вздыхает слишком прерывисто и загнанно, наконец догадываясь вытащить магазин.       пусто.       ёнбок опускает свою руку и в аккуратном жесте перехватывает из дрожащих пальцев пистолет, положив его рядом с собой. он подбирает упавший на простынь магазин и лениво откидывается назад, к прикроватной тумбе, открывая первый ящик и доставая оттуда идеально входящие патроны.       ючи смотрит на все это и осознает.       – блять, ты.. – он задыхается, – ты..       риччи без спешки заправляет магазин и вставляет его обратно в огнестрел, поворачиваясь лицом к парню.       – хочешь попробовать еще раз, котёнок?       ючи молчит, ощущая, как на него накатывает какое-то неизвестное оглушающее чувство.       – или поиграться стоит уже мне? – щелкает предохранитель.       канэко делает резкий вдох, глотая ртом воздух, и снова задыхается – у него теперь дрожат не только руки, но и все тело. он смотрит на ёнбока так, как не смотрел никогда: со страхом.       потому что в чужих глазах он видит лишь пустоту.       в них нет ни грамма сомнения, что преследовали даже ючи во время всех этих попыток убийств, в них нет прежних отголосков жизни, в них нет ни-че-го. без одежды парень всегда казался ему каким-то маленьким – все еще широкоплечим, но не было никогда этого немого страха перед ним в официальных костюмах, что визуально придавали ему мускулатуры, а сейчас..       сейчас риччи казался слишком огромным.       он сидел с огнестрелом в руках, полуголый, повернутый корпусом к ючи и смотрел на него с пустым выражением лица.       канэко как током пронзило, как он понял – магазин полон, предохранитель спущен. нет в чужих темных глазах ни веры, ни надежды, ни сожаления: они были бездонными и утягивали за собой в пустоту.       – котёнок? – ёнбок едва ощутимо провел дулом пистолета по чужому открытому колену; когда ответа не последовало, он поднялся выше, ледяным железом ведя вдоль стройных ног: – котёнок, ты готов умереть так?       ючи не выдерживает – задыхается – и начинает плакать навзрыд: громко, скуля, шмыгая носом и судорожно открывая рот в попытке набрать побольше воздуха в легкие. он ревет, не в силах себя как-то приглушить, не в силах спрятать весь тот страх и отчаяние, что накатили на него минутой ранее. белая пелена стояла перед глазами, мешала разглядеть силуэт перед ним полностью, но он знал наверняка: на лице ёнбока ни один мускул не дрогнул. канэко понимает, что это просто какой-то пиздец, и сделать ничего не может, позорно продолжая рыдать и задыхаться, хватаясь за горло в немом ожидании смерти. он дрожал как осиновый лист, пытался обхватить себя руками, успокоить, но нихера не получалось, стоило случайно бросить взгляд на неподвижного риччи. сука! ючи всю жизнь ходил по лезвию ножа, смерть всегда дышала ему в спину, он никогда ее не боялся – знал, что даже если умрет, то ничего не потеряет, ведь испробовал буквально все, что есть на этом свете, – так какого хуя ему сейчас так тяжело?       одна мысль накладывалась на другую, и каждая была хуже прошлой: канэко наконец начал складывать пазл в голове, и, пусть и не переставал рыдать, но начинал понимать, когда все пошло не так. перепады в состоянии риччи никогда не были резкими или неожиданными – от того, насколько незаметно и плавно они происходили, становилось физически плохо: голова шла кругом и весь мир начал терять свои краски.       ёнбок всегда гнался за ним, с их первой встречи. ючи всегда бежал впереди, всегда звонко смеялся с того, как старший пытался его догнать, и часто позволял хватать себя за край одежды, но никогда не давал поймать полностью – и сам не заметил, когда ёнбок бежать за ним перестал.       – я-я.. – голос канэко дрожал, надрывался, был сломленным и прерывистым, – я не хочу.. н-не хочу! – он замотал головой в разные стороны, продолжая истерично рыдать. – я-я не хочу умирать.. я не хочу.. – парень всхлипывал так тяжело и с таким усердием, что казалось, словно еще один вздох и он потеряет сознание.       ючи знал, что все проебано. знал, что пути назад нет, и время вспять не вернешь. он крепко зажмурился и тут же распахнул глаза, поднимая взгляд на ёнбока, в глубине своей черствой души надеясь на хоть какую-то эмоцию – да пусть хоть в голос заржет с его зареванного лица и летящих водопадом соплей, хоть бы просто показал, что ему не все равно – но снова ничего не нашел.       пустота.       – что с тобой не так? – на одном дыхании произнес канэко, застывая на месте.       ёнбок покрутил пистолет в руках.       – хотел бы я знать.       ючи поднялся на ватных ногах с кровати, едва ли не рывком стянул с себя домашнюю рубашку риччи и начал в спешке одеваться. он шатался, ничего перед собой не видел из-за пелены слез, даже вторую ногу умудрился в одну штанину засунуть, но когда опомнился, то вытащил, и все это сопровождалось в гнетущей тишине.       парень остановился на месте, оборачиваясь на кровать, на которой все это время в той же позе сидел ёнбок, и едва сдержался от нового порыва слез, когда тот поднялся и подошел.       – котёнок, это конец, – в руках парня не было пистолета, – конец, который был нужен нам обоим.       ючи никогда не наступал на одни и те же не грабли, но с блондином бился об них каждый день. и даже сейчас, когда сил едва хватало только на то, чтобы ровно стоять, он все равно поднял взгляд. его сердце разбилось, а глаза застелила новая пелена слез.       ёнбок был пустым.       – хорошо отдохни, котёнок, – он наклонился и оставил невесомый поцелуй на чужом небольшом шраме поперек губы.       канэко не мог больше вынести еще минуты нахождения с ним. он чувствовал, как иссякал, как терял ход времени, как мысли путались и сбивались. парень знал, что больше никогда не услышит это теплое бархатистое «котёнок», никогда не почувствует поцелуя пухлых губ на своем шраме, никогда не зайдет в эту квартиру и никогда больше не посмотрит в эти пустые глаза.       ючи молча развернулся, подошел к прихожей, натянул кроссовки и застопорился на выходе на секунду.       вместо того, чтобы развернуться, он лишь сильнее сжал телефон в руке и пошел прочь. без вещей – в квартире риччи их никогда и не было, словно оба с самого начала знали, как все закончится.       если глаза – зеркало души, то и души у ёнбока не было.       ючи снова заплакал.